7. Предвестие последнего ответа

Земля трепещет от шагов Иисуса Христа. Хорек проник в крольчатник.

Пол Клодель

В конце шестидесятых годов я отправился в поездку по Джорджии, своему родному штату. Для юга религиозное рвение не менее характерно, чем школьные команды по футболу. Там и сям, на ограде шоссе и на стене тоннеля я видел надпись, оставленную ревностным проповедником. «Иисус уже идет — готов ли ты?» или «Готовься к встрече со своим Богом». Однако насмешливый дух того десятилетия проник и в наши богоспасаемые места. Под очередным лозунгом «Иисус — это ответ», кто-то приписал: «На какой вопрос?»

Я запомнил этот заочный обмен репликами, а позднее подмечал ту же шутку на плакатах и на автомобильных наклейках. Те кто делал приписку, скорее всего хотели поиздеваться над чужой набожностью, но я увидел в этом основной вопрос христианской апологетики. Разве не потому мы следуем Иисусу, что Он дает единственный ответ, удовлетворяет глубокую, внутреннюю потребность, которую ничто другое не устроит?

Я полюбил Ветхий Завет, потому что нашел в нем выражение моей внутренней потребности. Я нашел в этой книге то понимание человеческой природы, которого, увы, лишены чересчур оптимистичные проповедники, Авторы Ветхого Завета, в особенности пророки и псалмопевцы, предвещали также времена, когда Бог, согласно данному Им обещанию, ответит на никогда не смолкающие в нашей душе вопросы. Кроме того, они утверждали, что наши мучительные вопросы по крайней мере отчасти разрешатся с приходом Мессии.

Второзаконие заранее рассказывает о крахе завета Бога с народом избранным, во всех мрачных деталях рисует последствия предательства Бога Израилем. Жалобы пророков, постоянно ссылающихся на лебединую песнь Моисея, усиливают ощущение краха, причем оказывается, что вина лежит и на народе в целом, и на каждом человеке, не соблюдающем завет. Екклесиаст свидетельствует о тщете мудрости, богатства и знатности — ничто не изменит природу человека. Итог Ветхого Завета — все тот же непреодоленный разрыв между Богом и человеком.

Когда я писал книгу об Иисусе («Иисус, которого я не знал»), меня поразило, как последовательно Иисус ссылается на традицию Ветхого Завета. «Не думайте, что Я пришел уничтожить Закон или пророков, не уничтожить их Я пришел, а исполнить», — говорит Он в Нагорной проповеди. Он упрекал прилежных в изучении Библии фарисеев: «Вы так усердствуете, изучая Писания и надеясь таким способом войти в жизнь вечную; Писания полны свидетельств обо Мне, но вы не желаете обратиться ко Мне, чтобы иметь жизнь». На пути в Эммаус после Воскресения Он сказал: «Я говорил вам это, когда еще был с вами: исполнится все, что написано обо Мне в Законе Моисеевом, у пророков и в псалмах». По выражению Ричарда Нибура, Иисус — это Розеттский камень веры: по Нему мы угадываем все, что было до Него.

Ветхий Завет повествует о творении и грехопадении, затем о мучительных попытках Бога создать народ из оставшихся после краха, постигшего человечество. Новый Завет, продолжая этот сюжет, дает ему новую интерпретацию-, «семенем женщины», которое было обещано еще в Эдеме, оказывается Иисус, Который связан и с другими центральными фигурами Библии: Он — Второй Адам, Сын Авраама, Сын Давидов.

В определенном смысле вся библейская история может рассматриваться как приготовление к Первому пришествию; различные персонажи Ветхого Завета оказываются предками, предшественниками, соотечественниками Иисуса. Какую цель имел в виду Господь на всем протяжении длинной и запутанной истории Израиля? Новый Завет все проясняет: этой целью был Иисус, Его приход воссоединяет человечество с Богом, и границы Царствия Божьего выходят за пределы одного парода, охватывают

всю землю.

«Писание в целом состоит из двух частей: из Закона и Евангелия, — говорит Филип Меланхтон. — Закон выявляет болезнь, Евангелие указывает лекарство. И эта мысль вновь возвращает меня к надписи на горе в Джорджии; что именно исцеляет Иисус? Быть может, я сохраняю веру по привычке, как местный акцент, от которого мне уж, видно, не суждено избавиться? Или же Иисус действительно дает ответ на основные вопросы моей жизни? Либо это так, либо я мог бы с тем же успехом перейти в иудаизм и ограничить свое чтение одним только Ветхим Заветом.

Три вопроса постоянно возникают в моем уме, когда я возвращаюсь к Ветхому Завету, особенно к тем его разделам, которые обсуждались в этой книге. Именно эти три вопроса больше всего мучили меня в жизни. И я вновь и вновь обращаюсь к книге, столь отважно берущейся за эти проблемы. «Имею ли я ценность в глазах Бога? Есть ли Богу дело до нас? Почему Он не вмешивается?» Вот те рифы, о которые могла бы разбиться моя вера. Если Иисус — «это ответ», то Он должен в первую очередь ответить мне на эти вопросы.

Имею ли я ценность в глазах Бога?

