Глава 11. Экспозиционная проповедь по поэтическим текстам

Современная эра изучения библейской поэзии началась в 1753 г. с авторитетного труда Роберта Лоута[190]. И все же анализ библейской поэзии до сих пор очень слаб. Отчасти это связано с тем, заключает Стивен Геллер, что мы не видим различия между двумя аспектами параллелизма, то есть двумя типами параллелизма, а именно: семантическим параллелизмом смысла и грамматическим параллелизмом формы[191]. Знать о таком различии чрезвычайно важно, потому что многие специалисты считают семантический параллелизм главной особенностью библейской поэзии.

Другая проблема – это практически безрезультатный поиск какой-нибудь рабочей формулы для обнаружения стихотворного размера, подобного размеру в классической литературе. Но, увы, никто не может убедить остальных, какой же должна быть эта формула. Более того, даже если бы мы смогли разработать такую формулу, она, несомненно, имела бы крайне незначительный вес. Поэтому мы даже не будем беспокоить экзегета пространными измышлениями, которые были предложены на данную тему.

Самое большое препятствие в поэтическом анализе относится к обширной категории, которую епископ Лоут назвал синтетическим параллелизмом. В отличие от вполне отчетливых категорий синонимического параллелизма и антитетического параллелизма, синтетический параллелизм постоянно вызывал трудности с тех пор, как Лоут предложил эту номенклатуру. Экзегетам приходится сталкиваться с таким разочарованием по одной этой категории, которая охватывает больше двустиший, чем две другие категории вместе взятые, что они начинают сомневаться во всем этом подходе. Эту трудность можно преодолеть. Но прежде чем мы доберемся до этого, давайте по порядку рассмотрим методику изучения поэтического текста.

Отличительные характеристики древнееврейской поэзии

Несмотря на обилие классических поэтических форм в греческих и латинских источниках, большинство переводчиков и толкователей еврейской Библии продолжали не обращать внимания на поэтические формы Ветхого Завета. Некоторые средневековые комментаторы, такие как Ибн Эзра и Давид Кимхи, признавали, что некоторые тексты Писания имеют параллельную структуру. Но это наблюдение не получило широкого применения. Последнего пришлось ждать до 1753 г., когда Лоут отметил, что параллелизм – главная особенность библейского поэтического стиля в еврейском языке.

Лоут дал определение, которое до сих пор не устарело: «Соответствие одной строки или стиха другой строке или стиху я называю параллелизмом. Когда сделано некоторое утверждение, и второе ему подчинено, присоединено к нему, эквивалентно или противоположно ему по смыслу, или подобно ему по грамматической конструкции, то я их называю параллельными строками; а слова или фразы, соотнесенные между собой в этих строках – параллельными элементами»[192]. Со времен Лоута и по сей день не было серьезных сомнений в том, что параллелизм, как он его определил, – это преобладающая стилистическая особенность поэзии Ветхого Завета[193].

Единственные значительные подвижки в этой области с 1930-х гг. связаны с недавней расшифровкой текстов из Угарита. Эти поэтические тексты датируются XIV и XIII вв. до Р. Х., и их язык и стиль во многом напоминают еврейскую поэзию Библии. Особенности параллелизма, которые в них используются, практически совпадают со многими особенностями ветхозаветной поэзии.

Находки в Угарите также помогли выделить и определить еще одну отличительную характеристику древнееврейской поэзии. Мы обнаружили, что в обеих литературных традициях есть несколько сотен пар слов, между которыми закрепилось прочное соответствие в параллельных конструкциях. Эти связанные между собой слова употребляются в таком равновесии друг к другу, что если слово «A» стоит в сроке «A», то параллельное ему слово «B» стоит в строке «B». Выделение таких параллельных пар оказывает неоценимую помощь при толковании древнееврейской поэзии[194]. Последний анализ угаритских и древнееврейских текстов показывает, что таких пар слов около семисот. Хотя порядок, в котором употребляются парные слова, не зафиксирован жестко, стало совершенно ясно, что буквально сотни слов действительно встречаются в параллельных парах[195].

