1. О характере нашего времени

Наша эпоха отмечена печатью кончины времени; поток, который нас теперь несет и влияет на все возрастающее ускорение всех технических, экономических, политических и даже духовных процессов — грозит вылиться в катастрофу невиданных размеров; тем более, что человечество, господин своей судьбы, стало жертвой им самим освобожденных энергий,- вот такими предчувствиями отмечены многие критические анализы нашей эпохи.

Мы слышим о «восстании масс», об «упадке культуры», об «утрате середины», о непрестанной коллективизации нашего существования. В зависимости от точки зрения автора, вина за изменение натуры человека приписывается историческим, общественным или же психологическим факторам. Существование ракетного оружия и атомных бомб гигантской разрушительной силы порождает разговоры об опасности, нависшей над современным человеком. Обилие пережитого и угроза еще более страшных ужасов приучили нас к мысли, что человека уничтожить можно только физически. Ведь на сегодняшний день обе силы, всегда угрожавшие благополучию человека — силы природы и деспотизм самого человека — слились в одну.

С помощью машин человек укротил окружающую его природу. Однако тем больше стала вторая опасность — плоды технократического гения человека обернулись против самого человека.

Но сегодня человечеству угрожает еще одна, может быть самая большая опасность. Эта угроза не напоминает о себе ни громом взрывающихся опытных бомб, ни визгом пронизывающих атмосферу ракет.

Тихо растет она в научных кабинетах и лабораториях, в новых русских исследовательских центрах посреди сибирских степей и в университетах Запада.

И если Гюнтер Андерс для описания беспомощности человека перед освобожденной силой атома изобрел понятие «Апокалиптической слепоты» (слепоты перед фактом, что человечество находится накануне конца своей истории), то для этих новых опасностей данное понятие подходит в еще большей степени. Ведь их мы даже не видим.

Человека выделяет из всего творения то, что он и только он способен задать себе вопрос о смысле своего существования и отсюда — в состоянии поступать ответственно, руководствуясь голосом совести.

Но когда задаются целью подменить человека, развивающего свою личность в опытах радости и горя, управляемым существом, покорным чучелом, тогда не может быть и речи о подобной ответственности.

Современная химия в состоянии влиять на чувства и мышление человека. Так, например, нашли, что пролактин, гормон гипофиза, может пробудить инстинкт материнства. Испытывается новый вид нервного газа, который у всякого вдохнувшего его человека на некоторое время парализует волю к самосохранению и защите; с успехом применяют т. н. барбитураты, позволяющие химическим путем добиться требуемого поведения человека в обществе.

Человек не распознает опасность воздействия на него химии, или, быть может, не желает избавления от него. Уже сейчас ежегодно продаются миллиарды т. н. транквилизаторов, препаратов, которые человеку обещают избавление от страха за жизнь, сулят «душевный покой при духовной бодрости». Уже проводят опыты с экванилом, пытаясь изобрести «пилюлю счастья», которая обещает человеку «химическую жизнерадостность». Это экванил, который, действуя на центральную область головного мозга, может устранить чувство страха, боли и неудовольствия.

Таким образом наука пророчествует конец страху, скорби и страданиям — по-видимому, это имел в виду Герман Кейзерлинг, когда говорил о «культуре облегчения себя» — но взамен этого она требует не более и не менее, как отказ от свободы. Уровень нравственности человека в недалеком будущем будто бы будет зависеть не столько от усилий отдельной личности, сколько от удачно подобранного состава «препарата нравственности», заявляет французский биолог Жан Ростан. «Пока наши химические средства для регулирования эмоциональной жизни довольно ограничены,- говорит Ростан,- но даже те, кому не нравится в человеке видеть машину, не могут отрицать, что хотя бы отчасти он является машиной, и поэтому им можно управлять».

Такое начинание явно потворствует попыткам человека передать потусторонним силам ответственность за свою жизнь, возложенную Богом на человека. Человек испокон веков любил предаваться иллюзиям относительно самого себя, видел себя великим там, где он был ничтожен, и считал себя лучше, чем был на самом деле, и все потому, что без хотя бы минимальной порции возвышающего самомнения нелегко живется. Однако некритичность современного человека в отношении себя является чем то иным, она превышает меру обычного самообмана и привычного нежелания человека заниматься своим усовершенствованием. Но напрасно Бодамер такое состояние сравнивает с пятном на глазном дне, со своего рода слепотою к своему «я». Кажется, что способность беспощадного разбора самого себя,- решимость не удовлетворяется ни средой, ни профессией, ни собственными достижениями. Решимость свести счеты со своим греховным «я», даже если это причиняет горькую боль — пришла в упадок.

С тех пор, как современный человек забыл о своем назначении о необходимости своего спасения, ему не достает зеркала, которое отразило бы его «я» неумолимо и без прикрас. Очевидно, человек свой истинный образ может видеть лишь в прообразе Божьем и через Него; ведь мерилом для измерения самого себя не может служить собственное «я»; это мерило нельзя позаимствовать у требований дня, ни у изменчивых мировоззрений, а менее всего — у так называемого «прогресса». Итак, утрата своего «я» с помощью химических, психологических или социологических манипуляций, и утрата Бога являются двумя сторонами одного и того же процесса. Увеличительное стекло, которое могло бы сформировать личность человека в его истинное «я», помутнело и это «я» — это маленькое словечко, вмещающее всю необозримую действительность, скромное величие человека и чудовищность его — стало для нас всего лишь словом, растворившись в тумане прогресса. Человек же, лишивший познания себя, останется большим ребенком, не имеющим никакого понятия о глубине и трагичности человеческого бытия.

