1 a. Иудейская война

I 33 (1) [647] Болезнь его (Ирода) все более и более ухудшалась, так что она застигла его в старости и горе. Он был уже близок к семидесятилетнему возрасту ^[46], а семейные несчастья до того омрачили его дух, что и в здоровом состоянии он ни в чем не находил для себя отрады. Сознание, что Антипатр ^[47]еще жив, усугубляло его болезнь; однако он не хотел разделаться с ним на скорую руку, а решил подождать до своего выздоровления для того, чтобы казнить его самым формальным образом.

(2) [648] В эти тяжелые дни он должен был еще пережить народное восстание. В Иерусалиме жили два вероучителя, почитавшиеся особенно глубокими знатоками отечественных законов и пользовавшиеся поэтому высоким авторитетом в глазах народа. Один из них был Иуда, сын Сепфорея ^[48], другой Матфий, сын Маргала ^[49]. [649] Много юношей стекалось к ним, чтобы слушать их учение, образовывая вокруг них каждый день целые полчища. Когда те узнали, как болезнь и горе снедают царя, они в кругу своих учеников проронили слово о том, что теперь настало удобное время спасти славу Господню и уничтожить поставленные изображения, нетерпимые законами предков; [650] ибо Закон запрещает внесение в храм статуй, бюстов и иных изображений, носящих имя живого существа ^[50]. А между тем царь поставил над главными воротами храма золотого орла (αετόν χρυσοΰν). Вот этого орла законоучители предлагали сорвать и прибавили, что хотя с этим связана опасность, но что может быть почетнее и славнее, как умереть за заветы отцов; кто так кончает, душа того остается бессмертной и вкушает вечное блаженство (αγαθοίς αίώνιον) ^[51]; только дюжинные люди, чуждые истинной мудрости и непонимающие, как любить свою душу, предпочитают смерть от болезни смерти подвижнической.

(3) [651] Одновременно с этими проповедями распространился слух, что царь лежит при смерти. Тем смелее молодежь принялась за дело. Среди белого дня, когда множество народа толпилось вокруг храма, юноши опустились на канатах с храмовой кровли и разрубили золотого орла топорами. [652] Немедленно дано было знать об этом царскому начальнику, который быстро прибыл на место с сильным отрядом, арестовал до сорока молодых людей и доставил их к царю. [653] На первый его вопрос: «Они ли это дерзнули разрубить золотого орла?» – они сейчас же сознались. На второй вопрос: «Кто

им это внушил?» – они ответили: «Закон отцов! (τοΰ πατρίον νόμου)». На третий вопрос: «Почему они так веселы, когда их ждет смерть?» – они ответили: «После смерти их ждет лучшее счастье».

(4) [654] Непомерный гнев, овладевший тогда Иродом, вселил в него новые силы и помог ему побороть болезнь. Он лично отправился в народное собрание, изобразил в пространной речи молодых людей как осквернителей храма, которые под покровом Закона преследовали более отдаленные цели, и потребовал, чтобы судили их как богохульников. [655] Боясь, как бы не было привлечено к следствию множество людей, народ просил его наказать сперва только зачинщиков, затем лишь тех, которые были пойманы на месте преступления, а всех остальных простить. Весьма неохотно царь уступил этим просьбам. Он приказал тех, которые спустились с храмовой крыши вместе с законоучителями, сжечь живыми, остальных арестованных он отдал в руки палачей для совершения над ними казни.

(5) [656] После этого случая болезнь охватила все его тело и в отдаленных частях его причиняла ему самые разнообразные страдания. Лихорадка не была так сильна, но на всей поверхности кожи он испытывал невыносимый зуд, а в заднепроходной кишке – постоянные боли; на ногах у него образовались отеки, как у людей, одержимых водобоязнью, на животе – воспаление, а в срамной области – гниющая язва, которая воспитывала червей. Ко всему этому наступили припадки одышки, лишавшие его возможности лежать, и судороги во всех членах. Мудрецы объясняли его болезнь небесной карой за смерть законоучителей. [657] Он же сам, несмотря на отчаянную борьбу с такой массой страданий, цепко держался за жизнь: он надеялся на выздоровление и думал о средствах лечения. Он отправился на ту сторону Иордана для того, чтобы воспользоваться теплыми купаниями в Каллирое, вода которой течет в Асфальтовое озеро ^[52] и до того пресна, что ее можно также и пить. Врачи предполагали здесь согревать все его тело теплым маслом. Но когда его опустили в наполненную маслом ванну, в глазах у него помутилось и лицо у него искривилось, как у умирающего. [658] Крик, поднятый слугами, привел его, однако, опять в сознание. Но с тех пор он уже сам больше не верил в свое исцеление и велел раздать солдатам по пятидесяти драхм каждому, а военачальникам и друзьям его более значительные суммы.

[659] Прибыв на обратном пути в Иерихон ^[53], он в своем мрачном настроении, желая как будто бросить угрозу самой смерти, предпринял безбожное дело. Он приказал собрать знатнейших мужей со всех мест Иудеи и запереть их в так называемом ипподроме (ίππόδρομον); [660] затем он призвал к себе свою сестру Саломею и мужа ее Алексу и сказал им: «Я знаю, что иудеи будут праздновать мою смерть как юбилейное торжество ^[54]; однако мне могут устроить и траур, и блестящую погребальную процессию, если вы только пожелаете исполнить мою волю. Как только я умру, тогда вы оцепите солдатами тех заточенных и прикажите как можно скорее изрубить их, дабы вся Иудея и каждое семейство против своей воли плакало бы над моей смертью». ^[55]

(7) [661] Как только было отдано это приказание, получены были письма от послов из Рима, которые извещали, что Акма по приказанию Цезаря (Καίσαρ) казнена, а Антипатр осужден им на смерть ^[56]; однако, гласило письмо, если отец предпочтет изгнание смертной казни, то Цезарь ничего против этого не имеет. [662] Царь опять поправился немного, по крайней мере, настолько, что в нем вновь пробудилась жажда жизни; но вскоре затем страдания его, усилившиеся недостаточным питанием и мучившим его постоянно судорожным кашлем, до того его одолели, что он решился предупредить свою судьбу. Он взял яблоко и потребовал себе нож, чтобы разрезать его, по своему обыкновению, на куски, – тогда он оглянулся кругом, не будет ли ему кто-нибудь мешать, и поднял свою руку, чтобы заколоть себя. Но племянник его Ахиав очутился возле него, схватил его руку и не дал ему покончить с собою.

[663] Тогда в замке поднялся громкий Плач, точно царь уже скончался. И Антипатр услышал этот крик; он опять ободрился; полный радостных надежд, он начал упрашивать стражу расковать его и дать ему ускакать, обещав за это деньги. Но начальник караула приказал солдатам зорко следить за ним, а сам поспешил донести царю об этом покушении на побег. [664] Почти со сверхъестественной в его положении силой голоса он отдал приказание своим телохранителям немедленно же убить Антипатра. Его тело он велел похоронить в Гирканионе ^[57]. После этого он опять изменил завещание и назначил своего старшего сына Архелая, брата Антипы, наследником престола, а самого Антипу – тетрархом ^[58].

(8) [665] Казнь своего сына Ирод пережил еще на пять дней. С того времени, как он убийством Антигона ^[59] достиг высшей верховной власти, протекли тридцать четыре, а со времени назначения его царем римлянами – тридцать семь лет ^[60]. Если кто-нибудь мог говорить о счастье, так это был он. Частное лицо, – он приобрел царство, правил им долгое время и мог еще завещать его своим детям. Только в собственной семье его постигали несчастья за несчастьями.