Кроме наличия параллелизма и параллельных пар слов, древнееврейскую поэзию можно отличить по отсутствию или очень редкому употреблению некоторых грамматических конструкций. В общем и целом, древнееврейская поэзия избегает использовать: (1) определенный артикль; (2) частицу винительного падежа (евр. אֶת или אֵת – nota accusativi); (3) союз וְ (обычно переводится «и»); (4) так называемое относительное местоимение (евр. אֲשֶׁר, «который, кто, что») и (5) последовательные или перевернутые формы глагола (такие, как перевертывающее вав с имперфектом, что соответствует прошедшему времени в повествовании; напр., евр. וַיֹּאמֶר, «и он сказал»). Нельзя сказать, что эти формы никогда не встречаются в поэзии, но они попадаются очень редко, тогда как в еврейской прозе их можно встретить практически везде. Таким образом, древнееврейская поэзия действительно имеет некоторые отличительные признаки. Экзегет не должен называть текст поэтическим просто из соображений удобства, эстетики или апологетики.

Первый шаг, который должен предпринять экзегет, когда подозревает, что отрывок может быть поэтическим, – это выяснить, действительно ли он поэтический. Пересмотренный стандартный перевод Библии (Revised Standard Version) 1952 г. был первым английским переводом, передававшим все поэтические отрывки Ветхого Завета с явно стихотворным оформлением. До этого так оформляли только поэтические книги Ветхого Завета. Теперь практически все издания и переводы еврейского текста стремятся тем или иным образом указать на поэтическую форму текста. Это не значит, что их решения экзегет должен принимать как окончательные и канонизированные. Все равно надо проводить описанную выше проверку.

Строфа в древнееврейской поэзии

Интерес к вопросу, возможно ли в древнееврейской поэзии группировать строки в строфы или стансы*, был вызван работой Фридриха Кёстера, написанной в 1831 г.[196] Хотя некоторые ученые настроены скептически, из наличия акростихов, таких как Псалом 118, совершенно ясно, что такое распределение строк не только возможно, но и необходимо. Таким образом, строфа при толковании поэзии имеет то же значение, что и абзац при толковании прозы.

Один из самых заметных приемов, отмечающих границы строф, – это наличие рефренов. В угаритской поэзии деление на строфы нередко обозначается при помощи рефренов, и точно так же это сделано примерно в восемнадцати псалмах (Пс. 38, 41–42, 43, 45, 48, 55, 56, 58, 61, 66, 77, 79, 98, 106, 113, 135, 143, 144). Есть примеры и из пророков, такие, как Исаии 5, 9–10 и Амоса 1, 2, 4. Так, в Псалме 45 в стихах 8 и 12 такой рефрен:

Господь сил с нами,

Бог Иакова заступник наш.

Еще более яркий пример – это троекратное повторение рефрена в Псалме 41:6, 12; 42:5:

Что унываешь ты, душа моя,

и что смущаешься?

Уповай на Бога, ибо я буду еще славить Его,

Спасителя моего и Бога моего.

Исаии 9:8-10:4 делится на строфы четырьмя повторениями рефрена (9:12, 17, 21; 10:4):

При всем этом не отвратится гнев Его,

и рука Его еще простерта.

Кроме повторения рефрена для обозначения конца строфы часто используется еврейское слово סֶלָה, сэла. Это слово (в русском Синодальном тексте оно не указано. – Примеч. пер.) встречается семьдесят один раз в тридцати девяти псалмах, а также в Аввакума 3:3, 9, 13. Есть одно затруднение с тем, чтобы считать это необычное слово признаком деления на строфы: мы до сих пор точно не знаем его смысла. Более того, слово сэла встречается в некоторых заголовках псалмов, которые обычно считают пояснениями для музыкантов. Однако если сэла, как предполагают некоторые, означает «повышать», то может оказаться верной идея, что это музыкальное обозначение служит и для деления на строфы, поскольку «возвышение» голоса или инструментальное крещендо вполне уместно в конце определенного отрезка поэтической мысли, а именно, в конце строфы. Так что было бы несправедливо совсем отрицать его значение для строфического членения поэтических текстов, ведь появление этого термина в некоторых местах иначе выглядело бы очень странным. Тем не менее, пользоваться словом сэла для определения границ строфы надо очень осторожно.

