2. Евангелия и Деяния

Первый и самый очевидный смысл воскресения Иисуса — и об этом ярко свидетельствуют все четыре евангелия — в том, что Бог оправдал Иисуса, который провозгласил царстве Божье и умер как представитель народа Израиля. Это звучит как банальная истина, однако судя по реакциям, которые я получаю в ответ на такое заявление, я склонен думать, что она усвоена недостаточно. В кратком (а возможно, не целиком дошедшем до нас) повествовании Марка, нет утверждения «Иисус воскрес, а значит, существует жизнь после смерти»; вместо этого там говорится: «Иисус воскрес, а потому идите в Галилею, где вы Его увидите». Тот, кто прочел это Евангелие, поймет данные слова таким образом: «Иисус был воздвигнут из мертвых, как Он говорил вам, а это значит, что все Его слова о Царстве, которое придет через Его дела, Его смерть и воскресение, оказались правдой». Воскресение знаменует собой начало царства Божьего. У Марка этот смысл, хотя бы отчасти, Иисус вкладывал в слова о стоящих здесь, которые еще не вкусят смерти, когда увидят царство Божье, пришедшее в силе. Эта тема подробнее разработана в других евангелиях. Воскресение не было отдельной сверхъестественной причудой Бога, Который хотел показать, что Он способен совершить, если пожелает. И оно не было свидетельством того, что после смерти нас ожидают небеса. Но это было решающее событие, которое показывало, что царство Божье действительно наступило и на земле, как на небе.

Если мы теперь возьмем Евангелие от Матфея, то увидим, что его автор идет дальше — нельзя исключить, что то же самое сделал и Марк в утраченном оригинальном тексте.* Ученики приходят в Галилею и там встречают Иисуса и поклоняются Ему (хотя некоторые из них усомнились — что привлекает наше любопытство); это кульминация той христологии, к которой готовило нас все Евангелие. Иисус оправдан как Еммануил, «С нами Бог». Но, по мысли Матфея, произошедшее не сводится лишь к тому, что все кончилось хорошо, нет тут и мысли, что Иисус как бы этим говорит: «И если вы будете себя вести надлежащим образом, то однажды встретитесь со Мною на небесах». Все не так. Раньше Иисус призывал учеников молиться, чтобы царство Божье осуществилось на земле, как на небе; теперь же Он заявляет, что Ему дана вся власть на небе и на земле, а потому ученики должны пойти и ее воплощать, то есть стать посланниками этой власти. То, что косвенно говорит Марк (по крайней мере, в дошедшем до нас варианте текста), Матфей утверждает прямо: воскресение не есть бегство от мира, но миссия для мира, основанная на том, что Иисус принял господство над миром.

Мы сразу видим, что произошла великая перемена. Если событие воскресения действительно (в каком–то смысле) произошло во времени и пространстве и в нем участвовала материальная реальность тела Иисуса, оно косвенно свидетельствует о других грядущих событиях. Но если это было просто (как мы говорим сегодня) «духовное событие»: скажем, Иисус просто начал жить в небесном мире либо верующие пережили новый подъем веры и надежды в сердце, тогда из этого следует только то, что родилась новая форма приватной духовности. И Матфей совершенно ясно объясняет нам смысл воскресения: Иисус восшел на престол как Господь неба и земли. Он установил свое царство. А Его ученики должны это царство воплощать в жизни, призывая все народы послушно хранить лояльность Царю и удостоверяя эту верность через крещение. В заключительных словах тут сходятся воедино все главные темы евангелия: Еммануил, «С нами Бог», отныне будет «Иисусом с нами» до окончания старого века, когда новый век, уже начавшийся с его воскресения, окончательно завершит работу преобразования мира.

Это подводит нас к Евангелию от Луки, особенно к удивительной сцене с двумя учениками на дороге в Эммаус. Об отрывке из Лк 24 можно говорить бесконечно, но я хочу обратить внимание на то, каков ответ в этой главе на вопрос: «Если Иисус в теле восстал из мертвых, что из этого следует?»^[228]И он будет следующим: после воскресения Иисуса вся история отношений Бога с Израилем и Бога с миром стала звучать по–новому.

