Глава 4. Зуб короля Людовика

“В то именно время филистимляне пошли войною на израильтян и расположились станом вблизи города Афекана. Когда немного погодя израильтяне встретились с ними и вступили на следующий день в решительный бой, филистимляне разгромили их, перебили до четырёх тысяч евреев и погнали остальных назад в лагерь. Вконец растерявшись, евреи послали к своим старейшинам и к первосвященнику, прося доставить в стан ковчег завета для того, чтобы перед ним ещё раз приготовиться к битве и затем уже наверняка одержать победу над врагами. При этом они совершенно упустили из виду, что Тот, Который решил их поражение, гораздо могущественнее ковчега завета, почитаемого лишь ради Предвечного” [Иосиф Флавий. Указ. соч. Книга 5. Глава 11, 1—2. С. 260]. Да, иудеи, потеряв живую связь с Богом, сохранили религиозную форму, обрядность, и сейчас с помощью этого рассчитывали на победу. Заметим, что они не обратились даже к Богу в молитве, они просто взяли ковчег, как талисман, и стали ждать, как они думали, победного для себя завтра: “И когда прибыл ковчег завета Господня в стан, весь Израиль поднял такой сильный крик, что земля стонала. И услышали Филистимляне шум восклицаний, и сказали: отчего такие громкие восклицания в стане Евреев? И узнали, что ковчег Господень прибыл в стан. И устрашились Филистимляне, ибо сказали: Бог тот пришел к ним в стан. И сказали: горе нам! ибо не бывало подобного ни вчера, ни третьего дня. Горе нам! кто избавит нас от руки этого сильного Бога? Это — Тот Бог, Который поразил Египтян всякими казнями в пустыне. Укрепитесь и будьте мужественны, Филистимляне, чтобы вам не быть в порабощении у Евреев, как они у вас в порабощении; будьте мужественны и сразитесь с ними. И сразились Филистимляне, и поражены были Израильтяне, и каждый побежал в шатер свой, и было поражение весьма великое, и пало из Израильтян тридцать тысяч пеших. И ковчег Божий был взят, и два сына Илиевы, Офни и Финеес, умерли” (1 Цар. 4:5—11). Этот страшный пример того, что нельзя верить в религию талисманов и амулетов, почти ничему не научил последующие поколения верующих. С IV века, когда христианство стало государственной религией, поклонение мощам, святым предметам стало неотъемлемой частью учения многих христианских конфессий. И вновь, когда приходила беда на страну и в жизнь отдельного человека, то церковь выносила первым делом чудотворные иконы и статуи, призывала поклоняться мощам, отправляться в паломничество к святыням. И вновь, как во времена Древнего Израиля, история повторялась. В осаждённом турками Константинополе жители бежали в Святую Софию, веря, что за её стенами им ничего не угрожает. “На улицах завязывались стычки, в которых османы расправлялись с уцелевшими защитниками города. Одновременно начался грабёж, сопровождающийся всеми теми ужасами, которые несла озверелая солдатня. Сотни детей, женщин и стариков сбежались в св. Софию, веря, что в грозный час Бог не оставит их” [Дашков. Указ. соч. С. 327—328.]. “Они стали стекаться из всех частей города в Софийский собор; в течение одного часа отцы семейств и мужья, женщины и дети, священники, монахи и посвящённые Богу девственницы наполнили святилище, хоры, среднюю часть церкви, верхние и нижние галереи; они загородили изнутри церковные двери и надеялись найти безопасное убежище под… священными сводами… Их надежда была основана на предсказании, что турки войдут в Константинополь и будут преследовать греков до колонны Константина, возвышающейся на площади перед Софийским собором, но что это будет концом всех бедствий; тогда ангел сойдёт с небес с мечом в руке и вместе с этим небесным оружием отдаст империю во власть бедного человека, сидящего у подножия колонны. „Возьми этот меч,— скажет он,— и отомсти за народ Божий“. При этих словах турки немедленно обратятся в бегство, а победоносные греки выгонят их с Запада и из всей Анатолии вплоть до границ Персии… Между тем как греки ожидали запоздавшего ангела, турки разбили церковные двери топорами, а так как они не встретили никакого сопротивления, то стали без пролития крови выбирать и оберегать своих пленников. Их