Третье и более надежное средство – это алфавитный акростих, который встречается в Псалмах 9, 24, 33, 36, 110, 111, 118, 144 и в книге Плач Иеремии 1–4. При таком построении первое слово первого станса начинается с первой буквы еврейского алфавита, первое слово второго станса – со второй буквы алфавита, и так далее. В некоторых случаях все строки в одной строфе начинаются с одной буквы. Невозможно отрицать, что эти поэтические строки намеренно были объединены в одну строфу.

Чарльз Франклин Крафт дает несколько дополнительных критериев для выделения строф: (1) заметное изменение ритма или длины строк (укорочение или удлинение последней строки в строфе); (2) повторение ключевых слов (напр., повторяющееся обращение к Яхве, вводные или заключительные формулы, например, «так говорит Господь» или «говорит Господь»); и (3) хиазм или «обращенный внутрь параллелизм» (напр., строфа из четырех строк организована так, что первая строка соответствует четвертой, а вторая – третьей, по схеме: ABBA)[197].

Еще два приема, которые в некоторых случаях помогают выявить границы строфы, – это анакруза и «дистантный параллелизм». Анакруза – это технический прием в поэзии, когда отдельное слово (это может быть вопросительное слово или восклицание, например, «как» в Плач. 1:1) выбивается из общей сбалансированной структуры и параллелизма в двустишии или строфе. Наличие таких слов влияет на все, что идет после них. Такой прием часто используется в особо выразительных строфах[198]. «Дистантным параллелизмом» Митчелл Дахуд назвал риторический прием, когда слова параллельной пары разделены. Он иллюстрирует такое явление на параллельной паре מָחַץ («поражать») и צָמַת («истреблять») в Псалме 17. «Я поражаю их» встречается в 39 стихе, а «я истребляю их» – в 41, будучи разделены четырьмя строками. Древний слушатель или читатель, по мнению Дахуда, уловил бы эту параллельную пару и инстинктивно соединил бы эти две строки. Как кажется, дистантный параллелизм подает надежды стать восьмым способом обнаружения границ строфы[199].

Смысл всего этого, конечно, сводится к тому, что определение строфического членения текста экзегет не должен считать чем-то необязательным. Как в параграфе есть одна центральная идея, тематическое утверждение, вокруг которого он организован и которое он развивает, так и строфа, по нашему мнению, передает одно основное положение, вокруг которого и выстроено все ее содержание.

Поскольку параллелизм обычно охватывает две или, реже, три строки, самая распространенная структура строфы – простое двустишие или трехстишие. По оценке Крафта, примерно 70–75 процентов строф в Псалтири – простые двустишия[200]. Реже используется трехстишие, и крайне редко строфа состоит из четырех (четверостишье) или шести строк (напр., Пс. 18:7-9).

Есть еще один вопрос: могут ли в построенных из двустиший произведениях (напр., Пс. 17, 27, 38 и 39; возможно, Пс. 2, 15, 16, 22 и 25) быть образованы стансы из двух двустиший, объединенных в четверостишие? Ответ на этот вопрос еще не вполне ясен, но существование стансов как таковых кажется бесспорным. Могут ли при образовании стансов двустишия сочетаться с трехстишиями или иногда даже отдельными строками (которые нельзя из-за этого считать фиктивными, добавленными позже при редактировании), следует проверять в каждом отдельном случае, поскольку мы все еще ждем конкретных ответов, основанных на изучении родственных языков и более точном анализе всех древнееврейских поэтических текстов.

Двустишие в древнееврейской поэзии

На этот момент уже должно быть ясно, что строфическая организация поэтических текстов может быть весьма разнообразной. Псалом 2 имеет четкую структуру из четырех трехстиший[201], а в Псалме 19 два станса (каждый из них – четверостишие или два двустишия) и дополнительная строка. Крафт считает, что Притчи 8 – это длинное стихотворение из четырех стансов:

Станс I (ст. 1-9): три трехстишия.

