Формирование христианского канона

Постепенно некоторые христианские книги стали считать не только полезным, но и обязательным чтением, необходимым для укрепления в вере и исповедования христианства. Эти книги превратились в Священное Писание.

Зарождение христианского канона

Формирование христианского канона писаний было долгим и сложным процессом, вдаваться в детали которого не входит в мои намерения[12]. Как уже указывалось, некое подобие канона имелось  у христиан с самого начала, так как основатель их религии сам был иудейским учителем, воспринимал Тору как авторитетный источник Божьих заповедей и толковал ее смысл для своих последователей. Первыми христианами были последователи Иисуса, которые воспринимали книги еврейской Библии (еще не представлявшие собой раз и навсегда сложившийся «канон») как свое Писание. Авторы Нового Завета, в том числе один из первых, Павел, называли «Писанием» еврейскую Библию, собрание книг, которые Бог даровал Своему народу и в которых предсказал пришествие мессии, Иисуса.

Однако уже вскоре христиане начали ставить наравне с иудейскими писаниями другие религиозные тексты. Возможно, корнями служили непререкаемые учения самого Иисуса, поскольку последователи придавали его толкованию  Писания такое же значение, как самим словам Писания. Иисус мог способствовать этому, излагая свои взгляды определенным образом. Например, в Нагорной проповеди он излагает законы, данные Богом Моисею, а затем дает собственное, более радикальное, толкование этих законов, придавая своим толкованиям особое значение. Об этом свидетельствуют так называемые антитезы в главе 5 Евангелия от Матфея. Иисус говорит: «Вы слышали, что сказано… «не убивай» [одна из десяти заповедей]… А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду». Толкование Иисусом закона имеет такой же авторитет, как сам закон. Или Иисус говорит: «Вы слышали, что сказано… «не прелюбодействуй» [одна из десяти заповедей]… А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем».

В некоторых случаях эти авторитетные толкования Писания, в сущности, отменяют действие самих законов. Например, Иисус говорит: «Сказано также, что если кто разведется с женою своею, пусть даст ей разводную [заповедь из Втор 24:1]… А Я говорю вам: кто разводится с женою своею, кроме вины любодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует». Трудно понять, каким образом можно следовать заповеди Моисея и дать разводную согласно ей, если, по сути дела, о разводе не может быть и речи.

Так или иначе, вскоре слова Иисуса стали считать столь же авторитетными, как слова Моисея, то есть самой Торы. Еще отчетливее это видно в новозаветный период, в Первом послании к Тимофею, приписываемому Павлу, хотя многие ученые утверждают, что это сочинение последователя Павла, подписавшегося его именем. В 1 Тим 5:18 автор призывает читателей воздавать должное тем, кто служит вере, и подкрепляет этот призыв, цитируя «Писание». Интересно то, что здесь он приводит два отрывка — один из Торы («не заграждай рта у вола молотящего», Втор 25:4), другой из уст Иисуса («трудящийся достоин награды своей», Лк 10:7). Видимо, для этого автора слова Иисуса уже сравнимы по значимости с Писанием.

Однако второе и третье поколения христиан считали неотъемлемой частью Писания не только учение Иисуса. В него вошли и труды его учеников. Свидетельство этому мы видим в книге, написанной последней из новозаветных — Втором послании Петра, автор которой, по мнению наиболее скептически настроенных ученых, не Петр, а один из его последователей, взявший псевдоним. В 2 Петр 2 упоминаются лжеучители, которые искажают смысл посланий Павла в своих корыстных целях, «как и прочие Писания» (2 Петр 3:16). Очевидно, здесь подразумевается, что послания Павла уже стали частью Священного Писания.

Вскоре после новозаветного периода некоторые христианские труды начали цитировать как авторитетные источники сведений о жизни и вере церкви. Наглядный пример — послание, написанное Поликарпом, уже упоминавшимся епископом Смирнским, в начале II века. Служители церкви в Филиппах спросили у Поликарпа совета, особенно о том, как поступить с одним из глав, уличенных в каком‑то финансовом злоупотреблении церковной властью (вероятно, в растрате церковных средств). Сохранившееся послание Поликарпа к филиппийцам интригует читателя по ряду причин, не в последнюю очередь склонностью автора ссылаться на раннехристианскую литературу. Всего в четырнадцати кратких главах Поликарп цитирует более сотни известных отрывков из ранних текстов, прибегая к их авторитету для разрешения ситуации, с которой столкнулись филиппийцы (при этом приводит всего дюжину цитат из иудейских писаний); в одном случае он даже называет Послание Павла к Ефесянам Писанием. Но чаще Поликарп просто цитирует ранние тексты или ссылается на них, подразумевая, что община придает им статус авторитетных источников[13].