[666] Прежде чем войско узнало о его смерти, сестра его Саломея вместе со своим мужем освободила всех пленных, которых царь приказал убить, заявив, что он изменил свое решение и теперь отпускает каждого на его родину. А уже после того как те удалились, она объявила солдатам о кончине царя и созвала их и остальной народ в амфитеатр (άμφιθεάτρψ) в Иерихоне. [667] Здесь выступил Птолемей ^[61], которому царь вверил свой перстень с печатью, прославил имя царя, утешил народ и прочел царский рескрипт (τοΰ βασιλέως πεπιστευμένος) на имя солдат, заключавший в себе неоднократные напоминания о верности его преемникам. [668] По прочтении рескрипта он открыл завещание и огласил его содержание. Филипп был в нем назначен наследственным владетелем Трахонитиды и пограничных областей; Антипа, как уже выше было упомянуто, – тетрархом, а Архелай – царем. [669] Последнему вместе с тем было поручено препроводить Цезарю перстень с печатью Ирода и запечатанные акты, касающиеся государственного правления (τάς διοικήσεις τής βασιλείας σεση μασμένας), ибо Цезарю предоставлено было утверждение всех его распоряжений, и он должен был еще санкционировать завещание. Все прочее должно было остаться без изменений, согласно первоначальному завещанию.

(9) [670] После этого раздались громкие, ликующие крики, приветствовавшие Архелая. Солдаты вместе с народом проходили мимо него группами, присягая в верности, и испрашивали на него благословение Божие. Затем приступлено было к погребению царя. [671] Архелай не остановился ни пред какими затратами; для придачи большего блеска похоронной процессии он выставил перед народом все царские украшения. Парадная кровать была из массивного золота и украшена ценными камнями; покрывало – из чистого пурпура и пестрело узорами; тело, лежавшее на нем, было покрыто алым сукном (πορφύρα κεκαλυμμένον); голову царя обвивала диадема (διάδημα) ^[62], а над нею лежала золотая корона (στέφανος ίποράυτου χρυσοίς); правая рука держала скипетр (τό σκήπτρον). [672] Парадную кровать окружали сыновья и многочисленная толпа родственников; непосредственно за ними шли телохранители, отряд фракийцев, затем германцы и галлы – все в военных доспехах. Впереди шло остальное войско, предводительствуемое полководцами и командирами, в полном вооружении; за ними следовали пятьсот рабов и вольноотпущенников с благовонными травами в руках. Тело перенесено было на расстояние двухсот стадий в Иродион ^[63], где оно, согласно завещанию, было предано земле. Таков был конец Ирода.

II 1 (1) [1] Поездка в Рим, которую должен был совершить Архелай, дала повод к новым волнениям. Оплакав своего отца семь дней и дав народу богатый траурный пир (обычай у иудеев, вследствие которого многие разорились; наследники бывают почти вынуждены угостить участников в похоронах, в противном случае они рискуют прослыть неблагодарными к умершему), он в белом одеянии отправился в храм, где был восторженно встречен народом. [2] Он приветствовал народ, сидя на золотом троне, воздвигнутом на высокой трибуне, благодарил его за усердное участие в похоронах его отца и за выражение ему верноподданнических чувств, точно он уже в действительности был царем; но, прибавил он, он удерживается пока не только от проявления власти, но и от принятия титула, пока не будет утвержден в престолонаследии Цезарем, которому завещанием предоставлен решающий голос во всем. [3] Он и в Иерихоне не принял диадемы, которую солдаты хотели возложить на него. Но когда он высшей властью будет утвержден царем, тогда он отблагодарит народ и войско за их добрые чувства к нему. Все его стремления будут направлены к тому, чтобы быть к ним во всех отношениях милостивее, чем его отец.

(2) [4] Обрадованный этими обещаниями народ тут же пожелал испытать его истинное намерение высокими требованиями. Одни желали облегчения податей, другие – упразднения пошлин, а третьи требовали освобождения заключенных. Чтобы снискать расположение народа, он обещал все. Вслед за этим он совершил жертвоприношение и вместе со своей свитой предался пиршеству. [5] Под вечер же собралась немалочисленная толпа домогавшихся нового порядка, которые по окончании официального траура по государе открыли свой собственный траур. Они оплакивали тех, которых Ирод казнил за уничтожение висевшего над храмовыми воротами золотого орла. [6] Этот траур не был тихий и сдержанный; душераздирающие стоны, искусственно возбужденные крики и плач и громкие вопли огласили весь город. Таким образом они оплакивали тех, которые, по их словам, пали за веру отцов и святыню. [7] Тут же раздался крик: «Будем мстить за них Иродовым избранникам! Прежде всего должен быть устранен назначенный им первосвященник ^[64] – долг и обязанность требуют избрать более благочестивого и непорочного!»

(3) [8] Как ни досадовал на это Архелай, но, ввиду своей неотложной поездки, он на первое время удержался от казней. Он боялся, что если восстановить против себя народ, тогда волнения могут усилиться и сделают его поездку совершенно невозможной. Он пытался поэтому успокаивать недовольных больше добрым словом, нежели силой, и отрядил начальника, который должен был призвать народ к порядку. [9] Но как только тот явился в храм, мятежники прогнали его каменьями, не давая ему начать говорить, и других, которых Архелай посылал для их вразумления, они также с негодованием оттолкнули от себя. Было ясно, что если они получат подкрепление, тогда их совсем нельзя будет унять. [10] Так как предстоял тогда праздник опресноков, который именуется у иудеев Пасхой (των αζύμων ένστασης εορτής, ή πάσχα), когда совершается много жертвоприношений, то со всей страны стекалась в Иерусалим несметная масса народа. Те, которые оплакивали законоучителей, оставались сплоченными в храме и здесь раздували пламя восстания. [11] Все это внушало Архелаю серьезные опасения. Боясь, чтобы мятежная горячка не охватила весь народ, он втихомолку послал трибуна во главе одной когорты – с приказанием схватить коноводов. Но вся толпа бросилась на нее; большая часть солдат была истреблена каменьями; сам трибун был тяжело ранен и обратился в бегство. [12] Как ни в чем не бывало они вслед за этим приступили к жертвоприношениям. Но Архелай убедился, что без кровопролития толпа не даст обуздать себя. Он приказал поэтому выдвинуть против нее все свои военные силы: пехота густыми рядами вступила в город, а всадники высыпали в поле. [13J Эти войска внезапно напали на жертвоприносителей, убили около трех тысяч из них, а остальную массу загнали в ближайшие горы. Недолго спустя явились глашатаи Архвгая, возвестившие приказ о том, чтобы каждый возвратился к себе на родину. Так все разошлись, не продолжая празднования.

2 (1) [14] Он сам, в сопровождении своей матери ^[65] и друзей, Поплы, Птолемея и Николая ^[66], отправился морем, оставив Филиппа в качестве регента и опекуна над его домом. [15] Вместе с ним ехали также Саломея с ее детьми, равно как и братья и зятья царя, с виду для того, чтобы поддержать притязания Архелая на престол, на самом же деле, – чтобы обвинять его перед Цезарем за его бесчинства в храме ^[67].