Это снова великая перемена. Без воскресения мы рассказываем эту историю совсем не так, как после него. Без воскресения — это незаконченная и потенциально трагическая пьеса, где Израиль сохраняет надежду, но события все сильнее выходят из под контроля. Без воскресения трагична и сама история Иисуса в глазах его современников, что прекрасно понимают ученики, идущие в Эммаус. Но если произошло воскресение, вся эта история звучит совершенно иначе. И это не просто счастливый конец для одного героя, но поворотный момент для всего на свете. Именно здесь наконец–то исполнились древние обетования: о непоколебимом царстве Давида, возвращении Израиля из самого великого изгнания в его истории, а за всем этим (что совершенно ясно показывают Матфей, Лука и Иоанн) стоит еще одно исполнившееся обетование о том, что все народы земли получат благословение от семени Авраама.

Как показывает Лука, если Иисус не воскрес, тогда наша надежда приподнялась, чтобы снова обратиться в прах. Ученики, конечно, продолжали бы надеяться, поскольку они были верными иудеями, но без воскресения Иисуса ничто не указывало бы на то, что их надежды осуществились. Но если Иисус был воздвигнут из мертвых, Ветхий Завет надо читать новыми глазами — как историю страдания и оправдания, изгнания и восстановления. И кульминация этой истории заключается не в том, что Израиль стал главным народом и победил весь мир, но в страдании и оправдании, изгнании и восстановлении Мессии — что совершилось не только ради него, но ради спасительных обещаний Бога, которые он воплощал. Если посланец, который должен передать важнейшее сообщение, падает в реку, а потом его спасают, он получил спасение не только для себя, но и ради тех, кто напряженно ждет его вести, дающей жизнь. И как говорит Лука, если Иисус воскрес, значит, Он действительно Мессия, а если Он Мессия, значит, Он вестник Бога, который говорит об исполнении обетовании, данных Аврааму, Моисею, Давиду и пророкам, обетовании не только для Израиля, но и для всего мира.

И вот по какой причине Ветхий Завет нужно рассматривать как часть Писания христиан. Я уважаю тех, кто называет Ветхий Завет «Еврейской Библией», тем самым подчеркивая, что это все еще священная книга живой общины верных вне христианства. Но Лука утверждает, что, поскольку Иисус был воздвигнут из мертвых, в древних священных книгах Израиля надо видеть историю, которая достигла своей кульминации в Иисусе, а потому приносит плод не только в Израиле, но и среди учеников Иисуса, а через них — и во всем мире. Вот почему, когда в стихах 36–49 Иисус явился ученикам в горнице, он открыл им ум для понимания Писаний (стихи 44–46), а из этого прямо вытекает новое поручение: им надлежит проповедать «во имя Его покаяние для отпущения грехов во всех народах, начиная с Иерусалима». Это не какая–то иная надежда, отличная от надежды иудеев. Она вплетается в Писания достаточно рано: когда Бог наконец совершит для Израиля то, что обещал, народы мира придут, чтобы участвовать в этом благословении. И это — важнейший ключ к богословию Нового Завета.

Конечно, если бы Иисус не воскрес из мертвых, мы могли бы признать существование двух религий или двух вер: христианство, которое верит в то, что доступ к «Божественному» дает Иисус, а также веру иудеев, согласно которой доступ к «Божественному» не связан с Иисусом (и, быть может, все еще следует ожидать другого Мессию). Но обе такие картины сильно отличаются от реального христианства и реального иудаизма. Если, из уважения к иудаизму, мы будем относиться к христианству и к иудаизму как к двум «религиям», двум путям духовности, это будет политкорректно, однако так невозможно воздать должного ни тому, ни другому. Но если Иисус восстал из мертвых, тогда Писание в Нем достигло своей цели и пришел тот момент, который желали видеть псалмопевцы и пророки, когда все народы земли в верности и послушании принесут свои сокровища помазанному Богом Царю, Мессии Израиля.

