10. Идеальность искусства как чистой субъективности

Быть может, излишне обращать внимание на то, что при эмпирическом рассмотрении понимаемое таким образом искусство не существует (и не может существовать) как духовная реальность, которая была бы чистым искусством — и более ничем. Оно не может существовать потому, что, если субъект является начальным моментом духовного ритма, этот момент — момент ритма, в котором только он и реален. Кто начинает — начинает, поскольку продолжает: начинать — значит продолжать; начальная точка, которая является лишь одной-единственной точкой, существует только как следствие идеального синтеза. Искусство, которое существует и наполняет собой историю и сердца людей, всегда есть искусство — и что-то иное; стало быть — целое, которое больше, чем искусство, но выступает как искусство (потому, что эстетический момент в нем превалирует настолько, что растворяет в себе и впитывает все остальное — в сравнении с идеальным анализом, посредством которого, абстрагируясь от всякого другого элемента, мы формулируем эстетическое суждение). Существует объективная истина; и существует тон, которым она произносится — тон, являющийся выражением не истины, а личности. И мы смотрим на тон, отвлекаясь от истины (или, скорее, мы отвлекаемся от нее потому, что этот тон остается перед нами как тон истины, но все же остается как тон) [1].

1 О неактуальном искусстве я вел речь затем в «Философии искусства» (1931).

Итак, при этой чистой субъективности искусства не говорится, что дух должен замкнуться в абстрактной и пустой позиции субъекта без всякого рода объекта. У искусства свой мир, который — и это мы лучше разглядим впоследствии — как и всякий мир, является бесконечным; он может быть очарованием тех цветочков, которые, ласкаемые солнцем, выпрямляются, полностью раскрывшись, на своих стебельках; он может быть дрожью сострадания из-за трагедии двух родственников; он может быть славой Того, кто все приводит в движение. В любом случае материя, кажется ли она весьма ограниченной или обширной (и вправду, она всегда весьма ограничена для того, кто рассматривает ее извне, и обширна настолько, что нельзя обозначить ее границ, для того, кто находится внутри), — это искусство, если на ней лежит печать, являющаяся взволнованной душой художника, которая эту материю вбирает в себя и растворяет в своем текущем чувстве. В любом случае художник, чтобы быть таковым, должен извлекать мысль из того, что чуждо его субъекту и что попыталось отвлечь его от последнего; он должен в этом субъекте, являющемся его собственным субъектом, им самим, найти свой мир, бесконечное удовлетворение своей бесконечной природы. В этом его секрет. Здесь корень той жизни, которая должна циркулировать в его творениях, чтобы в этих творениях была вся его душа (что возможно, лишь если центр его творчества является единым и совпадает с тем, что одно и в самом деле оказывается живым для каждого человека, — с самой его душой).