Решение Ионы, или «опять увижу!»

«И я сказал: отринут я от очей Твоих, однако я опять увижу свитый храм Твой» (Иона 2:5).

Какое сложное творение человек] Те, кто думают, что могут полностью описать его, просто-напросто не понимают его. Человек — это загадка и противоречие. Как выразился Ральф Эрскин:

«Я — темный непонятный край, Я — сущий лабиринт из тайн».

Вот, например, признание Давида: «Тогда я был невежда, и не разумел; как скот был я пред Тобою. Но я всегда с Тобою; Ты держишь меня за правую руку» (Пс. 72: 22,23). Павел говорит: «Бедный я человек! кто избавит меня от сего тела смерти? Благодарю Бога (моего) Иисусом Христом, Господом нашим» (Рим. 7:24,25). Он всею силой Духа Божия укреплялся во внутреннем человеке и тем не менее представлял собой саму слабость. Как видно из нашего сегодняшнего стиха, Иона явно находится в безвыходном положении: «отринут я от очей Твоих», и однако у него все еще есть надежда, так как он заключает: «однако я опять увижу святый храм Твой». Казалось бы, все потеряно, но все же до тех пор, пока человек в состоянии взирать на Бога, на самом деле не потеряно ничего. Бог не видит его, не может его видеть — так думается человеку, и тем не менее он говорит о собственном видении Бога; странно, не правда ли? Он как бы говорит: «Я отринут от очей Твоих, но тем не менее Ты остаешься пред очами моими». Я не знаю более мрачного приговора, который могли бы изречь человеческие уста, чем этот: «Я отринут от очей Твоих». И я не знаю более обнадеживающего заключения, на котором могло быутвердиться человеческое сердце, чем это: «Однако я опять увижу святый храм Твой». О, неиспытанный и неискушенный брат, никогда не впадай в замешательство, когда ты не в состоянии понять самого себя; наоборот, если ты стал для себя тайной, считай это одним из доказательств того, что в тебе заключена божественная жизнь. Если ты, подобно школьнику, сможешь нарисовать грифелем свой портрет на доске и сказать: «Это и есть весь я», то, значит, тебя можно будет стереть, а твой образ — забыть. Но бессмертный и божественным образом вселившийся в нас Дух, которому предстоит пережить солнце, луну и звезды, невозможно изобразить с такой же легкостью. Хотя ты брат червю и родственник тлению, ты, тем не менее, состоишь в близких отношениях с Тем, Кто восседает на вечном престоле. Обширные пространства страны чудес пролегают между твоим состоянием презренной добычи смерти и твоим уделом наследника Божия через Иисуса Христа. Человечество — это великая пучина. Я не ставлю ее, пытаясь сравнить, рядом с неизмеримой бездной Божества, но я не знаю ничего другого, что превосходило бы ее.

Итак, наш сегодняшний стих подводит меня к следующему замечанию: в каких бы обстоятельствах ни оказалось дитя Божие, его вера всегда выступит вперед. Мы видим Иону, находящегося в настолько скверном положении, что он говорит: «Отринут я от очей Твоих», и все же, несмотря на это, он объявляет: «Однако я опять увижу святый храм Твой». Накатывается огромная океаническая волна, покрывая собой не только ноги и грудь веры, но и высоко возвышаясь над ее головой, так что на какое-то мгновение кажется, что вера утонула. Но подождите немного, и вера снова поднимает голову — с лицом, раскрасневшимся от волны, с рассыпавшимися по нему локонами, — и восклицает: «Однако я опять увижу святый храм Твой». Запишите где-нибудь для себя девиз веры: INV1CTA (т.е. непобедимая (лат.) — П. п.); она всегда выступает на белом коне, как победоносная и чтобы победить. Вера — это дитя Всемогущего и она имеет свою долю в Его всемогуществе: она рождена Вечным и располагает Его бессмертием. Вы

можете сокрушать и толочь ее, но каждая ее часть при этом остается живой и продолжает жить; вы можете бросить ее в огонь, но ее невозможно сжечь, и даже запаха огня не остается на ней; вы можете бросить ее в великую пучину, но она обязательно выплывет из нее. Глаз веры сотворен таким образом, чтобы впитывать в себя солнечный свет; и до тех пор, пока Бог остается солнцем, глаза веры всегда будут находить в Нем радость. Если у нас есть вера, то в нас есть то, что побеждает мир, расстраивает планы сатаны, сокрушает грех, правит жизнью и упраздняет смерть. Все возможно тому, кто верует. Вера торжествует в каждом месте, везде, несмотря на то, что ее жизнь — это постоянное непрекращающееся испытание. Наступление может быть сокрушено как сосуд горшечника, а основание иногда оказывается непрочным как паутина, но вера пребывает, возрастает и царствует в силе Всевышнего.

