Конкретное единство как единство противоположностей

Итак, мы установили, что мышление в понятиях направлено не на определениеабстрактного единства, мертвого тождества ряда единичных вещей друг другу, ана раскрытие живого реального их единства, конкретной связи взаимодействия .

Однако анализ категории взаимодействия сразу же обнаруживает, чтопростая одинаковость, простое [58] тождество двух единичных вещей вовсе не являетсявыражением принципа их взаимной связи.

Взаимодействие вообще оказывается крепким, если в «другом» предметнаходит дополнение самого себя, то, чего ему как таковому, не хватает.

Наличие «одинаковости», конечно, всегда предполагается в качествепредпосылки, в качестве условия, при котором устанавливается связь взаимодействия.Но не через одинаковость осуществляется самое существо взаимодействия. Две шестернисцепляются друг с другом как раз потому, что зуб одной шестерни встречает противсебя не такой же зуб, а соответствующий вырез.

Когда две химические частицы, до этого как будто совершенно одинаковые,«сцепляются» в молекулу, то в каждой из них происходит определенная перестройкаструктуры. Каждая из двух действительно связанных в составе молекулы частиц имеетв другой свое собственное дополнение: они в каждое мгновение обмениваются электронамисвоих внешних оболочек, и этот взаимный обмен как раз и сращивает их в единоецелое. Каждая, из них тяготеет к другой потому, что, в каждый данный момент временив составе другой частицы находится ее собственный электрон (или электрон), –тот самый, которого ей именно поэтому «не хватает». Там, где нет подобной постоянновозникающей и постоянно исчезающей разницы, нет и сколько-нибудь прочного сцепления,взаимодействия, а есть только более или менее случайный внешний контакт.

Если гипотетически представить себе случай, в реальности невозможный– два абсолютно одинаковых по всем своим характеристикам явления, то – как ниломай голову – прочной связи, сцепления, взаимодействия между ними ни представить,ни помыслить не удастся.

Еще важнее учитывать это соображение, когда речь заходит о связидвух (или более) явлений, находящихся в процессе развития, вовлеченных в такойпроцесс. Конечно, два совершенно схожих явления могут прекрасно сосуществоватьрядом друг с другом и даже вступать в известный контакт. Но абсолютно ничегонового из этого контакта не возникнет до тех пор, пока этот контакт не вызоветкаждом из них таких внутренних [59] изменений, которые превратят их в различныеи противоположные моменты внутри, некоторого связного целого.

Патриархальные натуральные хозяйства, каждое из которых производитвнутри себя все то, что ему требуется, производит то же самое, что и соседнее,не нуждаются одно в другом. Никакой сколько-нибудь прочной связи между ними нет,ибо нет разделения труда, такой организации труда, при которой один делает то,чего не делает другой. Там, где возникает разница между натуральными хозяйствами,возникает впервые и возможность для взаимного обмена продуктами труда. Связь,возникающая здесь, фиксирует и развивает далее разницу, а вместе с ней и взаимнуюсвязь. Развитие различий между некогда одинаковыми (а именно потому – равнодушнососуществующими) хозяйствами и есть развитие взаимной связи между ними,и есть процесс превращения их в различные и противоположные органы единого хозяйственногоцелого, единого производящего организма.

Вообще развитие форм разделения труда и есть развитие форм взаимодействиямежду людьми в процессе производства материальной жизни. Там, где нет хотя быэлементарного разделения труда, нет и общества, а есть только стадо, связанноебиологическими, а не социальными узами. Разделение труда может иметь антагонистически-классовуюформу, может иметь форму товарищеского содружества. Но оно всегда остается разделением труда, никогда не может стать «отождествлением» всех форм труда: коммунизм предполагаетне нивелировку, а максимальное развитие индивидуальных особенностей каждого лица,как в области духовного, так и в области материального производства. Каждый индивидуумстановится здесь личностью в полном и высоком значении этого понятия именно потому,что каждый другой взаимодействующий с ним индивидуум есть также неповторимая,творческая индивидуальность, а не существо, совершающее одни и те же заштампованные,стандартные, абстрактно-одинаковые действия, операции… Подобные операции вообщевыносятся за скобки «человеческой» деятельности, передаются машине. Но именнопоэтому каждый индивидуум здесь нужен и «интересен» для другого гораздо больше,чем в мире товарно-капиталистического разделения труда. Общественные узы личностис [60] личностью здесь гораздо непосредственнее, прочнее и полнокровнее, чемузы товарного производства.