Роль христианской литургии в формировании канона

Нам известно, что незадолго до того как было написано послание Поликарпа, христиане слушали иудейские писания во время церковных служб. Так, автор Первого послания к Тимофею убеждает получателя письма «заниматься [публичным] чтением, наставлением, учением» (4:13). Как мы видели из Послания к Колоссянам, письма христиан читали вслух собравшимся братьям по вере. Нам известно, что к середине II века в значительную часть христианских богослужений входило публичное чтение Писания. Например, в вызывающем бурную полемику отрывке из трудов древнего знатока христианской литературы и апологета Иустина Мученика (Философа) мимоходом говорится о том, что представляли собой церковные службы в его родном Риме:

В так называемый день солнца бывает у нас собрание в одно место всех живущих… и читаются, сколько позволяет время, сказания апостолов и писания пророков. Потом, когда чтец перестанет, предстоятель посредством слова делает наставление и увещание подражать этим прекрасным вещам…» (Апология  I, 67).

Вполне вероятно, что такое литургическое применение некоторых христианских текстов — например, «сказаний апостолов», под которыми обычно подразумевают евангелия, — возвышало их статус в глазах большинства христиан и придавало этим текстам такую же значимость, как иудейским писаниям («писаниям пророков»).

Роль Маркиона в формировании канона

Процесс формирования христианского канона писаний мы можем проследить более подробно благодаря уцелевшим свидетельствам. В то время в середине II века, когда писал Иустин, в Риме жил еще один видный христианский деятель, философ и проповедник, Маркион, позднее объявленный еретиком[14]. Маркион — личность загадочная во многих отношениях. Этот человек прибыл в Рим из Малой Азии, уже успев сколотить состояние — очевидно, кораблестроением. По приезде в Рим Маркион сделал щедрые пожертвования Римской церкви, вероятно, отчасти для того, чтобы добиться ее благосклонности. Почти все пять лет пребывания в Риме он посвятил изучению христианской веры, подробно изложив свои представления о ней в нескольких трудах. Самым влиятельным литературным трудом Маркиона следовало бы считать не его собственные сочинения, а тексты, которые он правил. Маркион первым из известных нам христиан составил «канонические» писания — иными словами, собрание книг, содержащих, по его утверждению, священные тексты веры.

Чтобы разобраться в этой первой попытке сформировать канон, необходимо подробнее рассмотреть показательное учение Маркиона. Его всецело захватило изучение жизни и трудов апостола Павла, которого Маркион считал единственным «истинным» апостолом с первых дней существования церкви. В некоторых из посланий, например к Римлянам и Галатам, Павел учит, что надлежащее предстояние перед Богом приходит только с верой в Христа, а не в результате действий, предписанных иудейским законом. Из этого различия между законом иудеев и верой в Христа Маркион сделал вывод, который он считал логичным: Закон абсолютно отличен от Благой вести Иисуса. По сути дела, Закон и Благая весть (Евангелие) настолько различны, что они просто не могли исходить от одного и того же Бога. Маркион заключил, что Бог Иисуса (и Павла) не является Богом Ветхого Завета. Речь идет о двух разных Богах: Боге иудеев, который сотворил мир, назвал Израиль Своим народом и дал ему суровый закон, и Боге Иисуса, который послал Христа в мир, чтобы спасти людей от гнева и возмездия Бога Творца иудеев.

Маркион считал, что так понимать слова Иисуса учил христиан сам Павел, поэтому в его канон вошли десять посланий Павла, имеющихся в его распоряжении (все новозаветные, кроме пастырских Первого и Второго посланий к Тимофею и Послания к Титу); и поскольку Павел иногда обращался к своему «Евангелию», Маркион включил в свой канон и его, ныне известное как Евангелие от Луки. Этими трудами он ограничился. Канон Маркиона состоял из одиннадцати книг: в него не был включен Ветхий Завет, но он содержал всего одно евангелие и десять посланий. Кроме того, Маркион пришел к выводу, что лжеверующие, то есть те, чьи представления о вере отличались от его представлений, распространяли эти одиннадцать книг, переписывая их, вырывая по клочку там и сям, подгоняя их под собственные убеждения, в том числе «ошибочное» мнение, будто Бог Ветхого Завета также является Богом Иисуса. И Маркион «исправил» одиннадцать книг своего канона, вычеркивая из них ссылки на ветхозаветного Бога или на сотворение как на труд истинного Бога, или на закон, которому полагается следовать.