Прошу обратить внимание — ибо для некоторых из присутствующих здесь это может оказаться хорошим утешением, — что бедствие, выпавшее на долю Ионы, было поистине исключительным, и однако вера утвердила его в благом положении. Вы читали об Иосифе, заключенном в темницу, но это было воистину ничто по сравнению с Ионой, погребенным во чреве кита. Вы читали об Иове, сидящем в пепле, переживающем крайнее горе — это подлинно ужасная трагедия, но один Иона заключает в себе множество Иовов, если принимать в расчет выпавшее на его долю и пережитое им несчастье. Оказаться живьем в утробе живого чудовища — это было ужасным. Вне всякого сомнения, условия в которые попал Иона, довольно быстро (если не предполагать чудо) привели бы его к смерти. Мрачная, удушливая, заразная темница была бы предпочтительнее пасти акулы, или какой бы там ни было рыбы, проглотившей его (в русск. синод. Библии эта рыба именуется китом — П. п.) Особенным было то, что Иона хорошо осознавал свое положение, знал, когда чудище нырнуло ко дну моря, когда оно проходило сквозь луга морских трав, когда приблизилось к какой-то большой горе и когда снова поднялось на поверхность моря. Все это делает чудо еще более поразительным, так как разумнопредположить, что человек, попавший в такую ситуацию, должен бы был потерять сознание или же по крайней мере впасть в некое заторможенное, дремотное состояние. Иона оказался в таком положении, которое не выпадало более никому из смертных ни до него, ни после. Необычность и исключительность бедствия, случается, добавляют свое жало к уже испытываемому страданию. Когда человек считает, что никто никогда еще не страдал так, как он, то отсюда он делает вывод о полной безнадежности своего положения. Дорогой друг, переносящий испытание, я уверен, что ты не можешь с какой бы то ни было уверенностью утверждать то же самое о себе, потому что в каждой твоей скорби ты имеешь собрата по несчастью. Иона же мог сказать это с абсолютной истинностью. Он оказался там, откуда никто никогда — как до него, так и после — не возвращался живым. Его испытание было всецело его испытанием, никто другой никогда не переносил его; в своем бедствии он не имел предшественника, он был первым и последним из тех, кто провел во чреве кита три дня и три ночи. Он был единственным в самой что ни на есть наивысшей степени, и однако — и в этом воистину заключена благословенность — вера его оказалась соизмеримой с его положением, а если точнее — равной ему. Веру невозможно сделать изгнанницей, ее дом — везде. Вы все видели на монете острова Мэн достоинством в один пенни три ножки, которые всегда будут стоять, как бы вы ни поворачивали монету; так же и вера — бросьте ее куда угодно, она всегда упадет на свои ноги. Если вера обретается в малом ребенке, она одаряет его мудростью, превосходящей его возраст; если она приходит к дряхлому старику, то превращает его слабость в силу; если она даруется тому, кто одинок, то благословляет его самым лучшим обществом; а если она у того, кто оказался среди врагов, то она дарит ему самого лучшего друга. Вера, сопутствующая нашей слабости, делает нас сильными, вера в нищете делает нас богатыми, а в смерти — живыми. Обретите прочную уверенность в Боге — и вам не надо будет вопрошать, что произойдет в будущем: с вами все будет хорошо. Куда бы и как бы вы ни шли — криво или прямо,

вверх на холм или вниз в долину, через огонь или через море — ваша дорога будет Царским путем. Если вера не подведет вас, то ничто не подведет. Вера окутывает человека с головы до ног панцирем, который не могут пробить ни меч, ни копье, ни ядовитые стрелы. Никакое оружие — даже если оно выковывалось на наковальне наивысшей сатанинской хитрости — не может быть успешным против веры. О истинно верующий! Ты в такой же безопасности, как Тот, в Кого ты веруешь, потому что Он «перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение — истина Его».

Ели бы я смог сейчас помочь хоть кому-то из детей Божиих, находящихся в беде, обрести надежный покой в Боге, я был бы воистину рад. О, да поможет мне в этом вечноблаженный Дух!

Итак, обратите ваше внимание, во-первых, на приговор, вынесенный чувствами — «Отринут я от очей Твоих», и, во-вторых, на заключение, данное верой — «Однако я опять увижу святый храм Твой». Не забудьте, что оба обретаются в одном и том же человеке в одно и то же время.

1. Первое: ПРИГОВОР, ВЫНЕСЕННЫЙ ЧУВСТВАМИ.

Отметьте, что этот приговор занимает в нашем стихе первое место. Чувственность выносит свое поспешное решение: «Отринут я от очей Твоих». Весьма примечательно, что неверие всегда высказывается первым. Где бы Давид ни говорил: «Я сказал в опрометчивости моей», вы всегда обнаружите, что за этими словами следует признание в безрассудстве и заблуждении. Неверие не умеет ждать, оно обязательно должно сказать свое слово и оно выболтнет все свое неразумие при первой же подвернувшейся возможности. Применительно к вам самим — если вы умеете быть спокойным и терпеливым, вы будете говорить к славе Божией; но если вы поспешны и опрометчивы и принуждены говорить с быстротой, как будто над вами постоянно висит угроза суда, то можно быть абсолютно уверенным, что вы скажете то, о чем впоследствии были бы рады умолчать. Наши поспешные слова часто обмакиваются в полынь и возвращаются к нам, чтобы мы сами их съели.Сдерживай себя хоть на мгновение, брат мой, или — если ты все-таки должен говорить — говори за твоего Бога, а не против Него; говори за Него, а не за себя. Монолог — это часто увеличение бедствия. Сердце бродит и перегревается, порождая внутреннюю лихорадку, которая опаляет душу. Если судно нуждается в ветре, то ему (судну — П. п.) невозможно помочь никаким действием, исходящим из самого этого судна; и однако это тот случай, когда мы говорим вместе с Давидом: «Изливаю душу мою во мне (в синод, варианте: «изливаю душу мою» — П. п.). Лучшими же будут следующие слова: «Народ! …изливайте пред Ним сердце ваше», то есть перед Богом живым. Брат, не говори к самому себе, чтобы тебе не показаться безумцем: ты только крайне растравишь душу своими одинокими излияниями; говори к своему Богу. Даже если ты произносишь поспешные слова или слова неверия, все же лучше произносить их пред Его лицем, чем бормотать внутри твоего сердца. Он услышит их в любом случае; но когда Он видит, что в твоем духе нет лжи, хотя есть много нетерпения, Он милостиво простит тебе все твои ребяческие ошибки или слишком поспешную речь и поможет тебе перенести твое горе. Говори, потому что молчание убивает; но говори к Богу, потому что Он полон сострадания. Не забывай, однако, чему учит нас сегодняшний стих, и будь медлен на ропот, помня, что плотская природа всегда быстра на язык и практически всегда ошибается.