(2) [16] В Кесарии ^[68] они встретились с наместником Сирии (ό τής Συρίας έπίτροπος) Сабином, собиравшимся как раз в Иудею с целью принять под свою охрану сокровища Ирода. Архелай поручил Птолемею убедительно просить Вара ^[69] удержать его от дальнейшей поездки. [17] Из любезности к Вару Сабин действительно отказался от своего прежнего намерения поспешить в крепость и запереть пред Архелаем казнохранилища его отца; он даже обещал ничего не предпринимать до решения Цезаря и остался в Кесарии. [18] Но как только из удерживавших его один отправился в Антиохию ^[70], а другой, Архелай, отплыл в Рим, он быстро двинулся в Иерусалим, завладел царским дворцом и потребовал к себе комендантов и казначеев, желая от первых перенять власть над крепостями и выведать от других о состоянии запасных фондов. [19] Начальники, однако, остались верны инструкциям Архелая: они не покидали своих постов, охраняя их собственно не именем Архелая, а больше от имени Цезаря.

(3) [20] Между тем Антипа также отправился в путь с целью защищать и свои права на престол. Он полагал, что само завещание, в котором он назначен царем, должно иметь больше силы и значения, чем приложение к нему. Саломея и многие из ее родственников, которые отплыли вместе с Архелаем, еще раньше обещали ему содействие; [21] и мать свою ^[71], и брата Николая, Птолемея, он взял с собою. Влияние последнего, думал он, будет иметь большое значение, так как он был высоко поставлен у Ирода и пользовался его доверием ^[72]. Но самые большие надежды он возлагал на хваленое красноречие ритора Иринея. В надежде на него он отклонил всякие увещевания о том, что ему следует уступить Архелаю, как старшему и назначенному по завещанию. [22] В Риме все его родственники окончательно перешли на его сторону, потому что Архелай был им ненавистен. Собственно говоря, каждому из них хотелось больше всего обладать независимым положением под верховной властью римского наместника. Но на тот случай, если б эта цель оказалась недостижимой, они все предпочитали иметь царем Антипу.

(4) [23] И Сабин споспешествовал их целям своими письмами, в которых он во многом обвинял пред Цезарем Архелая и высоко хвалил Антипу. [24] Когда Саломея и ее партия изложили на письме свои обвинения и подали их Цезарю, тогда Архелай также письменно изложил главные основания своих притязаний и вместе с перстнем отца и его счетами вручил их через Птолемея Цезарю. [25] Цезарь обсудил про себя права обеих партий, величину государства, размеры его доходов и многочисленность семейства Ирода; затем он прочитал также письма Вара и Сабина по спорному вопросу и после сего собрал совет из знатнейших римлян, в котором он первый раз предоставил право участия и голоса усыновленному им сыну Агриппы и дочери его Юлии, Гаю ^[73]. По открытии собрания он предоставил слово тяжущимся сторонам.

(5) [26] Поднялся Антипатр, сын Саломеи, наиболее красноречивый между противниками Архелая, и начал читать свою обвинительную речь. «На словах, – сказал он, – Архелай как будто теперь только домогается царства, но в действительности он уже давно состоит царем и только для насмешки утруждает теперь уши Цезаря своими просьбами. Он не счел нужным выждать решающего слова Цезаря, [27] но сам после кончины Ирода тайно подставил людей, которые бы увенчали его диадемой. Он сел на трон, отдавая распоряжения, точно царь, изменил организацию войска, раздавал чины, [28] обещал народу все, чего последний просил у него как у царя, освободив тех, которых его отец за серьезные преступления держал в заточении, и после этого он является теперь испросить у своего властелина только тень своего царства, которое он в сущности давно уже присвоил себе, и делает таким образом Цезаря судьей не над предметами, а лишь над оными именами». [29] Далее он упрекнул его в том, что «и траур по отце был только лицемерный: днем, бывало, он собирал угрюмые складки на лице, а ночью предавался кутежам и в пьяном виде чинил самые скверные проказы. Уже одно поведение его служило поводом к народному восстанию». [30] Но центр тяжести всей его речи лежал на кровавой резне, произведенной во дворе храма: «Люди прибыли на праздник и тут же возле их собственных жертв самым жестоким образом были заколоты. В храм собрана была такая огромная куча трупов, которая не могла бы остаться даже после внезапного нападения внешнего неприятеля. [31] Предвидя жестокость Архелая, его отец не думал предоставить ему даже самые отдаленные виды на престол; лишь только впоследствии, когда он, страдая душевно более, чем телесно, не был уже способен к здравому рассуждению вещей, он в приложении к завещанию назначил своим преемником того, которого раньше и знать не хотел, и даже без того, чтобы фигурировавший в первоначальном завещании, которого он наметил престолонаследником в здравом состоянии и совершенно бодром духе, подал ему хотя бы малейший повод к неудовольствию. [32] Но если захотят непременно придать больше значения решению человека, лежавшего на смертном одре, то Архелай во всяком случае за его многочисленные преступления против страны должен быть лишен власти над ней. Каков же будет он царь после утверждения его Цезарем, если он еще до своего утверждения убил такую массу людей?»

(6) [33] Сказав еще многое в этом духе и ссылаясь при каждом обвинительном пункте на свидетельство большинства родственников, Антипатр закончил свою речь. [34] Тогда со стороны Архелая выступил Николай, старавшийся объяснить резню в храме необходимостью: «Убитые, – сказал он, – были враги не только государства, но и Цезаря – судьи по настоящему делу». [35] Относительно же других пунктов обвинения он заметил, что сами жалобщики советовали действовать Архелаю так, а не иначе. Прибавлению к завещанию, по его мнению, следует придать особое значение ввиду уже того, что именно в этом прибавлении Цезарю предоставлено право утверждения престолонаследника. [36] «Тот, – сказал он в заключение, – кто был настолько разумен, что предал свою власть в руки владыки мира, тот, наверное, и о своем преемнике не имел ложного мнения. Нет! в здравом уме представил он его к утверждению, – он, который так хорошо знал, от кого зависит это утверждение».

(7) [37] Когда Николай кончил, Архелай приблизился к Цезарю и безмолвно опустился к его ногам. Цезарь очень благосклонно поднял его и этим дал понять, что он его считает достойным наследовать трон отца. [38] Окончательной резолюции он все-таки еще не объявил, а распустил на тот день собрание и обдумывал про себя все заслушанное, не решаясь – признать ли престолонаследие за одним из значившихся в завещании или же разделить государство между всеми членами семьи. Их было столь много, и надо было подумать об обеспечении их всех.

3 (1) [39] Прежде чем Цезарь принял определенное решение, заболела мать Архелая, Малтака, и умерла. Одновременно с этим получены были от Вара из Сирии письма, известившие о восстании иудеев. [40] Вар, собственно, это предвидел; чтобы предупредить могущие произойти волнения (так как было ясно, что народ не останется в покое), он вслед за отъездом Архелая прибыл в Иерусалим и, оставив здесь один из взятых им в Сирии трех легионов, возвратился обратно в Антиохию. [41] Но вторжение Сабина вызвало взрыв неудовольствия и дало иудеям повод к восстанию. Сабин вынудил гарнизоны цитаделей к сдаче последних и с беспощадной суровостью требовал выдачи ему царских сокровищ. При этом он опирался не только на оставленных Варом солдат, но и на многочисленную толпу своих собственных рабов, которых он вооружил и превратил в орудие своей алчности. [42] Так как приближался праздник Семидесятницы (ένστάσης δέ τής πεντηκοστής), – так иудеи называют один из своих праздников, совершаемый по истечении семи недель и носящий свое название по числу дней ^[74], – то не только обычное богослужение, но еще более всеобщее ожесточение привлекло народ в Иерусалим. [43] Несметные массы людей устремились в столицу из Галилеи, Идумеи, Иерихона и Переи Заиорданской. В числе и решительности жители собственно Иудеи превосходили, впрочем, всех других. [44] Они разделились на три громады и разбили тройной стан: один на северной стороне храма, другой на южной стороне, у ристалища (ίππόδρομον)^[75], а третий на западе, близ царского дворца. Таким образом они оцепили римлян со всех сторон и держали их в осадном положении.

