Индукция Адама Смита и дедукция Давида Рикардо. Точки зренияЛокка и Спинозы в политической экономии

Логические коллизии в развитии политической экономии остались бынепонятными, если бы мы не установили реальные связи между нею и современнойей философией. Категории, в которых английские экономисты сознательно осмысливалиэмпирические факты, коренились в философских системах, имевших в то время распространение. [160]

Характерным фактом, глубоко повлиявшим на развитие экономическоймысли в Англии, было то, что одним из первых теоретиков политической экономииоказался не кто иной, как классик эмпиризма в философии Джон Локк.

«Взгляды Локка имеют тем более важное значение, что он являетсяклассическим выразителем правовых представлений буржуазного общества в противоположностьфеодальному; кроме того, его философия служила всей позднейшей английскойполитической экономии основой для всех ее представлений » 1.

Взгляды Локка оказались опосредующим звеном между философией английскогоэмпиризма (со всеми слабостями последнего) и возникавшей теорией богатства. ЧерезЛокка политическая экономия и восприняла основные методологические принципы эмпиризма,в частности и в особенности односторонне аналитический, односторонне индуктивныйметод, точку зрения «сведения» сложных явлений к их простым составляющим.

Однако, как и в естествознании той эпохи, реальная познавательнаяпрактика исследования экономических явлений даже у самого Локка существенно расходиласьс той теорией познания, которую мог рекомендовать и рекомендовал последовательныйэмпиризм. Тот способ, которым на самом деле, вопреки своим односторонним гносеологическимиллюзиям, теоретики-экономисты образовывали теоретические определения вещей,не совпадал с эмпирически-индуктивной логикой. Сознательно применяя одностороннеаналитический метод, теоретики на деле, не отдавая себе в том ясного отчета,исходили из целого ряда теоретических предпосылок, которые по существу противоречилипринципам узко эмпирического подхода к вещам.

Логика чистого эмпиризма неспособна была справиться с задачей разработкитеоретического взгляда на явления экономической действительности уже потому,что реальная экономическая действительность представляла собой сложнейшее переплетениебуржуазно-капиталистических форм собственности с сословно-феодальными. [161]

Прямое индуктивное обобщение эмпирических фактов дало бы в этихусловиях (в лучшем случае) лишь правильное описание результатов взаимодействиядвух не только различных, но и прямо противоположных и враждебных друг другупринципов собственности. Во внутреннюю «физиологию» буржуазной частной собственностиэмпирически-индуктивный метод Локка проникнуть не позволил бы.

Известно, что и сам Локк не просто обобщал то, что видел, а активновыделял в эмпирических фактах лишь те их формы и моменты, которые, по его мнению,«соответствовали вечной, истинной природе человека».

Иными словами, сама задача абстрактно-аналитического выделенияпростейших составляющих, задача аналитического разложения эмпирических фактов,предполагала и тут вполне определенный всеобщий критерий, согласно которому одниформы экономики выделяются как «истинные», как «соответствующие природе человека»,а другие – устраняются как «неистинные». Буржуазно-индивидуалистическое представлениео «природе человека» и служило для всех буржуазных теоретиков таким критерием.Локк же, как известно, был одним из основоположников этого взгляда.

Ясно, что это всеобщее и исходное основоположение буржуазной науки,с точки зрения которого мерялись эмпирические факты, столь же мало могло бы бытьполучено путем эмпирической индукции, как понятие атома. Буржуазно-капиталистическаясобственность в эпоху Локка отнюдь не была всеобщей и господствующей формой собственности.Эмпирически-всеобщим фактом она не была, и представление о богатстве как исходноепредставление буржуазной политической экономии само по себе не могло образоватьсяпутем индуктивного обобщения «всех без исключения» частных случаев и видов собственности.

В его образовании реально принимали участие совсем иные, нежеличисто логические, соображения. И здесь стихийный общественный разум оказывалсясильнее, чем каноны рассудочной логики.

Иначе говоря, политическая экономия с самого рождения оказаласьперед той же самой логической проблемой, перед которой стоял в своей областиНьютон: для того чтобы [162] сделать хотя бы единственное индуктивное обобщение,экономист должен был обладать каким-то (хотя бы и невысказанным) пониманием всеобщейистинной природы (субстанции) рассматриваемых явлений.