Я стою в очереди в кассу супермаркета и оглядываюсь по сторонам. Бритоголовые подростки с кольцами в носу набирают пакетики чипсов; клерк берет на ужин стейк, несколько веточек аспарагуса и печеный картофель; старуха, скрюченная остеопорозом, исследует персики и клубнику, безжалостно тыча в них пальцем. Неужто Бог знает нас, всех и каждого? Неужели эти люди имеют какую-то ценность в Его глазах?

Когда я включаю телевизор и вижу репортаж о демонстрациях против абортов или за аборт, я пытаюсь вообразить себе эти нерожденные существа, из-за которых пылают подобные страсти. Я видел в музее препараты с эмбрионами различного возраста, показывающие различные стадии развития человека. В мире ежегодно «убивают», как говорят противники абортов, шесть миллионов таких вот крошечных зародышей. Богословы утверждают, что образ Божий запечатлен в каждом из них. Что думает Господь о шести миллионах человеческих существ, умерших прежде, чем они покинули материнскую утробу? Неужели и они имеют значение?

Познания в области астрономии также подпитывали мои сомнения: наука говорит, что наше Солнце — одно из 500 миллиардов звезд, составляющих Млечный Путь; что наша галактика – один из 200 миллиардов звездных миров. Неужели существа на одной из пылинок мироздания имеют какое-то значение для Создателя вселенной?

Псалмопевец, также созерцавший звезды, воскликнул: «Когда гляжу я на небеса Твои — то что есть человек, что Ты заботишься о нем?». Любая книга Ветхого Завета сосредоточивается на этой

проблеме. Еврейские рабы в Египте едва ли могли поверить Моисею, утверждавшему, что Бога тревожат их страдания. Друзья Иова посмеялись над глупцом, решившим, что Господу Вселенной есть дело до Иова. Проповедник в Екклесиасте формулирует ту же проблему еще циничнее: имеет ли значение хоть что-то «под солнцем»? Быть может, жизнь вообще лишена смысла?

Несколько лет назад меня и самого одолевали подобные сомнения, и тут я получил приглашение на конференцию в Новой Англии по проблемам христианства. Темой конференции был стих из книги пророка Исайи: «Вот, Я начертал тебя на дланях Моих» (49:16). Я даже усмехнулся: в тогдашнем расположении духа я отнюдь не был готов обсуждать с проповедниками Новой Англии цитату, которую писали на плакатах и вышивали на настенных ковриках в качестве свидетельства веры. Я бы предпочел выступить на другую тему или вовсе отказаться от приглашения. Но все же сперва я раскрыл Библию и заглянул в текст книги.

Я обнаружил, что Бог дает поразительные гарантии Своему народу в самый тяжкий момент истории Израиля: страна уничтожена, священный город Иерусалим подвергся надругательству, вавилонские воины, не встретив сопротивления, вторглись в Святое Святых, и на этот раз Господь не пришел на помощь Своему народу. Храм был осквернен, столица разрушена, евреев в цепях увели в Вавилон (нынешний Ирак).

Псалом 136 может поведать о том, что переживал в ту пору народ избранный:

При реках Вавилона, там сидели мы и плакали…

Если я забуду тебя, Иерусалим,

забудь меня десница моя.

Прильпни язык мой к гортани моей,

если не буду помнить тебя…

Дочь Вавилона, опустошительница!

блажен, кто воздаст тебе

за то, что ты сделала нам!

Блажен, кто возьмет и разобьет

младенцев твоих о камень!

Внезапно я понял, что пленники в Вавилоне, внимавшие вести Исайи (стих 49), мучились тем же сомнением, что и я. Имеем ли мы какую-то ценность в глазах Бога? Вот, мы — народ избранный, но наша земля захвачена, наши города сровняли с землей, наших женщин и детей перебили, сильных мужчин увели в плен. И те же вопросы задавали баптисты и гугеноты, армяне и русские пятидесятники, христиане Палестины и Судана и все верующие, подвергавшиеся гонениям на протяжении многих столетий.

«Оставил меня Господь, и Бог мой забыл меня!» — плакались израильтяне в пору страшного бедствия (Исайя 49:14), но Бог ответил Своему народу новым обетом. «Забудет ли женщина грудное дитя свое? — вопрошает Бог. — Но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя. Вот, Я начертал тебя на дланях Моих».

В этот трудный час, когда кажется, что завет с Богом полностью исчерпал себя, Бог дает ряд новых обещаний, прямо отвечая на сомнения, терзавшие народ Израиля. Исследователи Библии называют этот раздел (Исайя 42—53) «Песней раба Господа». Эта великолепная поэзия в то же время является чрезвычайно важным пророчеством, одним из наиболее конкретных пророчеств, какие нам доводилось слышать. В целом эти «Песни» описывают явление Мессии, Который и станет ответом Бога на вопросы евреев.

Бог готов рискнуть собственной репутацией. Он ответит на горькие упреки евреев необычайным, потрясающим подвигом, о котором никто из них и помыслить не мог, актом, выходящим за пределы и человеческих ожиданий, и Божьего смирения: Бог решил присоединиться к людям на планете Земля, «записать Самого Себя на страницах истории», как говорит Жак Эллуль. Исполненные тайны «Песни раба Господа» предсказывают Воплощение — авторы Нового Завета ссылаются на этот текст по меньшей мере десять раз.

