Противоречия трудовой теории стоимости и их диалектическоеразрешение у Маркса

Напомним, что логически-теоретические противоречия системы Рикардо – этоплод его стремления выразить все явления через категорию стоимости, понять изодного принципа.

Там, где такого стремления нет, нет и противоречий. Формула вульгарной«науки» (капитал – процент, земля – рента, труд – заработная плата) непротиворечит ни сама себе, ни очевидным эмпирическим фактам. Однако именнопоэтому она не содержит в себе и крупицы теоретического понимания вещей.Противоречий тут нет только потому, что между капиталом и процентом, междутрудом и заработной платой, между землей и рентой эта формула не устанавливаетвообще никакой внутренней связи, потому, что определения всех этих категорийвульгарная «наука» даже и не пытается вывести из какого-то одного принципа. Онине показаны как необходимые различия, возникающие с необходимостью внутринекоторой общей субстанции, но поняты как модификации этой субстанции. Неудивительно,что никакого внутреннего противоречия здесь нет, а есть только внешнеепротиворечие между разными внутренне непротиворечивыми [225] вещами. А с такимположением метафизик прекрасно мирится. Они не противоречат друг другу толькопотому, что вообще не стоят ни в каком внутренне необходимом отношении. Поэтомуи формула вульгарной науки имеет приблизительно такую же теоретическуюценность, какая была свойственна изречениям известного учителя гимназии,любившего постоянно повторять, что лошади кушают овес и сено и что Волгавпадает в Каспийское море.

Рикардо, в отличие от вульгарных экономистов, пытался развить всю системутеоретических определений из принципов трудовой теории стоимости. И именнопоэтому вся действительность предстает в его изображении как системаконфликтов, антагонизмов, антиномически взаимоисключающих тенденции,противоположно направленных сил, которые именно противоположностью своейсоздают то целое, которое он рассматривает.

Логические противоречия, в которых экономисты и философы из буржуазноголагеря видели признак слабости, свидетельство неразработанности его теории,выражали как раз обратное – силу и объективность его способа теоретическоговыражения вещей. Рикардо заботился прежде всего о соответствии теоретическихположений и выводов реальному положению дел, а уж затем о соответствииизвестному постулату метафизического мышления, согласно которому предмет неможет противоречить сам себе, а его отдельные теоретические определения – другдругу.

Он смело (даже, как говорил Маркс, цинично) выражал реальное положениевещей, и это реально противоречивое положение вещей отражалось в его системе ввиде противоречий в определениях. Когда же его ученики и последователи делалисвоей главной заботой уже не столько теоретическое выражение фактов, сколькоформальное согласование уже выработанных определений между собой, подчиняющеесякак верховному принципу принципу запрещения противоречий в определениях, то сэтого пункта как раз и начинается процесс разложения трудовой теории стоимости.

Анализируя взгляды Джемса Милля, Маркс констатирует: «К чему он стремится –это формально логическая последовательность. С него поэтому – (поэтому! – [226]Э.И. ) – начинается разложение рикардианской школы» 1.

Само по себе стремление оправдать теорию Рикардо перед судом каноновформально-логической последовательности проистекает, разумеется, вовсе не изплатонической, любви к формальной логике. Стимулом этого занятия являетсядругое – стремление представить систему товарно-капиталистического производстване как исторически возникшую, а потому и могущую превратиться в некоторуюдругую, более высокую систему, а как от века и навек равную себе, вечную формупроизводства.

И если то или иное явление, будучи выражено и понято через всеобщий законстоимости, вдруг встает в отношение теоретического (логического) противоречия сформулой всеобщего закона (определение стоимости количеством рабочего времени),то в глазах буржуазного теоретика это выглядит как свидетельство егонесоответствия вечным и неизменным устоям экономического бытия. Старания инаправляются на то, чтобы доказать прямое соответствие явления всеобщемузакону, который сам по себе понят без противоречия, как вечная и неизменнаяформа экономики.

Острее всего буржуазные экономисты чувствуют противоречие между всеобщимзаконом стоимости у Рикардо и прибылью . Попытка выразить явленияприбыли через категорию стоимости, подвести прибыль под теорию трудовойстоимости уже у Рикардо обнаруживает противоречие в определении. И посколькуприбыль как раз есть «святая святых» религии частной собственности, постолькуэкономисты и направляют все свои теоретические усилия на то, чтобы согласоватьее определения со всеобщим законом стоимости.