И подобно тому, как Ньютон положил в основу всех своих индукцийпредставление о том, что только геометрически определяемые формы фактов сутьединственно объективные их формы, – экономисты молчаливо предполагали, что лишьте формы экономики, которые соответствуют принципам буржуазной частной собственности,суть единственно истинные формы.

Все остальные формы экономических отношений молчаливо устранялиськак плод субъективного заблуждения людей, как формы, не соответствующие подлинной,истинной, естественной и потому объективной природе человека. В состав теориивводились лишь те определения фактов, которые прямо и непосредственно вытекали,«выводились» из «вечной и естественной» природы «человека», – на самом деле изспецифической природы частного собственника, буржуа.

Все теоретики буржуазной политической экономии, таким образом,должны были исходить и реально исходили из вполне определенного всеобщего основоположения,из четкого представления о субстанции, об общей объективной природе частных случаеви форм экономики.

Это представление о субстанции – как и в естествознании – не моглобыть получено путем эмпирической индукции. Но локковская гносеология молчалакак раз в этом решающем пункте – в вопросе о путях познания субстанции, о путяхобразования всеобщего исходного основоположения науки. И это основоположение,представление о субстанции богатства, экономистам (в том числе и самому Локку)приходилось вырабатывать чисто стихийно, без ясного представления о путях егополучения.

Но так или иначе, английская политическая экономия практическивсе-таки разрешила эту трудность, открыв (уже в лице В. Петти) эту всеобщуюсубстанцию экономических явлений, субстанцию богатства, в труде , производящемтовары , в труде, который совершается с целью отчуждения его продукта на свободномрынке. [163]

Поскольку экономисты реально исходили из этого, более или менееясно осознаваемого представления о всеобщей субстанции богатства, постольку ихобобщения имели теоретический характер и отличались от чисто эмпирических обобщенийлюбого купца, ростовщика или рыночной торговки.

Но это означало, что теоретический подход к вещам совпадал со стремлениемпонять различные частные формы богатства как модификации одной и той же всеобщейсубстанции.

Однако тот факт, что классическая политическая экономия в своихсознательных методологических убеждениях примыкала к философии Локка, сказалсясразу же и притом в очень показательной форме. Это привело к тому, что собственнотеоретическое исследование фактов постоянно переплеталось с простым некритическимвоспроизведением эмпирических представлений.

Ярче всего это видно в трудах Адама Смита. Первый из экономистов,четко выразивший понятие труда как всеобщей субстанции всех экономических явлений,он развернул теорию, в которой собственно теоретическое рассмотрение фактов всевремя переплетается с крайне нетеоретическим описанием эмпирии с точки зрениячеловека, насильно втянутого в процесс производства и накопления стоимости.

«Сам Смит с большой наивностью движется в постоянном противоречии.С одной стороны, он прослеживает внутреннюю связь экономических категорий, илискрытую структуру буржуазной экономической системы. С другой стороны, он ставитрядом с этим связь, как она дана видимым образом в явлениях конкуренции и какона, стало быть, представляется чужому науке наблюдателю, а ровно и человеку,который практически захвачен процессом буржуазного производства и практическизаинтересован в нем. Оба эти способа понимания, из которых один проникает вовнутреннюю связь буржуазной системы, так сказать в ее физиологию, а другой толькоописывает, каталогизирует, повествует и подводит под схематизирующие определенияпонятий то, что внешне проявляется в жизненном процессе, в том виде, в какомоно проявляется и выступает наружу, – оба эти способа понимания у Смита не толькопреспокойно уживаются [164] один подле другого, но и переплетаются друг с другоми постоянно друг другу противоречат» 2.

Сам Смит, разумеется, не замечал противоречия между тем и другимспособом отражения действительности в абстракциях. Здесь нетрудно узнать в немчеловека, который чисто по-локковски представляет себе процесс познания. Локковскаятеория познания как раз и игнорировала различие между теоретической абстракцией(понятием) и простой эмпирической абстракцией, простым выражением в речи чувственноконстатируемых сходств и различий.

Решающий шаг вперед по сравнению с А. Смитом сделал, как известно,Давид Рикардо. Философски-исторический смысл совершенного им шага заключалсяпрежде всего в том, что он впервые сознательно и последовательно различил задачусобственно теоретического рассмотрения эмпирии (задачу ее выражения в понятии)и задачу простого описания и каталогизирования явлений в том их виде, в какомони непосредственно даны созерцанию и представлению.