Поэтому конкретность, понимаемая как выражение живой, фактической,объективной связи взаимодействия реальных единичных вещей, и не может быть выраженав виде абстрактного тождества, голого равенства, чистого подобия рассматриваемыхвещей. Любой, самый элементарный случай реального взаимодействия в природе, обществеили в сознании заключает в своем составе не просто тождество, а обязательно тождестворазличенного, единство противоположностей . Взаимодействие предполагает,что один предмет осуществляет свою данную, специфическую природу только черезсвое взаимоотношение с другим, а вне этого отношения не может существовать кактаковой, как «этот», как специфически определенный предмет. И для того, чтобывыразить в мысли, для того, чтобы понять единичное в его органической связи сдругим единичным и конкретное существо их связи, нельзя искать голого абстракта,тождественного признака, абстрактно-общего для каждого из них, взятых отдельно.

Обратимся к более сложному и одновременно более яркому примеру.В чем заключается, например, действительная, живая, конкретная и объективнаясвязь капиталиста и наемного рабочего, то «общее», чем каждый из этих единичныхэкономических персонажей обладает в сравнении с другими? То, что оба они – люди,оба испытывают потребность в пище, в одежде и прочем, оба умеют рассуждать, разговаривать,трудиться, наконец? Всё это, несомненно, в них присутствует. Более того, всеэто даже составляет необходимую предпосылку их связи как капиталиста инаемного рабочего. Но ни в коем случае не составляет самого существа их взаимнойсвязи именно как капиталиста и рабочего . Действительная их связь покоитсякак раз на том, что каждый из них обладает таким экономическим признаком, которыйотсутствует у другого, на том, что их экономические определения полярно противоположны.Дело в том, что один обладает как раз такой чертой, которая отсутствует у другого,и обладает именно потому, что ею не обладает другой. Каждый взаимно нуждаетсяв другом в силу [61] полярной противоположности своих экономических определенийэкономическим определениям другого. И именно это делает их необходимыми полюсамиодного и того же отношения и связывает их крепче, чем любая общность («одинаковость»).

Одно единичное является именно таким, а не другим, как раз потому,что другое единичное полярно противоположно по всем характеристикам. Именно поэтомуодно не может существовать как таковое, без другого, вне связи со своей собственнойпротивоположностью. И пока капиталист остается капиталистом, а наемный рабочий– наемным рабочим, каждый из них с необходимостью воспроизводит в другом прямопротивоположную экономическую определенность. Как наемный рабочий один из нихвыступает потому, что против него другой выступает как капиталист, то есть кактакая экономическая фигура, все признаки которой полярно противоположны..

Это значит, что сущность их связи внутри данного конкретноговзаимоотношения покоится как раз на полном, отсутствии определения, абстрактнообщего и тому и другому.

Капиталист не может внутри этой связи обладать признаком из числатех, которыми обладает наемный рабочий, как и наоборот. А это и значит, что ниодин из них не обладает таким экономическим определением, которое было бы одновременноприсуще другому, было бы общим и тому и другому. Как раз этого общего в составеих конкретной экономической связи нет.

Известно, что именно в общности экономических характеристик капиталистаи рабочего упорно пыталась отыскать основание их взаимной связи пошлая апологетика,которую бичевал Маркс. С точки зрения Маркса, действительное конкретное единстводвух (и более) единичных, особенных вещей (явлений, процессов, людей и т.д.),находящихся в отношении взаимодействия, всегда выступает как единство взаимоисключающих противоположностей. Между ними, между сторонами этого конкретного взаимодействия,нет и не может быть ничего абстрактно-одинакового, абстрактно-общего.

Общее, как конкретное общее, в данном случае – это как раз взаимнаясвязь сторон взаимодействия как полярных, взаимодополняющих и взаимопредполагающих [62]противоположностей. Через отношение к своей собственной противоположностикаждая из конкретно взаимодействующих сторон только и является самой собой, тоесть тем, что она есть в составе данной конкретной связи.

