10. О способах отпущения грехов на 270 дней

«А вы хулите его тем, что говорите: «трапеза Господня не стоит уважения, и доход от нее — пища ничтожная»» (Мал. 1:12). «Притом говорите: «вот сколько труда!» и пренебрегаете ею, говорит Господь Саваоф… » (Мал. 1:13). В этих словах пророк затрагивает еще одну важную проблему, связанную с Богопоклонением, а именно наше отношение к вверенному нам Богом служению. Для священников времен Малахии служение превратилось просто в работу, приносящую им доход. Причем даже к служению, как к работе, они относились, что называется, «спустя рукава». Они не дорожили как обычные люди своей работой, ибо священство в Израиле принадлежало потомкам Аарона и Левия, и, следовательно, они не могли его потерять, так как получили его по наследству. При этом страх потерять Божье благословение за такое отношение у них отсутствовал, ибо в сердце не было Бога. Его заменила им религиозность и обрядность. К тому же, уже в силу своего рождения они почитали себя духовной элитой общества, к которому относились весьма свысока. И вместо служителей, уже сама основа слова которого указывала на то, что они должны служить Богу и людям, они превратились в гордый клир, устающий уже даже от выполнения своих непосредственных обязанностей служения в храме. «Вот сколько труда мы сделали», — любили они восклицать и говорить друг другу. Какая на нас лежит нагрузка, ответственность, сколько забот. Весьма любили они показать и свою занятость и святость одновременно перед людьми, которые вообще должны были почитать за честь, что они общаются с ними. Ханжество, лень, лицемерие, беспринципность были отличительной чертой большинства духовенства того времени, приносящего Богу нечистый хлеб и нечистые жертвы, сводящие не только по форме, но и по духу все Богопоклонение не только к нулю, но и к проклятию. Отклонение от Божьей Истины, замена ее человеческими преданиями и взглядами всегда рано или поздно ведет к духовной, а затем и физической деградации человека, а поклонение Богу становится порой просто святотатством. Исследуя историю церкви, мы видим тому многочисленные примеры, иллюстрирующие то, к каким страшным проявлениям приводило Богопоклонение у тех, кто сознательно отступал от Библейской истины и Божьего Закона. Отступившее от последних, средневековое папство являло эти страшные примеры святотатственного Богопоклонения. Мы вновь никого не хотим осудить, а лишь констатировать то, что до нас донесла история, причем привести самые «мягкие» описания, связанные с этим. «Для X в. имеем, между прочим, следующее свидетельство (Герберта): «Везде в церквах видим священных лиц, лишенных всякого достоинства и совершенно необразованных, купивших свои места за деньги. Если вы вежливо спросите их, кто поставил их пастырями, они охотно ответят вам и скажут: епископом меня весьма недавно сделал архиепископ и получил от меня за это сто сольди (золотых); а если бы я не дал ему денег, то я и теперь не получил бы епископского сана. Впрочем, я не в убытке (прибавлял отвечающий). Я поставляю, в свою очередь, священников и беру с них золото; я посвящаю в диаконы и получаю за это много серебра; я получаю деньги и от прочих должностей, а также с аббатств и церквей». В XI в. положение дела было не лучше. Папа Лев IX и его преемники на многих соборах выражали сильное негодование против симонии архиереев, но безуспешно. Замечательно, что в рассматриваемое время даже самое избрание в папы не всегда было делом безмездным. Народная толпа в Риме стала играть большую роль в папских выборах, и чтобы задобрить ее, приходилось кандидатам на папский престол тратить немало денег. Из многих примеров приведем немногие. Папа Бенедикт IX, по выражению современника, избран был больше ради его богатства, чем ради его святости. Папа (точнее, антипапа) Сильвестр III, прежде епископ Сабинский, далеко не с пустыми руками пробрался к папскому престолу. При почти насильственном восшествии на этот же престол Бенедикта X, по достоверным свидетельствам, важное значение имела раздача денег — кому следует.

Что касается архиерейской симонии, этого главнейшего вида зла, то она утвердилась в изучаемую эпоху почти повсеместно. Многие папы данного времени запятнали себя невероятной симонией. Это, впрочем, и понятно. Между папами в X и XI вв. встречаем самых жалких лиц. Встречаем пап, поставленных не только по воле дворянской партии, но и по воле знаменитых гетер того времени; видим пап, помышлявших только о мирском и суетном и нисколько о духовных предметах; пап, которые носили папскую тиару в продолжение нескольких месяцев и даже нескольких недель. Такие недостойные и, так сказать, временные папы, разумеется, больше всего заботились о том, чтобы нажить денег путем раздачи церковных должностей. 1 мая 1045 г. произошло даже нечто совершенно неслыханное: один папа продал свой апостольский престол другому папе — Бенедикт IX в этой необыкновенной сделке был продавцом, а Иоанн, латеранский архипресвитер (получивший в папстве имя Григория VI) явился покупателем. Папская симония не прекращается и позднее. Например, в Милане существовала такса, которой точно определялось, сколько нужно платить за поступление в ту или другую церковную должность. За должность иподиакона платилось 12 золотых монет, за должность диакона — 18, а за пресвитерскую — 24. Церкви в Милане иногда просто продавались. Так, церковь Марии Девы (Sancta Maria Secreta) раз была продана одному аббату за двенадцать фунтов серебра. Особый вид симонии представляла незаконная передача священными лицами своих мест и сопряженных с этими последними выгод своим близким или дальним родственникам. Это явление справедливо именуют «непотической симонией». Итальянское духовенство рассматриваемого времени больше всего помышляло об интересах мирских, и очень мало о духовных, а потому оно и на свои церковные должности и на самые церкви смотрело как на предмет, который можно передавать родне наравне с деньгами и прочим имуществом. Развитие симонии влекло за собой многие печальные последствия. Кто приобретал свою должность путем купли, тот редко имел сознание святости Церкви, не заботился ни о полученной им должности, ни о церковных имуществах; такое духовное лицо, нимало не стесняясь, пятнало свое звание разными пороками, а церковное имущество пускалось на все четыре стороны. Растрата церковного имущества в подобном случае происходила и оттого, что святокупец во что бы то ни стало старался вернуть себе те деньги, которые он потратил на покупку своей должности. Если святокупцем был епископ, то он возмещал свои издержки продажей различных духовных мест, находившихся в его распоряжении; другие святокупцы продавали или закладывали церковные имущества опять с целью вернуть израсходованные деньги. Папа Александр II рисует живую картину церковного разграбления святокупцами, когда этот папа обличает рассматриваемое зло. «В своей алчности они, — говорит папа, — не щадят и святых алтарей; о нет! они, как воры и святотатцы, налагают свои нечестивые руки и на них. Десятины и прочие благочестивые приношения, принадлежащие по правилу бедным и святым церквам, они разграбляют, подобно разбойникам». Таинства и священные обряды сделались предметом продажи. Если прихожанин не хотел платить священнику то, чего последний требовал от первого, в этом случае новорожденный оставался некрещеным, мертвец лежал непогребенным и т. д. В числе важных недостатков, характерных для духовенства X и XI вв., нужно указать на холодность, индифферентизм этих лиц к тем святыням, при которых проходило их служение. Это были не пастыри, а наемники. Поразительно встречать факты, что некоторые священники совершенно забывали о том, что такое храм, каково его назначение. Кардинал Гумберт (XI в.) не может без содрогания вспоминать о том, как много в его время было церквей и монастырей в развалинах; дело доходило до того, что многие церкви совсем