Это самая страшная угроза человеку в наше время.

Красноречивей, чем церковная статистика, и яснее, нежели возвещаемое церквами богословие, об истинном образе и содержании жизненной философии общества свидетельствует отношение этого общества к различным ситуациям жизни.

Такими житейскими ситуациями являются старение, страдание, смерть, трагичность безобразности и немощи.

Подводя итог такого анализа, царствующую философию жизни можно определить как науку об иллюзорной жизни.

Это проявляется прежде всего в крайней переоценке молодости и паническом страхе перед старением. Идеалом является не почтенный образ мудрого старца, а блистающая юность. Она — козырь, и на всех углах улыбаются юные лица с рекламных щитов. Юные герои кино и телефильмов; они по-видимому никогда не стареют. И все люди вслед за ними, не желая стареть, всеми силами противостоят старости. Поэтому продукция космической промышленности и распространяемые ею советы приобретают для них чрезвычайное значение. Хирурги-пластики, массажисты, зубные врачи берутся за дело, чтобы устранить или скрыть следы старения.

Будучи не в состоянии состариться с достоинством, со своими почти болезненными потугами сохранить молодость, иная старая женщина в подчеркнуто юношеском платье, густо нарумяненная, в кокетливой шляпке, с девичьими кружевами вокруг старческой шеи, с ужимками подростка, представляет картину одновременно трогательную и удручающую.

Безусловно, за страхом старения отчасти скрывается боязнь понижения работоспособности и утраты профессиональных навыков.

К этому присоединяется еще страх перед одиночеством в старости, перед зависимостью от милости и сострадания ближних.

Однако за всем этим скрывается большее: неприятие безобразности, страданий и, наконец, смерти.

И при этом человек упускает из виду, что сущность старости не в судорожном цеплянии за эту жизнь, а в ощущении приближающейся смерти и вечности, приближающейся встречи с Богом.

Это ли не благо? И не благо ли неожиданно предоставленное нам преимущество перед бывшими поколениями, которое состоит в продлении старости в среднем на пятнадцать лет. Ведь о древних патриархах сказано, что они умирали в старости доброй, престарелыми и насыщенными. Самое плохое, чем наше стремительное время наградило человека, это его отчуждение от Бога.

Современный человек хочет видеть только прекрасный мир, стараясь не замечать безобразных или страдающих людей.

Его желанию навстречу идут законы его мира, массовая продукция, продажа личности и гигиена. Массовое производство, порождающее быстрое использование товаров, сообщает окружающей действительности тот своеобразный блеск хрома и никеля новеньких холодильников и автомобилей совершенной формы, которые не имеют права стареть, а короткое время спустя заменяются новыми моделями.

Отрицание некрасивости и старения подчеркивается также показным оптимизмом, чья судорожность свидетельствует о том, что он лишен всяких резервов. Разумеется нельзя отрицать, что мир в действительности стал красивее, и безобразное устраняется из него все успешнее.

Среди сияющих никелем автоматов, чистых пригородов, гладких асфальтовых дорог и чисто одетых, тщательно омоложенных косметикой мужчин и женщин потворствует желанию закрыть глаза перед реальностями жизни.

Однако такая философия постоянного самообмана противоречит истинному положению человека и мира, которое нам показано Священным Писанием. Ибо в начале Евангелия звучит призыв к возвращению, к обращению и перемене мыслей; Предпосылкой же для этого является познание человеком самого себя, но именно это и отклоняется привычным жизнепониманием. Вопрос Ветхого Завета о причине страдания и смерти остается сокрытым в сердце и не подымается уже в «насквозь добром» мире. Отрицание и умаление безобразного, страдания и смерти просто лишает крест его действительности.

Чего удивляться, если Х. В. Шнейдер даже о многих верующих вынужден писать: «Они посещают храмы, как концерты, с важностью и довольством, и на исповедь они являются так же аккуратно, как в баню.

Наиболее самонадеянные из них наслаждаются религией так, как другие люди памятниками старины. Религию превращают в полезный до некоторой степени, элегантный предмет мистического настроения».

Без учета существования зла, страдания и смерти невозможно реалистичное познание действительного положения человека. Иначе наш мир остается миражом, в котором Бог, глубочайшее начало человеческого существования, превращен в уютного деда мороза с бородой. Показной оптимизм нашего мира ужасен тем, что оставляет человека одиноким в страданиях. Скорбь, неминуемая на этой земле, встречает его неподготовленным, является для него жестоким потрясением. Так человек упускает из виду бездну, лежащую между жизнью и смертью, между старым и новым и в конечном счете стоит растерянно перед заключительной фазой своей смерти.

Такова ситуация сегодняшнего дня.

Она трагична, но не безнадежна. Ибо если человеку 20-го века удалось бы вновь найти прибежище у своего Творца, то он обрел бы тот мир, о котором древний Аврелий Августин говорил более тысячи лет тому назад: «К Себе Ты влечешь нас! Мятется наше сердце, пока не успокоится в Тебе!»