Евреи, в чьей памяти отпечатался грозный образ Синая, привыкшие почитать Господа настолько, что не смели ни произносить, ни писать его имя, всегда ждали пришествия Мессии, ждали не столько с надеждой, сколько с трепетом. «Кто вынесет день прихода Его? — восклицает в ужасе пророк Малахия. — Ибо Он как огнь поядающий». Может ли кто-нибудь из обитателей планеты Земля пережить явление Бога сил? Переживет ли его сама планета?

Но Исайя ясно дает понять: Бог явится на землю не яростным потоком и не пожирающим пламенем. «Се, Дева во чреве приимет, и родит Сына, и нарекут ему имя: Еммануил, «Господь с нами». Бог является на землю в самом смиренном, самом малом обличий: в виде оплодотворенной яйцеклетки, эмбриона, растущего, клетка за клеткой, в теле деревенской девушки. Яйцеклетка делится много раз, пока зародыш не обретет форму; затем плод растет и, наконец, Младенец покидает чрево Матери, чтобы присоединиться к жалким двуногим тварям на их пылинке-планете.

Да, Мессия будет править, но орудие Его правления — любовь. Перенесем ли мы день явления Его? Все мы переживем его и обретем новую жизнь, ибо всех Он примет с любовью и радостью.

Наш праздник Рождества увековечивает ответ Бога на вопрос евреев: «Имеем ли мы ценность в глазах Бога?». Здесь, на земле, в течение тридцати трех лет Бог во плоти испытывал на Себе, каково быть одним из нас. И притчи, которые Он рассказывал, и сами люди, с которыми Он соприкоснулся, сделались на все времена ответом на терзающий нас вопрос.

Иисус сказал, что Бог подобен пастырю, который оставит девяносто девять овец на огражденном пастбище и будет, выбиваясь из сил, искать единственную овцу, отбившуюся от стада; что Он подобен отцу, который все время помнит о покинувшем его неблагодарном сыне, хотя старший остался дома и неизменно почтителен и послушен; Бог подобен богатому хозяину, впускающему в свой дом и приглашающему на пир нищих и бродяг. Господь любит людей не как некую разновидность животного мира, а как человек человека: каждого по отдельности, каждого потому, что он именно таков, каков он есть. Да, мы имеем ценность в глазах Бога. В те редкие моменты, когда Он приоткрывал завесу между видимым и невидимым мирами, Иисус говорил, к примеру, о радости ангелов, когда обращается хоть один грешник. Один-единственный поступок, совершенный здесь, на земле, отзывается эхом во всем мироздании.

В общении с людьми Иисус подчеркнуто проявлял внимание к заброшенным, нелюбимым, париям общества, к тем, кто мало что значил в глазах людей, но обладал огромной ценностью в глазах Бога. Иисус прикасался к прокаженным, селившимся за городской чертой, хотя Его ученики брезгливо их сторонились. Первой проповедницей Своего учения Иисус избрал самаритянку, женщину из племени, которое евреи считали «бедными родственниками», женщину, сменившую пятерых мужчин, своими поступками вызвавшую сплетни всех горожан. Другая женщина настолько стеснялась своего заболевания, что не посмела предстать перед Иисусом, коснулась Его одежды сзади, надеясь, что Он этого не заметит. Но Он заметил, и эта женщина, как и многие другие «ничтожества», убедилась, что от Него нельзя утаиться, — слишком много мы значим для Него.

Писатель Рейнольд Прайс как-то заметил, что все человечество мечтает услышать подтверждение: «Создатель Вселенной любит и помнит меня». Это подтверждение мы услышали от Иисуса, и голос Его звучал, как гром, возвещающий благодатный дождь. Создатель вселенной сотворил и всех людей, эти странные существа, которых Он неведомо почему счел достойными личного внимания и любви. Он доказал нам эту любовь на холмах Палестины и на кресте.

Пророки только говорили об этом, но Иисус это совершил. «Я начертал тебя на дланях Моих», — сказал Господь устами Исайи. Когда же Он явился на землю в рабском обличий, Он показал, что на ладонях Бога найдется место для каждого живущего на земле.

На Его руках запечатлены не только наши имена, но и раны, которыми Господь поплатился за любовь к нам.

Мои сомнения больше похожи на хронический недуг, нежели на острое заболевание: они периодически возвращаются. Но теперь, когда я жалею себя, когда растворяюсь в космическом одиночестве Иова и Екклесиаста, я обращаюсь к евангельскому повествованию о словах и делах Иисуса. Если мне начинает казаться, что мое существование «под солнцем» безразлично Богу, то я отвергаю основную причину, побудившую Бога сойти на землю. Итак, Иисус отвечает на первый вопрос: о ценности отдельного человека.

Есть ли Богу дело до нас?

Астроном Чет Реймо в книге «Ночь души» рассказывает такую историю.

