Размышления сына

Мой отец — темпераментный человек. Совместная работа над книгой позволила мне лучше узнать его бурный внутренний мир. Большинству мужчин не удается выражать свои глубокие чувства в словах. Однако сие не значит, что этих чувств нет. Для отца оказалось легче рассказать о своих переживаниях в дневнике. Я же, как это ни странно, наиболее свободно чувствую себя перед большой аудиторией — свободнее, чем в частной беседе Думаю, дело в том, что, когда говоришь с кем-то один на один, приходится подолгу смотреть друг другу в глаза, и я начинаю чувствовать себя неловко. Так или иначе, такие наши с отцом особенности не могли способствовать откровенным разговорам.

Несколько лет назад мы с родителями и несколькими общими друзьями ездили отдыхать в горы. Мы с отцом пошли прогуляться и остановились на берегу глубокого ущелья, где вся обстановка располагала к задушевной беседе. Надо сказать, что только что мы сидели у костра, и один из моих коллег долго и трогательно рассказывал о своем тернистом пути к духовной зрелости. Говорил он страстно, сопровождая все свои истории красочными деталями, но меня почему-то все это начало раздражать, и при удобном случае я предложил отцу сходить к ущелью. Глядя на бурный поток горного ручья далеко внизу, я виновато признался: «Он так откровенно все рассказывал, с такими яркими подробностями, а я почему-то не могу искренне порадоваться вместе с ним. Изо

всех сил старался, а в итоге устал до невозможности и без пользы». Отец молчал. Я нерешительно продолжил: «Еще я подумал, а получается ли у нас по-настоящему откровенное общение в семье? Мы все любим друг друга, а вслух этого почти не выражаем». Отец поднял на меня глаза. Подбирая слова, он, наконец, произнес «Вы, молодые, все стараетесь словами сказать. А надо ли? Мне иногда кажется, что это оттого, что истинных чувств-то нет. Вот и создаете видимость. Думаете, что если много раз скажете о любви, то появится любовь, а не тут-то было». Он помолчал и добавил: «Настоящие чувства в словах не выразить».

Мой отец не из тех, кто разглагольствует часами, забыв о собеседнике. Он охотно выслушивает чужую точку зрения и не требует, чтобы все приходили к единому мнению. Я часто соглашаюсь с ним из уважения к его мудрости, и если спорю, то только по действительно серьезным поводам. В данном случае речь идет именно о таком вопросе, где я с отцом категорически не согласен. Убежден, должно быть некое золотое равновесие между «молчунами» и «болтунами». Поколение отца, мне кажется, недостаточно ясно выражало свои мысли и чувства, избегая лишних слов во вред самим себе. Мои же сверстники в самом деле склонны к многословию, мы часто объясняем друг другу то, что и так ясно. В супружеской жизни обе эти крайности могут стать губительными.

Однако золотую середину найти не просто. Не исключено, что оптимум может быть разным у разных поколений. Мы с женой делились друг с другом своими надеждами, радостями и огорчениями более откровенно, чем наши родители… или мне только так кажется? А если мы, правда, больше говорили о своих чувствах, то пошло ли это нам на пользу? Не получилось ли так, что мы поддались веяниям времени, не оценив всех возможных последствий?

Вполне возможно, что дело не в поколениях. Каждая семья находит свой оптимум, исходя из привычек и темперамента каждого супруга… или каждая семья должна стремиться достичь некоего стандартного уровня откровенности, принятого у психологов за норму человеческих отношений? Чем больше я думаю об этом, тем сильнее начинаю сомневаться в собственной правоте. Глядя на супружеские пары, чьи отношения вызывают у меня чувство «белой» зависти, каждый раз понимаю, что их близость и теплота отношений родились из сердечной доброты, духовной зрелости и перенесенных вместе трудностей, а не из долгих разговоров о тонких психологических переживаниях. Знать Бога и стремиться стать подобным Ему важнее, чем удачно выражать свои мысли вслух

И все же, все же… подобно тому, как супруги обнажают друг перед другом свое тело, они должны открывать и тайные уголки своей души… Разве я не прав?