Рикардо прекрасно понимал, что наука (мышление в понятиях) имеетдело с теми же самыми эмпирическими фактами, что и простое созерцание и представление.Но в науке эти факты должны рассматриваться с более высокой точки зрения – сточки зрения их внутренней связи. У Смита это не выдерживалось строго и последовательно.Рикардо же требовал неукоснительного ее проведения.

Взгляд Рикардо на природу научного исследования гораздо большенапоминает метод Спинозы, чем гносеологию эмпирика Локка: это последовательновыдерживаемая точка зрения субстанции. Каждое отдельное экономическое образование,каждая отдельная форма богатства должны быть не просто описаны, но поняты в качествемодификации одной и той же всеобщей субстанции.

И в данном отношении Рикардо и Спиноза правы против Смитаи Локка.

Маркс с классической ясностью и категоричностью расценил роль Рикардов развитии теории политической экономии: «…появляется Рикардо и кричит науке:«Стой!» [165] Основа, исходный пункт физиологии буржуазной системы – для пониманияее внутренней органической связи и ее жизненного процесса – есть определениестоимости рабочим временем . Из этого Рикардо исходит и заставляет затемнауку оставить прежнюю рутину и дать себе отчет в том, насколько остальные категории,развиваемые и выдвигаемые ею, – отношения производства и обмена, – соответствуютили противоречат этой основе, этому исходному пункту; вообще насколько наука,отражающая, воспроизводящая внешнюю форму проявления процесса, а, стало быть,также и сами эти проявления – соответствуют той основе, на которой покоится внутренняясвязь, действительная физиология буржуазного общества, и которая образует исходныйпункт науки; дать себе отчет в том, как вообще обстоит дело с этим противоречиеммежду видимым движением системы и ее действительным движением. В этом именнои состоит великое историческое значение Рикардо для науки…» 3.

Иными словами, точка зрения Рикардо заключалась уже не в сведениисложных явлений к ряду их простых составляющих, а в выведении всех сложных явленийиз одной простой субстанции.

Но это поставило Рикардо перед необходимостью сознательно отказатьсяот того метода образования теоретических абстракций, который рекомендовала наукелокковская логика. Эмпирическая индукция не соответствовала вставшей перед Рикардозадаче. Перед ним стояла задача выведения теоретических определений изодного строго продуманного принципа – из трудового понимания природы стоимости.

Если Адам Смит – поскольку он в действительности давал нечто большее,нежели простое описание фактов – бессознательно и стихийно на каждом шагу вступалв противоречие со своими собственными философскими установками, усвоенными отЛокка, и делал не совсем то, и даже совсем не то, что думал, то Рикардо вполнесознательно встал на путь теоретической дедукции категорий.

Строго дедуктивный характер его мышления давно вошел в поговоркув политической экономии. Но лишь [166] Марксу удалось правильно расценить смыслэтой дедукции, показать ее как естественное логическое выражение решающего достоинстватеоретического подхода Рикардо к вещам – его стремления понять все без исключенияформы буржуазного богатства как более или менее сложные и отдаленные продуктытруда, производящего товары, труда, производящего стоимость, а все категорииполитической экономии – как модификации категории стоимости.

От Смита его отличает стремление рассматривать эмпирические фактыпоследовательно и неуклонно с одной и той же точки зрения, строго зафиксированнойв определениях исходного понятия, – с точки зрения трудовой теории стоимости.

У Смита эта точка зрения тоже присутствует, и именно поэтому онтеоретик. Но она не является у него единственной точкой зрения, и в этомпункте Рикардо решительно возражает Смиту. У Смита теоретическое рассмотрениефактов (т.е. их анализ с точки зрения трудовой теории стоимости) то и дело уступаетместо чисто эмпирическому их описанию.

Рикардо же стихийно нащупал верный взгляд на природу теоретическогоанализа фактов. Отсюда его стремление к строго дедуктивному рассмотрению явленийи категорий.

В таком понимании дедукции, как нетрудно понять, нет еще ничегони метафизического, ни идеалистического, ни формально-логического. В данном пониманиидедукция равнозначна отрицанию эклектики в отношении к фактам. Это значит, чтораз установленное понимание всеобщей природы, субстанции, всех особенных и единичныхявлений должно оставаться одним и тем же на всем протяжении исследования и даватьруководящую нить для понимания любого особенного и единичного явления.