Вчера на прогулке я видел, как юноша на скейтборде сбил девочку. Парень мчался на скейте по тротуару и со всего размаха врезался в ребенка. Я наблюдал за этой сценой издали, она разыгрывалась почти в полном молчании: вскрик испуганной девочки, когда она метнулась в сторону, пытаясь избежать столкновения, и вопль ее матери в момент катастрофы были поглощены ноябрьским туманом. Тело ребенка взмыло в воздух, плавно, словно во сне, пролетело над мостовой, дважды ударилось об асфальт, отскочив, как резиновый мячик, и так и осталось лежать.

Повторяю: все это происходило в полной тишине. Можно было подумать, что я наблюдаю эту трагедию в телескоп, слежу за событиями на другой планете. Я видел, как в космосе взрывались звезды, видел катастрофы с расстояния во много световых лет, отделенные от меня равнодушным стеклом телескопа, совершавшиеся в глухой тишине. Вот на что это было похоже.

Реймо завершает свой рассказ вопросом: «Как постичь нам молчание вселенной?». Это многократно повторяется в его книге; Реймо возвращается к нему вновь и вновь, рассказывая о том, как он утратил веру. Чет Реймо и многие другие воспринимают молчание Бога перед лицом творящегося на земле страдания как вопрос, оставшийся без ответа.

Я христианин, и потому для меня этот вопрос еще сложнее, чем для Реймо. Если воспринимать вселенную как некое случайное нагромождение хаоса, чего и ждать от нес, если не молчания? Но для тех, кто считает, что мир порожден творческой любовью Бога, это молчание становится невыносимым. Вправе ли мы утверждать, что Богу есть до нас дело?

Я много писал о проблеме страдания, и названия этих книг -«Где же Бог, когда мне так плохо?», «Разочарование в Боге» — весьма показательны. Как и Реймо, я все время возвращался к прежним вопросам, теребил не желавшую заживать рану. Читатели откликались на мои книги, и их печальные истории становились еще од ним конкретным поводом для моих мучительных раздумий.

В одной из книг я описывал выпавшие мне нелегкие дни, когда два человека, один за другим, обратились ко мне, чтобы поведать о своем разочаровании в Боге. Первым был молодой священник из штата Колорадо. Он только что узнал, что его жена и малютка дочь погибают от СПИДа. Мать заразилась в результате переливания крови, которое ей сделали незадолго до родов. «Как я буду теперь говорить детям о любящем нас Создателе? — спросил меня пастор. — Как мне убедить их и себя, что Богу есть до нас дело?»

На той же неделе мне позвонил из автомата слепой, который несколькими месяцами ранее в качестве акта милосердия предложил бывшему наркоману пожить с семьей в его доме. Теперь он обнаружил, что этот якобы исправившийся человек избивает свою жену. И это происходит в его доме! Будучи слепым, мой собеседник прибегал к воображению, пытаясь угадать причины происходящего. Его гостья — мазохистка или подчиняется из страха? Но тут у него кончились монеты, и телефон отключился.

Я давно оставил всякие попытки ответить на вопрос «Почему?» Почему именно жене молодого священника досталась зараженная кровь? Почему ураган поразил один город в Оклахоме и пощадил другой? Почему дочь именно этой женщины сбил парень на скейте? Не знаю! По правде сказать, после многих лет изучения Библии я пришел к выводу, что и Священное Писание не даст нам ответ. Бог мог бы разрешить все сомнения, когда говорил с Иовом, но Он предпочел не объяснять нам причины.

Однако от одного сомнения мне все же почти удалось избавиться: от вопроса «Есть ли Богу дело до нас?», который проступает в потрясающем рассказе Чета Реймо о молчании вселенной. Этот же вопрос часто повторяется в Ветхом Завете. Иов готов прийти к выводу, что Бог не печется ни о нем, ни о других страдальцах. «До нас доносится лишь Его шепот», — сокрушается Иов. Псалмопевцы требовали хоть какого-то знака, подтверждающего, что Бог слышит их молитвы, свидетельства, что Он не забыл про людей.

Для меня возможен лишь один способ ответить на вопрос, есть ли Богу дело до нас, и, как мне кажется, вполне удовлетворительный. И опять ответ: Иисус. Иисус не прибегал к философским рассуждениям о природе страдания, Он дал нам ответ по существу. Хотя я не могу угадать, почему происходит та или иная беда, я знаю, что чувствует при этом Бог. Иисус — это лицо Бога, лицо, орошенное слезами.

Если читать Библию подряд, огромная разница между Ветхим и Новым Заветами прямо-таки бросается в глаза. В Ветхом Завете я часто натыкаюсь на выражения сомнения и разочарования. Этой теме посвящены целиком книги Иеремии, Аввакума, Иова. Я уже говорил, что почти половина псалмов выдержана в том же мрачном тоне. Поразительный контраст с этими книгами представляют собой евангелия и послания Нового Завета. Разумеется, проблема страдания не исчезла, она подробно обсуждается в посланиях Иакова (глава 1), к Римлянам (главы 5 и 8), 1 Петра, а также в Откровении. Однако здесь я уже не нахожу тот мучительный вопрос «Есть ли Богу дело до нас?», не обнаруживаю ничего, подобного раздирающему воплю Псалма 76:10; «Неужели Бог забыл миловать?»