Как мы увидим далее, попытка Маркиона привести священные книги в соответствие с его богословскими взглядами и пророчествами путем фактического изменения текста этих книг не была беспрецедентной. И до и после Маркиона переписчики раннехристианской литературы время от времени вносили в тексты изменения, чтобы придать им тот или иной смысл по своему разумению.

«Ортодоксальный» канон после Маркиона

Многие ученые убеждены, что христиане вплотную занялись формированием будущего новозаветного канона, действуя именно в противовес Маркиону. Любопытно, что во времена Маркиона Иустин довольно туманно намекал на некие «сказания апостолов», не уточняя, которые из этих книг (предположительно евангелий) признаны церковью и почему, в то время как спустя примерно тридцать лет другой христианский автор, в той же мере враждебный Маркиону, занял гораздо более официальную позицию. Это был епископ Лионский из Галлии (современная Франция) Ириней, автор пятитомного труда против таких еретиков, как Маркион и гностики; именно он имел совершенно четкие представления о том, какие книги следует считать каноническими.

В часто цитируемом отрывке из его труда «Против ересей» Ириней говорит, что не только Маркион, но и другие «еретики» ошибочно полагают, что Писанием должно считаться лишь одно из евангелий: иудействующие христиане (евиониты), убежденные в правильности закона, пользуются только Евангелием от Матфея; другие группы, отделяющие Иисуса от Христа, признают только Евангелие от Марка; Маркион и его сторонники приняли лишь Евангелие от Луки (одну из версий), а группа гностиков, названных последователями Валентина, — только Евангелие от Иоанна. Однако все перечисленные заблуждаются, поскольку

невозможно, что Евангелий было числом больше или меньше, чем их есть. Ибо, так как четыре страны света, в котором мы живем, и четыре главных ветра, и так как Церковь рассеяна по всей земле, а столп и утверждение Церкви есть Евангелие… то надлежит ей иметь четыре столпа…» (Против ересей , 3.11.8)

Иными словами, если есть четыре стороны света, четыре ветра, четыре столпа, значит, и евангелий должно быть четыре.

Итак, к концу II века появились христиане, считавшие евангелиями труды Матфея, Марка, Луки и Иоанна и утверждавшие, что их не больше и не меньше.

Споры о составе канона продолжались несколько столетий. По–видимому, христиане в массе стремились выяснить, какие из книг следует считать авторитетными, чтобы: (1) знать, какие книги надлежит читать на богослужениях и в конечном счете (2) знать, каким книгам можно доверять как надежным источникам сведений о вере и поведении. Окончательные решения о том, какие книги считать каноническими, не были приняты без труда, сами собой: дебаты оказались изнурительными, затяжными, порой ожесточенными. Сегодня многим христианам может показаться, что канонический Новый Завет просто появился сам собой вскоре после смерти Иисуса, однако это предположение бесконечно далеко от истины. Как выяснилось, мы в состоянии узнать, когда христианин, реально существовавшее лицо, перечислил двадцать семь книг нашего Нового Завета именно как книги Нового Завета, и указал, что их не больше и не меньше. Как ни странно, этот христианин жил и работал во второй половине IV века, почти через триста лет после того, как были написаны новозаветные книги. Речь идет о влиятельном епископе Александрийском Афанасии Великом. В 367 году н. э. Афанасий направил находящимся под его юрисдикцией египетским церквам ежегодное пастырское послание, в котором указал, какие книги следует причислять к Писанию. В его список вошло двадцать семь книг, все остальные были исключены. Это первый известный нам пример подтверждения состава Нового Завета, полностью соответствующего нашему. Но вмешательство Афанасия не решило проблемы. Споры продолжались десятилетиями, даже веками. Книги, которые мы называем Новым Заветом, были собраны в одном каноническом издании и наконец получили статус Священного Писания только спустя столетия после того, как впервые увидели свет.

Читатели христианской литературы

В предыдущем разделе предметом нашего обсуждения было формирование канона Писания. Но как мы уже видели, в первые века существования христианства приверженцы этой веры писали и читали различные труды, и не только книги, впоследствии вошедшие в Новый Завет. Существовали и другие евангелия, деяния, послания и апокалипсисы, а также описания гонений, жития мучеников, апологии веры, церковные установления, нападки на еретиков, письма с призывами и наставлениями, разъяснения Писания — словом, обширный пласт литературы, которая определила христианство как религию, известную нам сегодня. На этом этапе нашего исследования полезно было бы задать основной вопрос, касающийся всей этой литературы: кто, собственно, читал ее?