Конечно, остается важный вопрос, как христианство должно относиться к иудаизму, не признавшему Иисуса Мессией. Об этом говорит Новый Завет, а особенно — Павел. Но наша деликатность не должна мешать нам говорить о воскресении Иисуса и делать из него соответствующие выводы, даже когда они вызывают трудности. По мысли Луки, долгая история Израиля, это богатое повествование Писаний, в воскресении достигает своей цели, своей наивысшей точки, где она должна дать рождение, в согласии с изначальным замыслом о ней, всемирной миссии, предложить всем народам отказаться от идолопоклонства и получить прощение грехов. И как можно понять у Луки, ученики должны взяться за это дело, потому что в Иисусе перед нами предстоит Бог в человеческом виде, чему любые идолы служат пародией, а Его крест дает настоящее прощение грехов, относительно чего любые жертвоприношения суть лишь прообразы и тени. Другими словами, Лука не думает, что воскресение — это какое–то странное чудо, которое понадобилось исключительно для того, чтобы вернуть Иисуса к жизни, или что оно указывает на то, что мы тоже попадем на небо после смерти; для него это, с одной стороны, исполнение давнишних обетовании Писания, а с другой — начало всемирной миссии, порученной Богом.

Все эти темы полнее всего раскрываются в Евангелии от Иоанна, в нескольких трогательных сценах, написанных рукой мастера.^[229] В главах 20 и 21 этого евангелия освещаются две основные темы: новый день и новые поручения.

В главе 20 Евангелия от Иоанна дважды подчеркнуто (в стихах 1 и 19), что воскресение произошло в первый день новой недели. В этом евангелии описаны семь знамений, и по композиции их вершиной является распятие Иисуса в шестой день недели и его пребывание во гробе в седьмой, что отображает одну неделю старого творения. А пасхальное утро — это уже начало нового творения. Слово, которым все сотворено, теперь стало Словом, через которое все творится заново. Воскресение тут ни в коей мере не представлено как странное или изолированное «сверхъестественное» явление, как знак того, что Бог волен делать, что пожелает, хотя обычно не совершает таких деяний. Напротив, у Иоанна — это начало нового мира, первый день новой недели, конкретный образ того, что Бог намерен осуществить во всем мире. Магдалина принимает Иисуса за садовника: это закономерная ошибка, потому что, подобно Адаму, Он должен поддерживать порядок в новом Божьем мире. Он пришел выкорчевать тернии и сорняки, чтобы вместо них насадить мирты и кипарисы, как это провозвестил Исайя в величественной картине нового творения, которое появится, когда Слово Божье придет в мир, подобно снегу или дождю.^[230]

И одновременно эта картина плохо соотносится с идеей, что «после смерти мы отправимся на небеса», но она говорит о новом поручении ученикам, которые должны стать для мира тем, чем Иисус стал для Израиля: «Как послал меня Отец, — говорит он, — так Я посылаю вас».^[231] В то же время, как это было и у Луки, ученикам дается необходимое «снаряжение» для исполнения поручения: чтобы стать посланцами Иисуса в мире, они должны проникнуться его Духом. Пасха и Пятидесятница неразрывно связаны. Пасха призывала учеников Иисуса выполнять новую задачу, Пятидесятница дала им необходимые силы, чтобы эту задачу решить.

В частности, как мы уже могли видеть, Иисус призвал своих учеников к новому типу познания. ^[232] Я уже писал об эпистемологии любви. Мы привыкли думать о познании объекта субъектом, где объективность достигается за счет отказа от субъективности. Но такое познание невозможно, и большая заслуга постмодернизма состоит в том, что он это продемонстрировал. Мы призваны к иному познанию, которому нас учит воскресение: быть субъектами, но отдающими себя, а не ищущими своего. Такое познание есть разновидность любви. История Фомы говорит о таком познании. Он хочет знания, над которым можно сохранить контроль, объективных фактов и всего, что им сопутствует. Но когда Иисус предлагает ему проверить факты, которые Фома требовал предъявить, тот переходит от требований к вере и исповеданию, воскликнув: «Господь мой и Бог мой!»^[233] Эпизод с Петром в Ин 21 раскрывает другой уровень той же темы: там звучит ключевой вопрос, отдающийся эхом для всех учеников последующих столетий, которые старались сохранить верность Учителю, но не смогли: «Любишь ли ты Меня?»