Этот приговор, вынесенный чувствами, с другой стороны казался весьма правильным. «И я сказал: отринут я от очей Твоих». Разве это не выглядело правдой? Иона попытался убежать от Бога, а Бог настиг его бурей и едва не разнес в щепки все судно, чтобы только быть с ним. Как следствие, Иона был брошен в море, огромная рыба проглотила его, и он был повлечен вниз, пока потоки не окружили его. Разве все, среди чего он теперь оказался, не было подтверждением его собственного подозрения, говорящего, что он отвержен? Мог ли он еще надеяться, что слово Господне придет к Ионе, сыну Амафиину? Могли он надеяться, что снова окажется среди празднующих святой день во дворе дома Господнего или что принесет на алтарь Иеговы свою благодарственную

жертву? Нет, если исходить из данных его чувств, то он был прямо-таки понуждаем к такому заключению, которое он и выразил. У него не осталось ничего кроме его беззащитной, лишенной всякого покрова, жизни и притом в таких условиях, при которых едва ли кто-нибудь пожелал бы, чтобы она продолжалась. Он рассудил — показав при этом достаточно ума, — что он должен быть отринут от очей Божиих. Однако это было не так, и поэтому тех из вас, кто начал судить Бога данными своих чувств — т. е. тем, что вы чувствуете, и тем, что вы видите — я призываю пересмотреть свои суждения, а в будущем весьма недоверчиво относиться к вашей способности приходить к сколько-нибудь верному заключению относительно того, как относится к вам Бог. Слава Богу, вы неизбежно впадете в заблуждение, если впали в отчаяние. Для вас будет намного лучше показать свою веру, уповая на вашего Бога, чем продемонстрировать свое безрассудство, говоря: «Я отринут».

Поскольку этот приговор чувств выглядел правильным, Иона должен был чувствовать, что он, без сомнения, заслужил его. Если бы Бог обращался с Ионой так, как того заслуживал его грех, то он обязательно был бы отвержен. Он поспешил в Иоппию и сел на корабль, чтобы отправиться в Фарсис или все равно куда — только бы убежать от Бога. А за это можно ли было найти наказание более подходящее, чем то, какому он подвергся, оказавшись отринутым от очей Божиих? Не этот ли вопрос задавал он себе в Иоппии: «Куда мне скрыться от Духа Твоего?» Не об этом ли вопрошал себя: «Куда мне убежать от Тебя? « И вот теперь он получил ответ — он опустился вниз, в самую пучину, которая сомкнулась, полностью заключив его в себя. Его своеволие вернулось к нему, ему заплачено его же собственной монетой — и что еще мог он чувствовать при этом, как не то, что он исполнен и наполнен тем, что хотел? Если бы он погиб в море, он никоим образом не мог бы подвергнуть сомнению справедливость Господа. Если бы он, как отверженный, был заброшен и выброшен куда-то далеко, это было бы справедливым возмездием беглецу, отказавшемуся послужить своему Господину. Все это, без сомнения, удвоилоего страдания; сознание собственной вины всегда есть самый горький ингредиент, самая горькая составляющая всего чего бы то ни было. Если все вокруг завывало в ухо Ионы: «Ты сам заслужил это!», то он воистину был в самом что ни на есть бедственном положении.

Одним из самых острых и мучительных компонентов в его несчастье было то, что во всем происходящем явно усматривалась рука Божия. Иона видит ее и трепещет. Обратите внимание, как он все приписывает Богу: « Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды Твои и волны Твои проходили надо мною». Мы можем перенести удар врага, но рана, нанесенная лучшим другом, воистину жестока. Если Сам Господь выступает против нас, то война повергает нас в трепет. Если вестник скорби отправлен Самим Иеговой и мы знаем это, то весь наш плотский разум заключает, что абсолютно все теперь кончено и что поэтому все, что нам еще остается, это сидеть и умирать. Вера думает иначе; данный же ход мысли полностью соответствует плоти и ее чувствам.

Заметьте, что этот приговор чувств — «Отринут я от очей Твоих» — был весьма горек для Ионы. По тому, как он это говорит, можно увидеть, что это было для него тяжким бременем; и однако кажется странным, что он должен был чувствовать именно так. Ведь это человек, который, находясь в помраченном состоянии души, пытался убежать от лица Господня, а потому пришел с этой целью к берегу и обрадовался, найдя корабль, направляющийся в далекую и почти неизвестную ему страну, и отдал плату за провоз, чтобы только скрыться от Бога; и теперь, когда он считает, что убежал от Бога, он почему-то исполняется страхом и ужасом. Именно по этому мы узнаем детей Божиих даже в их наитяжелейших обстоятельствах. О вы, принадлежащие к народу Божию, в вашем своеволии вы можете иногда пожелать скрыться от Всевидящего глаза, но если бы вам это и удалось, то это стало бы для вас адом. Если вы дитя Божие, вы должны жить пред лицем Божиим; это — ваша жизнь, и вы не можете быть счастливы, живя как-нибудь по-другому. О искупленный и возрожденный человек, для