Приведу такой пример. Недавно мне надо было на прием к кардиологу. Предстоял комплексный осмотр в связи с тем, что накануне терапевт обнаружил у меня ряд симптомов (боли в груди и левой руке, повышенную утомляемость), которые его насторожили. Он бодрым голосом заверил меня, что беспокоиться пока не следует, но гарантий дать нельзя: по возрасту, роду занятий и телосложению я, увы, отношусь к группе риска. В день осмотра я собирался очень медленно. Минут пятнадцать чистил зубы, долго стоял под душем, бессмысленно перебирал носки в ящике комода. Мне хотелось, чтобы Рэйчел заметила мое состояние и пошла со мной. Я представлял себе суровые глаза кардиолога, разворачивающего кардиограмму и торжественно объявляющего мой смертный приговор. В такую минуту так пригодились бы нежные руки любимой жены, которые ласково погладили бы меня по голове, похлопали по плечу — ничего, мол, переживали и не такое… Почему она не видит, как я волнуюсь?!!

Почему-то я не мог прямо попросить ее пойти со мной. Может быть, я боялся, что она откажется? Или согласится пойти, но неохотно, будет сидеть сердитая и поглядывать на часы, а потом скажет, что потеряла весь день из-за пустяка. А может, мне не хотелось показывать свою слабость — что я, ребенок, который без мамы боится зайти в кабинет к злобному врачу и плачет при виде шприца?

Взвесив все «за» и «против», а также призвав на помощь все свои психологические знания, я решился выразить свое желание словами. Надо честно признаться жене, что мне страшно, одиноко и плохо, и я очень хочу, чтобы она пошла со мной. Собравшись с духом, я подошел к кровати, где Рэйчел все это время мирно спала, откашлялся и скороговоркой произнес «Пожалуйста, пойдем со мной в больницу вместе». Рэйчел сразу же вскочила и, протирая глаза, сказала: «Конечно, конечно, ты что меня раньше не разбудил?». Через пять минут она была готова, мы вместе пошли в больницу, осмотр показал, что у меня нет никакой кардиопатологии, я вышел из кабинета сияющий и торжествующий и тут же попал в объятия любимой жены, радующейся еще больше меня. Эта история подтверждает, что надо, надо выражать свои чувства в вербальной форме. Я сказал жене, что хочу идти в больницу вдвоем, и мое желание осуществилось. Однако эта же история свидетельствует о том, что прав и мой отец. То, что я испытал в больничном коридоре, когда молча обнимал и целовал Рэйчел, невозможно выразить словами, а совместные волнения и радость сблизили нас больше, чем самый задушевный разговор.

Что было бы, если бы Рэйчел отказалась идти со мной? Мы не пережили бы чувства единения, возникающего у супругов в момент совместной борьбы с обстоятельствами. Однако я был бы честен перед ней и самим собой, она знала бы о моих тайных страхах, мне не надо было бы притворяться храбрецом. А потому я все же призываю всех супругов: будьте откровенны друг с другом. Выражайте словами не только желания, но и радости, что не менее важно. Радость не просто приятная эмоция. Истинная радость приходит к человеку, который познал Господа, победившего мир, а потому ею нельзя наслаждаться в одиночку. Зная, что мне часто легче сказать жене: «Мне плохо!», чем «Мне хорошо!», я решил работать над собой в этом вопросе. Я, наконец, убедил себя, что моя скованность стоит мне немало счастливых минут с женой и лишает Бога возможности сближать нас через совместные улыбки, оставляя Ему лишь совместные слезы. Решив отныне жить по-новому, я почувствовал редкий душевный покой и крепко уснул, чего со мной давно не бывало.

Проснувшись утром хорошо отдохнувшим и в отличном настроении, я отправился в ванную. Намылив щеки, я затянул веселую мелодию, нимало не опасаясь порезаться бритвой. Пританцовывая, я вернулся в спальню, где от моих музыкальных упражнений проснулась жена Она приоткрыла левый глаз и сказала «Что, хорошо выспался?». Мне сразу расхотелось танцевать, и я с безразличным видом произнес «Да, ничего..».