Иными словами, дедукция в данном понимании (но только в данном!)является синонимом действительно теоретического отношения к эмпирическим фактам.

Известно, что именно отказ от попыток развить всю систему экономическихкатегорий из одного установленного принципа (из трудовой теории стоимости) явилсяпервым формальным признаком разложения школы Рикардо в политической экономии.Представители так [167] называемой «вульгарной экономии», а в еще большей степенитой «ученовинегретной и бессистемной компиляции», которую Маркс заклеймил презрительнымназванием «профессорской формы разложения теории», восстали прежде всего какраз против дедуктивной манеры исследования учителя. Для них неприемлемо былото, что составляло решающее преимущество Рикардо как теоретика – его стремлениепонять каждую особенную категорию как превращенную форму стоимости, как сложнуюмодификацию труда, создающего товар.

Принцип «вульгарной» и «профессорской» формы теоретизирования заключалсяв следующем: не удается вывести понимание реальных явлений из одной, общей имвсем основы (в данном случае из трудовой теории стоимости), не упираясь тотчасже в противоречие, – значит вообще не нужно пытаться это делать, значит надоввести еще один принцип объяснения, еще одну «точку зрения». Не помогает? Значитнадо ввести второй, третий принцип. Надо-де учитывать и то и это, и пятое и десятое.«Дело не в противоречиях, а в полноте».

Не объясняется реальная рыночная стоимость (цена) капиталистическипроизведенного товара количеством затраченного на его производство необходимогорабочего времени? Ну что ж, значит не следует упрямствовать в односторонности.Почему не допустить, что стоимость проистекает не из одного единственного всеобщегоисточника, как полагал Рикардо, а из многих различных источников? Труд? – Да,и труд. Но не только труд. Нельзя недоучитывать и роли капитала, и роли естественногоплодородия почвы; надо принять во внимание и капризы моды, и случайности спроса,и влияние времен года (валенки стоят дороже зимой, чем летом), и многое, многоедругое, вплоть до влияния на рыночную конъюнктуру периодических изменений числапятен на Солнце. Ни одну другую манеру теоретизирования Маркс не высмеивал такпрезрительно, как манеру «вульгарной» и «профессорской» псевдотеории. Эта эклектическаяманера объяснять сложное явление множеством факторов и принципов, никак внутреннемежду собой не связанных, представляет собой, по меткому выражению Маркса, «настоящуюмогилу для науки». Теории, науки, мышления в понятиях здесь уже нет. Есть лишьперевод на доктринерский язык [168] экономической терминологии ходячих поверхностныхпредставлений и их систематизация.

Дж.М. Кейнс, признанный гением и классиком всей современнойофициальной «наукой» капиталистического мира, вообще уже не позволяет себе говоритьо «стоимости». По его мнению, это – миф, пустое слово. Единственной «реальностью»он признает только рыночную цену. Последняя же, согласно его теории, определяетсястечением самых разнообразных обстоятельств и факторов, среди которых «труд»играет десятистепенную роль. Норма процента целиком зависит-де от эмоций владельцевкапитала и является фактом чисто психологическим. Но и этого Кейнсу мало: «ещеточнее, пожалуй, было бы назвать норму процента не в высшей степени психологическимфеноменом, а феноменом в высшей степени условным» 4.

Кризис перепроизводства, согласно понятиям Кейнса, – «это простоеследствие нарушения деликатного равновесия самопроизвольного оптимизма. Оцениваяперспективы инвестиций, мы должны поэтому принимать во внимание нервы, склонностьк истерии и даже несварение желудка и реакцию на перемену погоды у тех, от самопроизвольнойдеятельности которых они, главным образом, зависят» 5.

Ни о какой теории, ни о какой науке здесь, конечно, говорить ужене приходится. И если «вульгарная экономия» занималась преимущественно переводомходячих поверхностных представлений на доктринерский язык, полагая, что вырабатывает«понятия», то современная буржуазная «наука» за понятия выдает уже иррациональныеэмоции капиталиста, их схоластическое выражение. Дальше, как говорится, ехатьуже некуда.