Я вижу причину этой перемены в том, что для авторов посланий, свидетелей жизни Иисуса, Сам Иисус и был ответом. Иисус — лицо Бога. Каждому желающему понять, что Бог думает по поводу страдания, овладевшего нашей истерзанной планетой, требуется лишь взглянуть на Его лицо. Петр, Иаков, Иоанн были спутниками Иисуса, они запомнили, как менялось Его лицо, они видели, как Иисус сострадал женщине с кровотечением, горюющему сотнику, вдове, лишившейся единственного сына, припадочному, слепому. Они знали, что Бог разделяет наше страдание. Иисус не разрешил «проблему боли», Он исцелил лишь немногих людей в маленьком уголке земли, но Он ответил на вопрос, есть ли Богу дело до нас.

Мы знаем о трех случаях, когда сострадание Иисуса изливалось в слезах. Во-первых, Он плакал, когда узнал о смерти Своего друга Лазаря, и теперь я знаю, что чувствует Бог, когда умирают мои друзья и близкие.

Другой случай: Иисус оглянулся на Иерусалим и восскорбел, зная судьбу, ожидающую прославленный город. «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как курица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» (Матфея 23:37). Образ курицы с цыплятами, должно быть, навеян воспоминаниями о сельской Галилее. После пожара в курятнике крестьянин находит обгоревшие тушки куриц, лежащие на полу с распростертыми крыльями. Он отбрасывает почерневшие тельца в сторону, и из-под них выбираются крохотные цыплята — мать спасла их от огня, пожертвовав собой. Вот к чему стремился Иисус: взять на Себя наказание, уготованное Его народу.

И, наконец, мы читаем, что Иисус «с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти» (Евреям 5:7). Разумеется, Иисус не был избавлен от смерти. В Гефсиманском саду и на Голгофе мы наблюдаем потрясающие сцены.

Говоря словами Мартина Лютера, «Бог борется с Богом». Вправе ли мы предположить, что Иисус тоже задавался вопросами, которые преследуют меня и почти всех людей: «Имею ли я значение в глазах Бога? Есть ли Богу дело до меня?». Как иначе понять прозвучавшую из Его уст строку Псалма 21: «Боже мой, Боже мой! зачем Ты меня оставил?»

Иисус реагировал на боль так же, как большинство людей. Он не твердил в саду: «Боже, Я так благодарен Тебе за то, что ты избрал Меня для страдания, Я с ликованием принимаю эту миссию!». Нет, в страхе, в скорби и одиночестве, в отчаянии он взывал: «Если только можно, пусть эта чаша пройдет мимо Меня». Лука, этот наблюдательный автор, отмечает: «И находясь в борении, прилежнее молился; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю»

(22:44).

Быть может, Иисус не даст нам того ответа на вопрос о боли, который мы хотели бы услышать, но зато мы узнаем, что таинственным и непостижимым образом Бог страдает вместе с нами. Иисус телесно, физически восстановил нашу веру Мы больше не одиноки. Я могу быть уверен в том, что Бог вполне понимает мои страдания, и Бог печется обо мне, каким бы далеким Он ни казался в сию минуту. Каждый раз, когда сомнение одолевает меня, я всматриваюсь в лицо Иисуса и вижу милосердие и сострадание Бога, познавшего страдание.

Почему Бог не вмешивается?

Были в истории Израиля моменты, когда никому и на ум бы не пришел вопрос, почему Бог не вмешивается. Взять, к примеру, толпу, к которой Моисей обращается во Второзаконии. Этим людям, выросшим в Синайской пустыне, ощущавшим зримое присутствие Бога, предшествовавшего им в облачном столпе, знающим о чудесно дарованной воде и пище, должно быть, и в голову не приходил подобный вопрос. А если б они даже и заикнулись об этом, Моисей и немногие уцелевшие из старшего поколения тут же напомнили бы им о десяти казнях египетских, о разделении Чермного моря и поражении мощного египетского войска.

Но оглянемся на события, непосредственно предшествующие описанным во Второзаконии, и увидим, что весь народ, включая Моисея, был полон сомнений. Четыре столетия они вопияли к Богу о своей ужасной жизни в Египте. Четыре столетия! Представьте себе все события мировой истории от королевы Елизаветы, от тех времен, когда первые поселенцы еще не высаживались в Америке, до наших дней. «Народ избранный» сделался посмешищем для соседей, превратился в рабов, подвластных капризу фараона. Сколько раз евреи восклицали: «Где же Ты, Господи?!», покуда не явился Моисей!

Пророк Илия заставил умолкнуть все сомнения, устроив для поучения своих соплеменников чудо с возжиганием огня на горе Кармель, но и ему пришлось потом прятаться в пещере, недоумевая, когда же Господь поразит Ахава и его жестокую жену Иезавель. Другие пророки, в том числе столь чтимые нами Исайя и Иеремия, могли бы позавидовать Илии, который по крайней мере пережил час славы: в Библии нет ни одного упоминания о чудесах, совершенных этими «пророками слова». Другие пророки поплатились за все свои старания мученической смертью.