Это возвращает нас к Людвигу Витгенштейну, с которым мы уже не раз встречались в этой книге, и к его знаменитому высказыванию: «Только любовь может верить в воскресение». Самая знаменитая книга философа, «Логико–философский трактат», что впервые была опубликована в 1921 году, до сих пор остается одной из самых оригинальных и провокационных работ не только современности, но и — по мнению некоторых — всей истории философской мысли. Витгенштейн располагает свои замечания в строгом порядке под сложной нумерацией: 1; 1.1; 1.11; 1.12; 1.13; 1.2; 1.21; затем 2 и так далее. Номер 1 занимает всего лишь половину страницы, номер 2 — пять страниц, номер 3 — девять и так далее. В работе шесть частей, и последний подпункт там пронумерован как 6.54. Однако далее идет необычайный раздел 7, который состоит из одного–единственного предложения: «О чем невозможно говорить, о том следует молчать».^[234]

Витгенштейн с его еврейскими корнями обладал удивительным чутьем к культуре и эстетике. Он отлично понимал музыку и разбирался в архитектуре. У него также была сильная склонность к мистике. Я не могу утверждать, что понимаю все шесть разделов его «Трактата», но кое–что мне кажется очевидным. Витгенштейн сознательно строит свою работу по модели главы 1 Книги Бытия: подобно творению, познание начинается с незначительных, но многообещающих понятий, а затем развивается, становится сложнее и достигает вершины на шестой день, когда был создан человек по образу Божьему. В седьмой день наступает молчание: это покой, многообещающая пауза — иными словами, день субботний. Витгенштейн хочет этим сказать, что иные вещи лежат за пределами слов или философии и лучше хранить о них молчание. Я же хочу дерзновенно заявить, что с воскресением появляется новое познание, новая эпистемология, новая возможность говорить — Слово, родившееся заново после смерти всякого человеческого познания и речи, всей человеческой надежды и любви, после молчаливого субботнего покоя в могиле. Не знаю, думал ли какой–либо христианский философ написать, следуя за Витгенштейном, «Трактат о логике воскресения», начав с пункта 8, но уверен, что для такой работы автору пришлось бы всерьез отнестись к тому, о чем говорит Иоанн в главах 20 и 21 своего Евангелия.

Но это было отступление, и мы вернемся к одной из самых волнующих и глубоких глав всей Библии — к Ин 21. Тут снова на разных уровнях развивается тема нового поручения, уже намеченная в Ин 20:19–23. Ученики ловили рыбу, но ничего не поймали. В дело вмешивается Иисус, и их ждет невероятный улов, однако затем Иисус призывает Петра стать пастырем, а не рыбаком. Здесь одновременно происходит масса разных вещей, но в центре всего стоит нелегкая задача: новый образ жизни, новое прощение, новое принесение плода, новое следование за Иисусом, которое опаснее и масштабнее прежнего. Это разительно отличается от гимнов, в которых воскресение Иисуса представлено всего лишь как доказательство того, что нас ждет блаженный отдых на небесах. Все совсем наоборот: воскресение ставит перед нами сложные и опасные задачи на земле.

Возможно, труд рыбака здесь равноценен «тому, что ученики, как и весь мир, делали раньше», а труд пастуха — «новым задачам в контексте нового творения». Развивая такую метафору, можно сказать, что церковь в основном сегодня сосредоточена на «ловле рыбы», а также помогает другим стать более совершенными рыбаками, но не на работе пастуха. И действительно, в нашем мире надо помогать людям лучше в том, что им приходится делать. Иисус помогает нам в таких трудах. Действительно, церкви необходимо сотрудничать с окружающим миром. Но если мы только помогаем другим в том, что они уже делают, мы рискуем упустить из виду самую главную задачу. Как это произошло с Исайей во время видения в Храме и со многими другими людьми в Библии и в истории. Петр превратился из рыбака в пастуха, столкнувшись со своими грехами и получив прощение, когда троекратный вопрос Иисуса напомнил Петру о его троекратном отречении, а затем Иисус дал ему прощение, равносильное преображенной жизни, подчиненной новому поручению. Человек, который не готов услышать подобные неприятные вопросы, довольствуется тем, что помогает миру лучше ловить рыбу. Но тот, кто понимает, что воскресший Иисус прикасается к самым корням человеческого бунта, неверности и греха и приносит сюда любовь и прощение, может понять, что он призван пасти овец. Имеющий уши да услышит.

О том же многократно говорят Деяния. Когда Иисус в последний раз прощался с учениками, они продолжали задавать ему все тот же вопрос, который, как они думали, был главным в Его миссии: «Господи, не в это ли время восстанавливаешь Ты Царство Израилю?»^[235] Многие читатели понимают ответ Иисуса в таком смысле: «Нет, вы меня неверно поняли», — то есть будто он ответил: «Теперь уже пора забыть о таких вещах, как царство, Израиль и тому подобное, вместо этого у нас будет совершенно иное дело». Но я уверен, что если мы хорошо понимаем значение царства и Израиля и о чем говорится в ответе Иисуса, то мы поймем Его слова иначе: «О да! Только все будет непохоже на ваши представления, но чем–то совершенно иным».