Маркс ясно показал, что после Рикардо, своей вершины, буржуазнаямысль в области политической экономии вступила в фазу деградации. Разумеется,эта деградация маскируется высокими фразами, призывами к «трезвому», «индуктивно-эмпирическомуизучению фактов» и пр. Противопоставляя свою «индукцию» – «дедуктивному методуРикардо», представители разложения буржуазной политэкономии просто-напросто ратуютза эклектику против строгой теории. [169]

Для них неприемлемо его стремление понять все без исключения категориис последовательно выдержанной точки зрения трудовой теории стоимости, ибо, какони могли убедиться, эта точка зрения в тенденции своей неизбежно приводит кпониманию системы буржуазной экономики как системы неразрешимых антагонизмови противоречий. Движущим мотивом этого отношения к Рикардо и к его дедуктивномуметоду является здесь просто апологетическое отношение к действительности.

Итак, Рикардо приходит к необходимости избрать дедуктивный способрассмотрения эмпирических фактов вовсе не из своей приверженности к рационализму.Такой метод развития теоретических определений принимается им потому, что онединственно соответствует его стремлению понять систему буржуазной экономикине как совокупность более или менее случайных отношений людей и вещей, но какединую связную во всех своих проявлениях систему. Любую частную, особенную формуотношений производства и распределения богатства Рикардо хочет вывести из трудовойтеории стоимости, из теории, выражающей всеобщую субстанцию, реальную сущностьвсех экономических явлений.

Это стремление Рикардо составляет его абсолютное достоинство кактеоретика. Отказ от этого стремления равнозначен вообще отказу от теоретическогоотношения к эмпирическим фактам. Уже здесь, таким образом, прорисовывается тообстоятельство, что способ мышления, исходящий из всеобщего теоретического выражениядействительности, как из строго выверенного основоположения, способен обеспечитьтеоретическое отношение к эмпирическим фактам. В противном случае мысль неизбежнососкальзывает на рельсы эклектического эмпиризма.

Эмпирический момент в исследовании Рикардо отнюдь не отвергает.Напротив, он понимает, что подлинное понимание эмпирически данных фактов, подлинный(а не эклектический) эмпиризм может быть осуществлен только в том случае, еслиэмпирические факты рассматриваются не с произвольно выбранной точки зрения, ас точки зрения, которая сама по себе теоретически обоснована как единственноверная и объективная.

Так, стихийно подчиняясь логике вещей, Рикардо приходит к томуотправному пункту теории, который [170] Марксом был впоследствии принят уже сознательно.Но тот факт, что Рикардо приходит к такой точке зрения на действительность ина способы ее воспроизведения в понятии чисто стихийно, не отдавая себе ясногоотчета о диалектике «всеобщего, особенного и отдельного», с которой он на самомделе столкнулся, не остается без последствий.

Те сознательные философские представления, которыми он располагалоб отношении дедукции к индукции, всеобщего к особенному, сущности к явлениюи т.д., конечно, не остались в стороне от реального процесса познания, которыйим осуществлялся. Они влияли на ход его исследования весьма существенно и в определенныхпунктах прямо предопределяли неудачу его поисков.

То, что Рикардо делал реально, – это вовсе не дедукция в том еесмысле, в каком ее только и понимала метафизическая логика его эпохи, – это вовсене спекулятивное выведение понятия из понятия. В его руках это прежде всего способ,метод теоретического выражения эмпирических фактов, эмпирических явлений в ихвнутреннем единстве. Как таковой этот способ включает в себя эмпирическую индукцию.Но то обстоятельство, что это совпадение дедукции и индукции осуществляется вего методе чисто стихийно, не остается для него безнаказанным. В тех случаях,когда ему приходится отдавать себе отчет в том методе, которым он исследует факты,он вынужден прибегать к современному ему пониманию дедукции и индукции, вопросаоб отношении всеобщего к особенному, закона к формам его проявления и т.д. Аметафизическое понимание категорий логики и путей воспроизведения реальностив мышлении сразу же дезориентирует его, как теоретика.

Проанализируем ход мысли Рикардо, чтобы это показать. Его методзаключается в следующем. Из определения стоимости количеством рабочего временион исходит как из всеобщего основоположения всей системы. Но затем он прямо инепосредственно пытается приложить это всеобщее основоположение к каждой из особенныхкатегорий с целью проверить – согласуются они с этим всеобщим основоположениемили нет.