Последним в Ветхом Завете звучит голос Малахии. Его книга служит прелюдией к последовавшему почти четырехсотлетнему молчанию. С точки зрения израильтян, эти четыреста лет были периодом «обманутых ожиданий». Они вернулись на родину после вавилонского пленения, но теперь их страна превратилась в захолустную провинцию персидской (а затем греческой и римской) империи. Отстроенный заново храм лишь отдаленно напоминал архитектурное чудо Соломона. Великое будущее торжества и всеобщего мира, о котором говорили пророки, превратилось в призрачную мечту.

Среди евреев разрасталось разочарование, глухое недовольство Богом, прорывавшееся в жалобах и повседневном поведении. Они рассуждали примерно так: «Служить Господу — пустое дело. Что мы получили в награду за исполнение Его предписаний?». Этот вопрос тревожил евреев еще многие столетия после того, как Малахия и последние пророки давно умолкли. Люди не видели чудес, Бог не вмешивался в историю, они больше не слышали даже Его голоса. Неужто Бог забыл о милости и уши Его глухи к их жалобным воплям? Ветхий Завет завершается этой нотой разочарования, неисполнившихся надежд и ослабевшей веры.

Джек Майлс напоминает; что композиция еврейской Библии еще усиливает это чувство тоски и несбывшихся ожиданий. Наша Библия начинается Пятикнижием, далее следуют исторические книги, поэзия и пророки (последний раздел завершается книгой Малахии), но евреи распределяют эти книги иначе: после Пятикнижия (Торы) у них стоят пророки, книги которых перемежаются с историческими разделами: книга Иисуса Навина, Книга Судей, книги Царств, а затем различные «сочинения»,

Последний раздел, сочинения, начинается с Псалтиря, продолжается Притчами, книгой Иова, Руфи, Екклесиаста, Есфири, Даниила, Ездры, Неемии и завершается книгами Паралипоменона. Майлс полагает, что такая последовательность передает нарастающее ощущение отсутствия или молчания Бога. После длинного монолога в конце книги Иова голос Бога больше не прозвучит ни разу. Паралипоменон цитирует некоторые из прежних речей Бога, дословно приводя слова, сохранившиеся в Других разделах Библии. В Песне Песней и книге Есфири Бог вообще не упоминается; другие книги говорят о Боге и включают молитвы к Нему, но после книги Иова Сам Бог не говорит ни разу. Годы, века ожидания. Лютер говорил, что голод лучше всех приправ. В конце Ветхого Завета, перед приходом Иисуса, мы уже умираем от истощения.

Мой друг-еврей иногда сопровождает экскурсии по Израилю. Довольно быстро он понял, что основной доход гиду приносят христиане евангелического вероисповедания, совершающие паломничество в Святую землю. Ему не хотелось вникать в подробности жизни Иисуса, поскольку родители запрещали ему даже упоминать Его имя. Но ему пришлось это сделать, и, когда на своей работе он познакомился с христианами, которые лучше него разбирались в древней истории Израиля, он был поражен таким сближением вер.

Он обнаружил: вполне консервативные христиане верят, что мировая история движется к некой кульминации, в которой центральная роль отведена Израилю. Его спутники рассуждали о Втором пришествии Иисуса, цитируя пророчества, которые мой приятель учил в хедере. Прислушиваясь к ним, он понял, что иудеи и христиане ждут одного и того же: Мессию, Князя мира, Который восстановит мир и справедливость на нашей ущербной планете. Христиане ждут Второго пришествия Мессии, иудеи все еще томятся по Первому. «Как было бы удивительно, если б выяснилось, что мы все говорим об Одном и Том же Человеке», — сказал он мне как-то раз.

На вопрос, почему Бог бездействует, христиане и иудеи дают один и тот же ответ, но с одним существенным различием: евреи верят, что Бог еще вмешается в нашу историю, послав Мессию, а христиане верят, что Бог уже вмешался, послав Мессию, и вмешается вновь, послав Его во второй раз в силе и славе, а не в слабости и смирении.

Незавершенное дело

Однажды ночью, незадолго до Рождества, я слушал в Лондоне потрясающее исполнение «Мессии» Генделя. Я только утром прибыл в Англию, сразу же купил билеты в театр и, чтобы не уснуть, бродил по улицам Лондона, каждые два часа заходя в какое-нибудь заведение выпить кофе. Я не догадывался, что ждет меня вечером: этот концерт, предшествовавшая ему прогулка по городу, недосып, лишняя чашка кофе — все вместе подействовало на меня так, что я как бы перенесся в эпоху Генделя. Внезапно я перестал воспринимать представление как обычный концерт, это было уже потрясающее откровение всей христианской вести. Неведомым мне прежде образом я проникал в глубочайшие слои музыки, постигая самую душу этого произведения.