Станс II (ст. 10-21): шесть двустиший, в том числе одно четверостишие (ст. 14-17), образующие инклюзию – четверостишие стоит в середине станса, два двустишия перед ним и два после него.

Станс III (ст. 22-31): два трехстишия (ст. 24-26, 27-29), окруженные двумя двустишиями (ст. 22-23 и ст. 30-31).

Станс IV (ст. 32-36): два двустишия заключительных увещаний[202].

Теперь, когда мы убедились, что в ханаанской и древнееврейской поэзии использовались строфы, а в некоторых случаях и стансы, мы должны спросить, как нам следует анализировать содержание каждой строфы или станса. Здесь мы не можем полагаться на тематическую пропозицию (тематическое предложение), как мы делали при анализе прозаического абзаца, по крайней мере, не в том виде, как в прозаической форме.

Вместо этого экзегет здесь должен рассматривать двустишие. При анализе строфы двустишие имеет первостепенное значение. Двустишие состоит из строки A и строки B. Эти строки могут иметь параллельную форму, а могут и не иметь никаких параллельных элементов. Однако есть тенденция, что в большом числе случаев в этих двух строках наблюдается явление parallelismus membrorum, то есть соответствие единиц мысли, смысла и формы в двух (трех в трехстишии, четырех в четверостишии) параллельных строках, но без звукового соответствия, как в европейской поэзии.

Недавно Геллер настоятельно утверждал, что мы должны ясно различать три аспекта древнееврейского параллелизма:[203]

1. Грамматический параллелизм существует там, где слова в строках A и B имеют полное грамматическое соответствие, то есть параллельны по форме, а не по смыслу. Например, обе строки A и B могут иметь форму подлежащее – сказуемое – прямое дополнение, но никакая пара этих слов не параллельна по смыслу.

2. Семантический параллелизм, с другой стороны, – это параллелизм мысли, а не только формы.

3. Риторический параллелизм описывает приемы, которые использованы для определенного литературного эффекта[204]. В нашем случае мы будем называть риторическим параллелизмом такие явления, как балластный вариант, эмблематический символизм, кульминационный параллелизм, хиазм, меризм и парономазия.

Семантический параллелизм

Для целей экзегезы грамматический параллелизм дает довольно мало. Геллер предпочел бы пренебречь расплывчатой категорией, которую Лоут назвал синтетическим параллелизмом (у Джорджа Бьюкенена Грея [George Buchanan Gray] – формальный параллелизм), и вместо этого говорить о грамматическом параллелизме[205]. Но нас как экзегетов очень интересует смысловая нагрузка, семантический параллелизм. Он бывает двух основных типов.

Первый тип – синонимический параллелизм. Здесь вторая строка повторяет идею первой без значительных добавлений или сокращений. Когда каждый грамматический элемент строки A имеет параллельный синоним в строке B, мы, кроме того, имеем грамматический параллелизм, который некоторые называют полным соответствием грамматических единиц. Вот некоторые примеры полного синонимического параллелизма[206]:

a b c

Израиль не знает,

a’ b’ c’

Народ-Мой не разумеет (Ис. 1:3).

a b c

Злодей внимает устам-беззаконным,

a’ b’ c’

Лжец слушается языка-пагубного (Прит. 17:4).

Часто параллелизм может быть синонимическим, но один из ключевых элементов (возможно, подлежащее, сказуемое или прямое дополнение переходного глагола) в нем пропущен. Тогда это неполный (т. е., грамматически неполный) синонимический параллелизм.

a b c

Господня – земля и-что-наполняет-ее,

[a’] b’ c’

[ ] Вселенная и-все-живущее-в-ней (Пс. 23:1).

Но как раз для такой ситуации есть особый риторический прием, который Сайрус Гордон назвал «балластным вариантом»[207]. Как в угаритском, так и в древнееврейском в тех двустишиях или трехстишиях, у которых для одного из грамматических элементов нет соответствия в другой строке (как видим в Пс. 23:1 – «Господня»), этот пропуск часто компенсируется удлинением строки. Можно привести следующий пример:

a b c

A. Когда-вышел Израиль из-Египта,

[a’] b’ c’ d’

B. [ ] Дом Иакова – из-народа иноплеменного

(Пс. 113:1; ср. Иер. 17:10 б).

