Глава 3

1

Недавно воцарившийся на троне халиф Омар слыл среди сарацин человеком благочестивым и религиозным. Пожалуй, к делам веры он проявлял больший интерес, чем к государственным. В этом Иоанн сегодня вполне убедился, когда явился к халифу с докладом о сборе налогов с христиан. Халиф как-то рассеянно выслушал доклад, а потом неожиданно задал вопрос, совсем не касавшийся финансовых дел.

— Скажи мне, Иоанн, кого ты считаешь виновником добра и зла в мире?

Иоанн вначале растерялся от такого вопроса, но когда смущение его немного прошло, просто ответил:

— Мы говорим, что только Бог и никто другой есть виновник всяких благ, но не зла.

— Но кто же, по-твоему, виновник зла? — в нетерпении перебил его халиф.

— Разумеется, тот, кто по своей воле творит зло: диавол и мы, люди.

— Почему же Бог допускает, чтобы они творили это зло? — хитро сощурив глаза, спросил Омар.

— Потому что демоны и люди обладают свободной волей, которой их наделил Творец.

— Значит, человек свободен и что хочет может делать и делает?

— Нет, — ответил Иоанн, — абсолютной свободой обладает только Бог, человек свободен лишь для двух вещей. Для злодеяния и для благодеяния, что есть добро и зло. Поэтому, делая зло, я несу наказание от закона Божия, а творя благо, не страшусь закона, но и почтен и помилован Богом. Подобно и диавола Бог сотворил свободным еще прежде людей, и он согрешил, и Бог изверг его из ангельского чина.

— Но то, что ты называешь добром и злом, — что это? — не унимался Омар. — Не кажется ли тебе, что без воли Всевышнего ничего не может происходить в этом мире?

— Хорошо, мой господин, давай рассудим. Например, добро есть прославление Бога, молитва, милостыня и подобное им, а зло — блуд, воровство и подобное; если же, как ты говоришь, добро и зло от Бога, то Бог у тебя окажется неправедным, разве не так? Ведь если Бог повелел, как ты считаешь, блуднику блудить, вору красть, убийце убивать, то все они достойны чести, ибо сотворили волю Божию. Тогда окажется, что законодатели лжецы, а книги законов подложны, потому что предписывают сечь блудника и вора, сотворивших волю Божию, и казнить убийцу, которого следовало бы чтить, потому что он сотворил волю Божию.

— Здесь я с тобой соглашусь, — сказал халиф, — я и сам считаю, что зло не от Бога. Но хочу спросить тебя: тот, кто совершил волю Божию, добро сделал или зло?

— Конечно, добро, — уверенно ответил Иоанн.

— Тогда ответь мне: Христос волею пострадал или не волею?

— Да, Христос пострадал волею, — ответил Иоанн, догадываясь, что все предыдущие вопросы халифа по поводу свободы воли были задаваемы исключительно ради этого вопроса.

— Тогда вы, христиане, должны быть благодарны иудеям за то, что именно они исполнили волю Божию, — торжественно заключил разговор халиф и знаком руки показал, что аудиенция закончена.

Иоанну ничего не оставалось делать, как только, поклонившись, удалиться, так и не успев возразить на этот выпад сарацинского владыки. Теперь же, придя домой, он ощутил в душе чувство неудовлетворенности от неоконченного разговора с халифом. Посидев в раздумье, Иоанн решил написать полемическое сочинение на тему сегодняшней беседы. Он пододвинул к себе чернильный прибор, взял лист пергамента и, обмакнув перо в чернильницу, крупными буквами вывел название: «Разговор христианина с сарацином». Подумав еще немного, он быстро и уверенно начал писать: «На вопрос сарацина: «Кого ты считаешь виновником добра и зла?» — христианин отвечает…»

Вечер уже давно перешел в глубокую ночь, слуги внесли в библиотеку дополнительные светильники, а Иоанн все продолжал писать. Работа по написанию сочинений ему всегда доставляла радостное блаженство, сравнимое, пожалуй, только с молитвой. Во время своих писательских трудов он совсем не замечал времени. Солнечный луч света, проникнув через окно библиотеки, заиграл на ровных, аккуратных строках пергамента. Иоанн, отложив перо, блаженно потянулся до хруста в костях. Затем, счастливо улыбнувшись, встал из-за стола и, подойдя к иконам, начал молиться.