(2) [45] Сабин, устрашенный многочисленностью и грозной решимостью неприятеля, посылал к Вару одного гонца за другим с просьбой о скорейшей помощи: если он будет медлить, говорили послы, то весь легион будет истреблен. [46] Он сам взошел на высочайшую из башен крепости – Башню Фасаила, названную по имени погибшего в парфянской войне брата Ирода, и оттуда дал знак легиону к наступлению; испытывая сильный страх, он даже боялся сойти к своим. [47] Солдаты, повинуясь его приказу, потеснились к храму и дали иудеям жаркое сражение, в котором они, благодаря своей военной опытности, до тех пор имели перевес над неопытной толпой, пока никто не затрагивал их сверху. Когда же многие иудеи [48] взобрались на галереи и направили свои стрелы на головы римлян, то они падали массами; ибо защищаться против сражавшихся сверху они не могли так легко, да и против тех, которые бились в упор, они с трудом могли дальше держаться.

(3) [49] Стесненные с двух сторон, солдаты подожгли снизу колоннады – это удивительное произведение по великолепию и величию. Многие из находившихся наверху были тотчас охвачены огнем и погибли в нем, другие падали от рук неприятеля, когда соскакивали вниз, некоторые бросались со стены в противоположную сторону, а иные, приведенные в отчаяние, своими собственными мечами предупреждали смерть от огня; [50] те же, наконец, которые слезали со стены и схватывались с римлянами, находились в таком смущении, что их легко было обессилить. После того как одна часть таким образом погибла, а другая от страха рассеялась, солдаты набросились на неохраняемую храмовую казну и похитили оттуда около четырехсот талантов. Все, что не было украдено тайно, собрал для себя Сабин.

(4) [51] Гибель колоннад и огромной массы людей до такой степени возмутила иудеев, что они противопоставили римлянам еще более многочисленное и более храброе войско. Они оцепили дворец и грозили римлянам поголовным истреблением, если они тотчас не отступят; если Сабин уйдет с легионом, то они обещали ему безопасность. [52] Большинство царских солдат перешло также на сторону восставших; но к римлянам примкнула храбрейшая часть войска в числе трех тысяч человек, так называемые себастийцы (Σεβαστηνοί)^[76], и во главе их Руф и Грат: один предводитель всадников, другой – царской пехоты, оба – люди, которые независимо от подчиненных им частей войск, личной своей энергией и осмотрительностью должны были иметь большое влияние на исход борьбы. [53] Иудеи усердно продолжали осаду, производя вместе с тем нападения на стены цитадели и приглашая людей Сабина удалиться и не мешать им, когда они после долгого терпения хотят, наконец, возвратить себе свободу их предков. [54] Охотно бы Сабин отступил втихомолку, но он не верил их обещаниям и боялся, что их великодушие только заманит его в западню; вместе с тем он надеялся на скорую помощь Вара. Он решился поэтому выдержать осаду.

4 (1) [55] В это же время в разных местах страны также произошли беспорядки. Положение дел подстрекало многих протянуть руку к царской короне. В Идумее взялись за оружие две тысячи ветеранов Ирода и открыли войну с приверженцами царя. Ахиав, двоюродный брат царя ^[77], боролся с ними, скрываясь за сильнейшими крепостями, но избегая всякого столкновения с ними в открытом поле. [56] Дальше, в Сепфорисе ^[78], в Галилее, Иуда ^[79] – сын того Езекии, который некогда во главе разбойничьей шайки разорял страну, но был побежден царем Иродом, поднял на ноги довольно многочисленную толпу, ворвался в царские арсеналы, вооружил своих людей и нападал на тех, которые стремились к господству.

(2) [57] В Перее нашелся некто Симон, один из царских рабов, который, надеясь на свою красоту и высокий рост, напялил на себя корону. Собрав вокруг себя разбойников, он рыскал по открытым дорогам, сжег царский дворец в Иерихоне, многие великолепные виллы и легко наживался на этих пожарах. [58] Еще немного, и он бы опустошил огнем все пышные здания, если бы против него не выступил начальник царской пехоты Грат со стрелками из Трахонитиды и самой отборной частью себастийцев. [59] В завязавшейся между ними схватке легло хотя и значительное число пехоты, но сам Симон был отрезан Гратом в тесной ложбине, через которую он хотел бежать, и, получив удар в затылок, упал мертвым. В другом восстании, вспыхнувшем в Перее, были обращены в пепел царские дворцы возле Вифараматы ^[80], у Иордана.

(3) [60] Даже простой пастух по имени Афронгей ^[81] дерзал в эту минуту посягать на корону. Его телесная сила, отчаянная храбрость, презрение к смерти и поддержка четырех подобных ему братьев внушали ему эту надежду. [61] Каждому из этих братьев он дал вооруженную толпу, во главе которой они служили ему как бы полководцами и сатрапами (στρατηγοΐς έχρήτο καί σατράπαις) во время его набегов. Он сам, как царь, был занят более важными делами. [62] Надев на себя диадему, он затем вместе с братьями еще долго опустошал страну. Преимущественно они убивали римлян и царских солдат; но не щадили и иудеев, если последние попадали им в руки с добычей. [63] Раз возле Эммауса (κατ’ Αμμαοΰντα) они даже осмелились оцепить целую когорту римлян, подвозивших легиону провиант и оружие. Центурион Арий и сорок наиболее храбрых солдат пали под стрелами. Та же участь угрожала остальным, как вдруг примчался Грат с себастийцами и спас их. [64] После многих подобных насилий, совершенных ими в течение всей этой войны над коренными жителями и иноземцами, трое из них были, наконец, схвачены в плен: самый старший – Архелаем, два следующих – Гратом и Птолемеем; четвертый сдался Архелаю после миролюбивого соглашения. [65] Этот конец постиг их уже впоследствии; но тогда они исполосовали всю Иудею хищнической войной.

5 (1) [66] Получив письма Сабина и других начальников, Вар, беспокоясь о судьбе всего легиона, решился поспешить к нему на помощь. [67] Он поэтому выступил в Птолемаиду с оставшимися у него двумя легионами и принадлежавшими к последним четырьмя конными эскадронами; туда же он назначил собраться вспомогательным отрядам царей и князей. Проходя мимо Берита, он и оттуда взял с собою тысячу пятьсот тяжеловооруженных. [68] Когда в Птолемаиде, кроме других союзных войск, присоединился к нему еще аравийский царь Арета ^[82], который из вражды к Ироду прибыл с многочисленными отрядами пехоты и всадников, он одну часть армии немедленно отправил под начальством своего друга Гая (Γάιον) ^[83] в ближайшую к Птолемаиде часть Галилеи. Гай отбил назад всех ставших против него, покорил город Сепфорис, предал его огню, а жителей продал в рабство. [69] Сам Вар со всем своим войском вторгся в Самарию, не трогая, однако, ее главного города^[84], так как он нашел, что последний не принимал участия в волнении других городов. Он раскинул свой стан у селения Ар, принадлежавшего Птолемею ^[85] и разграбленного поэтому арабами, которые свою злобу против Ирода вымещали и на его друзьях. [70] Затем он двинулся вперед и остановился у другого укрепленного селения – Самфона; и его разгромили арабы точно так же, как они разграбили все попадавшиеся им в руки государственные запасы. Смерть и огонь царили повсюду, и ничто не могло укрыться от хищнической алчности арабов. [71] И Эммаус (Αμμαοΰς), жители которого заблаговременно спаслись бегством, Вар также приказал уничтожить огнем в наказание за то, что последние убили Ария и его людей.