запустели и в них нашли себе жилище опасные звери и нечистые птицы, пол в них зарос травой. При другом случае тот же писатель уверяет, что он сам видел, что некоторые церкви превращены в поля и засевались хлебом, а иные из храмов были обращены в хлев. В самом деле, даже в Риме монастырь св. ап. Павла и знаменитая церковь св. Петра находились в таком небрежении, что сюда свободно заходил скот, а женщины занимались хозяйственными делами в рефектории (свидетельство папы Григория VII). В Фарфасском монастыре аббат Губерт жил с блудницами и собаками; монахи сами повреждали стены своих обителей, чтобы лишить настоятелей возможности наблюдать за соблюдением монашеских обетов живущими в обители. В Верхней Италии стало общим правилом, которым дозволялось помещать плоды жатвы в церквах; это было позволено бедным людям в видах защиты их полевых произведений от грабежа со стороны разбойников. Но и этого мало. В некоторых местах церкви сделались базарным местом; на святом месте и ели, и спали; здесь можно было слышать всю болтовню, споры, остроумные словца. Лица духовные или их приспешники были первыми зачинщиками подобных безобразий. Вот, например, что происходило в Ареццо в церкви св. Доната: когда по праздничным дням каноники приходили в церковь для сбора приношений от молящихся, или когда те же каноники для той же цели посылали сюда своих слуг, то возникали между сборщиками «споры, пустая болтовня, при этом даже они старались что-либо утаить один от другого или же просто украсть»; при дележе приношений хлеб или свеча разрывались на четыре части. Мало того. История этого времени повествует нам о таких «Тартюфах из духовенства», которые под видом благочестия удалялись в храм и которые ночью оскверняли святилище, назначая здесь любовное свидание с женщинами. Богослужебные действия и священные сосуды для некоторых из духовных лиц перестали быть предметом великого уважения. Был такой случай: архиепископ Миланский Гвидон прибыл в храм для совершения литургии, но подведомые ему духовные лица, желая причинить обиду архипастырю, удалились из храма, оставив его здесь одного, побросав на землю Св. Дары, предназначавшиеся для Евхаристии; и когда они выходили из храма, то позволяли себе какие-то шутовские ужимки. Иногда сами епископы при чтении Евангелия за богослужением позволяли себе смех. Одно духовное лицо осмелилось так выразиться о Св. Евангелии: «У нас читается и то, что написано на овечьей шкуре». Папа Иоанн XII посвящал диаконов в стойле; если совершал литургию, то не всегда приобщался при этом. Духовные лица позволяли себе самое непристойное обращение со священными сосудами и одеждами. Священные сосуды они брали для своего стола и пользовались ими как обыкновенными кружками, священные одежды давали во временное пользование женщинам, золотые и серебряные церковные украшения они давали тем же женщинам для их убранства. Небрежность священнослужителей в отношении к священным сосудам достигала крайних пределов: можно было встречать евхаристические чаши, покрытые ржавчиной, запачканные воздухи и пелены, растерзанные ризы. Но и этим дело не ограничивалось. Духовенство без всякого страха уворовывало из церквей все, что имело какую-нибудь ценность: ризы и кресты, чаши и венцы, печати и книги, не исключая и свечей. Папа Иоанн XII просто-напросто дарил золотые кресты и чаши, принадлежавшие храму св. ап. Петра, своей фаворитке, вдове рыцаря Райнера. Богослужение отправлялось кое-как, с достойным всякого порицания пренебрежением. Псалмы за богослужением не пелись и не читались, а просто кое-как бормотались; да и такое бормотание считалось делом обременительным. Месса или совсем не совершалась, или же совершалась чрезвычайно поспешно. Священнослужители главным образом заботились о том, чтобы как можно больше забрать в церкви на свою долю и хлеба, и вина; и они забирали этих припасов столько, что, по выражению одного документа, припасов хватило бы и для королевского стола. В храмах не стало слышно проповеди: епископы и пресвитеры почти не заботились о просвещении пасомых. К разряду суеверных действий, свидетельствующих о недостаточном просвещении духовных лиц изучаемого времени, следует причислять и следующие. В Средние века особенно сильно было развито почитание всевозможных реликвий; но это почитание не всегда утверждалось на здравых началах, так как было почти общее убеждение, что для приобретения почитаемой святыни все средства считались позволенными. Так, само воровство реликвий признавалось тогда не только «благочестивым» обманом, но и выставлялось как дело славное. Епископ Авдакс Остийский (в X в.) украл мощи св. Далмация из монастыря, посвященного имени сего последнего, в Педоне. Патриарх Аквилейский Поппон, когда был завоеван и разграбляем г. Градо, без малейшего колебания присвоил себе священные реликвии. Когда король Оттон III потребовал от беневентинцев выдачи мощей апостола Варфоломея, то не желая расстаться с такой великой святыней, а с другой стороны — избегая гнева Оттона, те послали ему (под видом мощей Варфоломея) останки епископа Павлина Ноланского. Иногда дело заходило и еще дальше. Собратья знаменитого Доминика Лориката поспешно зарыли его тело в самой келии, где он скончался, из боязни, чтобы соседние монахи не похитили тела. Сходно с этим поступили однажды и жители городка, где умер св. Анастасий: монахам, которые требовали выдачи мощей св. Анастасия, они грозили топорами. Жители Равенны похитили у немцев тело папы Виктора II, которое те поместили в епископском городе Эйхштедте. Ромуальда никак не хотели выпускать из Франции и охотнее соглашались убить святого человека, чем уступить его другим: в чувстве благоговения (по словам Дамиани), некоторые почитатели св. Ромуальда желали, по крайней мере, владеть его телом, если уж нельзя было обладать живым подвижником. Во времена Каролингов было много людей, которые веровали, что у них есть письма, упавшие прямо с неба. Если невысока была жизнь итальянского духовенства X и XI вв. в умственном отношении, то еще ниже была жизнь этого же духовенства в нравственном отношении. Даже более проницательные современники, приглядываясь к нравственному облику духовенства, называли его не иначе, как испорченным и достойным всякого сожаления. Разумеется, встречались и счастливые исключения в среде пастырей, но это были именно исключения. Вообще в духовных лицах не было утверждено уважение к чужой собственности. Вместе с неуважением чужой собственности в пастырях не было развито и чувство почтения к личности другого человека. Оскорбление личности почти ни во что не ставилось. Писатели тех времен записали много случаев, когда один пресвитер оскорблял другого действием; священники осмеливались даже поднимать руку на собственного своего епископа; аббаты самым жестоким образом наказывали вверенных их управлению монахов; аббаты решались на смертоубийство своего собрата, тоже аббата, с целью лишить его возможности вредить их своекорыстным интересам. Грубость нравов, жестокость отношений составляли самое обычное явление среди даже самого высшего итальянского духовенства. Так, папа Иоанн XIII своего духовного отца ослепил, а кардинала, иподиакона Иоанна, убил посредством оскопления. Бонифаций, сын Ферруция, бросил в тюрьму папу Иоанна XIV, где тот оставался в продолжение четырех месяцев, испытывая голод, вследствие которого он и умер. Или же Иоанн Калабрийский, антипапа времен Григория V, выколол глаза и отрезал язык и нос этому папе и затем приказал сорвать с него папские одежды, посадить на осла задом наперед и в таком виде возить по Риму. О самом Гильдебранде римские летописи повествуют, что в правление папы Николая II он приказал привести в церковь Спасителя уже отставленного папу Бенедикта X, сорвать с него первосвященнические одежды и вложить в его ладони рукописание, в котором исчислялись все мнимые преступления этого папы. Бенедикта заставляли прочесть вслух