твоего однажды обновленного духа теперь уже невозможно каким бы то ни было образом быть счастливым среди нищенских стихий твоего прежнего состояния; кроме как в божественной атмосфере небесной любви, нигде теперь нет для тебя покоя. Ты потерян для мира сего, о наследник мира грядущего! Было время, когда его лакомства были сладкими для твоего вкуса и душа твоя могла наполнять себя ими; но день тот канул, ты должен теперь вкушать хлеб небес или же голодать. Если ты не находишь счастья в твоем Боге, ты обречен не найти его нигде. У тебя нет никакого выбора. Вся твоя природа теперь настолько изменена, что, подобно стрелке компаса, которая не успокоится, пока не будет указывать собой на северный полюс, так и твое сердце не способно обрести себе покой нигде, кроме как в Иисусе. Свет лика Его должен быть светом для тебя, или же ты будешь идти во тьме; твоя песнь должна исходить из уст Иисуса, или же ты не услышишь никакой песни, но только плач и скрежет зубов; твой рай должен заключаться в Его объятиях, и больше нигде для тебя нет рая. И мы не можем желать себе чего-то иного. Я уверен — и могу сказать от всего сердца, — что если бы Бог оставил меня, то это было бы для меня адом, ужаснее которого Данте и Мильтон не смогли бы себе представить. Что, если при этом я должен бы был продолжать мое святое призвание и проповедовать? Какое это горе — проповедовать без Него! Какая святотатственная насмешка! Если бы я должен был продолжать все еще сохранять внешнюю форму молитвы и нравственной жизни, какой суетой сует было бы все это без моего Господа! Без Бога! Братья, сестры, можете ли вы вынести эту мысль? Ни муки ада, ни его огонь, ни его неумирающие черви, ни что-либо подобное не в состоянии изобразить или выразить тот ошеломляющий ужас, порожденный всего лишь одной мыслью о том, что мы отделены от Бога. Оказаться отринутым от очей Его — это было бы воистину адом! И мне думается, что если бы разум Ионы был спокоен и уравновешен, а сам он был бы в состоянии воспринимать происходящее в свете истины, то это обязательно дало бы ему некоторое основание надеяться, что он после всего, чтопроизошло, тем не менее не отринут от очей Божиих, ибо он чувствовал себя таким несчастным при мысли об этом. Разве Господь оставит душу, скорбящую от того, что она оставлена? Никакой дух не отринут от Бога полностью, если он томится по Нему. Если вы в состоянии удовлетвориться состоянием без Бога, то вы воистину погибший человек; но если в вас вздымается острое и мучительное недовольство при одной только мысли об отдаленности от Бога, тогда вы — Его, а Он — ваш, и никакому вечному разделению никогда не бывать между Им и вами.

Таким образом, я попытался показать силу этого приговора, вынесенного чувствами: «Отринут я от очей Твоих», но далее я хочу заметить, что этот приговор был неправдой. У Ионы было основание для скорби, но не было основания для этого полного отчаяния вывода. Приговор не опирался на достаточность улик. Иона располагал чем-то значительно большим, нежели нечто, могущее заставить его сказать: «Отринут я от очей Твоих». Как? Иона — и живой в море! Живой в пучине! Живой во чреве кита! И после этого говорить, что он отринут от очей Божиих! Вне всякого сомнения, если Бог вообще был тогда где-нибудь в мире, то Он был в той огромной рыбине. И могло ли сыскаться более убедительное доказательство присутствия Его силы и Божества, чем факт сохранения человека живым в живом чудовище? Это было чудом, длившимся целых три дня и три ночи. А где чудо, там самым явным образом виден Бог. Если бы Иона спросил море и вопросил глубины земные, они бы сказали ему, что Господь недалеко. Если бы он спросил самого кита, тот бы ответил, что Бог здесь. Если те, кто выходят в море на кораблях, видят дела Господа и чудеса Его в пучине, то намного более увидят их те, кто входит в море во чреве кита. Есть стих, который Иона никогда не мог слышать и который я рекомендую вам на случай, если вы попадете туда, где оказался Иона. Я не думаю, что вы будете в буквальном смысле живьем погребены в какой-нибудь рыбине, но духовно вы можете погрузиться так же глубоко, как и наш пророк. Что же это за стих? -»Приходящего ко Мне не изгоню вон». Иона сказал:

«Отринут я», но это было неправдой. Бедный Иона! Его отринули корабельщики, но не отринул Бог; он был отринут от корабля, но не от очей Божиих. Господь древний оставался верен, и не в Его правилах было отрекаться от людей Своих. Как сказал Давид: «Ибо Господь не отвергает навеки, но хотя Он и причиняет скорбь, все же имеет сострадание по множеству милостей своих». Помните же стих, который я только что процитировал, эти слова, исшедшие из самых уст нашего Господа: «Приходящего ко Мне не изгоню вон». Никогда не сомневайтесь в этих священных словах Он никогда, никогда не изгонит и не отринет ни одного уповающего на Него. Так что если вам когда-либо доведется попасть в состояние, которое покажется вам совершенно безвыходным — подобно состоянию нашего пророка в глубине морской, — вы тем не менее можете оставаться уверенными в том, что вы не отвержены я не отринуты. Тот, кто говорит, что он изгнан, говорит нечто большее, чем то, что когда-либо могло бы оказаться истиной; ибо непреложное обетование гласит: «Приходящего ко Мне не изгоню вон». И нам не пристало разносить по всей земле ложь о Боге. Он не изрекает того, что лживо, но из ycт Eгo исходит одна правда. Даже если все вещи на земле и в аду поклянутся, что Господь изгнал одного из верующих в Него, наш долг будет заключаться в том, чтобы не верить этому, ибо невозможно, чтобы Он хоть когда-нибудь — по какой бы то ни было причине и каким бы то ни было способом -изгнал и отринул хотя бы одного верующего. 2. Далее, дорогие друзья, попрошу вашего вниманияеще

— и да обратит Господь слова мои вам на пользу, — пека в оставшееся для меня время я порассуждаю о ВЫВОДЕ, СДЕЛАННОМ ВЕРОЙ. О, если бы Дух Святой произюл в нас «равно драгоценную веру», как в случае с Ионой! «Однако!