(2) [72] Отсюда он отправился на Иерусалим. Один только вид римских сил рассеял иудейское войско; оно поспешно отступило и разбрелось внутри страны. [73] Городские же жители, приняв римлян, старались умыть свои руки от соучастия в восстании, объявляя, что они лично ни в чем не нарушали спокойствия; ради праздника они были вынуждены впустить в город народную массу, но не только ничего общего не имели с мятежниками, а, напротив, вместе с римлянами были осаждены последними. Еще до них вышли Вару навстречу Иосиф, [74] троюродный брат Архелая, Руф и Грат во главе царского войска и себастийцев, а также оставшейся части римского легиона в обычных воинских доспехах. Сабин же не смел даже показаться ему на глаза и заранее еще ушел из города к приморью. [75] Вар отрядил часть своего войска внутрь страны против мятежников; многие из них были схвачены; менее опасных из них он велел заключить в тюрьму, а более виновных, в числе около двух тысяч, он велел распять.

(3) [76] Тогда ему было донесено, что около Идумеи десять тысяч стоят еще под оружием. Так как он на опыте мог убедиться, что арабы не ведут себя как союзники, а ведут войну своенравно и из ненависти к Ироду разоряют страну больше, чем ему самому было желательно, то он распустил их и поспешил навстречу мятежникам только со своими собственными легионами. [77] По совету Ахиава те сдались, однако, добровольно, не доведя дело до сражения. Большей массе из них Вар даровал прощение; предводителей же он отослал к Цезарю для дальнейшего расследования. [78] Цезарь помиловал всех, за исключением только некоторых родственников царя Ирода, тоже примкнувших к мятежникам, которых он велел казнить, так как они поднимали оружие против родственного им царя. [79] Потушив, таким образом, восстание в Иерусалиме, Вар возвратился в Антиохию. Легион, еще раньше находившийся в Иерусалиме, он там же оставил.

6 (1) [80] Архелаю в Риме предстояло между тем выдержать также борьбу с иудеями, которые еще до начала восстания прибыли с разрешения Вара в Рим в качестве делегатов с целью хлопотать перед Августом о даровании народу автономии. Посольство состояло из пятидесяти иудеев, к которым присоединилось свыше восьми тысяч из живших в Риме иудеев ^[86]. [81] Цезарь назначил собрание знатнейших римлян и своих друзей в палатинском храме Аполлона – одном из воздвигнутых им самим зданий, блиставшем удивительной роскошью. Здесь стояло множество иудеев с их делегатами; [82] против них поместился Архелай с его друзьями. Друзья же его родственников занимали нейтральное положение: ненависть и зависть к Архелаю не дозволили им стать на его сторону; робость перед Цезарем удерживала их от того, чтобы пристать к обвинителям Архелая. [83] Явился кроме того еще и Филипп, брат Архелая, которого благоволивший ему Вар послал сюда с двоякой целью: во-первых, чтобы он поддерживал интересы Архелая, а во-вторых, чтобы и он получил свою долю, в случае если Цезарь разделит царство Ирода между всеми его потомками.

(2) [83] Получив дозволение говорить, обвинители прежде всего изобразили беззакония Ирода. «Не царя они имели в нем, а лютейшего тирана, какой когда-либо сидел на троне. Бесчисленное множество он убил, но участь тех, которых он оставил в живых, была такова, что они завидовали погибавшим. Он не только поодиночке пытал своих подданных, но мучил целые города. [85] Иностранные города он украшал, а свои собственные – разорял; чужие народы он одарял кровью иудеев. [86] На месте прежнего благосостояния и добрых старых нравов наступила, таким образом, полнейшая нищета и деморализация. Вообще иудеи за немногие годы терпели от Ирода больше гнета, чем их предки за весь период времени от выхода из Вавилонии и возвращения на родину в царствование Ксеркса. [87] Привычка к несчастью до того подавила дух народа, что он даже готов был терпеть жестокое рабство под властью того, которого Ирод назначил после себя преемником: [88] сына такого тирана, Архелая, он сейчас же после смерти его отца добровольно приветствовал как царя, вместе с ним оплакивал смерть Ирода и молился Богу за благополучное царствование его. [89] Архелай же для того, вероятно, чтобы показать себя настоящим сыном Ирода, открыл свое царствование закланием трех тысяч граждан. Вот сколько жертв он принес Богу, чтобы испрашивать у Него благоденствия своему царствованию, и вот какой массой трупов он наполнил храм в праздничный день. [90] И поэтому-то те, которые уцелели от стольких бедствий, задумались, наконец, о своем печальном положении и хотят стать на военную ногу и открыто выставляют свои лица неприятельским ударам. Они просят римлян сжалиться над развалинами Иудеи и не бросить остаток народа на съедение жестокому тирану, [91] а соединить страну вместе с Сирией и властвовать над нею собственными правителями. Тогда можно будет видеть, что те иудеи, о которых прокричали как о неукротимых мятежниках, прекрасно умеют ладить со справедливыми правителями» ^[87]. [92] Этой просьбой иудеи заключили свою жалобу. После них поднялся Николай и старался обессилить обвинение против обоих царей. С другой стороны, он изобразил иудеев народом, по природе своей трудно управляемым и склонным к неповиновению своим царям, и выставил также в невыгодном свете родственников Архелая, присоединившихся к обвинителям.

(3) [93] Выслушав обе партии, Цезарь распустил собрание. Несколько дней спустя он предоставил Архелаю половину царства с титулом этнарха ^[88] и обещанием возвести его в царский сан, как скоро он покажет себя этого достойным. [94] Вторую половину он разделил на две тетрархии, которые предоставил двум другим сыновьям Ирода: одну Филиппу, а другую Антипе, оспаривавшему престол у Архелая. [95] Антипа получил Перею и Галилею с доходом в двести талантов. Батанея и Трахонея, Авран и некоторые части владений Зенона ^[89], возле Иамнии, со ста талантами дохода в год, достались в удел Филиппу. [96] Этнархию Архелая образовали: Идумея, вся Иудея и Самария, которой была отпущена четвертая часть податей за то, что она не принимала участия в восстании остальной страны. [97] Точно так же сделались ему подвластными города Стратонова Башня (Кесария), Себастия (Самария), Иоппия и Иерусалим. Греческие же города – Гадару и Гиппос Цезарь отрезал от государства и присоединил к Сирии. Доходы Архелая с его владений достигали четырехсот талантов. [98] Саломея, в прибавление к назначенному ей по завещанию Ирода, получила еще господство над Иамнией, Азотом и Фасаилидой; кроме того, Цезарь подарил ей также дворец в Аскалоне; доходы со всех этих владений оценивались шестьюдесятью талантами в год; но ее область была подчинена этнархии Архелая. [99] Остальные потомки Ирода получили то, что им было оставлено по завещанию. Двум его незамужним дочерям Цезарь подарил, кроме полученного ими от отца наследства, еще пятьсот тысяч серебряных монет и обручил их с сыновьями Ферора. [100] Уже после окончания дележа Цезарь подарил наследникам и ту тысячу талантов, которая была ему самому завещана Иродом, и оставил себе лишь некоторые из его вещей небольшой ценности на память об умершем.