Но если хотят прямо и непосредственно согласовать теоретические определениястоимости с теоретическими определениями прибыли как особой формы, особоймодификации (вида) стоимости, то тут открываются два пути.

Первый путь – изменить выражение прибыли с таким расчетом, чтобы оноподводилось без противоречия [227] под категорию стоимости, под ее всеобщиеопределения. Второй путь – изменить выражение стоимости , так«уточнить» его, чтобы определения прибыли подводились под него безпротиворечия.

Эти оба пути вели к разложению школы Рикардо. Для вульгарной политическойэкономии предпочтительнее был второй путь: путь «уточнения» определенийстоимости, ибо лозунгом эмпиризма всегда является: приводи всеобщую формулузакона к соответствию с эмпирически бесспорным положением дел, с одинаковым вфактах, в данном случае – с эмпирической формой существования прибыли.

Эта философская позиция кажется на первый взгляд самой очевидной и здравой.Но ее реализация невозможна без принесения в жертву всеобщих теоретическихположений трудовой теории стоимости, самого понятия стоимости.

Рассмотрим детально, как и почему это с необходимостью получается.

В парадоксальное отношение между теоретическими определениями стоимости иприбыли упирается сам Рикардо. Его закон стоимости гласит, что живой труд, трудчеловека есть единственный источник стоимости, а время, затраченное напроизводство продукта, составляет единственную объективную меру стоимости.

Что, однако, получится, если подвести под этот всеобщий закон, который неможет быть ни нарушен, ни отменен, ни изменен (поскольку он выражает всеобщуюсокровенную природу любого экономического явления), эмпирически бесспорный фактсуществования прибыли?

Рикардо отчетливо понимал, что одним законом стоимости прибыль не объяснишь,что он не исчерпывает всей сложности ее состава. В качестве второго решающегофактора, во взаимодействии с которым закон стоимости может объяснить прибыль,Рикардо брал закон средней нормы прибыли, всеобщую норму прибыли.

Всеобщая норма прибыли – это чисто эмпирический, а потому бесспорный факт.Суть его состоит в том, что величина прибыли зависит исключительно отсовокупной величины капитала и ни в коем случае от той пропорции, в которойкапитал делится на основной и оборотный, на постоянный и переменный и т.д. [228]

Этот эмпирически всеобщий закон Рикардо и привлекает для объяснениямеханизма производства прибыли как фактор, который видоизменяет, осложняетдействие закона стоимости. Что это за фактор, откуда он взялся, в какомвнутреннем отношении он находится ко всеобщему закону, – все это Рикардо неисследует. Его существование предполагается им абсолютно некритически, какэмпирически бесспорный факт.

Но мало-мальски внимательный анализ сразу обнаруживает, что закон среднейнормы прибыли прямо и непосредственно противоречит (притом исключающим образом)всеобщему закону стоимости, определению стоимости рабочим временем.

«Вместо того чтобы заранее предполагать эту общую норму прибыли ,Рикардо, наоборот, должен был бы исследовать, в какой мере вообще ее существование соответствует определению стоимостей рабочим временем, и тогда он нашел бы,что, вместо того чтобы соответствовать этому определению, она prima facieему противоречит …» 2

Противоречие это заключается в следующем: закон средней нормы прибылиустанавливает зависимость величины прибыли исключительно от величины капитала вцелом, устанавливает, что величина прибыли абсолютно не зависит от того, какаядоля капитала затрачивается на заработную плату, превращается в живой труднаемного рабочего. Но всеобщий закон стоимости прямо утверждает, что новаястоимость может быть продуктом лишь живого труда и ни в коем случае немертвого, ибо мертвый труд (т.е. труд, опредмеченный ранее в виде машин,зданий, сырья и т.п.) никакой новой стоимости не создает, а лишь пассивнопереносит по частям свою собственную стоимость на продукт.

Рикардо и сам видел здесь трудность. Но совершенно в духе метафизическогомышления высказывал и толковал ее не как противоречие в определениях закона, акак «исключение из правила». Но это, конечно, дела не меняет, и по этому поводуМальтус справедливо замечает, что [229] в процессе развития индустрии правилостановится исключением и исключение правилом 3.

Так создается проблема, совершенно неразрешимая для метафизическогомышления. Всеобщий закон в глазах метафизически мыслящего теоретика может бытьоправдан только как эмпирически всеобщее правило, которому подчиняютсянепосредственно все без исключения явления. Но в данном случае оказывается, чтовсеобщим эмпирическим правилом становится как раз нечто противоположноевсеобщему закону стоимости, как раз отрицание закона стоимости.