Сам термин «общее» здесь не совпадает, по смыслу с «одинаковым»,«тождественным». Но это словоупотребление, характерное для диалектической логики,вовсе не так уж чуждо обычному словоупотреблению и также опирается на оттенок,везде присутствующий в слове «общее». Так, на всех языках общим называется предмет,которым владеют сообща, коллективно, совместно. Говорят, например об «общем поле»,«общем предке» и т.д. Диалектика в своей постановке вопроса всегда и отталкиваласьот этого этимологического оттенка. Здесь «общее» имеет значение именно связи,которая вовсе не совпадает по своему содержанию с тем «одинаковым», что имеютмежду собой различные соотносящиеся предметы, люди и т.д. Существо конкретнойсвязи людей, сообща владеющих полем, вовсе не заключается в том одинаковом, чтоони имеют между собой. Общим для них здесь выступает тот особый предмет, которыйкаждый из них имеет вне себя и против себя, тот предмет, через отношение к которомуони и обретают отношение друг к другу. Сущность их взаимной связи тем самым полагаетсякакой-то более широкой системой условий, системой взаимодействия, внутри которойони могут выполнять самые различные роли.

Что общего имеется у читателя с книгой, которую он читает, в чемсущество их взаимного отношения? Конечно же, это «общее» заключается не в том,что и читатель и книга трехмерны, что оба они принадлежат к числу пространственно-определенныхпредметов, не в том, что и тот и другая состоят из одинаковых, атомов, молекул,химических элементов и т.д. Общее между ними не заключается в том одинаковом,что свойственно и тому и другому. Как раз наоборот: читатель именно потому читатель,что ему противостоит, в качестве условия, без которого он не есть читатель, именно«читаемое», именно его конкретная противоположность.

Одно существует как таковое, как данный конкретно определенныйпредмет, именно потому и только потому, что ему противостоит другое как егоконкретное другое , – предмет, все определения которого полярно [63] противоположны.Определения одного есть определения другого с обратным знаком. Только так и выражаетсяи в понятии конкретное единство противоположностей, конкретная общность.

Ответ на вопрос о существе конкретной связи (конкретной общности,конкретного единства) поэтому и решается не на пути отыскания того одинакового,что абстрактно свойственно каждому из элементов такой общности, а на совсем ином пути.

Анализ в этом случае направляется на рассмотрение той конкретнойсистемы условий, внутри которой с необходимостью порождаются два элемента, предмета,явления их т.п., которые одновременно и взаимно исключают друг друга, и взаимнопредполагают друг друга. Выявить противоположности, через взаимное отношениекоторых и существует данная система взаимодействия, данная конкретная общность,– и значит решить задачу. Анализ диалектической общности поэтому и оборачиваетсяисследованием того процесса, который создает два элемента взаимодействия (например,капиталиста и наемного рабочего или читателя и книгу), каждый из которых не можетсуществовать без другого потому, что обладает, такой характеристикой, которойне обладает другой, и наоборот.

В данном случае в каждом из двух взаимодействующих предметов будетобнаружено именно то определение, которое ему свойственно как члену именно данного,неповторимо специфического, конкретного способа взаимодействия. Лишь в этом случаев каждом из взаимоотносящихся предметов будет обнаружена (и выделена путем абстрагирования)именно та сторона, благодаря наличию которой он и является элементом этого, данногоконкретного целого.

Формулой диалектики является конкретное тождество , тождествопротивоположностей , тождество различного, конкретное единство взаимоисключающихи тем самым взаимопредполагающих определений. Вещь должна быть понята как элемент,как единичное выражение всеобщей (конкретно-всеобщей) субстанции. В этом задача познания.

И с этой точки зрения, например, становятся понятными те трудности,которые не дали возможности [64] Аристотелю раскрыть сущность, субстанцию меновогоотношения, тайну равенства одного дома и пяти лож. Великий диалектик древностии здесь старался найти не абстрактное тождество, а внутреннее единство двух вещей. Первое отыскать легче легкого, второе же – далеко не так просто.Аристотель, рассматривая меновое отношение, между домом и ложем, столкнулся снеразрешимой для его времени задачей не потому, что не мог усмотреть между теми другим ничего общего. Абстрактно-общее между домом и ложем легко обнаружити не такой развитый в логическом отношении ум; в распоряжении Аристотеля былоочень много слов, выражающих нечто общее и дому и ложу.

И дом, и ложе – одинаково предметы человеческого быта, обихода,условия жизни человека, и то и другое – чувственно-осязаемые вещи, существующиево времени и пространстве, оба обладают весом, формой, твердостью и т.п. – вплотьдо бесконечности. Надо полагать, что Аристотель не очень удивился бы, если быкто-нибудь обратил его внимание на то обстоятельство, что и дом и ложе одинаковосделаны руками человека (или раба), что и то и другое – продукты человеческого труда.