— говорит Иона, — даже если я и отринут, я опять увижу святый храм Твой».

Иона — даже в наихудшем состоянии духа — все же оставался Божиим человеком. Ни в одно из мгновений жизнь вечная не была совершенно отторгнута от него. Но каким же безобразным святым выглядел он, когда пребывал в своемупрямстве! Гордое, себялюбивое, своенравное и неотесанное существо, едва ли могущее вызвать чью-то любовь! И однако подобно тому, как моллюск в своей неказистой раковине может скрывать драгоценную жемчужину, так и наш грубый пророк хранил в глубине своего естества бесценный самоцвет веры — веры высокородной, превозмогающей, торжествующей — веры наивысшего порядка.

Эта вера понудила его к молитве. Наша глава начинается словами: «И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита». Он не молился, когда бежал в Иоппию. Пустившись в опрометчивое плавание, он решил взять свою судьбу в свои собственные руки и ничего не оставлять Богу. Как мог он молиться в таком состоянии души? Он отдал плату за провоз его до Фарсиса, и он не молил Бога благословить эти расходы, я в этом совершенно уверен. Когда море начало волноваться и близилась буря, он был внутри судна, но он не молился -нет, он ушел спать. Его совесть стала тупой и черствой, как бы под действием раскаленного железа; духа молитвы не было в нем, но было некое оцепенение ума и летаргия сердца. И вот он попадает во чрево кита, в весьма тесное и воистину мертвое пространство, в котором, как можно ожидать, он должен был бы впасть в кому или же в некое обморочное состояние, если допустить, что он каким-то образом вообще остался живым; однако во чреве кита он начинает молиться. Вы всегда заметите, что Божий дети молятся там, где, как вам думается, они должны были бы впасть в отчаяние; а с другой стороны, вы обнаружите, что они не молятся там, где, как вам кажется, они должны были бы пребывать в непрестанном молении. «О, — скажет кто-то, — если бы все мое время я мог посвятить себе самому, если бы у меня не было никаких забот о семье и работе, сколько времени я мог бы отдать молитве!» Мог бы отдать? Я не дал бы гарантии, что его молитвы были бы многочисленными. Многие из тех, кто располагает наименьшим временем для молитвы, молятся более всех, а те, у кого самые благоприятные возможности для этого и все вокруг прямо-таки содействует молитве, слишком часто демонстрируют наибольшую вялость духа.

Полог, покрывший Иону, был узким и он буквально выжал из него молитву. Он не молился внутри корабля, где было достаточно пространства, но он молился там, где было невозможно даже стать на колени или услышать свой собственный голос. Заключенный в свой живой гроб, он начал возносить свои моления. Возможно, кто-то мог бы подумать, что чрево ада трудно претворить в небесные врата, но Иона так не думал. Он молится, а одно из самых подлинных доказательств живой веры и есть молитва. Если вы больше ничего не можете делать, вы можете молиться; а если вы дитя Божие, вы будете молиться так же несомненно, как человек дышит или ребенок плачет: вы просто не сможете не молиться. Молитва — это дыхание вашей жизни, ваш родной воздух. Будь то на суше или в море, молитва -это сама ваша жизнь, и вы не можете существовать без нее, если вы воистину рождены свыше. Ответь же мне, дорогой слушатель, разве это не так? Не молитвенную книгу, но молитвенную веру — вот, что мы должны иметь. Имеете ли вы такую веру?

Прошу, однако, заметить, что эта вера Ионы проявилась в молитве не к Богу вообще, но, как написано: «И помолился Иона Господу Богу СВОЕМУ». В этих словах заключена целая куча смысла!

Если вы поднимаетесь повыше и молитесь Богу — как Богу, общему для всех людей — вы делаете то, что может сделать каждый встречный и поперечный; но войти в свою комнату и воззвать к Господу как к своему собственному Богу — на такое не способен никто, кроме как только наследник благодати. О, именно воззвать: «Отец мой и Друг мой! Боже завета моего! Бог мой, к Которому я обращаюсь уже много лет и Которого слушаю уже долгое время! О Ты, Которого я люблю! Ты, Который любишь меня! Иегова, Бог мой!» Так ухватиться за Бога — как за своего собственного Бога — это занятие, совершенно неведомое тем, кто поклоняется во внешнем дворе. Есть ли у некоторых из вас, здесь сидящих, вообще хоть какой-нибудь Бог? «О, — скажет кто-то, — я знаю, что Бог есть». Да, а я, например, знаю, что банк есть, но это не делает меня богатым. Что мне ваш Бог?Я хочу говорить: «мой Бог» или же я не смогу быть счастливым. Имейте же своего Бога, Бога всецело для вас самих, ибо в этом случае вы будете возносить вашу молитву веры, когда будете приближаться к Нему, а это послужит доказательством того, что — в каких бы условиях вы ни находились — вы не отринуты от очей Всевышнего.