внимание привлекали к себе молодость, красота и внешние признаки богатства” [Гиббон Э. Закат и падение Римской империи. В 7 т. М.: Терра, 1997. Т. 7. С. 370—371]. Когда татары захватывали в XIII веке Владимир и Киев, их жители тоже искали спасения у алтарей и мощей. Так, когда в 1237 году монголо-татары взяли штурмом Владимир, “Княгиня же великая со снохами и детьми, а также епископ и прочие, войдя в церковь святой Богородицы, заперлись. Но татары, вскоре взяв средний град… многих тут побили и пленили, спрашивая о великой княгине и её детях. И, уведав, что они в церкви заперлись, придя, немедленно, двери выломили и, которые противились побили. И войдя в оную, видя княгинь на полатях церковных, говорили им, чтоб сошли все, но они не послушались, и стали камни бросать. Тогда татары, озлобясь, нанесли дров множество и зажгли в церкви. И тут погорели все бывшие с княгинями, а так же вся утварь, и святые иконы, и все имение великого князя” [Татищев В. История Российская. В 3 т. М.: АСТ, 2003. Т. 2. С. 550]. Сходная картина попытки спастись в церкви произошла тремя годами позже в 1240 году, когда татары захватили Киев. “На следующее же утро пришли на них татары, и была сеча злая. И изнемогли люди, и взбежали на комары церковные с товарами своими, и от тягости повалились стены церковные” [Татищев. Указ. соч. Т. 3. С. 8]. В этом горьком для нас примере истории была показана, с одной стороны, вера в то, что стены церкви и её иконы уберегают человека, а с другой, то, что вместе с собой люди даже в минуту наивысшей для их жизни опасности тащили свои товары, которые вместе с их верой в реликвии и погребли их в тот страшный для нашей истории день. И сегодня смертельно, порой, больные люди отправляются за сотни километров в какой-то монастырь или храм, чтобы приложиться к иконе, которая их излечит. Вместо того, чтобы воззвать к Богу, могущему ответить нам прямо здесь и прямо сейчас. О том, какие извращённые черты приобрёл культ мощей и святынь, посмотрим на нескольких ярких исторических примерах времён французского короля Людовика IX Святого (1229—1280). “Людовик испытывал чуть ли не фетишистское [так у автора. — Примеч. пер.] пристрастие к реликвиям. Конечно, он считал самым большим успехом своего правления приобретение реликвий Страстей Христовых, для которых он построил Сент-Шапель и учредил три службы в год. Он приобрел также мощи святого Маврикия, и т.д. Еще одним событием, свидетельствующим о первых шагах короля на пути благочестия, была пропажа и обретение священной реликвии Сен-Дени — святого гвоздя. Предоставим слово Гийому из Нанжи, который, будучи монахом Сен-Дени, придал этому событию (происшествию) значение вселенского масштаба: „На другой год [1232] случилось в той же церкви [Сен-Дени], что святой гвоздь, один из тех, которыми был распят Господь наш и который был обретен во времена французского короля и римского императора Карла Лысого, подарившего его упомянутой церкви, выпал из сосуда, в котором хранился, когда тот сосуд подносили для целования паломникам, и потерялся среди множества людей, целовавших его в третий день мартовских календ [28 февраля]; но потом случилось великое чудо, и его нашли и с великой радостью и ликованием вернули в упомянутую церковь первого апреля. И надо сказать о той печали и скорби, которую святой король Людовик и его благородная матушка королева Бланка испытали в связи со столь великой потерей. Когда король Людовик и королева-мать узнали о пропаже такого сокровища и что случилось это со святым гвоздем в их царствование, они сильно опечалились и сказали, что более горького известия не могло и быть, и ничто иное не могло заставить их так сильно страдать. По причине такого горя добрый и благородный король Людовик, не в силах совладать с собой, стал громко восклицать, что пусть бы уж лучший город его королевства был до основания разрушен. Когда он узнал о горе аббата и монахов Сен-Дени и о слезах, которые те денно и нощно безутешно проливали, он послал к ним мудрых и красноречивых (bien parlants) людей, чтобы утешить их, и даже хотел поехать сам, но придворные его не пустили. Он повелел огласить