Он везде стремится показать непосредственное совпадение экономическихкатегорий с законом стоимости. [171]

Рикардо вполне в духе современной ему метафизической логики и философиипредполагал, что всеобщее определение, положенное им в основание дедукции, естьнепосредственно родовое понятие, т.е. абстрактно-общее понятие, заключающее всебе признаки, непосредственно общие для всех обнимаемых им явлений, и ничегоболее. Отношение понятия стоимости к понятиям денег, прибыли, ренты, заработнойплаты, процента и т.д. ему кажется родо-видовым отношением между понятиями. Согласноэтому представлению, основывающемуся на метафизическом понимании отношения всеобщегок особенному и единичному, в определение понятия стоимости должны входить толькотакие признаки, которые одинаково общи и деньгам, и прибыли, и ренте, и каждойиз остальных категорий. В духе того же представления он считает, что любая особеннаякатегория не исчерпывается признаками, выраженными в определениях всеобщего понятия,что каждая особенная категория обладает, кроме этих общих определений, еще идополнительными, видовыми признаками, которые выражают как раз специфику (особенность)каждой частной категории.

Следовательно, подвести любую категорию под всеобщий принцип, подопределение всеобщего понятия (в данном случае стоимости) – это еще лишь полдела.Эта операция позволяет рассмотреть в особенной категории лишь то, что уже выраженов виде определений всеобщего понятия. Но далее следует выяснить, какие определенияимеются в ней еще и сверх того – те определения, которые выражают не общее, нетождественное, а как раз различное.

В применении к категориям политической экономии это логическоепредставление выглядит так. Деньги, например, как и все другие категории, естьособая форма стоимости. Следовательно, они (т.е. реальные деньги) подчинены всвоем движении прежде всего закону стоимости. Следовательно, к деньгам непосредственноприложима трудовая теория стоимости, иначе говоря, в теоретическое определениеденег должны прежде всего войти определения, заключенные в понятии стоимость.Таким образом выводится первое определение денег.

Но ведь совершенно ясно, что конкретная природа денег этим не исчерпывается.Далее, естественно, встает [172] задача понять, что такое деньги именно какденьги , что такое деньги сверх того, что они – такая же стоимость, как ивсе прочее, почему они деньги, а не просто стоимость.

В этом пункте исследования природы денег и образования необходимыхтеоретических определений денег как особого экономического явления всякая дедукция,само собой разумеется, прекращается. Дедукция позволила увидеть в деньгах толькоте теоретические определения их природы, которые уже до этого заключались в понятиистоимости.

А как быть дальше? Как обнаружить в реальных эмпирических явленияхденежного обращения такие теоретические определения, которые выражали бы свойстваденег столь же необходимые, как и те, которые «выведены» из понятия стоимости?Как прочитать в реальных деньгах такие характеристики, которые принадлежат имс той же необходимостью, как и всеобщие стоимостные определения, но одновременносоставляют отличие денег от всех прочих форм существования стоимости?

В этом пункте дедукция становится невозможной. Приходится прибегатьк индукции, имеющей своей целью выделение таких определений, которые одинаковообщи всем без исключения случаям движения денег, – специфически общие признакиденег.

Рикардо так и вынужден поступать. Он черпает дальнейшие теоретическиеопределения денежной формы путем непосредственной эмпирической индукции, путемвыделения того абстрактно-общего, что имеют между собой все без исключения явленияденежного обращения. Он непосредственно обобщает явления денежного рынка, внутрикоторого одновременно обращаются различные формы денег: и металлические монеты,и золотые слитки, и бумажные деньги и т.д. Он ищет то общее, что металлическиеденьги имеют с бумажными кредитными билетами, с золотыми и серебряными слитками,с банковскими обязательствами, с векселями и т.п. И в этом заключается роковаяслабость его теории денег.

На этом пути Рикардо смешивает теоретические определения денегкак денег с теми их свойствами, которыми они на деле обязаны капиталу, совершающемув них свое специфическое движение, не имеющее ничего общего с [173] явлениямиденежного обращения как такового. В итоге за законы движения денег он принимаетзаконы движения банковского капитала и обратно – сводит законы банковскогокапитала к законам простого обращения металлических денег, монеты. А деньги кактаковые, как особое экономическое явление, теоретически так и остаются непонятными,вернее, понятыми неверно.