Обратите внимание, что элемент «a» не имеет соответствия в строке B, зато в ее конце есть добавление, словно «балласт», компенсирующий пропуск в начале строки. Поэтому мы вслед за Гордоном будем называть слово «иноплеменного» балластным вариантом. Еще один пример такого же риторического приема можно найти в Псалме 102:7:

a b c

Он-показал пути-Свои Моисею,

[a’] b’ c’ d’ (балластный вариант)

[ ] Дела-Свои – сынам Израилевым.

Второй тип семантического параллелизма – это антитетический параллелизм. В этом типе вторая строка представляет собой противопоставление или отрицание мысли, выраженной в первой строке. Искать примеры антитетического параллелизма лучше всего в книгах мудрости, в гномической литературе Ветхого Завета, особенно в Книге притчей, 10–22 главы. Вот несколько примеров полного антитетического параллелизма:

a b c

Кроткий-ответ отвращает гнев,

a’ b’ c’

А-оскорбительное-слово возбуждает ярость (Прит. 15:1; ср. 15:2, 20).

a b c

Праведность возвышает народ,

a’ b’ c’

А-беззаконие – бесчестие народов (Прит. 14:34).

Иногда антитеза выражена не внутренне в одном двустишии, а внешне между двумя двустишиями. Хороший пример можно найти у пророка Исаии:

a b c

Вол знает владетеля-своего,

a’ [b’] c’ d’ (балластный вариант)

И-осел – [ ] господина-своего ясли,

a b c

А-Израиль не знает,

a’ b’ c’

Народ-Мой не разумеет (Ис. 1:3).

Противительный союз «а» в середине стиха помогает нам понять, что здесь между двумя двустишиями (одно из которых с балластным вариантом) есть ясная внешняя антитеза.

Риторический параллелизм

Кроме равновесия формы, мысли и значения древнееврейская поэзия использует довольно много риторических приемов, чтобы красивее и проще передать некоторую идею. Мы уже видели, как балластный вариант действует в обоих типах параллелизма, хотя кажется, что он все-таки ближе к синонимическому параллелизму.

Одна интересная черта, отличающая угаритскую (ханаанскую) и древнееврейскую поэзию от других семитских и классических поэтических форм, – это выпадение глагола[208]. Так, в угаритском мы видим:

a b c

Ты-возьмешь твое-вечное царство,

[a’] b’ c’

[ ] Твое-нескончаемое владычество (текст 68:10 или III: AB, A: 10).

a b c d

Ибо-сын родился у-меня, как-мои-братья,

a’ [b’] [c’] d’

Отпрыск, [ ] [ ] как-мои-родичи (II D; 2:14-15).

Подобно и в древнееврейском:

a b c

Саул победил тысячи,

a’ [b’] c’

А-Давид – [ ] десятки-тысяч (1 Цар. 18:7 б).

a b c

Горы прыгали как-овны,

a’ [b’] c’

И-холмы [ ] как-агнцы (Пс. 113:4).

(анакруза) a b c

(Вот), я-убил мужа в-язву-мне

[a’] b’ c’

[ ] И-отрока в-рану-мне.

(анакруза) a b c

Если за-Каина отмстится всемеро,

a’ [b’] c’

То-за-Ламеха [ ] в-семьдесят-раз-всемеро (Быт. 4:23-24).

Таким образом, в ханаанском и древнееврейском, когда между двумя строками двустишия есть согласование по подлежащему и дополнению, во второй, но не в первой строке глагол может быть выпущен. В качестве компенсации за этот пропуск добавляется балластный вариант, чтобы сохранить общий объем строки или форму двустишия. На самом деле, в некоторых случаях могли намеренно выпускать глагол, чтобы была возможность подробнее описать подлежащее или дополнение.

В некоторых двустишиях одна строка имеет форму буквального или фактического утверждения, а другая строка, представляющая собой сравнение или метафору, – это образная иллюстрация. Такое явление называется эмблематический символизм. В приведенных ниже примерах обратите внимание на сравнения или метафоры, которые выделены курсивом:

Что золотое кольцо в носу у свиньи,

то женщина красивая и – безрассудная (Прит. 11:22).