по всему Парижу, на улицах и площадях, что если кому-то ведомо что-либо о пропаже святого гвоздя и если кто-то нашел его и утаил, то пусть немедля вернет и получит за него сто ливров от самого короля. Что еще сказать? Тревога и печаль, вызванные пропажей гвоздя, были повсюду таковы, что не описать. Услышав известие о пропаже святого гвоздя и призыв короля, парижане сильно взволновались, и множество мужчин, женщин, детей, клириков, школяров [студентов] возопили громким голосом, обливаясь слезами, бросились в церкви, чтобы обратиться за Божьей помощью в столь великом горе. И рыдал не только Париж, но и все жители Французского королевства, узнав о пропаже святого и драгоценного гвоздя. Многие мудрые люди опасались, как бы по причине этой горестной утраты, случившейся в самом начале царствования, не последовали великие беды или эпидемии и как бы это не стало предзнаменованием гибели (не дай Бог) всего тела Французского королевства“. Воздействие реликвий на весь народ, то впечатление, какое они произвели на молодого короля, преувеличенно эмоциональное выражение религиозного чувства, граничащего со страхом перед колдовскими силами, сочетание благочестия, основанного на освященных Церковью материальных предметах, где еще различается вековая политика Сен-Дени, которая через посредничество псевдо-Дионисия и династии Каролингов вверяет Францию Людовика Святого Иисусу, — все это проливает яркий свет на христианское благочестие XIII века, в лоне которого Людовик Святой уже не исключение, но королевская сублимация глубокой религиозности народа, которого волнуют реликвии и чудеса. Вера остается нерушимой у самых простодушных и у самых всесильных и мудрых благодаря священным предметам, обеспечивающим благоденствие королевству; пропади они ненароком — все может пойти прахом. Не с такой тревогой всматривались римляне в печень жертв, следили за полетом и аппетитом птиц, как французы 13-го столетия расследовали пропажу священного гвоздя” [Гофф Л. Людовик IX Святой. М.: Ладомир, 2001. С. 585, 99—100]. За свою благочестивую жизнь этот король был удостоен звания Святой. И потому, когда он умер, его останки ждала драматичная, любопытная и очень поучительная судьба. “Итак, кости святого короля были помещены в раку, которая 25 августа 1298 года обрела свое место позади главного алтаря Сен-Дени. По обычаю того времени, французские короли, преемники Людовика Святого, раздавали их в качестве ценных подношений каким-либо церквам или особам. Этой подлинной политике мощей до фанатизма был предан Филипп Красивый. Внук Людовика Святого собирался перенести мощи деда из Сен-Дени в Сент-Шапель, чтобы они хранились в королевском дворце, который при нем предстал во всем великолепии. В Средние века мощи святых были предметом истового поклонения. Даже несмотря на то, что уже, по крайней мере с конца XI века, Церковь подвергала критике „поддельные“ мощи, вера в чудодейственную силу „подлинных“ реликвий оставалась всеобщей, свойственной для всех общественных классов и культурных слоев населения. Мощи исцеляли — стоило лишь притронуться к могиле или раке, где они находились. При жизни Людовик Святой исцелял возложением рук только золотушных. Теперь же следовало, что, прикоснувшись к этим мощам, можно было избавиться ото всех болезней. Его сила стала не просто целительной, но именно чудотворной. И влияние Сен-Дени еще более возросло, ибо он превратился в место этого обновленного, значительного, увековеченного королевского чуда. Но Филипп Красивый собрался конфисковать эти славные мощи в пользу короля и частной королевской часовни. Французская монархия, вступая на путь к абсолютизму, собиралась лишить народ благотворной силы мощей Людовика Святого. Папа Бонифаций VIII, всегда стремившийся сохранять добрые отношения с французским королем, разрешил ему приступить к переносу мощей, оговорив при этом, что плечевая или берцовая кость будет храниться у монахов Сен-Дени. Однако последние воспротивились этому. Филиппу Красивому пришлось на время оставить свою затею. Впрочем, ненадолго. Конфликт с Бонифацием VIII сменился мирными отношениями короля Франции с новым