Теоретически выявленный всеобщий закон приходит к антиномическинеразрешимому противоречию с эмпирически-всеобщим правилом, сэмпирически-всеобщим в фактах. И когда при этом продолжают пытаться все-такисогласовать всеобщий закон с непосредственно-общим, отвлеченным от фактов, то иполучают проблему, «разрешение которой гораздо более невозможно, чем квадратуракруга… Это просто попытка представить существующим то, чего нет» 4.

Вопрос об отношении всеобщего и особенного, всеобщего закона и эмпирическиочевидной формы его собственного проявления (общего в фактах), теоретической абстракции и абстракции эмпирической и явился в истории политическойэкономии одним из тех камней преткновения, через который буржуазная теорияперешагнуть так и не смогла.

Факты – упрямая вещь. И здесь факт остается фактом: всеобщий закон (законстоимости) стоит в отношении взаимоисключающего противоречия сэмпирически-всеобщей формой своего собственного проявления, с законом среднейнормы прибыли. Непосредственно одно с другим согласовать нельзя именно потому,что такого согласия, такого соответствия между ними нет в самой экономическойдействительности.

Метафизически же мыслящий теоретик, столкнувшись с таким фактом как снеожиданным сюрпризом, с парадоксом, неизбежно толкует его как результатошибок, [230] допущенных мыслью ранее, в теоретическом выражении фактов.Естественно, что и разрешение этого парадокса он ищет на пути чисто формальногоанализа теории, на пути «уточнения понятий», «исправления выражений». Постулат,согласно которому предметная реальность не может сама по себе, внутри себяпротиворечить самой себе, для него высший и непререкаемый закон, в угодукоторому он готов принести в жертву все на свете.

Разоблачая полнейшую антинаучность подобных установок, полнейшуюнесовместимость их с теоретическим подходом к делу, Маркс замечает:

«Противоречие между общим законом и развитыми далее конкретными отношениямидолжно здесь разрешаться… путем прямого подчинения и непосредственногоприспособления конкретного к абстрактному. И это именно должно быть достигнутопутем словесной фикции , путем изменения правильных названий вещей. Здесьв действительности получается словопрение, так как реальные противоречия,которые не разрешены реально, должны быть разрешены фразами» 5.

Закон запрещения противоречия в определении торжествует, но зато погибаеттеория, превращаясь в чистое словопрение, в систему семантических фокусов.

Констатация противоречий в теоретических определениях предмета сама по себевовсе не составляет «привилегии» сознательной диалектики. Диалектика вовсе незаключается в стремлении нагромождать противоречия, антиномии и парадоксы втеоретических определениях вещей. Это с гораздо большим успехом (правда,вопреки своему намерению) проделывает метафизическое мышление.

Напротив, диалектическое мышление возникает тогда, когда метафизическоемышление окончательно и безвыходно запутывается в противоречиях с самим собой,в противоречиях одних своих выводов с другими.

Стремление избавиться от противоречий в определениях путем «уточнения»названий и выражений есть метафизический способ разрешения противоречий втеории. Как таковой он в итоге приводит не к развитию теории, а к ееразложению. Поскольку же жизнь заставляет все-таки [231] развивать теорию, то вконце концов всегда оказывается, что попытки построить теорию, в которой небыло бы противоречий, приводят к нагромождению новых противоречий, но толькоеще более нелепых и неразрешимых, нежели те, от которых по видимостиизбавились.

Так что, повторяем, задача не может состоять в простом доказательстве тогофакта, что предметная реальность всегда раскрывает себя перед теоретическиммышлением как живое и требующее своего разрешения противоречие, как системапротиворечий. В XX в. этот факт доказывать уже не приходится, новые примеры тутуже ничего прибавить не могут. Ныне это факт очевиден для самого закоренелого иубежденного метафизика.

Но метафизик наших дней, отправляясь от этого факта, все старания направляетна то, чтобы оправдать этот факт как результат органических недостатковпознавательной способности человека, как результат «неотработанности» понятий,определений, относительности, нечеткости терминов, выражений и т.п. С фактомпротиворечия метафизик ныне примиряется, но лишь как с неизбежным субъективнымзлом – не более. Он по-прежнему – как и во времена Канта – не может допустить,что в этом факте выражается внутренняя противоречивость самих вещей «в себе»,самой объективной предметной реальности. Поэтому-то метафизика в наши дни истала на службу агностицизму и субъективизму релятивистского характера.