Лондон — театральная столица, и исполнители этой оратории не просто выпевали слова, они разыгрывали драму, прорывавшуюся в словах «Мессии». Откинувшись в кресле, прислушиваясь к знакомым ариям первого действия, я начал понимать, почему это произведение оказалось связано с приготовлением к Рождеству, хотя изначально Гендель написал его для празднования Пасхи. Гендель опирался на пророчества Исайи о грядущем Царе, Который принесет мир и покой истерзанному насилием миру. Музыка поднималась от соло тенора («Утешься, народ мой») к полногласному хору, радостно приветствовавшему день, когда «откроется слава Господа»,

Любой слушатель, даже совершенно не сведущий в музыке, мог почувствовать зловещие перемены в самом начале второй части. Гендель передает это мрачное настроение мощными звуками оркестра, выдержанными в минорном ключе. Вторая часть повествует о том, как принял Мессию мир, и трудно представить себе более трагическую историю. Главным образом Гендель использует здесь главы 52—53 книги пророка Исайи, это поразительно отчетливое предвестие, написанное за сотни лет до рождения Иисуса.

На миг все звуки стихают, и после этой драматической паузы вступает одинокое, без сопровождения, контральто: «Он был презрен… от-верг-нут». Певица произносила каждый слог с величайшим усилием, словно ей было тяжело даже вспоминать об этом. Скрипки печально вторили каждой музыкальной фразе.

Голгофа. История замерла. Радужные надежды, порожденные приходом долгожданного Избавителя Израиля, в ту страшную ночь померкли, казалось, навеки. Мессия, висевший, как чучело, между двумя разбойниками, мог вызвать в лучшем случае жалость, в худшем — насмешку. «Все, кто смотрел на Него, смеялись в поношение ему, — жалуется тенор и добавляет в самый мучительный момент творения Генделя: — Взгляните, есть ли скорбь, лютейшая скорби Его».

Но не все потеряно. Еще несколько мгновений — и тот же тенор, тот самый певец, который восклицал в отчаянии, внесет первую ноту надежды во вторую часть «Мессии»: «Но Ты не покинул душу Его в преисподней». И тут весь хор испускает радостный клич, ибо поражение на Голгофе — это лишь видимость поражения, и труп, висевший на кресте, не останется трупом. Воскреснет Царь славы.

«Аллилуйя!» — восклицает хор, и музыка взмывает ввысь, звучит наиболее прославленная часть оратории Генделя. Немногим композиторам удавалось написать столь радостную песнь. Сам Гендель говорил, что в момент написания этого хора ему казалось, что он и впрямь видит перед собой небеса и Самого Господа. «Царь царей… Владыка владык… правь вовеки!» Гендель подчеркивает каждую фразу, чтобы она полностью раскрывала свое значение. Когда король Георг I услышал этот хор на лондонской премьере 1742 года, он поднялся на ноги в изумлении, и с тех пор публика, чтя традицию, повторяет его движение.

Некоторые скептики предполагают, что король Георг поднялся на ноги не столько из почтения, сколько вообразив по ошибке, что этим хором оратория завершается. И сегодня некоторые слушатели, впервые присутствующие на представлении, совершают ту же ошибку. Можно ли их за это упрекнуть? После двух часов представления музыка достигает кульминации в торжестве праздничного хора. Что еще сказать?

Прежде, до того вечера, я не задумывался над этим вопросом. Однако, заглянув в несколько строк либретто, напрягая горевшие от бессонницы глаза, я прочел то, чего недоставало и первой, и второй части «Мессии». В одном отношении мой друг, сопровождающий экскурсии по Израилю, был совершенно прав; Иисус из Назарета не осуществил то, что было обещано пророками. «Слава Богу в вышних, и на земле мир, и в человеках благоволение», — восклицали ангелы, приветствуя рождение Иисуса. Но разве после прихода Иисуса мир и благоволение наполнили землю? Достаточно посетить Его родную страну, чтобы избавиться от этой иллюзии.

В ту ночь мы с женой летели в самолете над Полярным кругом, над льдами, которые сияли внизу, различимые при свете полярного дня даже с высоты в десять тысяч метров. Я знал, что недалеко от этих мест рыщут атомные подлодки, каждая из которых способна истребить сотни миллионов людей. Мы приземлились в Лондоне и купили газеты, сообщавшие о железнодорожной катастрофе и гибели пятидесяти одного пассажира. На той же неделе террорист взорвал над территорией Шотландии самолет компании «Пан-Американ» и погибло еще 270 человек. Неужели именно такой мир замыслил Господь в момент творения? Неужели ради такого мира совершилось Воплощение?

Вот почему произведение Генделя не могло закончиться торжествующим хором, Мессия явился во славе, и об этом гласит первая часть; Мессия умер и воскрес — этому посвящена вторая часть. Но почему же мир по-прежнему так плох? Третья часть оратории пытается ответить на этот вопрос. От тем Вифлеема и Голгофы музыка переносит нас к наиболее мессианскому из всех образов Иисуса: Иисус — Царь. Воплощение — это не конец истории, это только начало конца. Потребуется еще немало труда для того, чтобы творение вернулось к изначальному замыслу.

Великолепное решение: третья часть «Мессии» начинается словами Иова, этого трагического персонажа, который упорно цеплялся за свою веру, хотя все внешние обстоятельства подталкивали его к беспросветному отчаянию. «Знаю: Искупитель мой жив и грядет на землю», — выпевает сопрано. Иов, сокрушенный личной трагедией, не располагая доказательствами в пользу существования верховного Бога, сумел все-таки сохранить веру. И Гендель требует того же от нас.