эту грамоту, и хотя он сначала отказывался делать так, но потом вынужден был уступить силе и прочесть вышеуказанный позорный документ в присутствии народа и в особенности в присутствии своей матери, которая громко вопила и рвала на себе волосы. Дальнейший рассказ хотя, быть может, и не достоверен, но во всяком случае он хорошо характеризует дух времени, который посягал на оскорбления даже мертвых тел, принадлежавших тем или дру- гим лицам. По вышеуказанному рассказу, папа Стефан VI следующим образом поступил с телом умершего папы Формоза. Он велел извлечь этот труп из могилы и поместить на патриаршем троне. Затем явился адвокат, который должен был спросить умершее тело: «Так как ты прежде был епископом Порта, то как ты осмелился, движимый исключительно честолюбием, занять апостольский престол?» Другой адвокат должен был от лица умершего дать определенный ответ. И когда ответ этот был дан, то папа Формоз объявляется лишенным кафедры, с трупа срываются папские одежды, ему отрубают пальцы и, наконец, изуродованный труп бросают в Тибр. Сожитие духовного лица с женщиной в форме брака или же в виде преступной связи было явлением вовсе не чрезвычайным. Многочисленные известия и факты, относящиеся к X и XI вв., удостоверяют, что так именно и было в эту эпоху. Епископы Аттон и Ратер в X в. ратовали против увлечения женщиной (mulierositas) со стороны духовенства и громко жаловались на широкое распространение этого явления. Ратер сознается при этом, что если бы женатых священников лишать сана, то в клире остались бы одни дети (т. е. малолетние церковные прислужники). По другому известию, иметь возлюбленную, отличающуюся красотой, было предметом гордости для духовных лиц того времени. Сами епископы не оставались позади прочего духовенства. В самом Риме сожитие священника с женщиной было общим явлением. Монахи Фарфас-ского монастыря в X в. сначала сожительствовали с лицами женского пола тайно, а потом — вполне открыто. Подобное поведение, по-видимому, стало принадлежностью всех классов духовенства. Не говоря уже о священниках, тоже самое встречаем среди монахов, лиц епископского сана; сами папы не составляли исключения. Папа Иоанн XII так прославился своими любовными похождениями, что честные женщины опасались даже посещать церковь св. ап. Петра. Можно указать и другие факты, свидетельствующие о распространенности того явления, о котором у нас идет теперь речь. Ратер говорит не только о священниках единобрачных, но и двубрачных, троебрачных и четверо-брачных. Лица женского пола, жившие с клириками, в источниках именуются неопределенно и неодинаково: то они именуются здесь «женщинами», «бабами», то «супругами» и «женами». Читатель, конечно, обратил внимание на то, что говоря о сожитии итальянских священников с женщинами, мы не отделяли тех фактов, где говорится о брачном сожитии священников, от тех фактов, где говорится о незаконных и преступных связях духовных лиц с женщинами. Но это не простая случайность. Источники часто не дают ясного понятия, о чем именно в них идет речь — о первом или втором виде сожительства. Интересно определить: если священники жили брачной жизнью, то был ли их брак совершаем с соблюдением всех форм, или же это был брак какой-либо особенный, отличный от обыкновенного? Можно утверждать, что браки духовных лиц совершались с соблюдением всех формальностей и представляли собой церковные браки в полном смысле этого слова. Это лучше всего можно уяснить примерами, заимствованными из истории Германии и Франции тех же веков и составляющими, конечно, аналогию с итальянскими явлениями в том же роде. Так, о епископе Лозаннском Бурхарде (XI в.) говорилось, что он имел законную жену. К супругам епископов прилагались такие титулы, которые ясно показывали, что они были совершенно законными женами. Так, Анзопейя, супруга Пасхалиса, епископа Шурского (Chur), именовалась «госпожой епископом и архипастыршей Шурской». А жена Зигфрида, епископа Леманского (Х в.), называлась «епи-скописсой». О Поппоне, епископе Тулском, сохранилось также известие, что он с соблюдением обычных церковных форм вступил в брак. По всей видимости, и в Италии происходило тоже самое, т. е. брак духовенства был действительным, законным браком. Вот несколько примеров, хотя и не таких ярких, как вышеприведенные. Бонитон рассказывает следующее о папе Бенедикте IX: когда этот папа пожелал будто бы взять себе в жены одну девицу, то отец девицы соглашался на это, но под условием, что Бенедикт откажется от папства. Римский летописец изучаемых нами времен о самих монахах рассказывает, что они женились, не переставая быть монахами. В одно очень тяжелое время в истории Фарфасского монастыря, по словам летописца, сюда возвратились некоторые монахи и «начали здесь открыто жить со своими — не скажу: конкубинами, — а с женами, ибо они вступили с ними в законный брак». Дамиани, обличая безнравственную жизнь известной части современного ему духовенства, говорил, что всем известны места любовных свиданий, имена конкубин, тещи и тести и все родство такого рода священников. Слова Дамиани нам уже не будут казаться преувеличением, если мы узнаем, что священники и епископы, по современным сказаниям, вступали в прелюбодейную связь с женами пасомых и обесчещивали чужих невест, если, например, встречался даже такой случай: во времена папы Александра II падуанский священник Альбицо находился в кровосмесительной связи со своей матерью. Самые церкви становились убежищем, где священниками совершались постыдные грехи. Бонитон говорит о нечести- вых объятиях, имевших место в самых капеллах. И все это еще не самая крайняя степень распущенности духовенства. Это сословие в X и XI вв. прославилось к тому же противоестественными пороками. Дамиани издал сочинение под заглавием «Книга Гоморрская», в котором автор с полной ясностью рассказал о тайных плотских грехах духовенства, удовлетворении их страстей противоестественным способом; обличитель требовал, чтобы все духовные лица, виновные в подобных грехах, были удалены от должностей, причем он замечал, что духовники, у которых исповедуются священники, охотно снимают с этих последних столь тяжкий грех, и таким образом преступники избегают канонических наказаний. Папа Лев IX читал сочинение Дамиани, и в знак согласия с этой книгой издал буллу, которой, с одной стороны, одобрял автора в его намерениях, с другой — подтверждал истинность показаний, здесь заключавшихся. Но это не единственное свидетельство относительно распространенности гоморрских грехов среди духовенства. Лица духовные, подчиненные епископу Ратеру, были того мнения, что всякий из числа их собратий, если не сожительствовал с женщиной, то предавался противоестественному греху; а сам Ратер глубоко скорбел о том, что сословие назореев дошло до такого развращения, что каждый из них повинен или в том, или в другом из тягчайших пороков. Из отдельных лиц, как человек, погрязавший в гоморр-ском грехе, может быть, например, назван Ульрих, епископ Па-дуанский (XI в.), который всецело отдавался любви к мальчикам. О многих миланских священниках известно, что хотя по внешности они являлись последователями целомудрия, но зато втайне они предавались рассматриваемому греху. Есть основание думать, что в те времена на указанный порок духовенства смотрели снисходительнее, чем как следовало бы. Так, Ратер величину плотских грехов духовенства определяет степенью общественного соблазна, отсюда происходящего, и суд над тайными грехами духовенства предоставляет единственно Богу. Сам Дамиани говорит, что если священник тайными путями удовлетворяет своим страстям, то это еще дело терпимое. Из церковной истории известно, что и духовенство Греческой церкви X и XI вв. не сияло добродетелями и нравственными достоинствами. Если бы кто взялся описать нравственное и умственное состояние этого духовенства за указанный период, то картина получилась бы малопривлекательная.