В произошедшем с Ионой есть одна деталь, на которую я особо хочу обратить ваше внимание, а именно: когда вера побудила его молиться — и молиться к Господу Богу его, -она заставила его весьма тесно обратиться к Святому Писанию. «Что? — скажете вы, — откуда вы это взяли?» Библия времен Ионы была меньше, чем наша, но большую часть ее он хранил в своей памяти. Очевидно, что он любил Книгу псалмов, так как его молитва наполнена выражениями Давида. Присмотритесь хорошенько к этой молитве. Я думаю, что окажусь прав, если скажу, что в ней не менее семи цитат из Псалмов. Это была собственная молитва Ионы, никто из людей не готовил ее для него, так как он находился далеко от пределов человеческих. И однако сердце вывело его к тому, что было прочитано им прежде, а память помогла выбрать наиболее подходящие и сильные выражения, заимствованные у прошедшего многие испытания раба Божиего, жившего до Ионы. Глубокий опыт вынужден для самовыражения прибегать к Писанию. Человеческие сочинения годятся для отделочных работ, но когда все волны и воды Божий проходят над нами, мы цитируем что-нибудь из Псалмов. Когда наша душа обмирает внутри нас, ее не оживить человеческими песнями, и мы поворачиваемся к торжественным и прекрасным мелодиям Богодухновенности. Когда истинное дитя Божие попадает в беду, какой удивительно дорогой становится для него Библия, более того — сами слова ее. Я говорю: «сами слова ее», ибо мне нет дела до того пренебрежения, которое выказывают вере в «дословную богодухновенность». Если слова не богодухновенны, то так же не богодухновенен и их смысл, поскольку смысл не может существовать отдельно от слов. Моя душа знает-таки, что значит повесить ее надежду на единственное слово Бога — и обнаружить, что ее упование

оказалось благоугодным Ему. Во многих местах я бы даже не изменял варианты перевода — не потому, что я связан каким-то одним из них, ибо Божий оригинал есть единственно то, что мы принимаем как нечто непогрешимое; но однако есть переводы, которые довольно точны, ибо Сам Дух Господень соделал их неизреченно дорогими для Его святых. Существуют обстоятельства, связанные с самими словами многих библейских стихов, равно как и с воздействием Бога на нас через эти слова, и в таких случаях мы изо всех сил прилепляемся именно к английскому тексту. Я думаю, вы обязательно заметите, что испытанные святые — это наиболее библейские святые. В летнюю погоду мы черпаем веселье в гимнах, но в зимние бури мы влечемся к псалмам. Ваши заиндевевшие исповедники цитируют Диккенса или Джорджа Элиота, но Божий страдальцы цитируют Давида или Иова. Псалмы вообще изумительны. Кажется, что Давид жил для всех нас: он был не столько великим человеком, сколько всеми людьми, заключенными в одном. Там ли, здесь ли, но огромный круг пережитого им опыта затрагивает также и наш с вами опыт, и посредством Давида Дух Святой одарил нас наилучшими выражениями, которые только можно произнести перед Богом в молитве. Дайте же мне веру, любящую Писания. Вера — от слышания, а слышание — от Слова Божиего, и подлинная вера всегда любит Слово, от которого она изошла, она питается им и возрастает им же. В той степени, в которой люди начинают относиться к Писанию критически и подвергать сомнению подлинность того или иного места, в той же степени они выходят за пределы самой веры. Сфера критицизма холодна как полярные моря; вера же любит более теплую атмосферу. Вера избранных Божиих прилепляется к Богу и чтит и уважает Его Слово. Всяким словом, исходящим из уст Божиих, будет жить человек; и, питаясь такой пищей, Иона жил там, где другие должны были бы умереть.

А теперь я желал бы, чтобы вы рассмотрели наш сегодняшний стих крупным планом, поскольку я обращаю ваше внимание на то, что вера осмеливается приступать к Богу со словом «однако». Иона сказал: «Однако я опять увижусвятый храм Твой». Вера даже в самых неблагоприятных обстоятельствах продолжает уповать на Бога. Препятствуйте ей, обременяйте ее, запирайте ее — однако она взирает только на Бога. О Боже, когда-то, будучи юным, я доверился Тебе, почувствовав нужду в Спасителе, и тогда я пришел к Тебе и, обратившись к Иисусу, тотчас же обрел мир. Но тогда я не знал пагубности греха так, как знаю теперь. И что же? С этим новым знанием я однако опять увижу Иисуса. Я не знал тогда порочности моего сердца так, как знаю теперь, но однако и с этим свежим чувством вины я увижу Его так же, как видел вначале. Я не знал тогда Твоего великого в своей исключительности гнева против греха так, как знаю теперь, но однако и с этим более полным знанием (discovery) я увижу Тебя. Я не знал тогда бремя жизни так, как знаю теперь; не знал власти сатаны надо мной так, как знаю теперь, однако я опять увижу святый храм Твой. Со всеми этими новыми бременами и свежими затруднениями я делаю сегодня то же, что делал много лет назад: я бросаюсь к Тебе, мой Господи, и уповаю на Твой ни с чем несравнимый замысел о спасении через драгоценную Кровь Христову. Когда-то он зачаровал меня, и однако продолжает зачаровывать опять. Это и есть неотступность и решимость веры. Со своим «однако» она перепрыгивает через все стены и проходит через все заграждения. Что бы ни случилось, она всегда видит Христа, взирает на Него и намерена делать так независимо от каких бы то ни было побуждений и соблазнов о чем-то другом.