Ученики думают, что восстановление царства в Израиле равносильно национальной победе, быть может, победе в битве над врагами Израиля. Но Иисус думает о другом исполнении давно задуманного Богом плана относительно Израиля и Царства. Он, Мессия Израиля, был воздвигнут из мертвых, а Мессия Израиля, по свидетельству Псалмов и пророков, — это подлинный Господь всего мира. «Он будет обладать от моря до моря и от реки до концов земли».^[236] В этом и заключается суть повествования о вознесении, которое идет сразу после вопроса учеников: как понимал любой житель Римской империи, тот, кто восходит на небеса, становится божественным Императором.

Каким же образом этот Император намерен управлять своей всемирной империей? Его вестники, Его посланцы должны разойтись по всей земле, над которой он уже господствует, чтобы принести добрую весть о его восшествии на небеса и его мудром и справедливом управлении. «Вы будете Мне свидетелями, — говорит он, — в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии и даже до края земли».^[237] И именно по этому сценарию развиваются все события, описанные в Деяниях. Апостолы не предлагают людям ознакомиться с новым духовным опытом, хотя, разумеется, этот опыт также приходит к ученикам Иисуса. Апостолы не говорят, что отныне после смерти можно отправиться на небеса, хотя верующий действительно туда попадает, чтобы там ожидать общего воскресения. Они не говорят, что Бог совершил величайшее чудо, которое доказывает Его мощь, хотя и это правда. Но они идут в мир, чтобы сказать людям, что Иисус, иудейский Мессия, стал подлинным Господином мира, и призвать всех к послушанию веры. Именно так они понимают свою задачу.

Обратите внимание на то, как это описывают Деяния: не то, что мы назвали бы религией, но скорее то, что мы назвали бы политикой. Первая половина книги, до главы 12, рассказывает о том, как Иисус провозглашен воскресшим Мессией, Царем иудейским, перед лицом иудейских властей, и в частности, семейства Иродов. В конце этой части Ирод Агриппа, который казнил Иакова и пытался казнить Петра, в своей мании величия начинает воображать, что стал божеством, подобно эллинистическим владыкам или римскому императору, — и в этот самый момент погибает. (Эту историю рассказывает также Иосиф Флавий, так что она вполне достоверна.^[238]) Во второй же части книги путешественник Павел разносит по всей империи кесаря весть о новом Господине, а в самом конце оказывается в Риме, буквально под носом у кесаря, где, по словам Луки, провозглашает Божье царство и смело говорит о царе Иисусе как о Господе.^[239] Это совершенно четко выраженная мысль автора Деяний: царства этого мира стали царством Бога Израилева и его Мессии.

И такие дерзкие заявления основаны на воскресении Иисуса, не на его притчах и исцелениях и даже не на Его искупительной смерти, хотя все они сохраняют свое величайшее значение. Именно воскресение означало, что Иисус отныне воцарился как Господь. (Попутно заметим, что именно такая последовательность мыслей, при всей их головокружительной новизне, прекрасно вписывается в контекст иудаизма I века, а вот движение в противоположном направлении сюда не подходит. Существует мнение, что церковь сначала поверила в то, что Иисус стал Господом, а уже потом из этого вывела Его воскресение. Это не имело бы никакого смысла в тогдашнем мире.) Суть в том, что в жизни как Израиля, так и всего мира наступил великий момент и людям надо об этом сообщить. Лука красноречиво говорит о волнении саддукеев из–за того, что апостолы «проповедуют в Иисусе воскресение из мертвых».^[240] Многие современные переводы размывают высказанную там мысль, когда в них стоит нечто вроде «проповедуют воскресение мертвых благодаря Иисусу», то есть косвенно можно понять, будто апостолы говорили: поскольку Иисус воскрес, другие люди тоже вернутся к жизни. Быть может, апостолы говорили и так, но не в этом суть того, на что указывает Лука, а в том, что после пасхальных событий «воскресение мертвых» уже началось. Пасха стала началом нового Божьего мира, долгожданного грядущего века и воскресения умерших.