Для Аристотеля, таким образом, трудность заключалась вовсе не вотыскании абстрактно-общего признака между домом и ложем, не в подведении тогои другого под «общий род», а в раскрытии, той реальной субстанции, в лоне которойони приравниваются друг другу независимо от произвола субъекта, от абстрагирующейголовы и от чисто искусственных приемов, изобретенных человеком. В целях практическогоудобства Аристотель отказывается от дальнейшего анализа не потому, что не в состояниизаметить между ложем и домом ничего общего, а потому, что не находит такой сущности,которая непременно требует для своего осуществления, для своего обнаруженияфакта взаимного обмена , взаимного замещения двух различных предметов.И в том, что Аристотель не может обнаружить ничего общего между двумя столь различнымивещами, проявляется вовсе не слабость его логических способностей, не недостатокнаблюдательности, а, как раз наоборот, – диалектическая сила и глубинаего ума. Он не удовлетворяется абстрактно-общим, а старается отыскать более глубокиеоснования факта. Его интересует не просто высший род, под который при желанииможно [65] подвести и то и другое, а реальный род , относительно которогоему свойственно гораздо более содержательное представление, нежели то, за котороеего сделала ответственным школьная традиция в логике.

Аристотель хочет найти такую реальность, которая осуществляетсяв виде свойства ложа и дома только благодаря меновому отношению между ними, такоеобщее, которое для своего обнаружения требует именно обмена. Все же те общиепризнаки, которые он наблюдает в них, существуют и тогда, когда они никакогоотношения к обмену не имеют, а, следовательно, специфической сущности обменаи не составляют. Аристотель, таким образом, оказывается бесконечно выше тех теоретиков,которые спустя две тысячи лет после него видели сущность и субстанцию стоимостныхкачеств вещи в полезности. Полезность вещи вовсе не обязательно связана с обменом,не требует непременно обмена для того, чтобы быть обнаруженной. Аристотель, инымисловами, хочет найти такую сущность, которая проявляется только через обмен,а вне его никак не обнаруживается,хотя и составляет «скрытую природу» вещи. Марксясно показал, что именно не дало Аристотелю возможности понять сущность меновогоотношения отсутствие понятия стоимости . Аристотель не смог понять, выявитьреальную сущность, реальную субстанцию меновых свойств вещей потому, что на делеэтой субстанцией является общественный труд. Отсутствовало понятие стоимостии труда – вот и чем все дело. Заметим вместе с тем, что общее абстрактное представление о том и другом в его время вовсе не отсутствовало. «Труд кажется совершенно простойкатегорией. Представление о нем в этой всеобщности – как о труде вообще – такжевесьма древне» 1 и Аристотелю,конечно, оно было небезызвестно. «Подвести» и дом и ложе под абстрактное представление«продуктов труда вообще» для ума Аристотеля не составило бы сколько-нибудь сложной,а тем более неразрешимой логической задачи.

Аристотелю не хватало именно понятия стоимости. Слово, наименование,заключавшее в себе простую [66] абстракцию стоимости, в его время, конечно,было 2,так как был и в его дни купец, который рассматривал все вещи под абстрактнымуглом зрения купли-продажи.

Но понятие труда в эту эпоху отсутствовало. Это лишний разпоказывает, что в терминологии Маркса понятие есть не абстрактное, зафиксированноев термине общее представление, а нечто иное. Что же именно?

Понятие труда (в отличие и в противоположность абстрактно-общемупредставлению о нем) предполагает осознание роли труда в совокупном процессечеловеческой жизни. Труд не понимался в эпоху Аристотеля как всеобщая субстанциявсех явлений общественной жизни, как «реальная сущность» всего человеческого,как реальный источник всех без исключения человеческих качеств.

Понятие явления налицо вообще лишь там, где это явлениепонято не абстрактно (т.е. не просто осознано как неоднократно повторяющеесяявление), а конкретно, т.е. с точки зрения его места и роли в определенной системевзаимодействующих явлений, в системе, составляющей некоторое связное целое. Понятиеесть там, где единичное и особенное осознаются не просто как единичное и особенное,– хотя бы и неоднократно повторяющееся, – а через их взаимную связь, через всеобщее ,понимаемое как выражение принципа этой связи.