7 (1) [101] К тому же времени прибыл в Рим иудейский юноша, воспитанный в Сидоне у римского вольноотпущенника, который, обладая внешним сходством с Александром, убитым Иродом, выдавал себя за сына последнего в надежде, что никем не будет изобличен. [102] Соотечественник его, посвященный во все новейшие события Иудеи, помогал ему в исполнении роли; по его наставлению он рассказывал, «что палачи, посланные для умерщвления его и Аристобула, скрыли их из жалости в безопасное место и подложили похожие трупы». [103] Этим объяснением он ловко обманул критских иудеев и, блестяще снабженный ими всем необходимым, отплыл в Милы. Здесь он также приобрел полное доверие, собрал еще больше средств и уговорил своих гостеприимных хозяев ехать вместе с ним в Рим. [104] Прибыв в Дикеархию ^[90], он получил от тамошних иудеев массу подарков, а друзья его мнимого отца провожали его, как царя. Сходство его наружности было до того обманчиво, что даже те, которые видели Александра и хорошо знали его, клялись, что это именно он. [105] Все римское иудейство устремилось к нему навстречу, и бесчисленное множество людей наполняло улицы, по которым должны были его нести. Милиане пришли в такой экстаз, что носили его на носилках и на свой собственный счет приобрели ему царское одеяние.

(2) [106] Цезарь, который хорошо знал черты лица Александра – пред ним же он обвинялся Иродом, – проник весь этот основанный на наружном сходстве обман еще прежде, чем видел перед собой эту личность; но для устранения всякого сомнения он приказал привести юношу к более близкому знакомому Александра, Келаду. [107] При первом же взгляде последний заметил разницу в их лице; но помимо этого, грубое телосложение заставило признать в нем раба. [108] Келад убедился в обмане; но его выводили из себя дерзкие уверения обманщика. Когда, например, спрашивали у него об Аристобуле, он ответил: «И этот находится в живых; но из предосторожности он остался на Кипре, чтобы избежать преследования; потому что, если они будут разъединены, их труднее будет поймать». [109] Келад взял его в сторону и именем Цезаря обещал ему помилование, если он назовет то лицо, которое натолкнуло его на этот обман. Он выразил согласие, отправился вместе с ним к Цезарю и выдал того иудея, который воспользовался их сходством для надувательства. «Они, – признался он, – в каждом отдельном городе получили больше подарков, чем Александр во всю его жизнь». [110] Цезарь рассмеялся, определил лже-Александра вследствие здорового его телосложения в гребцы, а обольстителя его приказал казнить. Что же касается милиан, то они своими большими затратами казались ему достаточно наказанными за их глупость.

(3) [111] Вступив в свою этнархию ^[91], Архелай, помня свою прежнюю неприязнь к нему, так жестоко обращался с иудеями и даже с самарянами, что на десятом году своего царствования ^[92], вследствие жалобы соединенного посольства обеих наций, был сослан Цезарем в Виенну – город в Галлии. [112] Его имущество перешло в царскую казну. Прежде чем он был вызван Цезарем на суд, ему, как говорят, приснился следующий сон. Он видел девять больших полных колосьев, которые пожирались волами; он послал за гадателями и некоторыми халдеями и спрашивал их о значении этого сна. Одни толковали так, другие иначе. [113] Но один ессей, Симон, дал следующее разъяснение: «Колосья, кажется, означают годы ^[93], а волы – коловратность судьбы, так как они выворачивают плугом почву. Он поэтому столько лет останется царем, сколько колосьев он видел во сне, а затем, после разных превратностей судьбы, умрет». Через пять дней Архелай был потребован к суду.

(4) [114] Достопамятен также сон его жены Глафиры – дочери каппадокийского царя Архелая, которая прежде была замужем за Александром (братом Архелая, о котором мы говорим, и сыном Ирода, который, как выше было рассказано, лишил его жизни). [115] По смерти мужа она вышла за Юбу, ливийского царя ^[94], а после смерти последнего возвратилась к себе на родину и жила у отца вдовой. Здесь увидел ее этнарх Архелай, который так полюбил ее, что сейчас же удалил от себя свою жену Мариамну и женился на ней. ^[95] [116] Недолго после этого, как она вторично прибыла в Иудею, ей привиделось, будто Александр стоит пред ней и говорит: «Ты бы могла удовлетвориться замужеством в Ливии. Но, не довольствуясь этим, ты возвратилась в мой родительский дом, взяла третьего мужа – и кого, о дерзкая! – моего брата!» Едва прошло два дня после того, как она рассказала этот сон, – она была уже мертвая.

8 (1) [117] Владения Архелая были обращены в провинцию (εις έπαρχίαν)^[96], и в качестве правителя послано было туда лицо из сословия римских всадников, Копоний ^[97], которому было дано Цезарем даже право жизни и смерти над гражданами. [118] В его правление один известный галилеянин по имени Иуда объявил позором то, что иудеи мирятся с положением римских данников и признают своими владыками, кроме Бога, еще и смертных людей. Он побуждал своих соотечественников к отпадению и основал особую секту, которая ничего общего не имеет с остальными.

(2) [119] Существуют именно у иудеев троякого рода философские школы (είδη φιλοσοφείται): одну образуют фарисеи, другую – саддукеи, третью – те, которые, видно, представляют особую святость, так называемые ессеи ^[98]. Последние также рожденные иудеи, но еще больше, чем другие, связаны между собой любовью. [120] Чувственных наслаждений они избегают, как греха, и почитают величайшей добродетелью умеренность и поборение страстей. Супружество они презирают, зато они принимают к себе чужих детей в нежном возрасте, когда они еще восприимчивы к учению, обходятся с ними как со своими собственными и внушают им свои нравы. [121] Этим, впрочем, они отнюдь не хотят положить конец браку и продолжению рода человеческого, а желают только оградить себя от распутства женщин, полагая, что ни одна из них не сохраняет верность к одному только мужу своему. ^[99]

(3) [122] Они презирают богатство, и достойна удивления у них общность имущества, ибо среди них нет ни одного, который был бы богаче другого. По существующему у них правилу, всякий присоединяющийся к секте должен уступить свое состояние общине; а поэтому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды, ни блестящего богатства – все, как братья, владеют одним общим состоянием, образующимся от соединения в одно целое отдельных имуществ каждого из них ^[100]. [123] Употребление масла они считают недостойным, и если кто из них помимо своей, воли бывает помазан, то он утирает свое тело, потому что в жесткой коже они усматривают честь точно так же, как и в постоянном ношении белой одежды ^[101]. Они выбирают лиц для заведования делами общины ^[102], и каждый без различия обязан посвятить себя служению всех.

(4) [124] Они не имеют своего отдельного города, а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем, что находится у их братьев, как своей собственностью, и к сочленам, которых они раньше никогда не видели в глаза, они входят как к старым знакомым. [125] Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу, кроме оружия от защиты от разбойников ^[103]. В каждом городе поставлен общественный служитель специально для того, чтобы снабжать иногородних одеждой и всеми необходимыми припасами. [126] Одеяниями и всем своим внешним видом они производят впечатление мальчиков, находящихся еще под строгой дисциплиной школьных учителей. Платье и обувь они меняют лишь тогда, когда прежнее или совершенно изорвалось, или от долгого ношения сделалось негодным к употреблению. [127] Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают, а каждый из своего дает другому то, что тому нужно, равно как получает у товарища все, в чем сам нуждается, даже без всякой взаимной услуги каждый может требовать необходимого от кого ему угодно.