2

Хотя до императора Льва доходили слухи о том, что Омар пытается всю жизнь своего государства перестроить в строгом соответствии с Кораном, но все же его письмо о вопросах веры оказалось полной неожиданностью. Халиф писал Льву: «Во имя Бога, Омар, властитель верующих, — Леону, императору греческому. Много раз я желал узнать ваше мнение об учении вашей веры и часто старался сведать, что вы о том думаете, но никак не мог понять этого. Теперь объясни мне подлинно…» Лев два раза перечитал письмо Омара и задумался: «Что все это может значить? И как религиозное рвение халифа может повлиять на дальнейшие отношения с сарацинами?» Он собрал по этому поводу небольшой совет, куда пригласил патриарха Германа, его синкелла[70] Анастасия, епископа города Наколии Фригийской Константина, с которым сдружился еще будучи стратегом Анатолийской фемы, асикрита[71] патриция Феодора Дуксия, квестора священного двора[72] патриция Игнатия Фукса, магистра оффиций патриция Сергия Харта. После тщательного изучения письма Лев предложил членам синклита высказать свое мнение. Патриарх Герман слегка кивнул головой в сторону своего синкелла Анастасия.

— Благочестивейший и светлейший государь наш Лев, — начал свою речь Анастасий, — если твоему величеству угодно выслушать мое мнение, то оно сводится к следующему. Омар, не понимая всей глубины и истины христианского учения нашего, искажает эту истину по своему суетному разумению. Но задает он эти вопросы не для ответов, а для смущения твоей души, дабы ты, государь, прочитав это письмо, обратился в его сарацинскую веру. Напрасно же сей еретик надеется поколебать твое высокомудрие. Господь наш Иисус Христос заповедовал нам, говоря: «Не мечите бисера вашего перед свиньями…» И если внимать прилежно сей Божественной заповеди, то на письмо Омара ответ не следует давать совсем.

После синкелла заговорил квестор священного двора Игнатий:

— Великий наш государь! Слова Анастасия, несомненно, справедливы, но только если бы с подобным письмом обратилось частное лицо. Поскольку же послание принадлежит сарацинскому государю, то умолчание на него может обратиться против нашей веры. Ибо сарацины скажут: христиане убоялись задаваемых им вопросов, потому как не имели на них надлежащих ответов. Вот почему, государь, необходимо дать ответ Омару подробно и обстоятельно по каждому задаваемому им вопросу.

После выступления Игнатия слово вновь взял покрасневший от досады Анастасий:

— Я бы с радостью согласился с достойнейшим патрицием Игнатием, если бы на все вопросы Омара мы без труда могли бы дать достойный ответ.

Все собрание с удивлением воззрилось на синкелла, ожидая от него объяснения столь странного заявления. Патриарх неодобрительно нахмурился, но промолчал.

— На все задаваемые вопросы о пророчествах, о книгах Священного Писания и даже о троичности Лиц в Боге и прочих вопросах халифа, — продолжал Анастасий, — христианская философия ответит без труда. Но есть в письме из Дамаска один вопрос, на который ответить очень сложно.

При этих словах синкелл взял письмо халифа и прочитал: «Почему вы, — пишет Омар, — почитаете кости апостолов и пророков, знамение креста, бывшее, по законам, орудием приговора, также иконы, которым вы поклоняетесь? Где в Писании есть о том свидетельство, или где говорится об этом хотя бы в вашем Евангелии? Зато нетрудно найти в Писании противное этому вашему обычаю, свойственному разве что одним невежественным идолопоклонникам. И ты знаешь о том хорошо, что Бог же через пророка своего Моисея строго запрещает делать какие-либо изображения и поклоняться им. Но и пророк наш Мухаммед говорит, что «кумиры гнусны и суть дело сатаны».

