6.

А что, если мы в состоянии будем, скажите вы, представить основательную и справедливую причину, тогда не окажется ли, что ты напрасно сказал это о нас? Без сомнения, вы не представите ни одной такой; впрочем, я желал бы узнать, не можете ли вы представить хотя некоторую тень основательной причины. Эта девственница, говорите вы, беззащитна, не имеет ни мужа, ни попечителя, часто даже ни отца, ни брата, и нуждается в том, кто бы оказывал ей помощь, утешал ее в одиночестве, везде защищал и поставлял в совершенной безопасности и в пристани. В какой безопасности и в какой пристани? Я вижу здесь подводный камень не укрощающий, а воздымающий волны, и пристань не утишающую бури, но производящую и не существовавшия треволнения. Как же вы не стыдитесь, не закрываетесь, представляя такое оправдание? Если бы даже не происходило от этой услужливости никакого ни осуждения, ни вреда, ни соблазна, но можно было делать это без дурной молвы, и тогда не были ли бы вы жалки, умножая ея богатство, упражняя ее в любостяжании, вовлекая ее в разныя дела, и располагая ее к мирским заботам, исправляя для ней должность экономов, опекунов и каких-то торговцев? Очень жалки, потому что вы не будете в состоянии беседовать о нелюбостяжательности и внушать презрение к имуществу, употребляя все меры к тому, чтобы сохранилось и умножилось имущество и прибывали доходы к доходам, сделавшись для этих женщин как бы прикащиками и поверенными, хотя и безполезными. Не благородны ваши надежды, когда вы, получившие заповедь нести крест и следовать Христу, отвергнув крест, как изнеженные воины (бросают) щиты, сидите около прялки и корзинки, другим постыднейшим образом начав проводить настоящую жизнь; ибо не так постыдно вступившим в брак заниматься этим, как постыдно вам, когда вы, притворяясь, будто отказались от настоящих благ, под другим именем опять предаетесь тому же. Потому нас повсюду и считают сластолюбцами и тунеядцами, льстецами и женскими угодниками, что мы, отвергнув все благородство, данное нам свыше, меняем его на земное раболепство и унижение. Некогда доблестные мужи (апостолы) не принимали на себя обязанности раздавать деньги вдовицам, хотя тогда был такой ропот из-за неимения никакого распорядителя, но, считая это дело ниже своего любомудрия, поручили его другим; а мы не стыдимся умножать чужое богатство ко вреду владеющих им, оказываясь нисколько не лучше евнухов, занимающихся этим, тогда как мы должны каждый день охранять кровь и души (свои) от сильнаго оружия (врагов). Что же, скажете, неужели не нужно обращать внимание, когда все имущество девственницы расхищается, уносится и увозится родственниками и слугами, чужими и своими? Хорошее же дадим мы девственнице вознаграждение за то, что она не вступила в брак и не возлюбила настоящаго мира, но вместо всего избрала Христа, допустив ее преклоняться пред желающими лишить ее имущества! — Но не лучше ли было бы ей вступить в брак и предоставить супругу своему распоряжаться такими делами, нежели, оставаясь безбрачною, попирать обеты, данные Богу, оскорблять столь честное и почтенное дело, увлекать и других в круговорот собственных зол? Как же ты говоришь, что она вместо всего избрала Христа, когда Христос взывает и говорит: не можете Богу работати и мамоне (Матф. VI, 24)? Как ты (говоришь о том), чтобы возненавидеть мир и настоящия блага, убеждая предаваться мирским пожеланиям? Кого и из замужних ты будешь в состоянии убеждать к презрению имущества, собирая богатство для девственницы? А ей самой оставишь ли возможность постоянно и непрерывно предстоять пред Господом, употребляя всю жизнь и ревность на дела ея? Когда будет в состоянии девственница любомудрствовать, видя, как ты, мужчина, являешься негодующим, если расхищаются ея деньги? Как она будет терпеливо взирать на потери, видя, что ты и делаешь и терпишь все для того, чтобы умножить для нея настоящее богатство? Не такое освобождение от дел заповедует нам Бог, но соединенное с презрением богатства, с отречением от всего житейскаго. А вы не допускаете и не дозволяете действовать этому закону Божию. Что же, скажете вы, если она имеет нужду в покровительстве других и терпит много непристойнаго, неужели такое покровительство недостойно девственницы? Ничто так не недостойно девственницы, как обогащаться и развлекаться множеством дел. А что (скажете), если она станет приказывать что-нибудь другое, например, отдавать золото в рост, и, пригласив нас и не получив нашего согласия, обратится поэтому к другим, — не будем ли мы виновны? Что, если она станет предпринимать какия-нибудь другия рабския и непристойныя торговыя дела и потом, не получив нашего согласия на содействие, прибегнет к помощи кого-либо другого, не будем ли мы достойны осуждения? Нет, но будете еще достойны похвалы; ибо противоположное было бы достойно осуждения и порицания, т. е. согласие на эти дела и содействие им. Хочешь ли, чтобы деньги ея не были уносимы и расхищаемы? Убеди ее сложить их там, где она не будет нуждаться в мужчине для их охранения и где они останутся навсегда нерастраченными. Если же она захочет заниматься (житейскими) делами, то для чего шутить предметами нешуточными? Подлинно, если девственница станет заниматься такими делами, то это значит играть в игру, приносящую не удовольствие, а смерть. Когда, обрекши себя на такие подвиги, она и после того станет заниматься всем, недостойным такого обета, то ее постигнет большее наказание, тягчайшее мучение. Разве ты не слышал, какой закон постановил для ней Павел, или лучше, говоривший чрез него Христос: разделися жена и дева: непосягшая печется о Господних, да будет свята и телом и духом (1 Кор. VII, 33-34)? А вы не допускаете этого, выслушивая все их желания скорее наемных невольников. Так, скажете; но что, если она борется с крайнею бедностию? О богатых это хорошо сказано тобою; а поддерживать тех, которыя находятся в бедности и великой безпомощности неужели предосудительно? Если бы вы не приводили и не ввергали их в пропасть погибели, то это было бы и желательно; но, если ты делаешь это из повиновения Повелевшему помогать бедным, то имеешь для этого множество братьев; там прояви эту добрую деятельность, где не будет ничего соблазнительнаго; а здесь милостыня хуже всякой жестокости и безчеловечия. Ибо какая польза, когда ты тело будешь питать, а душу изнуришь, когда дашь одежду, а возбудишь подозрение, постыднейшее наготы, когда в телесном доставишь пользу, а во всем духовном причинишь вред, когда, доставив ей благополучие на земле, лишишь ее небес? Какая же милостыня, когда унижается слава Божия, когда бывает безчестие и посрамление, осмеяние и порицание и самой получающей милостыню, и многих других, соблазняющихся ею? Это — дело не милосердной, а безчеловечной и жестокой души. Ибо, если бы это было делом милосердия и человеколюбия, то надлежало бы совершать это в отношении к мужчинам.