(5) [128] Своеобразен также у них обряд богослужения. До восхода солнца они воздерживаются от всякой обыкновенной речи; они обращаются тогда к солнцу с известными древними по происхождению молитвами, как будто испрашивая его восхождения ^[104]. [129] После этого они отпускаются своими старейшинами, каждый к своим занятиям. Поработав напряженно до пятого часа ^[105], они опять собираются в определенных местах, опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончании очищения они отправляются в свое собственное жилище, куда лица, не принадлежащие к секте, не допускаются, и очищенные, словно в святилище, вступают в столовую. [130] Здесь они в строжайшей тишине усаживаются вокруг стола, после чего пекарь раздает всем по порядку хлеб, а повар ставит каждому посуду с одним-единственным блюдом. [131] Священник открывает трапезу молитвой, до которой никто не должен притронуться к пище; после трапезы он опять читает молитву. Как до, так и после еды они славят Бога, как дарителя пищи. Сложив с себя затем свои одеяния, как священные, они снова отправляются на работу, где остаются до сумерек. [132] Тогда они опять возвращаются и едят тем же порядком. Если случайно появляются чужие, то они участвуют в трапезе. Крик и шум никогда не оскверняют места собрания: каждый предоставляет другому говорить по очереди. [133] Тишина, царящая внутри дома, производит на наблюдающего извне впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется собственно в их всегдашней воздержанности, так как они едят и пьют только для утоления голода или жажды.

(6) [134] Все действия совершаются ими не иначе как по указаниям лиц, стоящих во главе их; только в двух случаях они пользуются полной свободой: в оказании помощи и в делах милосердия. Каждому предоставляется помогать людям, заслуживающим помощи, во всех их нуждах и раздавать хлеб неимущим. Но родственникам ничего не может быть подарено без разрешения представителей. [135] Гнев они проявляют только там, где справедливость этого требует, сдерживая, однако, всякие порывы его. Они сохраняют верность и стараются распространять мир. Всякое произнесенное ими слово имеет больше веса, чем клятва, которая ими вовсе не употребляется ^[106], так как само произнесение ее они порицают больше, чем ее нарушение. Они считают потерянным человеком того, которому верят только тогда, когда он призывает имя Бога. [136] Преимущественно они посвящают себя изучению древней письменности (τά των παλαιών συντάγματα), изучая, главным образом, то, что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с кореньями, годными для исцеления недугов, и изучают свойства минералов.

(7) [137] Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает доступ туда: он должен, прежде чем быть принятым, подвергать себя в течение целого года тому же образу жизни, как и члены ее, и получает предварительно маленький топорик, упомянутый выше передник и белое облачение (δίαιταν άξινάριον τε καί τδ προειρημένον περίζωμα καί λευκήν έσθήτα δόντες). [138] Если он в этот год выдерживает испытание воздержанности, то он допускается ближе к общине: он уже участвует в очищающем водоосвящении, но еще не допускается к общим трапезам. После того как он выказал также и силу самообладания, испытывается еще в два дальнейших года его характер. И лишь тогда, когда он и в этом отношении оказывается достойным, его принимают в братство. [139] Однако прежде, чем он начинает участвовать в общих трапезах, он дает своим собратьям страшную клятву в том, что он будет почитать Бога, исполнять свои обязанности по отношению к людям, никому – ни по собственному побуждению, ни по приказанию – не причинять зла, ненавидеть всегда несправедливых и защищать правых; [140] затем, что он должен хранить верность каждому человеку, и в особенности правительству (κρατοΰσιν), так как всякая власть исходит от Бога. Дальше он должен клясться, что если он сам будет пользоваться властью, то никогда не будет превышать ее, не будет стремиться затмевать своих подчиненных ни одеждой, ни блеском украшений. [141] Дальше, он вменяет себе в обязанность говорить всегда правду и разоблачать лжецов, содержать в чистоте руки от воровства и совесть от нечистой наживы, ничего не скрывать пред сочленами; другим же, напротив, ничего не открывать, если даже пришлось бы умереть за это под пыткой. [142] Наконец, догматы братства никому не представлять в другом виде, чем он их сам изучил, удержаться от разбоя и одинаково хранить и чтить книги секты и имена ангелов. Такими клятвами они обеспечивают себя со стороны новопоступающего члена.

(8) [143] Кто уличается в тяжких грехах, того исключают из общины; но исключенный часто погибает самым несчастным образом. Связанный присягой и привычкой, такой человек не может принять пищу от несобрата – он вынужден поэтому питаться одной зеленью, истощается таким образом и умирает от голода. [144] Вследствие этого они часто принимали обратно таких, которые лежали уже при последнем издыхании, считая мучения, доводившие провинившегося близко к смерти, достаточной карой за его прегрешения.

(9) [145] Очень добросовестно и справедливо они совершают правосудие. Для судебного заседания требуется по меньшей мере сто членов. Приговор их неотменим. После Бога они больше всего благоговеют пред именем законодателя (τούνομα τοΰ νομοθέτου)^[107]: кто хулит его, тот наказывается смертью. [146] Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность, так что если десять сидят вместе, то никто не позволит себе возражать против мнения девяти. [147] Они остерегаются плевать пред лицом другого или в правую сторону. Строже, нежели все другие иудеи, они избегают дотронуться к какой-либо работе в субботу. Они не только заготовляют пищу с кануна для того, чтобы не зажигать огнями в субботу, но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд. [148] В другие же дни они киркообразным топором, который выдается каждому новопоступающему, выкапывают яму глубиной в фут, окружают ее своим плащом, чтобы не оскорблять лучей божьих, испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие; к тому еще они отыскивают для этого процесса отдаленнейшие места. [149] И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное, тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого, как будто они осквернились.

(10) [150] По времени вступления в братство, они делятся на четыре класса (εις μοίρας τεσσάρας); причем младшие члены так далеко отстоят от старших, что последние, при прикосновении к ним первых, умывают свое тело, точно их осквернил чужеземец. [151] Они живут очень долго, и многие переживают столетний возраст. Причина, как мне кажется, заключается в простоте их образа жизни и в порядке, который они во всем соблюдают. Удары судьбы не производят на них никакого действия, так как всякие мучения они побеждают силой духа, а смерть, если только она сопровождается славой, они предпочитают бессмертию. [152] Война с римлянами представила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и растягивали, члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все орудия пытки, чтобы заставить их хулить законодателя (ή βλασφημήσωσιν τδν νομοθέτην) или отведать запретную пищу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому, ни к другому. Они стойко выдерживали мучения, не издавая ни единого звука и не роняя ни единой слезы. [153] Улыбаясь под пытками, посмеиваясь над теми, которые их пытали, они весело отдавали свои души в полной уверенности, что снова их получат в будущем ^[108].

(11) [154] Они именно веруют, что, хотя тело тленно и материя невечна, душа же всегда остается бессмертной; что, происходя из тончайшего эфира и вовлеченная какой-то природной пленительной силой в тело, душа находится в нем как бы в заключении; [155] но как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину ^[109]. Подобно эллинам, они учат, что добродетельным назначена жизнь по ту сторону океана – в местности, где нет ни дождя, ни снега, ни зноя, а вечный, тихо приносящийся с океана нежный и приятный зефир (ζέφιρος) ^[110]. Злым же, напротив того, они отводят мрачную и холодную пещеру, полную беспрестанных мук. [156] Эта самая мысль, как мне кажется, высказывается также эллинами, которые своим богатырям, называемым ими героями и полубогами, предоставляют Острова Блаженных, а душам злых людей – место в преисподней, жилище людей безбожных, где предание знает даже по имени некоторых таких наказанных, как Сизифа и Тантала, Иксиона и Тития. Бессмертие души, прежде всего, само по себе составляет у ессеев весьма важное учение, а затем они считают его средством для поощрения к добродетели и предостережения от порока. [157] Они думают, что добрые в надежде на славную посмертную жизнь сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха перед тем, что если даже их грехи останутся скрытыми при жизни, то по уходе в другой мир они должны будут терпеть вечные муки. [158] Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех, которые только раз вкусили их мудрость.