Папой Климентом V, французом Бертраном де Го. Во время интронизации Папы в Лионе в ноябре 1305 года Филипп Красивый, прибывший на церемонию, получил от Климента V согласие на перенос в Сент-Шапель головы Людовика Святого при условии, что монахам Сен-Дени останутся подбородок, зубы и нижняя челюсть. Возможно, сердце тоже было передано в Сент-Шапель. Э. Браун справедливо заметила, что у многих народов голова считается самой важной частью тела индивидуума, центром его силы и идентичности и что нижняя челюсть для большинства этих же народов является второй по значению частью человеческого тела. В XIV веке считалось законным и даже достойным, чтобы голова святого короля была перенесена в то место (Святая капелла королевского дворца), которое само почиталось „главой королевства“ (caput regni). Веря, что его намерение осуществится, Филипп Красивый в 1299 году заказал известному парижскому золотых дел мастеру Гийому Жюльену великолепный ковчег, который вместе с черепом предстояло доставить в Сент-Шапель. Торжественный перенос из Сен-Дени в Париж состоялся 17 мая 1306 года. Собор Нотр-Дам в Париже также получил свою часть реликвий — ребро святого короля. Все же монахи Сен-Дени смогли компенсировать свою потерю. В 1300 году Бонифаций VIII разрешил им каждый год торжественно отмечать годовщину смерти святого — 25 августа, а Филипп Красивый всегда старался присутствовать на торжествах. И вот 29 мая 1306 года, после переноса черепа в Сент-Шапель, скоропостижно скончался епископ Осера Пьер де Моне, которого монахи Сен-Дени считали душой, проклятой за это королем, а Филипп Красивый на охоте был ранен в ногу и не смог участвовать в церемонии 25 августа. Монахи Сен-Дени видели в этом знак божественной кары. Они сами соорудили великолепный ковчег для оставшихся у них мощей Людовика Святого и торжественно водрузили его 25 августа 1307 года в присутствии Филиппа Красивого и при большом стечении прелатов и баронов. Тем временем раздаривание останков Людовика Святого продолжалось. Филипп Красивый и его преемники отдали фаланги пальцев королю Норвегии Хакону Магнуссону для церкви, которую тот воздвиг в память о святом короле на острове Тюсоен, близ Бергена. В числе первых бенефициантов были каноники парижского собора Нотр-Дам, доминиканцы Парижа и Реймса, аббатства Ройомон и Понтуаз. Во время посещения Парижа между 1330 и 1340 годами королева Бланка Шведская получила ковчег с несколькими костями для монастыря святой Бригитты в Вадстене. Император Карл IV во время пребывания в Париже в 1378 году получил еще несколько и отправил их в Парижский собор. В 1392 году оставшиеся кости Людовика Святого поместили в новую раку, и по этому случаю Карл VI отдал одно ребро магистру Пьеру д’Айи для Папы, два ребра герцогам Беррийскому и Бургундскому и одну кость участвовавшим в церемонии прелатам, чтобы они разделили ее между собой. Герцогу Баварскому Людвигу VII около 1430 года досталась часть этой кости для церкви в его столице Ингольштадте. В 1568 году по случаю процессии против протестантов все кости были снова привезены в Париж. В сентябре 1610 года получила одну кость Мария Медичи, но, мучимая угрызениями совести, вернула ее во время коронации Людовика XIII. В 1616 году Анне Австрийской досталась всего-навсего маленькая часть ребра, и, недовольная этим, на следующий год она стала обладательницей целого ребра. Некоторое время спустя Анна Австрийская выступила посредницей между парижскими и римскими иезуитами, ведя переговоры с кардиналом де Гизом о приобретении еще одного ребра и плечевой кости” [Гофф. Указ. соч. С. 238—239]. И ещё долгие столетия сильные мира и духовенство делили останки святого короля, которого по смерти для этого… расчленили! [Гофф. Указ. соч. С. 241]. Подобный пример обращения и отношения к мощам не только не исключение, но норма (!). Таких примеров тысячи. Мы же взяли лишь историю с королём Людовиком, как одну из наиболее известных. Кстати очень интересно король Людовик объяснял необходимость молитвы к святым и Деве Марии, а не на прямую к Богу. “Дева Мария являлась главной посредницей между людьми и Богом, но были и другие