Согласно еврейскому подлиннику, наше слово должно было бы переводиться как «только», а не «однако»: «Только я опять увижу святый храм Твой». Вера взирает только на Бога. Она приступает только к своему Богу, не ища для своего утешения никакого иного общества. Когда мы впервые обрели спасение, это было совершено единственно верой; и именно этим путем мы должны обретать его впредь. В случае с Ионой мы видим, как рухнули все опоры, все, на что еще можно было хоть как-то опереться: у него не было ничего, на что он мог бы воззреть во чреве кита на самом дне моря, но тогда и там он уповал на Бога, и в этом было все. Он не

был в состоянии ясно и отчетливо мыслить, не мог исповедаться перед людьми, не мог хоть что-то делать или хоть чем-то быть, потому что был заключен в пространстве слишком тесном для действия; но он мог опять взирать на храм Божий, и единственно это он и делал. Он мог взирать оком веры, когда всякое взирание физическим глазом было бессмысленным. Как он мог знать, в каком направлении следует ему смотреть на храм, когда со всех сторон вокруг него сомкнулось мрачное море? Его взирание было внутренним и духовным, и он довольствовался этим — и единственно этим. Он весь находился в состоянии взирания, взирания и только взирания. О, если бы мы могли веровать, веровать и — однако опять — веровать. Иона опять взирал на то место, где Бог явил Себя, а мы взираем на личность Господа Иисуса Христа, в Котором телесно обитает вся полнота Божества. Иона взирал на очистилище, окропленное кровью жертвы, где Господь имел обыкновение прощать и благословлять всех приступающих к Нему грешников, и мы так же взираем на Иисуса как на великого Умилостивителя. К такому взиранию мы ничего не можем добавить в качестве основания нашей веры. Только Иисус — наша надежда, и только на Него мы будем взирать. Мы ничего не добавим к нашему взиранию, к нашему взиранию на Христа; Он -наша единственная опора и наше утешение. Блаженно освободиться от всех второстепенных надежд и жить только верой. Микстуры не помогут в час испытаний. Единственно глаз — вот, что нам нужно; малейшее разделение, обнаружившееся в вашем уповании, болезненно и опасно. Если вы утратили некую часть вашего первоначального света, взирайте опять; немедленно воззрите на святый храм, и свет обязательно к вам вернется.

Заметьте также, что вера намерена делать то, что она делала в начале: «Однако я опять увижу (более уместный для данного места перевод: «Однако я опять взгляну (или обращусь) — П. п.)…» Вам известно, что вера описывается не только как взирание; она еще и обретение, схватывание, обладание, питание, но прежде всего вера — это взирание; и поэтому, когда бы вам ни довелось попасть в беду, всегдабудет разумно обратиться к самому началу вашей уверенности и держаться его до конца. Если вы не в состоянии ухватить, то хотя бы взирайте. Есть несколько степеней веры, и когда вы не можете достичь наивысшей из них, будет разумно полностью войти в ту, которая ниже. Помните — даже самая низшая форма веры способна спасать, и даже самая малая частица веры действенна для спасения, хотя и не для утешения. Взирайте! Взирайте на Иисуса! «Во взирании — жизнь». Во взирании — небеса. «На Меня воззрите (в синод, варианте: «Ко Мне обратитесь,..» — П. п.), и будете спасены, все концы земли». Взирайте! Если вы не можете выступить и сражаться верой, то стойте и взирайте верой. Если вы не можете возвещать славу Господню, то хотя бы взирайте. Если вы не можете сказать, что Бог совершил для вас, то хотя бы продолжайте взирать верой на то, что Бог совершит для вас. Делайте же то, что вы делали в самом начале; и поскольку вашим первоначальным делом был простой взгляд на Распятого, взгляните на Него опять.

Этим я и хочу закончить, настоятельно призывая всех присутствующих здесь — даже если кто-то и забыл весь наш сегодняшний стих — помнить эти два слова: «опять увижу . Если кого-то из вас постигло серьезное несчастье, я предлагаю ему идти сегодня домой единственно с этими двумя словами, звенящими в ушах: «Опять увижу!» Если вы когда-то увидели, но впали в новую тьму, то взгляните опять. Я имею в виду уже это утро и хотел бы просить вас следовать в этом за мной — опять взирать на моего Господа Иисуса так, как я это делал в самом начале. Великое благо часто состоит в том, что мы осматриваем основания и опять начинаем от начал. Я взирал на Иисуса тридцать и три года назад или даже больше; и так же и некоторые из вас. Но дьявол может сказать: «Твоя вера была выдумкой, а твое обращение — обманом». Пусть так, сатана; мы не будем спорить с тобой, но начнем опять от того самого момента. Воистину милость заключена в том, что вере не нужно расти в нас, прежде чем она нас спасет: вера, рожденная в данный миг, спасает душу уже самим фактом своего рождения. Не

правда ли, что твоей вере, брат мой, не более пяти минут от роду? И ты только сейчас начал уповать на Христа? Так знай, вера твоя спасла тебя так же действенно, как и вера того, кто верует во Христа уже пятьдесят лет. Мы должны верить каждый день заново, вчерашняя вера не пригодна для сегодня. Давайте же сейчас воззрим на Христа на кресте и уверуем в Него в это утро, как будто мы никогда не верили в Него прежде. «Я опять увижу святый храм Твой». Для каждого человека будет благом, когда он заново взглянет на этот Крест, единственную надежду его души. Ничто так не сладостно для духа, как признание в грехе и обретение милости в ее первозданной форме, обращение к Иисусу снова — так, как мы обращались к Нему в первый раз. Давайте же сделаем это прямо сейчас.

Кто-то гордо заявил уже на следующий день (после взирания на Иисуса — П. п.), что он больше не в состоянии петь:

«Я — грешный червь и больше ничего! Иисус же — все, во всем и из всего!»

Он возвысился над этим! И слава ему, он весьма удачлив! Он только что поднялся из сора и сделался великим и благородным — и все это в одно и то же время! Никакие иные строки не подойдут для него так, как эти:

«Победитель наш грядет! Радуйся, ликуй, народ!»