Вот волнующая сцена, когда Павел стоит на афинском ареопаге, где шесть столетий назад играли пьесу Эсхила, в которой Аполлон провозглашал: «Когда человек умирает и прах впитывает его кровь, воскресения нет». Согласно Деян 17, на этом самом месте Павел заявил, что поиски и загадки языческого богословия и философии теперь предстают перед нами в ином свете, потому что истинный Бог явил Себя и Свой замысел всему миру, поставив Судией всего мира мужа, которого, чтобы подтвердить его правомочия, Он воскресил из мертвых.^[241] Вот как действует воскресение: оно открывает новый мир, над которым господствует Спаситель и Судия, иудейский Мессия, а потому все изменилось.

Разумеется, все это вызывает у нас естественные, правомерные вопросы. Год или два назад я получил письмо, в котором кратко были поставлены такие вопросы. Этому предшествовали мои выступления, где я указывал, что тему царства Божьего постоянно отделяют от нас экраном — в данном случае это можно понимать в буквальном смысле, поскольку речь шла о телевизионной программе «Сын Божий» на канале ВВС. Автор письма прямо переходит к делу: «Прошло почти 2000 лет, и мы не видим никаких следов этого царства. Быть может, ради справедливого отношения к Иисусу мы должны отказаться от такой идеи?» Конечно, все тут зависит от смысла, который человек вкладывает в свои слова. В подобных дискуссиях люди привыкли ссылаться на крестовые походы и испанскую инквизицию, косвенно предполагая, что вся деятельность церкви отражается в двух этих уродливых явлениях. Это нелепый подход, но церковь настолько привыкла к критике, что нам бывает трудно найти здесь правильный ответ. Но я приведу два ярких примера из истории последних двадцати пяти лет.

Разумеется, коммунизм в Восточной Европе должен был рано или поздно развалиться под собственной тяжестью, однако достойно внимания, как начался его демонтаж — с бесстрашных выступлений папы–поляка и тех, кто черпал свою смелость из веры и надежды. В равной мере, и апартеид не мог бы продолжаться вечно, однако и тут его мирное свержение (когда все аналитики, да и простые люди ожидали кровавой бойни) подготовил чернокожий архиепископ, который посвящал первые три часа каждого дня и немало времени в другие часы горячей молитве. Кто бы мог себе вообразить тридцать лет назад, что мы увидим работу Комиссии правды и примирения, которая несет исцеление несчастной стране?

Разумеется, в современном мире много открытых ран, которые, как в случае Северной Ирландии, покрывают позором церковь. И конечно, любой человек волен интерпретировать реальность так или иначе и игнорировать знаки господства Иисуса. В конце концов, Господь осуществляет свое правление через веру и оно видимо глазами веры. Даже отдельные удивительные чудеса, которые совершали апостолы, не могли убедить всех их современников. Это не позволяет нам отказаться от Царства. Царства мира сего отличаются от царства Божьего именно тем, что царство Бога исходит от смерти и воскресения Его Сына, оно не опирается на грубую силу или богатство. Но я рад тому, что мне не обязательно говорить о святом Франциске, матери Терезе или хотя бы о Уильяме Вильберфорсе, но достаточно привести убедительные доводы из истории наших дней, когда сила царства воскресшего Иисуса низлагает неприступные режимы угнетателей и дает надежду бедным и смиренным, причем все это совершается достойно, мирно и справедливо. И, разумеется, в мире происходят сотни и тысячи событий более скромного масштаба, когда церковь в повседневной жизни действует во имя воскресшего Иисуса и Его силой. В одну из суббот 2001 года мне посчастливилось присутствовать на церемонии открытия нового здания, в котором собор в Сазерке получил возможность развернуть активную работу с бездомными и молодежью. Церемонию открытия возглавлял Нельсон Мандела, а одна из комнат здания носила имя епископа Десмонда Туту: это был яркий символ воскресения в мультикультурном районе Южного Лондона, где люди страдают от разделения и множества серьезных проблем.

Евангелия и Деяния вводят нас в суть дела. Но главным человеком, говорившим от имени церкви, для нас остается Павел, к посланиям которого мы сейчас обратимся. Он полностью согласен с авторами Евангелий в том, что касается смысла воскресения, более того, он показывает, что воскресение ставит перед всеми христианами удивительные задачи в нынешней жизни.