Что значит: «Да, ничего…»? Я спал прекрасно, великолепно, замечательно! Почему я не сказал правду? Что помешало мне отбросить маску измученного бессонницей доходяги? Может быть, мне нравилось ее сочувствие? Мне не хотелось лишиться заботы, с которой она каждый вечер напоминала мне о лекарстве? Или я боялся, что теперь она с чистым сердцем переложит на меня ряд домашних обязанностей, от которых мне удавалось отлынивать под предлогом постоянной усталости?

Короче говоря, не знаю, почему сказать: «Да, ничего…» легче, чем «Прекрасно!». Тем не менее я же принял решение откровенно рассказывать жене о своих радостях, а потому, собрав волю в кулак, я гордо объявил: «Я чудесно выспался! Так хорошо я не спал уже лет двадцать!». Рэйчел просияла Она была искренне рада И эту радость подарил ей я.

Помимо желаний и радостей есть егце кое-что, о чем следует говорить открыто со спутником жизни, — это недовольство. В каждой семье есть свои «камни преткновения», некие постоянные источники проблем. Нам с Рэйчел удалось выявить один такой «камень»: мы редко предъявляем друг другу взаимные претензии без перехода к взаимным обвинениям и, как следствие, к взаимным обидам. Почему-то стоит только одному из нас высказать свое недовольство, как другой принимает защитную позу или переходит в контратаку.

Поспешу оговориться: с женой у нас в целом прекрасные отношения, и ни один из нас за все годы совместной жизни никогда не пожалел о сделанном выборе. Мы не можем жить друг без друга и в то же время не можем не ссориться! При этом мы оба ненавидим конфликты. В результате каждый из нас копит свое раздражение внутри, стараясь избежать повода для препирательств. Однако такой подход может показаться правильным только на первый взгляд. В действительности утаивание истинных эмоций отдаляет нас друг от друга и даже рождает некую враждебность. В голове крутится мысль: «Вот, я скрываю свои проблемы от родной жены, а ведь ближе ее у меня никого нет. Скоро мы станем совсем чужими, а тогда куда мне податься?..».

Вот уже двадцать семь лет мы словно качаемся на качелях от чудесной близости к ссорам, к взаимной холодности — и обратно. При этом некоторые вопросы, в начале семейной жизни казавшиеся принципиальными и вызывавшие жаркие споры, мы научились не замечать. Оказывается, любовь, становясь старше, покрывает все большее количество грехов. К сожалению, не все. Порой мы замечаем, что нашей близости мешают вполне конкретные человеческие недостатки или некрасивые поступки. И, к счастью, мы находим в себе мужество обсуждать возникающие проблемы, потому что в молчании человек предполагает худшее, а в процессе разговора нередко оказывается, что все не так плохо, как казалось. Если же, действительно, сбываются худшие ожидания, открытое их обсуждение может спасти брак, в противном случае обреченный.

Серьезный разговор должен идти по правилам. Часто люди ценят свою семью и страстно желают сохранить ее, но не могут признаться себе в том, что уже есть проблемы. Они боятся высказать все, что накопилось на сердце, и в итоге не могут выяснить, что за скандалами стоит еще не угасшая любовь и взаимное желание вернуть былую теплоту. Если же самое страшное свершилось и отношения полностью и безнадежно разрушены, такие нерешительные люди не могут узнать эту правду и продолжают сохранять свой, уже пустой, брак в том же виде, ничего не пытаясь изменить.

После каждой ссоры мы с женой убеждаемся, что любим друг друга больше прежнего. Пережив напряженный период, мы лишь укрепляемся в желании быть вместе, «покуда смерть не разлучит нас». В упрямых сердцах все еще жива любовь, которую вложил туда Бог, и мы забываем боль и обиды ради того, чтобы и дальше рука об руку идти через жизненные бури. Так что получается, что высказать супругу свое недовольство бывает довольно полезно.