Диалектика исходит из прямо противоположного взгляда. Она базирует своерешение проблемы прежде всего на том, что сам предметный мир, объективнаяпредметная реальность есть живая система, развертывающаяся через возникновениеи разрешение своих внутренних противоречий. Диалектический метод,диалектическая логика обязывают не только не бояться противоречий втеоретическом определении объекта, но прямо и непосредственно требуютцеленаправленно отыскивать и точно фиксировать эти противоречия. Но не длятого, разумеется, чтобы нагромождать горы антиномий и парадоксов в теоретическихопределениях вещи, а для того, чтобы отыскать их рациональное разрешение.

А рациональное разрешение противоречии в теоретическом определении можетсостоять только в том, чтобы [232] проследить тот способ, которым ониразрешаются движением самой предметной, объективной реальности, движением иразвитием мира вещей «в себе» .

Вернемся к политической экономии, чтобы посмотреть, как разрешает Маркс всете антиномии, которые, вопреки своему сознательно философскому намерению,зафиксировала школа Рикардо.

Прежде всего Маркс отказывается от попыток непосредственно и прямосогласовать всеобщий закон (закон стоимости) с эмпирическими формами егособственного обнаружения на поверхности явлений, т.е. с абстрактно-всеобщимвыражением фактов, с непосредственно-общим, которое может быть индуктивноусмотрено в фактах.

Такого прямого и непосредственного совпадения того и другого, как показываетМаркс, нет в самой действительности экономического развития. Между всеобщимзаконом и его собственным эмпирическим обнаружением есть на самом делеотношение взаимоисключающего противоречия. Закон стоимости на самом деле – авовсе не только и не столько в голове Рикардо – прямо противоречит законусредней нормы прибыли.

И при попытке все же доказать их прямое и непосредственное совпадение«грубый эмпиризм превращается в ложную метафизику, в схоластику, которая делаетмучительные усилия, чтобы вывести неопровержимые эмпирические явлениянепосредственно, путем простой формальной абстракции, из общего закона или жечтобы хитроумно подогнать их под этот закон» 6.

Поняв в конце концов невозможность это проделать, эмпирик всегда в такомслучае сделает вывод о неправильности формулировки всеобщего закона, начнет«исправлять» ее. На этом пути буржуазная наука и выхолостила теоретическийсмысл рикардианского закона стоимости, утратила, как отмечал Маркс, и самоепонятие стоимости.

Эта утрата понятия стоимости происходит так: для того, чтобы согласоватьзакон стоимости с законом средней нормы прибыли и другими противоречащими ему [233]неопровержимыми явлениями экономической действительности, Мак-Куллохизменяет понятие труда как субстанции стоимости. Вот его определение труда:

«Труд мы можем с полным правом определять как род действия, или операции,безразлично, выполняется ли он людьми, низшими животными, машинами или силамиприроды, которые стремятся к тому, чтобы вызвать известный результат» 7.

С помощью такого определения труда Мак-Куллох и избавляется от противоречийРикардо.

«И у других хватило смелости говорить, что жалкий Мак разбил Рикардонаголову… Мак, который теряет само понятиетруда!» 8 – квалифицирует это рассуждение Маркс.

А такая «утрата понятия» неизбежна, если хотят построить системутеоретических определений, в которой не было бы противоречий между всеобщимзаконом и эмпирической формой его собственного обнаружения, проявления.

Принципиально по-иному поступает Маркс. В его системе в теоретическихопределениях вовсе не исчезают и не ликвидируются те противоречия, которыеприводят в ужас метафизика, не знающего иной логики, кроме формальной.

Если взять теоретическое положение из первого тома «Капитала» инепосредственно, лицом к лицу, столкнуть его с теоретическим положением изтретьего тома того же «Капитала», то окажется, что между ними по-прежнемусохранилось отношение логического противоречия.

В первом томе, например, показано, что прибавочная стоимость естьисключительный продукт той части капитала, которая затрачена на заработнуюплату, превратилась в живой труд наемного рабочего, т.е. переменной его части итолько ее.

Положение из третьего тома, однако, гласит: «Как бы то ни было, в итогеоказывается, что прибавочная стоимость ведет свое происхождение одновременноот всех частей приложенного капитала»9. [234]

Противоречие, выявленное уже школой Рикардо, здесь, таким образом, не тольконе исчезло, но, наоборот, показано как необходимое противоречие самойсущности процесса производства прибавочной стоимости. Именно поэтому буржуазныеэкономисты после опубликования третьего тома «Капитала» с торжествомконстатировали, что Маркс не смог разрешить антиномий трудовой теориистоимости, что он не выполнил обещаний, данных в первом томе, и что весь«Капитал» – не более как спекулятивно-диалектический фокус.