Вот таким-то пониманием труда Аристотель не обладал, ибо человечествоего эпохи еще не выработало сколько-нибудь ясного осознания роли и места трудав системе общественной жизни. Более того, труд казался современнику Аристотелятакой формой жизнедеятельности, которая вообще не относится к сфере собственночеловеческой жизни. Как реальную субстанцию всех форм и способов человеческойжизни он труд не понимал. Немудрено, что он не понимал его и как субстанцию меновыхсвойств вещи. Это – и только это – и значит в терминологии Маркса, что он необладал понятием труда и стоимости, а обладал всего-навсего абстрактным представлениемо нем, и это абстрактное представление не могло послужить ему ключом к пониманиюсущности товарного обмена. [67]

Буржуазные экономисты-классики впервые поняли труд как реальнуюсубстанцию всех форм хозяйственно-экономической жизни, в том числе и, преждевсего такой формы, как товарный обмен. Это значит, что они впервые образовалипонятие о той реальности, о которой Аристотель владел лишь абстрактным представлением.Причина этого заключается, конечно, не в том, что английские экономисты оказалисьболее сильными в логическом отношении мыслителями, чем Стагирит. Дело в том,что экономисты познавали эту реальность внутри более развитой, общественной действительности.

Маркс ясно показал, в чем тут дело: сам предмет исследования –в данном случае человеческое общество – «созрел» до такой степени, что сделалосьвозможным и необходимым его познание в понятиях, выражающих конкретную субстанциювсех его проявлений.

Труд, как всеобщая субстанция, как «деятельная форма» здесь выступилне только в сознании, но и в реальности как тот «высший реальный род», которогоне мог рассмотреть Аристотель. «Сведение» всех явлений к «труду вообще», какк труду, лишенному всех качественных различий, здесь впервые стало происходитьне только и не столько в абстрагирующей голове теоретиков, сколько в самой реальностиэкономических отношений. Стоимость превратилась в ту цель , ради которойосуществляется каждая вещь в процессе труда, в «деятельную форму», в конкретно-всеобщийзакон, управляющий судьбой каждой отдельной вещи и каждого отдельного индивида.

Дело в том, что здесь «сведение к труду, лишенному всех различийвыступает как абстракция, но как абстракция реальная , которая «в общественномпроцессе производства довершается ежедневно» 3.Как говорит Маркс, это «сведение» есть абстракция не более, но и не менее реальная,чем превращение органических тел в воздух.

«Труд, который измеряется, таким образом, временем, выступает,в сущности, не как труд различных субъектов, а, напротив того, различные трудящиесяиндивидуумы выступают как простые органы этоготруда» 4. [68]

Здесь труд вообще, труд как таковой предстает как конкретно-всеобщаясубстанция, а единичный индивид и единичный продукт его труда – как проявлениеэтой всеобщей сущности .

Понятие труда выражает нечто большее, чем просто то одинаковое,что можно отвлечь от трудовой деятельности отдельных лиц. Это реально-всеобщийзакон, который довлеет над единичным и особенным, определяет их судьбы, управляетими, превращает их в свои органы, заставляет их выполнять именно такие функции, а не иные.

Само особенное и единичное формируется сообразно требованиям, заключеннымв этом реально-всеобщем, – и дело выглядит таким образом, что само единичноев его особенности реально выступает как единичное воплощение реально-всеобщего.Сами различия индивидов оказываются формой проявления всеобщего, а не чем-тотаким, что стоит рядом с ним и что не имеет к нему никакого отношения.

Теоретическое выражение такого всеобщего и есть понятие. С помощьюэтого понятия каждое особенное и единичное осознается именно с той стороны, скакой оно принадлежит данному целому, представляет собой выражение именно даннойконкретной субстанции, понимается как появляющийся и исчезающий момент движенияконкретно-специфической системы взаимодействия. Сама субстанция, сама конкретнаясистема взаимодействующих явлений понимается при этом как исторически сложившаяся,как исторически развившаяся система.

Понятие (в отличие от общего представления, выраженного в слове)непросто приравнивает одну вещь (предмет, явление, событие, факт и т.д.) другойв каком-либо «высшем роде», гася в нем все ее специфические отличия, отвлекаясьот них. В понятиях происходит совсем иное: единичный предмет отражается как разсо стороны его особенности, благодаря которой он и оказывается необходимым элементомнекоторого целого, единичным(односторонним) выражением конкретного целого. Каждыйотдельный элемент любого диалектически расчлененного целого односторонне выражаетвсеобщую природу этого целого именно своим отличием от других элементов, а неабстрактным сходством с ними.