В современном мире этот вопрос может показаться диким. Если авторы пишут книги для христиан, значит, люди, читающие эти книги, — по–видимому, христиане. Но если речь идет о древности, вопрос приобретает особую остроту, так как в Древнем мире большинство людей не умело читать.

Современному человеку грамотность привычна, с ней неразрывно связан наш образ жизни. Мы читаем постоянно и ежедневно. Читаем газеты, журналы и книги — биографии, романы, справочники, пособия, книги о диетах, религиозные и философские труды, исторические романы, мемуары и т. п. Но легкость, с которой сегодня мы пользуемся письменным языком, почти не имеет ничего общего с чтением и условиями жизни в древности.

Исследования, посвященные грамотности, показали, что массовая, поголовная грамотность в нашем нынешнем понимании — современное явление, появившееся лишь с началом Промышленной революции[15]. Только усмотрев экономическую выгоду во всеобщем умении читать, государства согласились тратить массу средств — особенно времени, денег и человеческих ресурсов — необходимых для обучения азам грамоты. В странах, где промышленность не развивалась, ресурсы настоятельно требовались для других целей, и грамотность не помогла бы ни экономике, ни благосостоянию общества в целом. В результате вплоть до современного периода почти во всех этих сообществах лишь незначительное меньшинство умело читать и писать.

Это справедливо даже для тех древних сообществ, которые прочно ассоциируются у нас с чтением и письмом — к примеру, для Рима в первые века христианства и даже для Греции в классический период античности. Наиболее подробное и достоверное исследование грамотности в древние века, проведенное профессором Колумбийского университета Уильямом Харрисом, свидетельствует о том, что даже в самое благоприятное время и в самом благоприятном месте — например, в Афинах периода расцвета классической античности, в V веке до н. э. — уровень грамотности населения редко превышал 10-15%. Это означает, что даже при наиболее благоприятных условиях 85-90% населения не умело ни читать, ни писать. В первый век существования христианства на территории Римской империи уровень грамотности скорее всего был еще ниже[16].

Оказывается, сложно даже дать определение грамотности. Многие умеют читать, но не способны, например, составить фразу. К тому же, что это значит — «уметь читать»? Можно ли считать грамотными тех, кто в состоянии понять смысл последовательности картинок в комиксе, но не текста газетной полосы? Можно ли назвать умеющим писать человека, если ему под силу написать собственное имя, но не переписать страницу текста?

Проблема определений встает еще острее, если обратиться к Древнему миру, жители которого сами не понимали толком, что означает быть грамотным. В качестве одного из самых известных и наглядных примеров можно привести Египет II века христианской эры. Поскольку большинство людей не умело писать, на протяжении почти всей античности местных «писцов» и «чтецов» нанимали те, кому их услуги были нужны для дел, требовавших ведения записи: сбора налогов, заключения юридических контрактов, выдачи разрешений, личной переписки и тому подобное. В Египте обязанность следить за государственными делами, требующими ведения записей, возлагалась на представителей местной власти. На должности местных или деревенских писцов обычно мало кто стремился: люди, занимающие как эти, так и многие другие «официальные» посты, должны были оплачивать работу из своего кармана. Иными словами, подобная работа доставалась самым богатым членам сообщества, была связана с определенным статусом, но вместе с тем требовала расхода личных средств.

Примером, иллюстрирующим трудности с определением грамотности, служит история египетского писца Петауса из деревни Каранис в Верхнем Египте. Как часто случалось, Петауса отправили исполнять обязанности в другую деревню, Птолемаис Хорму, где он был поставлен надзирать за финансами и земледелием. В 184 году н. э. Петаусу пришлось реагировать на жалобы на деревенского писца из Птолемаис Хорму — человека по имени Исхирион, отправленного исполнять обязанности писца куда‑то еще. Жители деревни, в которую получил назначение Исхирион, заявили, что он не годится для данной должности, и обвинили его в «неграмотности». Решая этот спор, Петаус заявил, что Исхирион знает грамоту — ведь он сумел написать свое имя на нескольких официальных документах. Другими словами, Петаус подразумевал под «грамотностью» всего лишь умение поставить свою подпись.