Логически-философской подоплекой этих упреков оставалось по-прежнемуметафизическое представление, согласно которому всеобщий закон доказывается вфактах только тогда и тем, когда удается без противоречия согласоватьего непосредственно с общей эмпирической формой явления, с общим в фактах,открытых непосредственному созерцанию.

Но как раз этого в «Капитале» и нет, и вульгарный экономист вопит, чтоположения третьего тома опровергают положения первого, поскольку они находятсяс ними в отношении взаимоисключающего противоречия. Это положение в глазахэмпирика предстает как свидетельство неистинности закона стоимости,доказательство того, что этот закон есть «чистейшая мистификация», противоречащаядействительности и не имеющая с ней ничего общего.

В этом пункте вульгарный эмпиризм буржуазных экономистов нашел поддержку укантианцев. Например, Конрад Шмидт формально согласен с анализом Маркса, но стой оговоркой, что всеобщий закон стоимости является «в пределахкапиталистической формы производства фикцией , хотя и теоретическинеобходимой » 10.

Фикцией, умозрительно-искусственной гипотезой этот закон для кантианцевоказывается опять-таки потому, что он не может быть оправдан черезнепосредственно общее в эмпирических бесспорных явлениях.

Общее в явлениях – закон средней нормы прибыли – есть как раз нечто прямопротивоположное закону стоимости, нечто противоречащее ему взаимоисключающим [235]образом. Поэтому в глазах кантианца он и есть не более, чем искусственнопостроенная гипотеза, теоретически необходимая фикция, но ни в коем случае нетеоретическое выражение объективно-всеобщего закона, которому подчиняютсяявления.

Конкретное, таким образом, противоречит абстрактному в «Капитале» Маркса, ипротиворечие это не только не исчезает от того, что между тем и другимустановлена целая цепь опосредующих звеньев, но доказывается как необходимоепротиворечие самой экономической реальности, а не как следствие теоретическихнедостатков рикардианского понимания закона стоимости.

Логическую природу этого явления можно легко продемонстрировать и на болеелегком примере, не требующем специальной грамотности в области политическойэкономии.

При количественно-математической обработке определенных явлений очень частополучается противоречащая себе система уравнений, в которой уравнений больше,чем неизвестных, например:

х + х = 2

50х + 50х = 103

Логическое противоречие здесь налицо. Тем не менее эта система уравненийвполне реальна. Реальность его станет очевидной при условии, что под значком х здесь скрывается одна копейка, а сложение копеек происходит не только вголове, и не столько в голове, сколько в сберегательной кассе, начисляющейежегодно 3 % на вложенную сумму.

В этих конкретных – и вполне реальных – условиях сложение копеек совершенноточно выражается приведенной «противоречивой» системой уравнений. Противоречиездесь является непосредственным выражением того факта, что в реальности всегдаподвергаются сложению (вычитанию, делению, возведению в степень и т.д.) неумозрительно-чистые «количества», а качественно-определенные величины и чточисто количественное прибавление этих величин дает в каком-то пунктекачественный скачок, ломающий идеальный количественный процесс, приводит кпарадоксу в теоретическом выражении. [236]

Любая наука сталкивается с этим на каждом шагу. Простой пример. Быловыяснено, что при понижении температуры газа на 1° его объем уменьшается на¹/273;в известных пределах поведение газа строго согласуется с этим законом. Однакопри очень низких температурах цифры получаются совсем другие. Противоречиемежду исходным законом и математическим выражением его действия при низкойтемпературе свидетельствует о том, что где-то появляется новый фактор, вызванныйтем же понижением температуры, который корректирует пропорцию, – а вовсе не о«неправильности» противоречащих друг другу цифровых выражений. Наука давнонаучилась правильно относиться к таким противоречиям. Но нежелание или неумениесознательно применить здесь диалектику приводит к тому, что математика начинаетпредставляться «теоретически необходимой фикцией», чисто искусственныминструментом рассудка.

Современные позитивисты рассуждают о математике, на каждом шагусталкивающейся с такого же рода парадоксами, совершенно в манере рассужденийКонрада Шмидта о стоимости. «Чистую математику» они оправдывают тоже чистопрагматически, инструменталистски – лишь как искусственно изобретенный способдуховной деятельности субъекта, который почему-то (а почему – неизвестно)приводит к желаемому результату. Основанием такого отношения к математикеявляется опять то реальное обстоятельство, что прямое и непосредственноеприложение всеобщих математических формул к реальномуколичественно-качественному процессу развития явлений, к реальной конкретности,всегда неизбежно ведет к парадоксу, к логическому противоречию в математическомвыражении.