Поэтому понятие (в самом строгом и точном смысле) [69] не естьмонополия научно-теоретического мышления. «О таких вещах, как стол или стул,как нож или спички, имеет понятие, а не просто выраженное в термине общее представление,каждый человек. Каждый прекрасно понимает и роль этих вещей в жизни, и те специфическиеих особенности, благодаря которым они играют именно такую, а не какую-нибудьдругую роль, те особенности, благодаря которым они занимают именно такое, а неиное место в системе условий общественной жизни, внутри которых они сделаны,созданы, возникли. В данном случае налицо полный состав понятия, и каждый человексознательно обращается с вещами сообразно их понятию, доказывая этим, что оним обладает.

Иное дело такие предметы, как атом или искусство. Развитым понятием– об искусстве обладает далеко не всякий художник, хотя бы он и создавал прекрасныепроизведения искусства. Автор данной работы не стыдится признать, что об атомеон, в отличие от физика, имеет лишь довольно общее представление. Но и не каждыйфизик имеет понятие о понятии. Физик, чуждающийся философии, вряд ли его обретет.

Во избежание недоразумений надо оговорить еще и следующее. Подмышлением в данной работе везде имеется в виду, прежде всего, научно-теоретическоемышление, т.е. мышление, как оно протекает в процессе научно-теоретического исследованияокружающего мира. Такое ограничение задачи работы вовсе не означает, что такназываемое «обыденное» мышление недостойно внимания логики как науки, или чтооно протекает по каким-то другим законам. Все дело в том, что научно-теоретическоемышление есть наиболее развитая форма мышления. Поэтому его анализ позволяетлегче выявить те закономерности, которые действуют в мышлении вообще. С другойстороны, в повседневно практикуемом мышлении эти всеобщие закономерности и формымышления обнаружить просто труднее: здесь они всегда загорожены, заслонены массойосложняющих факторов и обстоятельств. Процесс размышления здесь часто перебиваетсявмешательством соображений, возникающих то по чистой ассоциации, то по чистоиндивидуально-эмоциональным мотивам; весьма часто ряд звеньев размышления здесьпросто выпадает, а пробел заполняется мелькнувшим в памяти [70] доводом сугубоиндивидуального, жизненного опыта; не менее часто человек ориентируется в обстановке,в отношении к другому человеку или событию с помощью развитого эстетическоговкуса, восприятия, а размышление в строгом смысле слова играет при этом побочную,вспомогательную роль, и т.д. и т.п. В силу всего этого «повседневное» мышлениеявляется очень неудобным объектом логического анализа, исследования, имеющегоцелью выявить всеобщие законы мышления вообще. Эти законы действуют здесь постоянно,но рассмотреть и обособить их от воздействия осложняющих моментов гораздо труднее,чем при анализе научно-теоретического процесса. В ходе последнего всеобщие формыи законы мышления вообще выступают гораздо «чище»; здесь, как и всюду, болееразвитая форма дает возможность понять менее развитую в ее подлинном виде, ипритом с учетом возможностей и перспектив развития в более высокую и развитуюформу.

Научно-теоретическое мышление находится к «повседневному» мышлениюименно в таком отношении; анатомия человека дает ключ к анатомии обезьяны, ненаоборот, а «намеки на высшее» могут быть правильно поняты лишь тогда, когдаэти высшее уже само по себе известно. Исходя из этого общего методологическогосоображения, мы и рассматриваем главным образом законы и формы мышления вообщеименно в том их виде, в каком они выступают в ходе научно-теоретического мышления.Тем самым мы и получаем ключи к пониманию всех других форм и применений мышления,которые в известном смысле более сложны, чем научное мышление, чем применениеспособности мыслить к решению научно-теоретических проблем, ясно и строго очерченныхвопросов. Само собой понятно, что всеобщие законы мышления остаются теми же самымии в научном и в так называемом «обыденном» мышлении. Однако в научном мышлениирассмотреть их легче по той же самой причине, по какой всеобщие законы развитиякапиталистической формации в середине XIX в. легче было выявить путем анализаанглийского капитализма, а не русского или итальянского. [71]

1 Маркс К. К критике политической экономии, с. 216.

2 Древнегреческое, слово αξίαв точности соответствует немецкому «Wert» – цена, ценность, стоимость, достоинство.

3 Маркс К. К критике политической экономии, с. 15.

4 Там же.