Рикардо сам чувствовал неудовлетворительность такого метода. Онпонимал, что чисто эмпирическая индукция, к которой он вынужден в данном пунктеприбегать, по самой ее природе не дает и не может давать необходимого выводао природе денег. И это понимание у него проистекает не из чисто логических соображений.Дело в том, что он постоянно полемизирует с руководителями банков, с финансистами,которые, по его мнению, поступают с деньгами не сообразно с их стоимостной природой,а вопреки ей. В этом он видит причину всех неприятных коллизий и нарушений всфере денежного обращения. И именно это побуждает его выяснять истинную сущностьи природу денег, а вовсе не философски-логический интерес.

Эмпирически данная картина денежного обращения непосредственноявляет взору не истинную природу денег, а как раз обратное – несоответствующееприроде денег обращение с ними, результаты неправильных действий банков с деньгами.Так что чисто эмпирическая индукция, как прекрасно понимал сам Рикардо, в лучшемслучае даст обобщенное выражение неистинного, несоответствующего природе денегдвижения и никогда не даст обобщенного выражения такого движения денег, котороесоответствует закону их существования.

Иными словами, он хотел найти теоретическое выражение такому движениюденег (золота, монет, бумаг, обязательств и т.д.), которое непосредственно отвечаеттребованиям всеобщего закона стоимости и не зависит (как то происходит в эмпирическойреальности) от произвола, своекорыстия и капризов руководителей банков. Истиннуюприроду денег он ищет с той целью, чтобы практик-финансист поступал бы не так,как он поступает до сих пор, а иначе – не вопреки, а в соответствии с требованиями,вытекающими из природы денег.

Эту задачу он и старается решить с помощью дедуктивного выведениятеоретических определений денег из закона [174] стоимости, которое одно и можетпоказать необходимые, в самой природе денег заключенные характеристики.

Но дедуцировать специфические отличительные черты денег как таковых,не содержащиеся в теоретических определениях всеобщего закона стоимости, а составляющиеособенность денег как особого вида стоимости , ему уже не удается. Специфическиечерты денег никакими ухищрениями уже не выведешь из определений стоимости. Ихволей-неволей приходится получать уже не выведением из всеобщего принципа теории,а чисто эмпирической индукцией, отвлечением абстрактно-общего от всех без исключенияформ денежного обращения, включая и металлические, и бумажные деньги, и государственныебанковские билеты, и все прочее.

Понимание денег именно поэтому так и осталось одним из самых слабыхпунктов теории рикардианской школы.

Дедукция Рикардо в действительности остается чисто формальной дедукцией,которая позволяет вычленить в явлении лишь тó, чтó уже заключалосьв определениях всеобщего понятия, а индукция – по-прежнему чисто эмпирической,чисто формальной, а не теоретической; формальная индукция не позволяет отвлечьот явления те его черты, которые принадлежат ему необходимо, которые связаныс природой явления атрибутивно, а не появились в нем в силу влияния внешних,не связанных с его природой, обстоятельств.

Формальный характер дедукции еще в большей степени сказываетсяу Рикардо при попытке подвести под закон стоимости такие явления, как прибыльи прибавочная стоимость.

Подводя прибыль под всеобщую категорию стоимости, Рикардо сталкиваетсяс тем парадоксальным фактом, что прибыль, с одной стороны, удается подвести подкатегорию стоимости, но, с другой стороны, сверх выявленных всеобщих определенийв прибыли остается еще нечто такое, что при попытке выразить его через ту жекатегорию стоимости вдруг оказывается противоречащим всеобщему закону.

Получается нечто аналогичное тому, как если бы мы, подводя подположение «все люди смертны» некоего Кая, убедились, что он, с одной стороны,подводится под него, но, с другой стороны, его индивидуальная особенность [175]заключается как раз в том и только в том, что этот Кай… бессмертен.

Именно в такое нелепое положение попал Рикардо, когда он попыталсявывести теоретические определения прибыли, исходя из закона стоимости, когдаон попытался непосредственно подвести прибыль под закон стоимости. СамРикардо, правда, этого противоречия не заметил, хотя сам же его и выявил. Ноэто сразу же заметили враги трудовой теории стоимости, в частности, Мальтус.

Известно, сколько стараний затратили сторонники и последователиРикардо, чтобы доказать недоказуемое – что этого противоречия на самом деле вего системе нет, а если и есть, то получается только вследствие нечеткости выраженийучителя, вследствие неотработанности его терминологии и т.д., а поэтому можети должно быть устранено чисто формальными средствами – путем изменения названий,уточнения определений, выражений и т.д. и т.п.