Интересно, что каждый раз, когда я собираюсь выразить словами какую-нибудь из трех эмоций — желание, радость или недовольство, все внутренности мои сжимаются в комочек, на лбу выступает холодный пот, а в ногах появляется странная слабость. Научиться говорить об этих эмоциях без расчета на немедленное удовлетворение желания, без страха потерять только что обретенную радость и без перехода на прокурорский тон очень трудно. Я все еще учусь! В то же время, если мы отказываемся от откровенности под предлогом возможных трудностей, риску подвергается самая суть супружеских отношений. Доверие разрушается, между мужем и женой растет стена. Неужели кто-то согласится променять истинную близость на фальшивое спокойствие?

Замечу, однако, что близость не зависит от того, насколько удачно налажено общение. Отец открыл мне важную истину: муж и жена становятся единой плотью не из-за того, что умеют красноречиво рассказывать друг другу о своих чувствах. Лучшие из браков строятся на отношениях с Богом через Иисуса Христа, тогда супруги имеют свободу и желание любить друг друга всю жизнь и быть ближе с каждым годом, прожитым вместе. Мы с Рэйчел пережили времена семейной непогоды, и скажу честно: хотя преодолевать мелкие бури нам, правда, помогали откровенные разговоры, в случае серьезных ураганов требовалось нечто большее.

Отец упомянул «нарочито обидные слова». Мне кажется, что он преувеличивает. Не верю, чтобы он в какие-то минуты, действительно, хотел сделать больно женщине, которую любит больше всех на свете. Можно ли стать единой плотью с человеком, который иногда нарочно ранит в самое сердце? И все же я — его сын, а уж за собой, к стыду своему, я помню немало гадких поступков. Я ни одного человека в мире не обижал так сильно, как любимую мною Рэйчел, — и справедливости ради замечу, что и про нее можно сказать то же самое. Однако мы вместе, как вместе и мои отец с матерью, и мы безмерно любим друг друга. Как такое получается?

Иногда я наблюдаю за женой издали. Вот она говорит по телефону с подругой. Ее лицо озаряется улыбкой, потом брови вдруг хмурятся, как будто пробегает легкая тучка, потом я слышу громкий смех — заразительный, звонкий, почти детский. Вот она собралась в магазин, с серьезным видом ходит по кухне, подсчитывая что-то в голове, потом оборачивается в мою сторону и машет рукой: «Я пошла!». Вот она спит, закутавшись в одеяло, пока я собираюсь на раннюю встречу. Ресницы ее неподвижны, а тень от них похожа на крылья бабочек. Не знаю, как объяснить, но в эти минуты я чувствую к ней какую-то особенную нежность, которой не испытывал больше ни к одному существу на свете. Моя любовь к жене больше, чем влечение к красивой женщине, хотя она, конечно, красавица.

Вместе с Рэйчел мы слышим один голос свыше и вместе следуем за небесным зовом. Вместе мы идем по трудному пути к исполнению всех желаний, вечной радости и нерушимому миру. В тот счастливый день мы сможем без помех высказать друг другу все свои чувства. Когда я представляю, что значит по-настоящему пребывать в любви, во Христе, в Боге, у меня перехватывает дыхание. Эта реальность неизмеримо прекраснее, чем наше воображение, и перед ней все страхи, неудачи, беспокойства и ссоры кажутся ничтожными.

Говорят, подражание есть наиболее искренняя форма лести. Если так, то я ужасный льстец. Я учился и учусь у своих родителей, так же как Рэйчел учится у своих папы и мамы, и мы строим свою семью по образу, оставшемуся с детства и дополненному в зрелом возрасте. В таком союзе основание более прочное, чем откровенные разговоры или взаимное влечение. Мы пребываем в любви, во Христе, в Боге, и я не могу описать, насколько это прекрасно. Я не могу сказать ей, как сильно люблю ее, потому что самые сильные чувства не выразить словами.