Но все же греческое духовенство X и XI вв., как и других веков до XVI столетия, никогда не доходило до тех безобразий и крайностей, которые характеризуют латинское духовенство за эпоху, нами излагаемую»1. Как видим, это были не исключения из правил, а сами правила, которые, кстати, и создавала сама папская система власти, открыто изменившая Заповеди Христа на свои человеческие постановления. Подобно древним иудеям, установившим столы для продажи в храме, и которых в свое время выгнал оттуда Христос, папские священники установили столы, где продавали через индульгенции (специальные папские грамоты) за деньги отпущения не только совершенных, совершаемых, но и будущих грехов, а также вызволение своих близких из ада или чистилища. Эта святотатственная торговля сопровождалась тонко продуманными и сильно действующими на психику человека проповедями, как, например, ту, которую говорил в 1517 году папский посланник, доминиканец Тецель. «Слушайте! Бог и святой Петр взывают к вам. Поразмыслите о спасении своей души, а также своих усопших близких. Священник, дворянин, торговец, юная девица, почтенная женщина, юноша, старец, войдите ныне в свою церковь — церковь св. Петра. Взгляните на крест — самый святой из всех, когда-либо водружавшихся на земле и всегда взывающий к вам. Не кажется ли вам, что вы захвачены яростным вихрем искушений и опасностей мира и не ведаете, суждено ли вам достигнуть небес, — не своим смертным телом, но бессмертной своей душой? Поразмыслите о том, что все, кто покаялся, исповедался и внес пожертвование, получат полное отпущение всех своих грехов. Прислушайтесь к голосам своих дорогих усопших родственников и друзей, умоляющих вас: «Пожалей нас, пожалей нас! Мы изнываем в ужасных муках, от которых ты можешь избавить нас за жалкие гроши». Неужели вы этого не хотите? Прислушайтесь. Послушайте, что говорит отец своему сыну, мать — дочери: «Мы родили тебя, вскормили, воспитали, оставили тебе наследство, а ты столь жесток и черств, что не желаешь сделать сущий пустяк, чтобы освободить нас. Неужели ты позволишь, чтобы мы погибли здесь, в языках пламени? Неужели из-за тебя обещанная нам слава придет позднее?» Помните о том, что вы способны освободить их, ибо как только монетка попадет в сундук, душа оставляет чистилище. Неужели всего за несколько грошей вы не приобретете эти индульгенции, которые смогут привести вашу божественную и бессмертную душу в рай — ее отечество?»2. Как красиво и трогательно звучат слова хитрого монаха, в ответ на которые тысячи простодушных людей жертвовали в папскую казну, будучи уверены, что избавляют своих близких от адских мук. В своем Богопоклонении средневековая церковь говорила, что получить прощение можно не только через индульгенции, но и через поклонение святым и их мощам. «Церковь настаивала на возможности обрести достоинства святых в результате поклонения их мощам и реликвиям. Папы часто конкретно указывали, сколько благости можно получить, взирая на те или иные святые кости. Все мощи святых, находившиеся, например, в Галле, согласно повелению папы Льва X, обладали способностью сократить срок пребывания в чистилище на четыре тысячи лет. Величайшим хранилищем таких сокровищ был Рим. В одном лишь склепе св. Каллисты были захоронены останки 40 пап и 76 тысяч мучеников. В Риме можно было увидеть остатки тернового куста (неопалимой купины), из которого Бог говорил с Моисеем, а также останки 300 безгрешных святых. Хранился в Риме и плат св. Вероники, на котором запечатлелся лик Христа. В Риме берегли цепи св. Павла и ножницы, которыми император Доминиан обрезал волосы св. Иоанна. На стенах Рима близ Аппиевых ворот можно было увидеть белые отметины от камней, которыми разъяренная толпа забрасывала св. Петра и которые превращались в снежки, ибо время его еще не пришло. В одной из римских церквей находилось распятие, которое однажды, склонившись, заговорило со св. Бригиттой. В другой церкви хранилась монета, уплаченная Иуде за предательство нашего Господа. Ценность ее весьма возросла, ибо теперь она способна была предоставить отпущение грехов на 1400 лет. Между Латераном и собором св. Петра можно было получить индульгенций больше, чем за все паломничество в Святую землю. Еще одна из римских церквей хранила шестиметровый столб, на котором повесился Иуда. Этот столб, однако, не считали, строго говоря, реликвией, и допускались сомнения в его подлинности. Перед Латераном находилась Scala Sancta, лестница из 28 ступеней. Как утверждалось, именно она вела к дворцу Пилата. Кто поднимался по ней на коленях, повторяя на каждой ступеньке «Отче наш», получал освобождение от чистилища для своей души. Но самое главное — в Риме находились сохранившиеся тела св. Петра и св. Павла. Они были расчленены, чтобы даруемыми преимуществами могло воспользоваться большее число церквей. Головы находились в Латеране, а по одной верхней части туловища хранились в названных именами апостолов соответствующих храмах. Ни один город мира не имел столь щедрого обилия святых реликвий, и ни один го-

род на земле не получал столь богатых доходов от продажи индульгенций, как святой Рим»1. В каждом городе епископы и князья собирали подобные коллекции останков святых, которые в дни праздников выставлялись на всеобщее поклонение и через которое посредством покупки индульгенций можно было получить прощение любых грехов. К примеру, в немецком городе Виттенберг данная коллекция «включала в себя один зуб св. Иеро-нима; четыре части тела св. Иоанна Златоуста; шесть частей св. Бернарда; четыре — св. Августина; четыре волоса Богородицы; три части ее одежды; четыре части ее пояса; семь частей ее покрывала, забрызганного кровью Христа. Из святых реликвий, относящихся непосредственно ко Христу, можно было назвать одну часть Его погребального пеленания, тринадцать частей яслей, в которых Он лежал; одну соломинку из них; одну частицу золота и три частицы мирры из даров, принесенных мудрецами; один волос из бороды Иисуса; один из гвоздей, вбитых в Его руки; один кусочек от хлебов Тайной вечери; один кусочек от камня, на котором стоял Иисус перед Своим вознесением на небеса, и одну ветвь неопалимой купины — куста, из которого Бог говорил с Моисеем. К1520 году коллекция уже насчитывала около 19013 святых мощей. Те, кому удалось обозреть эти реликвии в назначенный день и кто внес установленное пожертвование, имел право на получение от папы индульгенций, сокращавших срок пребывания в чистилище либо для них самих, либо для других людей, вплоть до 1902202 лет и 270 дней. Таковы были сокровища, выставляемые на обозрение в День всех святых»2. Это был настоящий святотатственный бизнес под видом богопоклонения. Бизнес, который дискредитировал в глазах людей не только церковь, но и Самого Бога, что и было нужно темным силам, стоящим за всем этим псевдобогопоклонением. К сожалению, все это, только в несколько измененной форме, дошло и до наших дней, поддерживая в людях суеверия и веру в то, что спасение можно заработать, купить, составляя одну из ведущих черт богопоклонения в значительной части религиозных конфессий. Раскрывая те страшные примеры извращенного богопоклонения, имевшие место в западной церкви, профессор Московской духовной академии А. П. Лебедев (1845-1908), один из ведущих православных историков, не обходит как честный исследователь и то, что имело место в восточных христианских православных церквях. Его свидетельства особенно ценны не только как круп- нейшего историка, но и как члена данной церкви, которого нельзя обвинить в предвзятости. «Одним из важнейших неблагоприятных условий, содействовавших появлению нравственной порчи в среде членов высшей иерархии Греко-Восточной церкви, было до последней степени неразборчивое замещение архиерейских кафедр. Московскому митрополиту Филарету в 60-х гг. приходилось однажды читать следующее сообщение по указанному поводу. «Несколько геронтов (а геронтами в то время назывались члены Константинопольского синода, облеченные особенными полномочиями по делам церковным), большей частью, чтобы не сказать — всегда, раздавали архиепископства (т. е. вообще архиерейские кафедры) своим любимцам и