Но именно эти попытки и положили начало процессу разложения школыРикардо, процессу фактического отказа от принципов трудовой теории стоимостипри формальном согласии с ними. Именно потому, что логическое противоречиемежду всеобщим законом стоимости и законом средней нормы прибыли, выявленноетеорией Рикардо, есть вполне реальное противоречие , все попытки представитьего как несуществующее, как продукт нечеткости выражений и неточности определенийне могли привести ни к чему иному, кроме фактического отказа от самого существатеории, от ее рационального зерна.

Первым и основным признаком разложения школы Рикардо является фактическийотказ от стремления развить всю систему экономических категорий из одного всеобщегопринципа, из определения стоимости количеством рабочего времени, из представленияо труде, создающем товары, как о реальной субстанции и источнике всех остальныхформ богатства.

Одновременно развитие теории после Рикардо прямо и непосредственноприводило к необходимости уяснить диалектику отношения всеобщего закона к развитымформам его осуществления, к особенному. Теория Рикардо в ее развитии подвелак проблеме противоречия в самой сущности определений предмета теоретическогоисследования. [176] Ни сам Рикардо, ни его правоверные последователи, как известно,так и не смогли справиться с трудностями, в которых обнаруживалась перед мышлениемреальная диалектика действительности. Их мышление оставалось по существу метафизическими, естественно, не могло выразить диалектику в понятии, не отказываясь от своихфундаментальных логических представлений, в том числе и от метафизического пониманияпроблемы отношения абстрактного к конкретному, всеобщего к особенному и единичному.

Неумение и нежелание сознательно выразить в понятии противоречие,диалектику вещей, обнаруживалось для мышления в виде явных логических противоречийвнутри теории. Метафизика же вообще знает только один способ разрешения логическихпротиворечий: устранение их из мышления, истолкование противоречий как продуктанечеткости выражений, определений и т.п., как чисто субъективного зла.

Несмотря на стихийно правильные способы подхода к фактам и к процессуих теоретического выражения, Рикардо сознательно оставался на позициях метафизическогометода мышления. Дедукция у него по-прежнему была лишь таким способом развитияпонятий, который позволял в особенном явлении усмотреть только то, что уже заключалосьв большой посылке, в исходном всеобщем понятии и его определениях, а индукциятем самым сохраняла односторонне эмпирический характер. Она не позволяла выделитьте черты явлений, которые им принадлежат с необходимостью и образовать теоретическуюабстракцию, выражающую явления в их чистом виде, в их имманентном содержании.

Дедукция и индукция, анализ и синтез, всеобщее понятие и понятие,выражающее особенность явления, – все эти категории у Рикардо оставались по-прежнемуметафизическими противоположностями, которые ему никак не удавалось связать другс другом.

Дедукция постоянно вступала у него в противоречие с задачей индуктивногообобщения фактов; аналитические абстракции он никак не мог свести в систему,т.е. синтезировать, не наталкиваясь на логическое противоречие: всеобщее понятие(стоимость) оказывалось в его системе в отношении взаимоисключающего противоречияс особым [177] понятием (прибыль) и т.д. и т.п. Все эти внутренние трещины ипривели в итоге под ударами врагов к разложению трудовой теории стоимости, кбессистемной компиляции, которая может кичиться лишь своей эмпирической полнотойпри полнейшем отсутствии теоретического понимания действительной конкретности.

Современная Рикардо философия и логика не давали и не могли датьему никаких правильных указаний насчет выхода из всех этих трудностей. Здесьтребовалась сознательная диалектика, сочетающаяся с революционно-критическимотношением к действительности, – способ мышления, не боящийся противоречия вопределениях вещей и чуждый апологетическому отношению к существующему. Все проблемыскрещивались в одной – в необходимости понять систему товарно-капиталистическогопроизводства как конкретно-историческую систему, как систему, возникшую, развившуюсяи продолжающую развиваться навстречу своей гибели. [178]

1 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, ч. I.Госполитиздат, 1954, с. 348 (курсив наш. – Э.И. ).

2 Там же, ч. II. Госполитиздат, 1957, с. 159.

3 Там же, с. 159-160.

4 Кейнс Дж.М. Общая теория занятости, процента и денег.Москва, ИИЛ, 1948, с. 195‑196.

5 Там же, с. 154.