Как лань желает к потокам воды,

так желает душа моя к Тебе, Боже (Пс. 41:2).

Что холодная вода для истомленной жаждой души,

то добрая весть из дальней страны (Прит. 25:25).

Другой риторический прием, кульминационный или ступенчатый параллелизм, включает повторение и развитие группы из двух или трех слов в идущих одна за другой строках, часто в трехстишии или четверостишии. Внимание к таким повторам поможет экзегету и лучше понять, что здесь подчеркивается, и глубже оценить красоту такой поэзии[209]. Этот прием, повторение из строки в строку, можно часто встретить в ханаанской и древнееврейской поэзии. Некоторые примеры его использования приведены в таблице 11.1.

Еще одна характерная черта библейской поэзии – это хиазм, обратный порядок параллельных элементов в следующей строке или даже такое строение четверостишья, когда первая строка соответствует четвертой, а вторая – третьей (или 1–3 и 2–4). Этот прием получил название от греческой буквы хи, которая по форме напоминает русскую букву «x». Примеры разных типов хиазма – простой хиазм, строчный хиазм и четверостишие из двух двустиший – приведены в таблице 11.2. Обратите внимание, что в последнем примере Раава нельзя считать морем (יָם), но это нечто, находящееся в море, возможно, большое морское животное наподобие крокодила (ср. Ис. 51:9. – Примеч. пер.). Точно так же, бегущий змей – это не само небо, а какая-то деталь неба, возможно, затмение.

Меризм – это риторическая фигура, во многом похожая на синекдоху (где часть используют для обозначения целого или целое для обозначения части). Он состоит из перечисления отдельных частей целого – чаще всего только некоторых из них (обычно называют первый и последний или самые заметные элементы), – когда имеется в виду вся группа.

Лучший пример меризма – это Малахии 1:11, где говорится о торжестве Царства Божьего «…от востока солнца до запада…», то есть по всей земле. Это все равно что сказать, что владения царя простираются от одного берега до другого.

В меризмах могут использоваться существительные, обозначающие время, место, личности, предметы и даже некоторые действия. Таким образом общие понятия могут быть выражены через частные, а не при помощи абстрактных терминов. Этот оборот речи или риторическая фигура встречается как в поэзии, так и в прозе[210].

Отчасти изящество и красоту древнееврейской поэзии можно связать с любовью еврейских поэтов к парономазии, то есть игре слов. На Востоке хороший каламбур высоко ценится.

Во многих случаях пророк указывал на что-то важное, располагая рядом сходные по звучанию слова. В Исаии 5:7 пророк возглашает: Бог ждал «правосудия» (מִשְׁפָּט) и «правды» (צְדָקָה), но вместо этого – только «вопль» (צְעָקָה).

Когда был призван Иеремия, Бог показал ему жезл «миндального дерева» (שָׁקֵד) и связал это с тем фактом, что Он «бдителен» (שֹׁקֵד) к Своему народу, чтобы совершить скорый суд, если они вскоре не покаются. Примерный английский эквивалент (и по звучанию, и по культуре, поскольку миндальные ветви в Иудее схожи с нашими вербами как предвестники весны) был бы таким: Бог показал Иеремии вербу («pussy-willow branch») и сказал: «This is what I will-a-do to my people if they do not soon repent». (Русский эквивалент мог бы быть примерно таким: Бог показал Иеремии вербу и сказал: «Это верно будет с Моим народом, если они вскоре не покаются». – Примеч. пер.) (с извинениями перед оригинальным текстом Иер. 1:11-12).

Итак, в распоряжении экзегета есть шесть риторических приемов, которые помогут ему отыскать особые нюансы Божьей вести. Но при этом необходимо помнить, что внимание должно быть направлено на основной смысловой вклад каждой строфы, чтобы из них собрать главное утверждение проповеди. Разрабатывая подпункты, экзегет должен анализировать избранный библейским поэтом курс. Если, к примеру, поэт в своих утверждениях делает противопоставление с помощью антитетического параллелизма, это должно найти отражение в экзегезе.