своим тварям (курсив в документе), так что архиерейские кафедры не были более наградой за добродетели и способности, а покупались часто ценой личных услуг и доставались в удел лицам, не всегда обладающим требуемыми качествами»1. Кто здесь именуется презрительным наименованием «твари», не указано; но нет сомнения, что им обозначаются в данном случае разные приспешники, льстецы, прихлебатели, вообще любимцы, которых возводили геронты в архиереи менее всего «за добродетели», а потому, нисколько не удивительно, если они оказывались потом «не обладавшими требуемыми качествами». Не за добродетели и не за способности ясно обнаруженные избирались те или другие лица в архиереи, а большей частью — взамен таковых качеств — за деньги, по подражанию еретику Симону, как говорится в греческой Кормчей. Один тонкий соглядатель восточных церковных дел писал (в 40-х гг. XIX в.): «Восточное духовенство пребывает во тьме невежества. Кто из духовных получил лучшее воспитание до греческого первого восстания (в 1821 г.), тот не имеет ходу в иерархии, потому что все епархиальные места, высшие и низшие, продаются тем, которые богаче других. А ученым нет возможности наживать богатства в школах». Тот же писатель, в частности об Иерусалимском патриархате, замечает: «Все денежные сборы таксилдаров (сборщиков) для Гроба Господня присылаются к патриарху Иерусалимскому. А кто больше соберет денег и из своей половины (очевидно, сборщик имел право на половину собранных им денег) даст значительную сумму патриарху, тот и в епископа возводится»2. Из рассказа, который мы сейчас приведем и который находим все у того же вышеуказанного наблюдателя восточных дел, ясно открывается, что не школа науки отверзала двери к архиерейству, а гораздо вернее вела сюда школа раболепства и низкого ласкательства. «В Анатолии при одном архиерее жил молодой и бойкий диакон; нередко бивала его папуцами (туфлями) герондисса владыки [«Герондисса» значит «старица». Так называется экономка (домохозяйка, помощница по хозяйству) при доме греческого архиерея или игумена; она в действительности очень редко бывает старухой] за его шалости и непослушание ее капризам. Диакон терпел и выговоры, и капризы, и побои от герондиссы, потому что боялся быть выгнанным из дома и потерять право на архиерейство. У нас такой порядок, — разъяснил нашему писателю один греческий иеродиакон, — кто из нас безропотно выносит нечистоты из спальни герондиссы владычной … [Так они] ни во что не ставили свой сан, переменяя его на турецкие должности, глумились над всем сонмом прочих архиереев, над синодом и патриархом; но некоторые из первопредстоятелей Греческой церкви отваживались на тайное и даже явное убийство своих собратий — архиереев. После этого никто не найдет ничего удивительного в том, что архиереи в распрях между собой нередко доходили до кулачной расправы с врагами из своих же собратий. Что подобная кулачная расправа встречалась в отдаленные века, в этом едва ли кто усомнится, когда мы укажем, что даже в 60-х гг. XIX в. греческие архиереи дрались, как нетрезвые люди, и ни где-нибудь в кофейной, а публично, в торжественном церковно-народном собрании в Царьграде. Летописец отмечает: «Митрополит Дри-нопольский набросился на митрополита Амасийского и схватил его за платье на груди. Епископы наносили удары епископам. Крики привлекли посторонних». Когда приснопамятному митрополиту Филарету донесли об этом редкостном событии, он говорил: «Что думать об этом? Чего ожидать? Закроем ли глаза? Заградим ли слух? Но это бесполезно. Они постарались сделать невозможным, чтобы это печальное зрелище закрыто было завесой молчания»1. Греческие архиереи в Палестине — кстати сказать, люди совершенно невежественные — держали себя надменно и неприступно в отношении к местным священникам-арабам, своим ставленникам. Просьбу архиерею бедный священник мог передать только через драгомана. Лично архиереи не принимали этих священников, боясь, как бы не уронить таким образом своего архиерейского достоинства. Если священник желал войти к архиерею и стучался в двери архиерейского жилья с обычными словами: «Молитвами св. отец… », то получал в ответ от архипастыря: «Ступай вон», «Прочь, подлец» и т. п.1 Они смотрели на своих священников как на презренных рабов. Случалось, что все отношения между архиереем и священниками исчерпывались тем, что эти последние платили, а тот получал. Архиерей брал деньги со священника, когда этот последний чем-нибудь разгневал своего владыку, хотя бы в действительности священник и не был виноват. Он же, архиерей, если находил удобным, кроме обычных обязанностей священника навязывал ему какие-либо посторонние заботы, например пропитывать каких-либо архиерейских родственников в деревне и т. д.2 Деньги и только деньги так высоко ценились архиереями в Турции, что они не прочь были извинить и простить какое угодно преступление священника по службе — лишь бы священноначальник так или иначе был вознагражден. Представим факт очень поучительного свойства. «Было и не было» — так начинает свой рассказ наш повествователь, т. е. он хочет сказать, что факт превосходит всякое вероятие и кажется небылицей. «У одного властного и зажиточного турка на о. Крит издохла любимая собака. Тогда он позвал себе местного священника и приказал ему похоронить ее по христианскому обряду. Волей-неволей священник исполнил его приказание. Узнал это местный архиерей и запретил ему священнослужение. Бедный, злополучный поп, припав к ногам вышеуказанного турка, целовал полу его платья, умолял его сходить ко владыке и испросить у этого прощение ему. Турок положил некую сумму денег на тарелочку, пошел к архиерею и, входя в его комнату, согнулся в дугу, а тарелочку держал на своей голове. Архиерей увидел деньги и смекнул, что они предназначены ему. Когда же турок стал просить его о помиловании священника, он отвечал ему: «Я наказал попа не за то, что он отпел твою собаку, а за то, что он не пригласил меня на ее похороны». Наказание было отменено»3. Архиерейское мздоимство и архиерейский гнев в случае, если подчиненное ему духовное лицо не платило того, что требовал от него владыка, иногда приводили к печальным последствиям. Вот рассказ в таком роде. «Один игумен, он же и сельский священник (что нередко бывает на Востоке), имел в своем пастырском управлении монастырь и несколько селений. Недовольный этим священником-игуменом, местный архиерей потребовал от него без всякой основательной причины ежегодной платы по 2000 пиастров. Игумен отказался. Тогда архиерей решил отомстить ему. И случай к тому представился очень скоро. Около монастыря этого игумена раз нашли мертвое тело. Турецкая полиция возвела на него обвинение в укрывательстве убийц. Архиерей мог легко очистить своего клирика от всяких подозрений, дав за него ручательство перед властями. Но архиерей по неудовольствию на него не хотел сделать этого. Игумен попал в тюрьму и 8 лет сидел здесь. Наконец, выведенный из всякого терпения, игумен решился принять мусульманскую веру. И вот собирается экстренный меджлис, на который явились свидетелями и некоторые архиереи. В присутствии всех ренегат снял с себя камилавку и бросил ею в лицо своему бывшему архиерею. Архиерей и глазом не моргнул. Что же дальше? Экс-священник, освободившись из тюрьмы, принял обрезание, переименовался Ибрагимом-эф-фенди, женился на своей родственнице, стал получать 500 пиастров ежемесячного жалованья и служить в губернской полиции чиновником». Больше светлых сторон в быте архиереев, если рассмотреть их отношения к мирянам. По разным причинам архиерей не стоит так далеко от мирян, как, например, у нас. Архиерея знают его духовные дети, и он знает их. Как мы упоминали выше, едва ли это не лучшая черта из всего, что мы можем сказать хорошего о греческих архиереях. Но и эта лучшая сторона все же имеет свои затененные места, а пожалуй, и пятна. Архиереи очень немного заботятся о духовных нуждах своих пасомых. Они не особенно любят даже служить литургию, а иногда и совсем живут вдалеке от своей богохранимой паствы. Известно, что по установившемуся правилу Константинопольский патриарх совершает литургию не за деньги не