заступники перед Царем небесным: святые. Король представлял их себе членами небесного правительства, функционировавшего по образцу феодального монархического режима, и видел в них помощников в осуществлении своего плана объединить религию и политику: преуспеть на земле и на небе или, вернее на небе, как на земле. Это личное видение Людовика Святого совпадает с видением сильных мира сего XIII века. Взаимосвязь между землей и небом некоторым образом проецируется на модель, созданную Августином, согласно которой град земной должен всецело подражать граду небесному. Здесь тот же параллелизм, но наоборот: уже не „на земле, как на небесах“, а „на небесах, как на земле“. Купец хочет обрести и деньги на земле, и вечную жизнь на небесах. Сильный мира сего должен возыметь „почет“ на этой земле и „славу“ на небе. Людовик обрисовал изумленному Жуанвилю, как реализовать этот проект: „Хотите, научу вас, как обрести почет в этом мире и быть угодным людям, а также снискать благодать Божию и славу в грядущем?“ Такое средство есть — это обращение к святым: „Святой король обязал рыцарей усердно посещать церковь по торжественным праздникам святых и почитать святых, и он сказал, что святые в раю подобны советникам короля на земле. Ибо тот, у кого есть дело к земному королю, тот спрашивает, кто ему мил, кто может у него что-нибудь попросить, чтобы наверняка это получить, и кого король слушает. И, узнав, идет к этому человеку и просит его замолвить за него словечко перед королем. Вот так же и со святыми в раю, которые суть доверенные лица (privas) Господа Нашего и его приближенные; а они наверняка могут попросить у него что угодно, ибо он их выслушает. Так что вы должны идти в церковь в их дни, поклоняться и молиться им, чтобы они молились о вас перед Господом нашим“” [Гофф. Указ. соч. С. 584—585]. Как во время средневековья, когда люди искали исцеления и бессмертия поклоняясь зубу короля Людовика, так и сегодня тысячи ищут счастья, исцеления и бессмертия у останков давно умерших людей. Итак, ковчег попал в плен к филистимлянам, которые были этому поражены не меньше, чем израильтяне. “И побежал один Вениамитянин с места сражения, и пришел в Силом в тот же день; одежда на нем была разодрана и прах на голове его. Когда пришел он, Илий сидел на седалище при дороге у ворот и смотрел; ибо сердце его трепетало за ковчег Божий. И когда человек тот пришел и объявил в городе, то громко восстенал весь город. И услышал Илий звуки вопля, и сказал: отчего такой шум? И тотчас подошел человек тот, и объявил Илию. Илий был тогда девяноста восьми лет; и глаза его померкли, и он не мог видеть. И сказал тот человек Илию: я пришел из стана, сегодня же бежал я с места сражения. И сказал Илий: что произошло, сын мой? И отвечал вестник и сказал: побежал Израиль пред Филистимлянами, и поражение великое произошло в народе, и оба сына твои, Офни и Финеес, умерли, и ковчег Божий взят. Когда упомянул он о ковчеге Божием, Илий упал с седалища навзничь у ворот, сломал себе хребет и умер; ибо он был стар и тяжел. Был же он судьею Израиля сорок лет” (1 Цар. 4:12—18). Только теперь старый первосвященник осознал, что он делал последние годы, поощряя духовное разложение своих сыновей и народа. Религия внешней формы и реликвий, которую исповедывал тогда иудейский народ, потерпела полное поражение. Впервые за много лет Израиль стоял на пороге полного уничтожения не только духовного, но и физического. Но Бог любил и хранил этот гордый народ, допуская испытания в его жизни, чтобы он был спасён, отойдя от пути греха, религии обрядов и реликвий. Он готовил им нового главу, Самуила, вчерашнего богобоязненного мальчика, который, взрослея, стал ещё ближе к Богу, хотя ещё и не представлял всей той задачи, которую Господь хотел решить через него в деле духовного возрождения Своего народа. Но прежде, чем мы проследим, как Израиль вернулся от религии пустой формы к живой связи с Богом, мы совершим историко-археологическое путешествие в зловещие владения племени филистимлян, захвативших ковчег Божий и празднующих сейчас, как они полагали, свою окончательную победу над израильтянами.