Если кажется, что в стансах или в больших строфах невозможно определить, какая из строк выражает тему, то можно обратить внимание на то, какие риторические приемы использовал автор. Например, в Псалме 2 есть четыре трехстишия, образующие четыре строфы. Ясно, что и первая, и вторая строфа завершаются прямой речью: в стихе 3 – речь мятежников, в стихе 6 – речь Бога. Главные темы первых двух строф, соответственно, выходят на передний план в 3 и 6 стихах. Стихи 1-2 и 4-5 образуют подпункты, раскрывающие эти главные темы.

В случае, если элементы текста не параллельны друг другу, экзегет снова должен полагаться в основном на риторические приемы. Конечно, если все внешние особенности структуры (сюда мы относим грамматический параллелизм и синтаксис) дают мало или не дают совсем никакой пользы, тогда мы должны браться за структуру семантическую (т. е. смысл, логику), но есть важное предостережение: субъективно воспринимаемые признаки – намного менее надежное руководство для здравой экзегезы.

Проповедь по библейским поэтическим текстам

Самые известные поэтические тексты в Библии – это псалмы Давида. В Псалтирь, однако, входят и псалмы других авторов, а вся эта книга, в свою очередь, относится к группе писаний, которые иногда называют книгами мудрости. Это такие книги, как Книга Иова, Книга Притчей, Книга Екклесиаста и Песнь песней Соломона.

Но книгами мудрости внушительный объем библейской поэзии не исчерпывается. Поэтические вставки бывают в исторических книгах: «Хвастливая песнь Ламеха» (Быт. 4:23-24), «Благословение сыновей Иакова» (Быт. 49), «Песнь Моисея» (Исх. 15), «Песнь Деворы» (Суд. 5), «Плач Давида по Саулу и Ионафану» (2 Цар. 1:19-27). Еще более значительные поэтические разделы есть у четырнадцати из шестнадцати пророков – авторов ветхозаветных книг. По сути дела, только семь книг Ветхого Завета совсем не содержат поэзии: Левит, Руфь, Ездра, Неемия, Есфирь, Аггей и Малахия. Так что около третьей части Ветхого Завета написано в поэтической форме.

Да и в Новом Завете встречается поэзия. Хотя в Новом Завете нет ни одной книги, которую можно было бы отнести к поэтическим, тем не менее, поэзия в нем играет важную роль.

Согласно Фрэнку Гэбелейну, в Новом Завете можно выделить пять разновидностей поэтических текстов: (1) цитаты античных поэтов (Эпименид Критский сказал: «Ибо мы Тобой живем и движемся, и существуем», Деян. 17:28; Арат Киликийский, а также стоик Клеант говорили: «Мы Его и род», Деян. 17:28; еще одна цитата из Эпименида: «Критяне всегда лжецы, злые звери, утробы ленивые», Тит. 1:12; Менандр, афинский автор комедий: «Худые сообщества развращают добрые нравы», 1 Кор. 15:33); (2) цитаты из неизвестных поэтических произведений, возможно, из христианских гимнов первого века (Еф. 5:14 [см. ст. 19]; Флп. 2:5-11; 1 Тим. 3:16 и 2 Тим. 2:11-13); (3) тексты по образцу ветхозаветной поэзии («Величит душа моя Господа», Лук. 1:46-55; «Благословен Господь», Лук. 1:68-79; «Слава в вышних Богу», Лук. 2:14; и «Ныне отпускаешь», Лук. 2:29-32); (4) тексты, в которых нет ритма или размера, но которые написаны возвышенным стилем и полны ярких образных выражений (Заповеди блаженства или даже вся Нагорная проповедь; плач Иисуса об Иерусалиме в Лук. 13:34-35; некоторые части беседы в горнице, напр., Иоан. 14:1-7); и (5) апокалиптические образы, например, беседа на Елеонской горе или песни и гимны в Откровении (напр., Откр. 4:8, 11; 5:9-10, 12-13; 7:15-17; 11:17-18; 15:3-4; 18:2, 8, 14-24; 19:6-8)[211].