больше трех раз в год: на Рождество, в Неделю Православия и на Пасху1. Я же, со своей стороны, слышал, что патриарх Дионисий, умерший в 1891 г., служил безвозмездно только раз в год — в день Пасхи. Для того, чтобы оценить значение этой небрежности о пользе пасомых, нужно припомнить, что древнейшие архиереи служили каждый праздник в своей епископской церкви. — Еще оригинальнее поступали и теперь поступают такие греческие провинциальные архиереи, которым доходы с их епархий нравились, а сами епархии не нравились, так что они предпочитали жить в Царьграде. Вот как, например, поступил один из таких архиереев. В середине XIX в. один греческий архиерей в Болгарии очень скучал, живя в маленьком и глухом провинциальном городе, все стремился попасть на жительство в более приятную для него столицу. Наконец он обратил внимание на одного расторопного и неглупого болгарина-диакона и добился того, что этого последнего сделали викарным архиереем при его кафедре. Лишь только это случилось, епархиальный преосвященный уехал в Константинополь, а епархия начала интересовать владыку лишь как поместье, дающее ему известные доходы. Управление епархиальным делом было возложено на викария-болгарина с тем, чтобы он ежегодно доставлял своему принципалу 2 000 турецких лир, т. е. более 16 000 рублей. Так продолжали идти дела около 10 лет.1 В личных отношениях с пасомыми архиереи иногда не держались границ благоразумия, но заходили слишком далеко в выражении своего архипастырского гнева, что иногда сопровождалось некоторыми невыгодами и для архиерейского кошелька. Раз был такой случай. Один греческий владыка, вмешавшийся в тяжбу разведенных мужа и жены, отказал невинно пострадавшей жене в определенной ей по закону пенсии от мужа. Эта женщина с горя помешалась. За нее заступился один из местных чорбаджей (старшина; конечно, он был христианин). Архиерей, не стерпев такого вмешательства, отлучил его от Церкви. Чорбаджи, несмотря на это, в первый же праздничный день пришел в церковь к обедне. Архиерей, увидев отлученного в храме, кинулся на него с жезлом, ударил и сломал жезл. Чорбаджи не замедлил отправиться в Константинополь с жалобой кому следует. Владыка, со своей стороны, тоже не дремал. Он нашел возможным возвести обвинение на чорбаджи — серьезные обвинения в несоблюдении общественных интересов. Дело разгорелось. Тушить его пришлось уже не одному чорбаджи, но и архиерею. Бедняк старшина сильно издержался, ездив в столицу и хлопоча там; но и владыка издержался, — да еще как издержался, — давая взятки кому следует… Да и все они, т. е. архиереи, таковы, добавляет рассказчик, один хуже другого, все варились в том же караказане, т. е. черном котле янычар. Если так обращались архиереи с почетными членами общины, облеченными властью старшинами, то, без сомнения, еще меньше они церемонились с простыми мирянами, если наперед были уверены, что сами они останутся безнаказанны. Они не стеснялись ни местом, ни временем, допуская кулачную расправу в минуту гнева и раздражения. Наш Арсений Суханов в Палестине был свидетелем такого факта. Ни какой-нибудь невежественный захолустный архиерей, а сам Иерусалимский патриарх однажды во время торжественной вечерни в церкви приказал диакону прибить христианина-араба — хлестать по щекам и бить по голове, потом плетью ударять в лицо, «а неведомо за какую вину», — прибавляет очевидец. Домашняя жизнь греческих архиереев протекала в довольстве и среди многих утех. Есть свидетельства, из которых, пожалуй, можно выводить заключение, что бедность и недостатки составляли в прежнее время печальный удел греческих архиереев; но эти свидетельства стоят одиноко и не имеют того значения, какое им можно приписывать с первого взгляда. Так, Арсений Суханов очень изумлен бедностью патриаршего подворья по сравнению с католическими монастырями в Константинополе. Он с заметным сокрушением пишет: «Патриаршие дворы (в Константинополе) с малыми воротами, якобы калитка». Но нужно сказать, что патриаршее подворье не блещет великолепием и в настоящее время. И вообще греческие архиереи придерживаются русской пословицы: «Не красна изба углами, а красна пирогами». Другой свидетель, знаменитый патриарх Иерусалимский Досифей, XVII и XVIII вв., в своих посланиях к русскому двору писал: «Архиереи греческие — нищие, как это и прежде было; платье дорогое духовным лицам непристойно». «Расходы наши (архиереев) равны с расходами какого-нибудь игумена маленького монастыря; и на всю одежду нашу не изойдет и пятисот асперов» (мелкая медная монета)1. По поводу этих слов Досифея нужно сказать, что греческие преосвященные, если писали в Россию, то всегда старались рисовать свое положение самыми печальными чертами; разумеется, для того, чтобы разжалобить щедролюбивую Россию; притом, нужно полагать, что слова эти говорятся в укоризну русских архиереев, которые всегда одевались очень роскошно по сравнению с греческими. Войдем в покои греческого архиерея не фантастического, а действительного. В приемной комнате мы найдем широкую турецкую софу, а на ней подушки из сирийского разноцветного шелка; необходимую принадлежность благоустроенного жилища на Востоке составляет бронзовая жаровня, ее вы тоже найдете в приемной архиерея, жаровня эта у него вся литая, на красивых львиных лапках и такая огромная, что три человека едва могут поднять ее. Если поинтересуемся, что находится в буфетном шкафу архиерея, то мы узрим желе из айвы, щербет розовый, кофейный и розовый лист и орехи с гвоздикой, и, само собой разумеется, ароматное вино. Если же пожелаем познакомиться с поварской архиерея, то найдем там гусей, цыпленка и поросенка. Греческие архиереи, как известно, разрешают себе скоромную пищу по тому основанию, что они в настоящие монахи не посвящаются, а остаются навсегда рясофорными, хотя и возлагают на себя монашеские принадлежности. И этот обычай соблазнять нас не должен. В одежде архиереи любят разнообразие, и некоторые из них часто переменяют свои платья. Значит, гардероб их богат и дорог. В прежнее время архиереи иногда украшали свою голову чалмой, этой красивой принадлежностью турецкого костюма, причем они в свое оправдание ссылались на принуждение со стороны турок, но эта отговорка лишена всякого значения. В помещении греческого архиерея встретишь еще — чего совсем не ожидаешь — экономку, или сожительницу. Эти личности женского пола носят различные наименования: герондиссы, коконы, параманы, проще: наложницы, а деликатнее — «преосвященные монахини». Таких особ женского пола держат не одни архиереи, но и другие клирики, так как безбрачными в Греции остаются не только патриархи, епископы и архимандриты, но и некоторые приходские, городские священники и даже диаконы1. Деятельность параман, преосвященных монахинь — или как хотите их назовите — заключается в следующем: они приготовляют архиерею любимые его блюда, омывают его святительские ноги, стелют ложе, варят варенье, повязывают черный платочек поверх камилавки, когда архиерей выходит из дому и пр. Некоторым греческим архиереям иногда приходится выслушивать укоризну, что герондиссы их служат соблазном для христиан. В таком случае соблазняющийся можетуслышать следующие слова от архиерея: «И ап. Петр водил с собой сестру — жену, а мы преемники его. Самому Господу служили жены; почему же и нам не принимать их служения и послушания? Не мы первые ввели обычай принимать в свои келии герондисс; это уже издавна ведется. Зло меньшее все же лучше зла большего (?!). Но пусть мы, по-вашему, любодеи, блудодеи, мы отдадим в этом отчет Богу»2. Нужно признаться, что подобная апология не только не успокаивала соблазняющихся, но иногда даже приводила их в ужас. Содержание кокон, или наложниц, иногда дорого обходилось архиерею: они любят деньги, любят зрелища, нуждаются иногда во врачебном искусстве. Часто они достигали большого значения в самой административной деятельности архиерея. Этого рода соблазном дело, впрочем, кажется, не ограничивалось в жизни греческих архиереев. Преосв. Порфирий, описывая свое посещение греческого архиерея Анфима, жившего на покое, обратил внимание на следующее обстоятельство: «Ему (Анфиму) прислуживают, — пишет