Но горе высокомерному лицемеру! Позор горделивому самохвалу! Если бы он только познал самого себя, он признал бы свое ничтожество с еще большей чем когда-либо ясностью, воскликнув, подобно мытарю: «Боже! будь милостив ко мне грешнику!» Я считаю, что, возрастая в освящении, дитя Божие углубляется в смирении; и в той мере, в какой оно поднимается к совершенству, оно все ниже опускается в самоуважении. О, если бы люди отбросили прочь это раздувание пузырей, которое, как явствует, так высокоценится в определенных кругах! У всех нас было немало удобных случаев для выражения нашего сожаления по поводу смиренной жизни некоторых исповедников. Но высшая жизнь других нисколько не лучше. Она лжива, горделива, претенциозна и непрактична. Те, кто хвалятся своим совершенством, будут о многом сожалеть, когда однажды приступят к своим чувствам и станут в истине перед живым Богом. Ни один из людей не может сказать хоть что-нибудь о жизни без греха, пока он не вынут из сети самообмана. Я хожу с Богом уже много лет, наслаждаясь светом Его лица, но весь мой опыт говорит мне, что сегодня я должен занять перед Ним намного низшее место, чем то, которое когда-либо занимал, так как

«Я даже меньше, чем ничто; Я — прах, я — суета».

Братья, я бегу к Кресту опять, независимо от того, будете ли и вы делать то же самое. Я снова прячусь в твердыне вечной. Кто из нас осмелится выйти из этого божественного убежища? «Иисус, любящий души наши, дай нам приникнуть к Твоему лону». Пусть же каждый из нас воспоет — как будто в первый раз:

«Таким, как есть, к Тебе приду. Ты Кровью искупил меня, теперь зовешь, к Себе маня мой обновленный дух».

Дорогие друзья, именно благодаря Богу, именно благодаря Христу, именно благодаря Евангелию мы должны каждый день веровать с простотой неделимой веры. Продолжайте же верить во Христа, «приступая к Нему, камню живому». Мы должны жить верой. Вы можете быть совершенно уверены в том, что вам это позволено, ибо Христос всегда остается Спасителем грешников. Если вы не можете придти к Нему как святые, придите к Нему как грешники. Если ваша непригодность для общения с Ним в роли раба встает

перед вашим разумом и разбивает ваше сердце, помните, что вы всегда можете вернуться к Нему в роли блудного сына. Если вы не можете пастись на зеленых пажитях как овца из Его отары, все же отдайтесь сильной руке Того, Кто ищет овец заблудших. Если вы не можете придти к Иисусу таким, каким вам следовало бы придти, то все же придите к Нему таким, какой вы есть. Если ваши одеяния не чисты, как им следовало бы быть, то все же придите и омойте их набело в Крови Агнца.

Все это мы должны делать со все более возрастающей готовностью каждый день, так как веровать в нашего Бога будет все легче и легче по мере того, как наш опыт будет доказывать нам Его верность. Когда мы находимся в самых неблагоприятных обстоятельствах, будем же уповать на Него с непоколебимой верой. Вспомните, что именно в такое время мы превыше всего можем прославить Бога верой. Уповать на Христа, когда наше чувство греха поверхностно, когда наше сердце веселится, а лицо наше чисто, это значит иметь скудное упование на Него. Но верить, что Он может очистить вас, когда сердце ваше черно как преисподняя, когда вы не в состоянии увидеть во всем вашем существе ничего хорошего, когда во всей вашей жизни вы не видите ничего, кроме порока и несовершенства, когда все, что происходит с вами во внешнем окружении, явно говорит о разгневанном Боге, а все ваши внутренние чувства несут угрозу кары от Его десницы, — это значит воистину верить. Именно такую веру Господь заслуживает от вас. О, если бы вы были всего лишь малыми грешниками, то малый Спаситель и малая вера могли бы послужить вашему обращению; если у вас только малый страх, малое бремя, малая забота и малая нужда, то тогда вы не сможете хоть сколько-нибудь значительно удостовериться в вашем Господе или довериться Ему. Но если вы по самое горло в скорбях, более того, если вы утонули в них, как когда-то Иона, и уже вплотную приблизились к отчаянию, тогда вы имеете великого Бога и вам надлежит прославить Его великим упованием на Него. Если вы будете искушаемы наложить руки на самого себя или же совершить какое-то иное опрометчивое и пагубное деяние, то неделайте этого, но доверьтесь вашему Богу, и это принесет Ему больше славы, чем в состоянии принести Ему серафимы и херувимы. Верить в обетование Божие — так, как вы читаете его в Его слове, — это великое дело. Верить в него -хотя вы больны и страждете, хотя вы готовы умереть — это значит прославлять Господа. Братья, если я живу, я буду верить обетованию; если я умираю, я буду верить обетованию; и когда я восстану опять, я буду верить обетованию. Исполнимся же решимости верить, даже если весь мир окажется в огне, а основания его поколеблются. Будем же верить, даже если солнце обратится во тьму, а луна — в кровь. Будем верить, даже если все силы земные выступят на битву и Гог с Магогом придут сражаться. Будем верить, даже если, возвещая Суд, протрубит труба и огромный белый престол утвердится в отверстых небесах! С какой стати мы должны сомневаться? Завет, подтвержденный обетованием и клятвой и ратифицированный Кровью Иисуса, помещает каждого верующего под широкий щит божественной истины; и какая причина может быть для страха? О мой слушатель, веришь ли ты во Христа? Уповаешь ли ты на твоего Бога? Если ты можешь стоять на этом, то ты не только спасен. Ты уже воздаешь Богу славу. И да поможет тебе в этом Он Сам. Аминь.

14 12 1884