Сам Петаус умел немногим больше. Об этом свидетельствует обрывок папируса, на котором Петаус упражнялся в искусстве письма и двенадцать раз повторил на греческом те же слова, которые писал на официальных документах: «Я, Петаус, деревенский писец, заверил это». Странно, что первые четыре раза он переписал эти слова правильно, а на пятый раз пропустил первую букву последнего слова и следующие семь раз написал фразу с одной и той же ошибкой — значит, он не знал, как пишутся эти слова, просто копировал строчки. Очевидно, он не мог даже прочитать простые слова, которые запечатлел на бумаге. И тем не менее он официально считался местным писцом![17]

Если причислять Петауса к «грамотеям» античной эпохи, сколько же всего людей умело читать тексты и понимать их смысл? Выяснить точную цифру невозможно, но, по–видимому, процент был не очень высок. Есть основания полагать, что в христианских общинах грамотность была еще ниже, чем среди населения в целом — потому что с самого возникновения христианства его последователи были выходцами из низших, необразованных слоев. Разумеется, были исключения — такие, как апостол Павел и другие авторы Нового Завета, явно владевшие грамотой, — но в большинстве своем христиане оставались неграмотными.

Это справедливо и для самых первых христиан, апостолов Иисуса. В евангелиях мы встречаем упоминания о том, что большинство учеников Христа были простолюдинами из Галилеи — например, неграмотными рыбаками. Двое из них, Петр и Иоанн, напрямую названы «людьми некнижными и простыми» в Книге Деяний (4:13). Апостол Павел указывает собранию коринфян, что «не много из вас мудрых по плоти» (1 Кор 1:26) — это могло означать, что среди них встречались и образованные люди, но таких было меньшинство. С началом II века христианства положение почти не изменилось. Как я уже упоминал, в веру обратились некоторые образованные, ученые люди, но основная масса христиан происходила из низших, неграмотных слоев населения.

Подтверждения тому почерпнуты из нескольких источников. Один из наиболее примечательных — язычник и противник христианства Цельс, живший в конце II века. Цельс написал книгу «Правдивое слово», в которой подверг нападкам христианство, доказывая, что эта глупая и опасная религия должна быть стерта с лица земли. К сожалению, само «Правдивое слово» не сохранилось: в нашем распоряжении только цитаты из него, приведенные в трудах известного христианского отца церкви Оригена, который жил через семьдесят лет после Цельса и в письменном виде опроверг его обвинения. Книга Оригена «Против Цельса» сохранилась, она служит нам основным источником сведений о доводах, которые выдвигал против христиан ученый критик Цельс[18]. Одно из достоинств книги Оригена — в том, что он приводит строчка за строчкой большие цитаты из труда Цельса, и лишь потом принимается опровергать их. Это позволяет нам с достаточной точностью реконструировать утверждения Цельса. Одно из них заключается в том, что христиане — невежественное простонародье. И как ни странно, Ориген его не отрицает. Рассмотрим следующие обвинения, выдвинутые Цельсом:

[У христиан] является общим правилом: пусть никто не приходит (к нам), если только он или образован, или мудрец, или просто разумный человек. Все подобные качества в наших глазах — одно только зло. Но если кто необразован, глуп, простец, мало развит — все такие лица смело идите

(Против Цельса , 3.44)[19].

Мы видим, что все эти люди, показывающиеся и собирающиеся со своими глупостями на рынках, обычно избегают присутствия разумных мужей и не осмеливаются при них показывать свои фокусы, но лишь только они завидят мальчишек, толпу рабов и сборище простых зевак, так и устремляются сюда и находят себе здесь выражение восторга

(Против Цельса , 3.50).

Как мы видим, и в частных домах шерстоделы, портные, ткачи, все эти необразованные и грубые люди в присутствии старших и своих сравнительно более разумных господ не осмеливаются даже рта раскрыть, но стоит только им остаться в обществе одних только детей и каких‑нибудь женщин одинакового с ними уровня умственного развития, так и начнут тогда разглагольствовать о разных удивительных вещах и доказывать, что не следует слушаться отца и своих учителей… что те болтают только вздор и выжили из ума… Если только они желают научиться от них чему‑нибудь хорошему, то должны оставить и отца, и учителей и в сопровождении женщин и своих сотоварищей отправиться на женскую половину дома, или в портняжную мастерскую, или в шерстобойню, и здесь получить совершенное знание. Вот какими словами они стараются действовать на убеждения!

(Против Цельса , 3:55).

Ориген отвечает, что истинно верующие христиане на самом деле мудры, а некоторые и образованны, но мудры в Божественном, а не в мирских делах. Иначе говоря, он не отрицает того, что христианскую общину составляют в основном представители низших, неграмотных слоев.