Но и в данном случае (как и в политической экономии) данное противоречиевовсе не есть результат неправильностей, допущенных мышлением в процессетеоретического выражения явления. Это есть прямое и непосредственное выражениедиалектики самих явлений. Реальное «разрешение» подобного противоречия можетсостоять только в дальнейшем анализе всех тех конкретных условий иобстоятельств, внутри которых осуществляется явление, в выявлении техкачественных параметров, которые в определенном пункте ломают чисто [237]количественный ряд. Противоречие в данном случав показывает не ложностьматематического выражения, не ошибочность его, а нечто совсем иное: ложностьмнения, согласно которому данное выражение определяет явление исчерпывающимобразом.

Уравнение х + х = 2, а 50х + 50х = 103совершенно точно выражает количественную сторону предположенного нами факта, икажется нелепым только до тех пор, пока мы не раскрыли конкретное предметноезначение неизвестного и не выявили тех конкретных условий, внутри которыхпроисходит сложение этих неизвестных.

Конечно, можно представить себе и такой случай, когда противоречие вуравнении, подобное приведенному, окажется показателем и формой проявлениянеточностей или неправильностей, допущенных субъектом. Предположим, чтореальное значение икса объективно, независимо от измеряющего субъекта, отмасштаба измерения и от точности измерительного прибора равно, например, 1,0286и что никакого качественного изменения в результате сложения таких иксов непроисходит. В этом случае логическое противоречие в математическом выражениибудет и по происхождению и по предметному значению совсем иным, чем в первомслучае. В данном случае оно будет свидетельствовать просто об ошибке илинеточности, допущенной при измерении, о недостаточной точности измерительногоприбора, о грубости масштаба, и т.д. В данном случае в появлении противоречиявиноват субъект и только субъект, который при измерении суммы двух иксов несмог уловить и выразить разницы между 2 и 2,056, а при измерении суммы статаких иксов получил результат, в котором эта разница уже явственнообнаружилась. Здесь логическое противоречие разрешается, естественно, совсем иначе,чем в первом случае.

Однако решить, с каким именно случаем мы столкнулись и на каком пути следуетразрешить противоречие, по одной лишь формально-математической структуреуравнения невозможно. В обоих случаях нужен дополнительный конкретный анализтой действительности, в выражении которой появилось противоречие.

Различие диалектики и метафизики в этом пункте состоит вовсе не в том, чтометафизика любое противоречие в определениях предмета сразу же объявляет [238]нетерпимым злом, а диалектика любое же противоречие объявляет благом, истиной.Относительно метафизической логики это справедливо. Но диалектика вовсе незаключается в том, чтобы утверждать как раз обратное. Это была бы недиалектика, а та же метафизика с обратным знаком, т.е. софистика.

Диалектика вовсе не отрицает того, что в познании могут появляться и оченьчасто появляются чисто субъективные противоречия, от которых следует как можноскорее избавляться. Однако решить, с каким именно противоречием мы имеем дело вкаждом отдельном случае, нельзя по внешней (формально-математической илисловесно-синтаксической) форме уравнения или суждения. Если метафизическаялогика в любом случае рассматривает противоречие в определениях как чистосубъективное зло, как результат ошибок и неточностей, допущенных мыслью ранее,то для нее появление противоречия на пути движения мысли становитсянепреодолимым препятствием. Если на этом пути появилось противоречие,метафизическая логика запрещает развивать мысль дальше, рекомендует вернутьсяназад и во что бы то ни стало обнаружить в предшествующем рассуждении ошибку,которая привела к противоречию. Пока противоречие не показано как результатошибки субъекта, мысль не имеет права идти дальше.

Диалектика вовсе не отрицает известной пользы от проверки и перепроверки предшествующегохода размышления, не отрицает и того, что в известных случаях эта проверкапокажет встретившееся противоречие как результат ошибки, неточности.