преосвященный автор, — два редких красавчика: один лет семнадцати, а другой двенадцати, Я не спросил: кто они таковы, а потому не дерзаю назвать их постельничими. Осуждать ближнего легко и грешно. А ребята — кровь с молоком». Что хочет сказать преосв. Порфирий этими полунамеками ясно и без дальних разъяснений. Митрополиты и прочие архиереи, не исключая патриархов, всегда на Востоке не считают грехом курить табак, играть в карты и шахматы1. Ф. А. Курганов, не мог обойти молчанием вопрос о коконах. У него встречаем такой рассказ. «Вот пример того, как епископы вербуют в свои наложницы молоденьких красивых девушек. Один фанариот в Доироне (в Македонии), приобщая однажды своих прихожан, увидел прелестную молодую девушку, которая показалась ему скромной и стыдливой. Фанариот этот до того любил женскую красоту, что иногда сходил от нее с ума (?). Естественно, вид стыдливой красавицы возбудил в нем похоть: он решился взять хорошенькую Марию к себе, под именем ψυχοθόρη, т. е. девушки, взятой с целью воспитывать ее для душевного спасения. Обещания фанариота, богатство, платья, которые он дарил ей, обманули невинную. Фанариот сначала выдал ее замуж за болгарина, потом прогнал его, а психофору (вот еще название для герондиссы) оставил у себя. Не получая душевного спасения сама, Мария доставляла удивительные исцеления епископу-фанариоту. Простудится он и заболеет, Мария натиранием разными мазями его тела мгновенно исцеляет его. «Погиб бы я, если бы не было этой девушки» — говорил обыкновенно фанариот. Дни и часы проходили у него незаметно: утром трубка, горячие напитки, во время обеда — кушанья разных видов, довольно вина, вечером музыка, танцы и прочие увеселения. Фанариот обыкновенно умильно рассказывал историю своего знакомства с Марией. Такова обыденная жизнь фанарских архиереев», — замечает повествователь. А затем он же прибавляет: «Бросая общий взгляд на… нравственность греческой иерархии, мы должны заметить, что нравственность (высшего) греческого духовенства весьма сходна была с нравственностью католического духовенства в Средние века, и особенно перед Реформацией»1. В заключение несколько слов по вопросу, составляющему, так сказать, злобу дня в настоящее время у нас. Духовные и светские газеты и журналы постоянно указывают с печалью и укорами на то отчуждение, которое установилось у нас между высшим русским духовенством и народом. «Окружающая жизнь ясно показывает, — говорят нам, — на глубокое нравственно-духовное разъединение епископов с народом и духовенством; они чувствуют епископов далекими от себя»2. Но оказывается, что явление это далеко не ново в православном мире. В Греческой церкви, находящейся в Турции, оно обнаружилось еще раньше. В журнале «Νεολόγος» говорится вот что: «Взгляните теперь на народ и рассмотрите его отношение к Церкви, т. е. к высшей иерархии. Не только не существует никакого сотрудничества, а напротив — существует взаимное недовольство и недоверие. И в то время, как лет за 30 тому назад для христианина-селянина архиерейский сан был безусловным авторитетом, теперь совсем напротив. Народ уже не отождествляет сана с личностью, и в последние годы были ужасные примеры и обнаружение враждебного отношения народа к архиереям: в некоторых местностях народ осмеливался кричать священнодействующему архиерею: недостоин, долой; в других не уважал даже священных облачений и силой выталкивал его вон из церкви; в некоторых народ перестал ходить в церковь, чтобы не иметь молитвенного общения с архиереем»3. Какое печальное явление!»4. «Так, в Константинопольском синоде XII в. постановлены были «определения против тех архиереев, которые, совершая богослужение во дни памяти усопших благородных и великих людей, позволяли себе говорить похвальные молитвы в стихах»5. Примечательно, что таких архиереев оказалось много. Подобного же свойства непорядки найдены были и среди чтецов. Некоторые «чтецы в те же дни памяти исполняли музыкальные и органные мелодии и обращали похоронную песнь в свадебную»6. Еще более непристойные действия позволяли себе некоторые клирики, превращая церковь во что-то вроде театра. По словам Вальсамона, в его время иные «из клириков в некоторые праздники надевали на себя разные личины (маски), а иногда, вооружившись мечами, в воинских одеждах выходили на середину церкви»1. Некоторые священники позволяли себе неблагоговейное обращение со святой Евхаристией. Так, один священник по какой-то причине, небрежности или еще чему, оставлял Дары непотребленными, причем он допускал странные поступки: хлебы предложения валялись в алтаре, где случится, а к чаше с вином он или подзывал мальчика и поил его, или же оставлял ее безо всякого употребления2. Другой священник в минуту сильного гнева в самом алтаре прибил служку, но так неосторожно, что при этом пролил Св. Дары на землю3. Случалось, священники относились к таинствам и храму с таким неблагоговением, что, по-видимому, для них не было ничего святого. Вот что знаем из одного документа о каком-то священнике XIV в. Однажды, когда этот священник начал службу (литургию), в церковь вошла собака; ее стали выгонять, но священник сказал: «Оставьте ее, она услыхала «приидите» и вошла». В другой раз тому же священнику пришлось в храме освящать воду, для этой цели приготовлено было большое корыто (σκάφη); увидя, что корыто было велико, священник, окончив водосвятие, сказал: «Вот теперь посадите сюда и свинью». Еще в другой раз при встрече со священником, с которым он был в дурных отношениях, сказал: «Тебя хиротонисала не благодать Св. Духа, а благодать (!) дьявола». Недостаток уважения к святости храма проявляется иногда у византийского духовенства в фактах очень крупных. Бесчинством в храмах заявляли себя не отдельные клирики, но и многие духовные лица, не исключая архиереев. Вот один из очень видных случаев, записанных историками. В царствование Андроника Старшего так называемые арсениты, получив силу и влияние, заняли митрополичьи и другие высшие места, а для посрамления своих противников из архиереев и других клириков устроили следующее. Арсениты «собрали их, как овец, в великий Влахернский храм» в Константинополе. Что же последовало дальше? Нечто невероятное. «У кого найдется, — говорит Григора, — такое жестокое и такое каменное сердце, чтобы рассказать о той наглости, какую они (арсениты) обнаружили в отношении к несчастным епископам и другим священным лицам? После ругательств председатели приказали прислужникам снимать с голов повинных лиц покрывала и бросать их на землю с троекратным провозглашением: άνάξιος — у других же снимать другие одежды и, заворачивая им подолы на голову, возглашать то же, а потом толчками, пинками и пощечинами, как каких-нибудь убийц, выгонять из храма». И все это безобразие совершалось в храме и самими же архиереями и их приспешниками! В религиозном состоянии византийского общества рассматриваемого времени можно находить много своеобразного, странного и суеверного. В византийцах мы видим людей, у которых чистые и светлые религиозные идеи были в смешении с представлениями, не согласными с этими идеями. Религиозное самосознание византийцев стояло на не высокой ступени развития. Прежде всего отметим неудержимое стремление их так или иначе дознаваться, что каждого из них ожидает в близком или отдаленном будущем. Суетное любопытство заменяло у них христианскую преданность воле Провидения. Византийцы любили гадать. Гадали они на всем. Первое место при этом гаданьи занимали у них предметы наиболее священные. Они любили гадать на Евангелии, и гаданье это было очень распространено. Гадания на Евангелии не чуждались сами епископы. Вот, например, как происходило гаданье епископов касательно судьбы, ожидающей новопоставляемого патриарха Константинопольского. Когда на голову посвящаемого возлагается раскрытое Евангелие, то смотрели, какими словами начинаются те страницы, на которых раскрыто Евангелие, и по этим словам заключали о будущем. Так, когда при посвящении в патриархи Афанасия (конец XIII в.) митрополит Никомидийский возложил на него Евангелие, то оказалось, что разверстые страницы начинались словами: «Дьяволу и ангелам его».