Прочитав эту выдержку из письма, синкелл торжествующе посмотрел на собрание.

— Ответить на этот вопрос сарацина невозможно, — сказал он, — потому как действительно нет указаний о том в Священном Писании.

Патриарх Герман до этого момента сидел понурив голову и молча перебирал четки. Но когда его синкелл закончил свою речь, он как-то особо внимательно, с интересом посмотрел на своего помощника, затем, оглядев озадаченно молчавшее собрание, встал.

— Августейший василевс и вы, высокое собрание! Для почитания святых икон у нас достаточно оснований в Предании церковном. Вспомним хотя бы изображение Спасителя, устроенное кровоточивой женой, нерукотворный образ Христа, подаренный Им царю Эдесскому, изображение Богоматери, писанное евангелистом Лукой.

После того как патриарх сел, Лев перевел свой взгляд на епископа Наколийского Константина. Тот понял, что василевс хочет слышать его мнение. Он опустил голову, и глаза его воровато забегали. Константин соображал, как бы не раздражить патриарха и в то же время поддержать своего друга Анастасия. Наконец, решившись все-таки поддержать Анастасия, он выступил вперед и почтительно поклонился императору, а затем, не менее почтительно, патриарху.

— Блаженнейший Герман со свойственной ему мудростью напомнил нам о Предании церковном, которое мы свято храним в сердцах наших. Но я хочу напомнить высокому собранию, что Омар ждет от нас указаний на почитание икон в Священном Писании. Преданий же человеческих царь сарацинский не примет.

При этих словах Константина Лев едва заметно одобрительно кивнул головой, что не укрылось от взора Наколийского епископа. Следующим выступил магистр оффиций Сергий. Он предложил в ответном письме дипломатично замолчать вопрос о почитании икон, раз на него нет ясного и недвусмысленного ответа.

— Халиф Омар, — говорил Сергий, — издал указ, что все, кто примет сарацинскую веру, освобождаются от уплаты налога в государственную казну. И теперь христиане толпами переходят в сарацинское заблуждение. Кроме налога немало способствует этому переходу христиан к сарацинам распространяемое убеждение, будто бы христиане являются идолопоклонниками.

Патриарх Герман, задетый тем, что его первосвятительское мнение осталось в небрежении, постарался оставить за собой последнее слово:

— Если Омар не приемлет нашего церковного Предания, то должен принять к своему разумению чудеса, которые совершаются от святых икон и по сей день. Так, например, древняя икона Пренепорочной Богоматери, находящаяся в Сизополе Писидийском, источает миро из руки изображенной.

Но патриарха уже слушали как-то рассеянно. Лев распорядился подготовить подробный ответ Омару, упустив вопрос о поклонении иконам, и ушел из синклита с неприятным осадком на душе. «В самом деле, — размышлял он, — какие же мы христиане, если поклонение Творцу заменяем поклонением рукотворенным предметам? Не новые ли это идолы? Не гневим ли мы Бога этим поклонением?» Еще несколько дней Лев с досадой вспоминал о каверзном вопросе Омара. Ему казалось, что теперь он дал повод насмехаться над ним и всей христианской верой надменному сарацинскому правителю. Затем государственные дела и заботы об устройстве и реформировании армии целиком поглотили Льва, вытеснив все неприятные воспоминания.

Ответ Омару II был написан, но отослать его так и не пришлось, потому как вскоре было получено известие о смерти этого халифа, правившего всего два с половиной года. Престол в Дамаске занял третий сын покойного Абд-аль-Малика — Йазид II, о котором ходили слухи, что в своем пристрастии к выпивке и женщинам он превзошел своего покойного брата Сулеймана.