(12) [159] Встречаются между ними и такие, которые после долгого упражнения в священных книгах, разных обрядах очищения и изречениях пророков, утверждают, что умеют предвидеть будущее. И действительно, редко до сих пор случалось, чтобы они ошибались в своих предсказаниях.

(13) [160] Существует еще другая ветвь ессеев, которые в своем образе жизни, нравах и обычаях совершенно сходны с остальными, но отличаются своими взглядами на брак. Они полагают, что те, которые не вступают в супружество, упускают важную часть человеческого назначения – насаждение потомства; да и все человечество вымерло бы в самое короткое время, если бы все так поступали. Они же испытывают своих невест в течение трех лет и [161] если после трехкратного очищения убеждаются в их плодородности, они женятся на них. В период беременности их жен они воздерживаются от супружеских сношений, чтобы доказать, что они женились не из похотливости, а только с целью достижения потомства. Жены их купаются в рубахах, а мужчины в передниках. Таковы нравы этой секты. ^[111]

(14) [162] Из двух первенствующих сект фарисеи^[112] слывут тончайшими толкователями Закона и считаются основателями первой секты. Они ставят все в зависимость от Бога и судьбы [163] и учат, что хотя человеку предоставлена свобода выбора между честными и бесчестными поступками, но что и в этом участвует предопределение судьбы. Души, по их мнению, все бессмертны; но только души добрых переселяются по их смерти в другие тела, а души злых обречены на вечные муки.

[164] Саддукеи ^[113] — вторая секта – совершенно отрицают судьбу и утверждают, что Бог не имеет никакого влияния на человеческие деяния, ни на злые, ни на добрые. Выбор между добром и злом предоставлен вполне свободной воле человека, и каждый по своему собственному усмотрению переходит на ту или другую сторону. Точно так же они отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние. [165] Фарисеи сильно преданы друг другу и, действуя соединенными силами, стремятся к общему благу. Отношения же саддукеев между собой суровее и грубее; даже со своими единомышленниками они обращаются как с чужими. [166] Этим я закончу описание иудейских философских школ.

9 (1) [167] Этнархия Архелая была, таким образом, превращена в провинцию. Другие же, Филипп и Ирод с прозвищем Антипы, правили еще в своих тетрархиях. Саломея между тем умерла ^[114] и завещала жене Августа, Юлии, свои владения вместе с Иамнией и пальмовыми плантациями близ Фасаилиды. [168] И после смерти Августа ^[115], стоявшего во главе империи пятьдесят семь лет шесть месяцев и два дня, когда верховная власть перешла к Тиберию, сыну Юлии ^[116], – Ирод и Филипп все еще сохраняли за собою свои тетрархии. Последний построил в Панее, у источников Иордана, Кесарию и в нижней Гавланитиде – город Юлиаду; Ирод построил в Галилее город Тивериаду и в Перее другой город, названный по имени Юлии.

(2) [169] В Иудею Тиберий послал в качестве наместника (επίτροπος)^[117]Пилата^[118]. Последний приказал однажды внести в Иерусалим ночью изображения Цезаря (τάς Καίσαρος εικόνας), называемые [римлянами] αϊ σήμαίαι ^[119]. Когда наступило утро, иудеи пришли в страшное волнение, усматривая в нем нарушение Закона. Ожесточение горожан привлекло в город многочисленные толпы сельских жителей. [171] Все двинулись к Пилату в Кесарию просить его удалить из Иерусалима τάς σημαίας и соблюсти [обычаи] их отцов. Пилат отказал им, и тогда они бросились на землю и оставались в этом положении пять дней и столько же ночей, не трогаясь с места.

(3) [172] На шестой день Пилат сел на возвышение (έπί βήματος) в большом ристалище (έν τώ μεγάλψ σταδιψ)^[120] и приказал призвать к себе народ для того будто, чтобы объявить ему свое решение; предварительно же он отдал приказание солдатам: по данному сигналу окружить иудеев с оружием в руках. [173] Увидев себя внезапно замкнутыми тройной линией вооруженных солдат, иудеи остолбенели от такого неожиданного зрелища. Но когда Пилат объявил, что он прикажет изрубить их всех, если они не примут изображений Цезаря, и тут же дал знак солдатам обнажить мечи, [174] тогда иудеи, как будто по уговору, упали все на землю, вытянули свои шеи и громко воскликнули, что скорее они дадут убить себя, чем преступят Закон. Пораженный этим религиозным подвигом (τδ της δενσνδανμονίας άκρατον ^[121]) Пилат отдал приказание немедленно удалить τάς σημαίας из Иерусалима.

(4) [175] Впоследствии он возбудил новые волнения тем, что употребил священный клад, называющийся Корвоном (τδν ίερδς θησαυρόν, καλείται δέ Κορβωνάς)^[122], на устройство водопровода (υδάτων), по которому вода доставлялась из отдаления четырехсот стадий ^[123]. Народ был сильно возмущен, и когда Пилат прибыл в Иерусалим, он с воплями окружил его возвышение (τδ βημα κατεβόων). [176] Но Пилат, уведомленный заранее о готовящемся народном стечении, вооружил своих солдат, переодел их в штатское платье и приказал им, смешавшись в толпе, бить крикунов кнутами, не пуская, впрочем, в ход оружия. По сигналу, данному им с возвышения, они приступили к экзекуции. [177] Много иудеев пало мертвыми под ударами, а многие были растоптаны в смятении своими же соотечественниками. Паника, наведенная частью убитых, заставила народ усмириться ^[124].

⁸¹ [178] В это время Агриппа ^[125], сын Аристобула, убитого своим отцом Иродом, отправился к Тиберию, чтобы обжаловать пред ним тетрарха Ирода. Когда тот отклонил жалобу, Агриппа все-таки остался в Риме и старался снискать себе милость римской знати, в особенности же сына Германика, Гая, бывшего тогда еще частным лицом. [179] Раз на обеде, данном им в его честь, он, наговорив ему много учтивостей, в заключение вознес руки вверх с молитвой о том, чтоб Бог сподобил его вскоре после смерти Тиберия поздравить Гая как властелина мира. [180] Один из его слуг донес об этом Тиберию; и он так рассердился, что приказал заключить Агриппу в оковы и заставил его шесть месяцев томиться в заточении и терпеть жестокое обращение, пока он сам, процарствовав двадцать два года шесть месяцев и три дня, не умер ^[126].

(6) [181] Едва Гай сделался Цезарем, он освободил Агриппу из тюрьмы и назначил его царем над тетрархией Филиппа, который тем временем умер ^[127]. Зависть к Агриппе возбудила желание в тетрархе Ироде сделаться также царем. [182] Главным образом побуждала его стремиться к этому жена его Иродиада ^[128], которая упрекала его в бездеятельности и говорила, что свидание с Цезарем могло бы послужить ему удобным случаем для расширения его владений; если уж Цезарь Агриппу из простого подданного сделал царем, то он бы его, тетрарха, наверное возвел бы в это достоинство. [183] Ирод дал себя уговорить и прибыл к Гаю, но за свою ненасытность был наказан ссылкой в Испанию ^[129]. Агриппа, последовавший по его стопам в Рим, получил теперь от Гая и тетрархию Ирода ^[130]. Жена последнего пошла за ним в изгнание, в котором он и умер.