Отрицает диалектика совсем другое, и именно то мнение, будто бы можновыработать такую формулу, которая позволяла бы сразу, минуя всякий анализзнания по его реальному, предметному содержанию, распознать «логические» (т.е.субъективные, из неточности или неряшливости выражения проистекающие)противоречия. Именно такая претензия лежит в основе обеих классическихформулировок «запрета противоречия» – как аристотелевской, так илейбницевско-кантовской. Согласно первой, запрету подлежит всякое высказывание,в котором выражено противоречие предмета самому себе «в одно и то же время и водном и том же отношении». Согласно [239] второй – всякое высказывание(или суждение), которое приписывает понятию противоречащий ему предикат(признак).

Под запрет, выраженный в его аристотелевской редакции, подпадает, как давновыяснено, суждение, выражающее знаменитый парадокс Зенона относительно летящейстрелы. Именно поэтому все логики, старающиеся придать абсолютный характерзапрету в его аристотелевском виде, две тысячи лет пытаются столь же упорно,сколь и безуспешно, изобразить этот парадокс как результат неправильностей ввыражении фактов. Они рискуют потратить на это еще две тысячи летбезрезультатных усилий, ибо Зенон высказал в единственно возможной (а потому иединственно «правильной») форме крайне типичный случай диалектическогопротиворечия, заключенного в любом факте перехода, движения, изменения,превращения.

С другой стороны, формула Лейбница – Канта безусловно запретит такое,например, суждение: идеальное есть материальное , пересаженноев человеческую голову и преобразованное в ней. Это суждение также выражаетпереход противоположностей друг в друга. Поэтому оно, естественно, определяетсубъект через предикат, который непосредственно с ним несоединим. Идеальное кактаковое непосредственно не есть материальное, есть не-материальное, как инаоборот.

Всякое высказывание, выражающее самый момент, самый акт перехода(а не результат этого перехода только), неизбежно заключает в себе явно или неявновыраженное противоречие, – притом противоречие «в одно и то же время» (а именново время перехода, в момент перехода) и «в одном и том же отношении» (именно всамом отношении перехода противоположностей друг в друга).

Именно поэтому заранее обречена на провал всякая попытка сформулироватьзапрет противоречия в виде абсолютно-непререкаемого формального (т.е.безотносительного к конкретному содержанию высказываний) правила. Такое правилолибо запретит заодно с «логически-противоречивыми» высказываниями также и всевысказывания, выражающие противоречия реального изменения, реального переходапротивоположностей, либо заодно со вторыми разрешит и первые. Это совершеннонеизбежно, ибо по форме выражения в речи, в высказывании [240] одни от другихотличить вообще невозможно. Предметная реальность сплошь и рядом заключает всебе внутреннее противоречие как раз «в одно и то же время и в одном и том жеотношении», и высказывание, соответствующее такому положению дел,диалектическая логика расценивает как совершенно правильное, несмотря на всевопли метафизиков.

Таким образом, если противоречие в определениях вещи появилось снеобходимостью в результате движения мысли по логике фактов, характеризующихдвижение, изменение, развитие вещи, переход различных ее моментов друг в друга,– то это – не «логическое» противоречие, хотя бы оно и обладало всемиформальными признаками такового, а совершенно правильное выражение объективногодиалектического противоречия.

В этом случае противоречие оказывается не непроходимым барьером на путидвижения исследующей мысли, а, наоборот, трамплином, позволяющим сделатьрешительный скачок вперед в конкретном исследовании, в процессе дальнейшейпереработки эмпирических данных в понятия.

Но этот скачок, характерный для диалектического развития понятий, становитсявозможным только потому, что в виде такого противоречия перед мышлением всегдавырастает реальная проблема, решение которой осуществляется через дальнейшийконкретный анализ конкретных фактов, через отыскание тех реальных опосредующихзвеньев, благодаря которым и посредством которых противоречие разрешается вдействительности. Так решались всегда действительно серьезные проблемы в науке.

Например, философия диалектического материализма впервые смогла поставить ирешить проблему сознания именно потому, что подошла к ней с диалектическимпониманием противоречия. Старый метафизический материализм упирался в данномпункте в явное противоречие. С одной стороны, тезис всякого материализмагласил, что материя (объективная реальность) первична, а сознание естьотражение этой реальности, т.е. вторично. Но если абстрактно взять отдельныйизолированный факт целесообразной деятельности человека, то отношение междусознанием и предметностью выглядит как раз обратным. [241] Архитектор сначаластроит дом в сознании, а затем приводит объективную реальность (с помощью рукрабочих) к соответствию с разработанным идеальным планом. Если выразить этоположение дел в философских категориях, то оно приходит, по видимости, впротиворечие с общим тезисом материализма, «логически противоречит» ему. Здесьпервично сознание, идеальный план деятельности, а чувственно-предметноевоплощение этого плана выступает как нечто вторичное, производное.