Отсюда третья часть «Мессии» переходит к размышлениям апостола Павла о смерти Иисуса и к его словам об окончательном воскресении: «Зазвучит труба, и мертвые поднимутся». Смерть Христа и Его телесное воскресение означают поражение зла и предвещают то, что однажды произойдет с Его верными последователями. Бог вмешался в нашу историю, присоединившись к нам на земле, и вмешается в нее вновь, возвратившись в силе и славе, чтобы восстановить первоначальный замысел творения.

Трагедия Страстной пятницы превращается в триумф Воскресения, и точно так же преобразятся когда-нибудь все войны, насилие, несправедливость, горе. Тогда и только тогда мы сможем сказать: «Смерть, где жало твое? Ад, где твоя победа?». Только тогда будет дан ответ на мучительные вопросы Ветхого Завета. Имеем ли мы значение в глазах Бога? Печется ли Бог о нас? Мы станем жить в вере, понимая, что на эти вопросы не будет дано окончательного ответа вплоть до того дня, когда Бог явится нам вновь, во Втором пришествии Иисуса.

Авторы Ветхого Завета оглядывались назад, на Бога, заключившего с народом завет и столь часто подтверждавшего Свою любовь к людям; они глядели и вперед, ожидая того времени, когда Бог пошлет Избавителя. Мы, их наследники, обладаем тем же двойным зрением. Мы вспоминаем Первое пришествие Иисуса и видим в нем неопровержимое доказательство того, что Бог печется о нас; и мы тоже смотрим вперед, ожидая, когда Создатель закончит Свой труд и пророчества исполнятся до конца.

Шедевр Генделя завершается сценой вне времени. Композитор мог выбрать главу 2 Откровения, чтобы показать вечного Христа с лицом, подобным солнцу, и глазами, подобными пламени, однако текст завершается сценой из глав 4—5 Откровения — самым ярким образом из книги, полной удивительных образов. Этот текст предвещает финал истории.

Двадцать четыре старца присутствуют на собрании вместе с четырьмя существами, символизирующими птиц, домашних и диких животных и человека, — все, что есть лучшего в творении. Эти существа и правители почтительно преклоняются перед престолом, сверкающим молниями и переливающимся радугой. Ангел спрашивает, кто достоин сломать печать, чтобы развернуть свиток времен? Кто достоин должным образом завершить историю? На это не способны ни существа, ни старцы. Автор подчеркивает значимость происходящего: «И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу, и даже посмотреть в нее» (5:4).

Рядом с правителями и прекрасными созданиями, неспособными совершить столь великое дело, перед блистающим престолом стоит еще одно существо, на первый взгляд вроде бы и неприметное. Но лишь в Нем — единственная надежда земной истории. «И я взглянул, и вот, посреди престола и четырех животных и посреди старцев стоял Агнец какбы закланный». Ягненок, беспомощный ягненок, к тому же убитый! Но в Откровении Иоанна и в «Мессии» Генделя вся мировая история сосредоточивается в этом таинственном образе. Господь сделался младенцем, Господь стал агнцем жертвенным, Господь, принявший наше бремя и умерший человеческой смертью, — только Господь достоин сломать печать. На этом звуке Гендель завершает ораторию. Хор поет славу Агнцу, повторяя многократно: «Аминь! Аминь!»

«Аминь» Вестминстерского хора все еще звучало в моих ушах, когда я вышел в большой холл, огляделся по сторонам и спросил себя: «Какая часть из высокообразованных жителей Лондона, ныне столь усердно аплодирующих опере, понимает ее значение? Многие ли из них разделяют эту веру?». Они могли скорее всего принять первую и вторую часть «Мессии»: в стране, бывшей некогда христианской, трудно отрицать факты рождения и смерти Иисуса. Но третья часть — вот камень преткновения. Мы сидели в современном концертном зале, в здании из кирпича и дуба, мы живем в конце XX века и принадлежим к материалистической цивилизации, бесконечно далекой от той, что породила образ закланного Агнца. Однако Гендель понимал, что история и цивилизация — лишь маска, видимость. Меняется аудитория, сменяются культуры и цивилизации, исторический опыт убеждает: ничто, созданное рукой человека, не пребудет вовеки. Нам нужно что-то большее, чем история, что-то, выходящее за пределы истории. Нам нужен Агнец, закланный до начала времен.

Признаюсь, что вера в невидимый мир, мир, находящийся за пределами известного нам, далась мне нелегко. Как и многие современники, я порой думал, не ограничена ли реальность материей, жизнь — смертью, история — всеобщим уничтожением или смертью Солнца. Однако в тот вечер я не испытывал сомнений.

Смена часовых поясов и усталость от перелета привели меня в состояние, подобное экстазу или трансу. На миг сложный узор, сотканный Генделем, показался мне гораздо более реальным, чем весь мой повседневный мир. Я заглянул в тайны космической истории. Средоточие ее — Мессия, пришедший нас спасти, умерший ради осуществления этой миссии, купивший ценой Своей смерти спасение мира. В тот день я укрепился в вере, что Он — и мы в Нем — будет царить во веки веков. И тогда вопросы, терзавшие авторов Ветхого Завета и поныне преследующие нас, сделались отдаленным воспоминанием, наивным «детским» вопросом.