В большинстве случаев обладающие поэтическими свойствами отрывки в Новом Завете ограничены по объему. Они не настолько велики, чтобы занимать все внимание в проповеди. Конечно, здесь есть свои исключения: Елеонская беседа и Нагорная проповедь.

Но, в общем и целом, основная часть новозаветной поэзии – это гимны и песни. Там, где стиль напоминает древнееврейскую поэзию, наш подход будет таким же, как и при рассмотрении ветхозаветных поэтических текстов. Но там, где поэзия проявляется в сочетании непрозаической формы, скажем, с премудростными изречениями (как в Нагорной проповеди) или с апокалиптическим символизмом (как в Елеонской беседе), экзегету нужно больше внимания уделять особым нюансам данного литературного жанра (премудрость, апокалиптика).

Следует сделать еще одно замечание. В жанре премудростной литературы экзегет обычно будет сталкиваться с очень маленькими блоками смысла, даже с меньшими, чем сочетания двустиший или трехстиший, как во многих псалмах. Хотя некоторые двустишия в Книге притчей могут объединяться в строфы, часто каждое отдельное двустишие образует самостоятельную единицу.

В частности, это характерно для 10–22 глав Книги притчей, где есть очень большое число примеров антитетического параллелизма, зачастую без какой-нибудь заметной связи между двустишиями. Где есть такая аномалия, контекстный анализ принесет мало или не принесет совсем никакой пользы. В таких случаях (другие примеры: Нагорная проповедь и Послание Иакова) экзегет должен иметь в виду, что необходимо тщательно рассмотреть и должным образом взвесить не только поэтическую форму, но и весь диапазон образных выражений и гипербол, применяемых автором при формулировке приоритетов, сходств и контрастов, последствий каких-либо поступков, а также при описании характеров людей по их действиям или типичным ситуациям.

Дело в том, что сентенции (пословицы) Книги притчей имеют такую сжатую форму, что могут быть неправильно поняты, если их не вернуть в целостный контекст учения, от которого они были абстрагированы для большей выразительности. Таким образом, при рассмотрении премудростных поэтических текстов будут полезны следующие шаги:

1. Прежде всего, определите характер изречения. Что это: развернутая притча (Еккл. 9:13-18), аллегория (Прит. 5:15-18), сравнение (Прит. 25:13, 19, 20, 25) или загадка, требующая долгих размышлений, прежде чем можно будет уяснить смысл сравнения или метафоры (Прит. 26:8)?

2. Где есть взаимосвязь с контекстом, воспользуйтесь этим. Хороший пример – Притчи 16, где идет ряд высказываний на тему «человек предполагает, а Бог располагает».

3. Где невозможно заметить связи с контекстом, сначала обратите внимание на более ясную строку из параллельной конструкции, чтобы с ее помощью понять менее ясную.

4. При применении принципов из премудростной литературы, обратите внимание, что они не предназначены для охвата всех возможных ситуаций. Например, в Книге притчей 16:7 говорится: «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним». Это общий принцип, но, конечно, из него есть исключения. Просто для пословицы характерно подразумевать, что она будет верна ceteris paribus (лат. «при прочих равных условиях»).

Нет сомнения, что поэзия в Писании всегда будут ставить перед экзегетом больше проблем, чем большинство прозаических разделов. Но это добавочное бремя компенсируется тем, что оно дает увидеть ту красоту и почувствовать ту эмоциональную атмосферу, которую обычно нельзя передать в прозе. В принципе, базовый процесс при экзегезе поэтических отрывков будет таким же, что и при экзегезе прозы.

1. Определить полный объем поэтического раздела.

2. Разделить поэтический текст на стансы и/или строфы.

3. Найти строку с темой или основное утверждение в параллельной структуре.

4. Показать, как это основное утверждение развивается или объясняется.

5. Сформулировать эту тему в виде универсального принципа, не привязанного к конкретным людям и не ограниченного временными, культурными или географическими рамками. Принцип должен иметь форму, которая предлагала бы слушателю откликнуться на Слово живого Бога, из уст Которого это Слово прозвучало.