Материалисты домарксовской эпохи в философии, как известно, не смоглисправиться с этим противоречием. Когда речь шла о теоретическом сознании, ониотстаивали точку зрения отражения, тезис о первичности бытия и вторичностисознания. Однако как только речь заходила об активной целенаправленнойдеятельности человека, метафизический материализм не мог связать концы сконцами. Не случайно все материалисты до Маркса были чистейшими идеалистами впонимании истории общества. Здесь ими принимался прямо противоположный исходныйпринцип объяснения, никак с принципом отражения не связанный. В теорияхфранцузских просветителей мирно соседствовали два непримиренных антиномичныхпринципа объяснения человеческого познания и деятельности.

Маркс и Энгельс показали, что метафизический материализм постоянно впадал вэто противоречие потому, что не видел реального опосредующего звена междуобъективной реальностью и сознанием, – не понимал роли практики. Отыскав этоопосредующее звено между вещью и сознанием, диалектический материализм и решилпроблему конкретно, объяснил самую активность субъекта из одного всеобщегопринципа, чем и провел принцип материализма полностью в понимание истории.Противоречие тем самым было снято, конкретно разрешено, объяснено внеобходимости его появления.

Метафизический материализм это противоречие устранял путем абстрактногосведения определений сознания к определениям материи. Но такое «разрешение»оставляло реальную проблему нетронутой. Факты, которые прямо и абстрактно неподводились под тезис о первичности материи (факты сознательной активнойдеятельности человека), этим, разумеется, не устранялись из [242]действительности. Они устранялись лишь из сознания материалиста. В итогематериализм не мог окончательно справиться с идеализмом даже внутри своей теории.

Метафизический материализм поэтому и не устранял ту реальную почву, на которойвновь и вновь возникали идеалистические концепции относительно взаимоотношения материии духа.

Лишь диалектический материализм Маркса – Энгельса – Ленина смог разрешить этопротиворечие, сохранив исходный тезис всякого материализма, но проводя этот тезисконкретно в понимании процесса рождения сознания из активной практической чувственнойдеятельности, изменяющей вещи.

Противоречие тем самым было не устранено, не объявлено ложным и выдуманным, апоказано как необходимое выражение реального факта в его возникновении. Тем самымидеализм был выбит из самого прочного его убежища – спекуляции на фактах, касающихсяактивности субъекта в практике и в познании.

Таков и вообще способ разрешения теоретических противоречий в диалектике. Онине отрицаются, не устраняются, а конкретно разрешаются внутри нового, более глубокогопонимания этих фактов, в прослеживании всей цепи опосредующих звеньев, которая замыкаетвзаимоисключающие абстрактные положения.

Метафизик всегда старается выбрать между двумя абстрактными тезисами один, таки оставляя его абстрактным, – в этом и заключается смысл формулы «или – или».

Диалектика же, обязывая мыслить по формуле «и – и», вовсе не ориентирует мышлениена эклектическое примирение двух взаимоисключающих тезисов, как это в полемическомзадоре часто стараются изобразить метафизики. Она ориентирует на более конкретноеисследование фактов, в выражении которых появилось противоречие. В этом конкретномисследовании фактов, в прослеживании всей цепи опосредующих звеньев между реальнопротиворечащими друг другу сторонами действительности диалектика и ищет разрешенияпротиворечия.

При этом каждый из тезисов, ранее абстрактных, превращается в момент конкретногопонимания фактов и объясняется как одностороннее выражение реальной противоречивойконкретности предмета, и притом [243] конкретности в ее развитии. В развитии жевсегда и везде в определенном пункте появляется новая реальность, которая хотя иразвита на основе ей предшествующих форм, но тем не менее отрицает эти предшествующиеформы, обладает характеристиками, противоречащими характеристикам менее развитойреальности. [244]

1 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, т. III. Партиздат, 1936, с. 63.

2 Маркс К. Теории прибавочной стоимости. Госполитиздат, 1954, ч. II, с. 168.

3 Там же, с. 185.

4 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, т. II, с. 65-66.

5 Там же, с. 66.

6 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, ч. I, с. 57.

7 Маркс К. Теории прибавочной стоимости, т. III, с. 140.

8 Там же, с. 142.

9 Маркс К. Капитал, т. III. Госполитиздат, 1955, с. 40 (курсив наш – Э.И. ).

10 См. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. XVI, ч. II, с. 495 (курсив наш. – Э.И. ).