Один из посвящающих архиереев, митрополит Никейский, первый увидел эти слова, но нашел неловким, чтобы о них узнали и другие, поэтому он взял Евангелие в свои руки, ловко смешал страницы и открыл книгу в другом месте, где читалось: «И птицы небесные привитают в нем» (притча о семени горчичном). По суждению лиц, узнавших о тех словах, которые сначала открылись при посвящении Афанасия, его ожидали вечные муки. Во время посвящения другого патриарха, Арсения (в середине XIII в.), при подобном же случае открылись слова «скрежет зубов». Ясно, что по этим словам Арсения, как и Афанасия, в будущем ожидали адские мучения. Но такого толкования указанным словам дать не хотели, так как Арсений был очень благочестивый человек, поэтому относили их к тем несчастьям, которые ожидали его в патриаршестве1. Иногда гадание лишь происходило при помощи Евангелия, но совершалось по другой священной книге — Псалтыри. Раз это гаданье происходило так: какой-то священник привязал Евангелие к дереву, так что оно свободно вращалось, затем гадал на Псалтыри, давал ответ на те или другие вопросы, читая, вероятно, то, что открывалось случайно2. Иногда гаданье совершалось через записочки, полагаемые на св. Престол. Так делал император Алексей I Комнин. Однажды, во время военной экспедиции, он был в большом затруднении: как ему поступить, так или иначе? Для решения вопроса он сделал следующее: взял два лоскутка бумаги, на одном написал, что следует поступить так, а на другом, что следует поступить иначе. Обе записочки вечером отнес в храм, положил на Престол. Ночь Алексей проводит в молитве. Наутро священник, по приказанию царя, отправляется в церковь, берет первую попавшуюся записочку. Таким образом и решается затруднительный вопрос3. Из других родов гаданий на предметах не священных особенно видное место занимало гаданье на зернах. Гаданье это было очень распространено. По словам Вальсамона, многие из монахов и даже членов синода (?) хаживали к женщинам, которые по ячменным зернам возвещали будущее другим. Такого рода гаданьем занимались лица, слывшие благочестивыми. Ворожеями на зернах были старухи-женщины, славившиеся добродетелью и святостью, сопровождавшие свои нашептывания пением псалмов; этим же делом занимались и монахи, благообразные, «с красивыми волосами и бородами», носившие власяницы и вретища, заявлявшие, что они предсказывают будущее по ангельскому откровению4. Существовал целый ряд женщин, называвшихся κρίτριαι, которые имели своей профессией предсказание будущего. Они почитали свое дело делом благочестивым. Эти ворожеи «сидели у церквей и у св. икон и объявляли, что от них можно узнать будущее, как будто имели они дух Пифона»5. Иногда гаданье производилось в определенное время года и совершалось публично. Имеем в виду гаданье, совершавшееся в Византии в ночь «под Иван-Купалу». Ворожба на этот раз происхо- дила так: «Вечером 23 июня собирались на морских берегах и в некоторых домах мужчины и женщины и какую-нибудь перворожденную девицу выбирали своей царицей. Затем после пиршества и неистовых плясок, после пения и криков наливали в медный сосуд с узким горлом морскую воду и клали туда некоторые вещи, принадлежащие каждому из гадальщиков». Затем они спрашивали ее: с кем будет то-то или то-то, упоминая при этом какое-либо радостное или печальное событие. Затем девица, вынув из вложенных в сосуд вещей какую-нибудь наудачу попавшуюся, показывала. Тот, кому принадлежала вещь, оставался в уверенности, что с ним в самом деле случится что-либо счастливое или несчастное. В это же время происходило и другого рода гаданье. Оно состояло в следующем: «Всю ночь жгли груды сена, скакали через них и ворожили, гадая о счастье или несчастье»1. Кроме перечисленных способов гадания, носивших в том или другом отношении религиозный оттенок, в Византии было бесчисленное множество гадателей, считавших себя волхвами и магами в строгом смысле этих слов. Для того, чтобы снискать себе доверие в обществе, они обставляли себя предметами, поражавшими воображение. Так один из таких магов имел у себя изображение черепахи, вмещавшей в себе человеческую фигуру, у которой обе ноги были в кандалах, а грудь насквозь пронзена гвоздем2. Суеверия, как какие-то тенета, со всех сторон окружали византийца того времени — будет ли это высокопоставленное лицо или простолюдин — и делали его жизнь тревожной и жалкой. В религии он не умел черпать бодрости и утешения, а знаний, которые бы делали его хоть сколько-нибудь уверенным в себе, у него не было. Все непонятные явления заставляли его трепетать, жизнь становилась какой-то тяготой. В Византийской империи почти относительно каждого значительного лица ходили темные, неясные предсказания; конечно, эти предсказания наполовину, а может быть и больше, были тревожного характера. Приходилось жить не только остерегаясь действительных опасностей, но и воображаемых3. После этих слов профессора Лебедева пройдет всего несколько лет, и во время революции 1917 г. толпы русских мужиков будут грабить храмы и убивать духовенство. Русь, казавшаяся такой православной, в считанные дни стала атеистической, стала потому, что она ею и была, в чем, безусловно, немалая вина и духовенства, дискредитировавшего в ее глазах сам институт церкви, Самого Бога. Эти нарушения богопоклонения, основанные на человеческих преданиях, хорошо видны и во время так называемого снисхождения благодатного огня в день Пасхи. Мы вновь не хотим обидеть ни чьих религиозных чувств, но история нам четко раскрывает все это «чудо». «Известный исследователь христианского Востока православный епископ Порфирий (Успенский) так пересказывал современные ему события (середины ХIХ в.): «Когда знаменитый Ибрагим, паша египетский, находился в Иерусалиме, оказалось, что огонь, получаемый с Гроба Господня в Великую субботу, есть огонь не благодатный, а зажигаемый, как зажигается огонь всякий. Этому паше вздумалось удостовериться, действительно ли внезапно и чудесно является огонь… Он объявил наместникам патриарха, что ему угодно сидеть в самой Кувуклии во время получения огня и зорко смотреть, как он является, и присовокупил, что в случае правды будут даны им 2 500 000 пиастров, а в случае лжи… он напечатает во всех газетах Европы о мерзком подлоге. Наместники сошлись посоветоваться, что делать. В минуты совещаний Мисаил [один из них] признался, что он в Кувуклии зажигает огонь от лампады, сокрытой за движущейся мраморной иконою Воскресения Христова… Решено было смиренно просить Ибрагима, чтобы он не вмешивался в религиозные дела… [ибо] русский император Николай будет весьма недоволен обнаружением сих тайн. Ибрагим-паша, выслушав это, махнул рукою и замолчал. Но с этой поры святогробское духовенство уже не верит в чудесное явление огня… От одного Бога ожидается прекращение (нашей) благочестивой лжи… А нам и начать нельзя сего переворота в умах, нас растерзают у самой часовни Св. Гроба», — завершает свой рассказ епископ Порфирий. Как бы то ни было, признавал профессор Успенский, «огонь, зажигаемый на Гробе Господнем от скрытой лампады, все-таки есть огонь священный, получаемый с места священного»1. А вот, что пишет о Иерусалимских святынях и чудесах один из православных консерваторов, бывший начальник главного управления по печати в царской России М. П. Соловьев: «Внимательное наблюдение русских паломников раскрыло глубокие язвы духовенства в Палестине. Явная безнравственность, бессовестная эксплуатация паломников, доходящая до кощунства, внутренние распри, святокупство выступили наружу… С 1833 по 1890 гг. 2000 душ были отторгнуты от православия; почти все православные школы закрыты… Зато в то же время патриархия выстроила в Иерусалиме пассаж близ яффских ворот, огромную гостиницу у Авраамьевского монастыря и т. д.». «Алчная погоня за деньгами, бессовестная готовность обманывать и обирать наивно-верующих, — вот, что характеризует иерусалимское духовенство. Но разве это наблюдается только в «Святой Земле..?». По обычаю, имущество после смерти члена святогробского братства поступает в собственность патриархии, но при жизни святогробские монахи стараются всячески приобретать деньги, имеющие решающее значение при избрании на патриаршество. Каждый святогробец может выставить свою кандидатуру, утверждается тот, кто дороже заплатит… При деморализации иерусалимского духовенства, патриарший престол сделался шатким и низложение патриарха только вопрос «бакшиша» (чаевые, мзда)… Пользуясь стесненным положением патриарха, святогробцы повышаются в сане, делают карьеру своим родственникам, заставляют патриарха учреждать для нихпышныетитулы, располагающие к особенной щедрости богатых поклонников… Богатство растлило монашескую жизнь братства. Смазливые, молодые геронтиссы- «старицы» при греческом высшем духовенстве и монахах — явление обыденное: они даже открыто живут в монастырях. Многочисленное потомство «архиерейских племянников», ведомые всем сыновья греческих святогробских монахов, составляют главный контингент будущих заправил… ». «Святогробские монахи, как верно говорит Соловьев, бессовестно обирают наивных русских паломников и паломниц, которых ежегодно в Иерусалиме перебывает 6-7 тыс. человек. Есть особые старушки-факторши, которые ходят по подворьям и заманивают молодых поклонниц в греческие мужские монастыри будто бы для выполнения «богоугодного послушания». Эти поклонницы называются «матушками» и будто бы заняты уборкой келий, мытьем белья и т. д. Поклонников монахи обирают дочиста. Им продают пузырьки с «египетскою тьмою», со «звуками иерихонских труб», нелепые книжонки в роде «Сна Богородицы», кусочки глины с каплями молока Пресвятой Девы и т. д., и т. д. Обобранные богомольцы возвращаются в Россию с пустыми карманами и с головами наполненными отвратительным суеверием». За деньги здесь все можно. За 10 руб. заочно крестят детей, умерших без крещения в России; за 25-30 руб. выдают индульгенции — прощение прошедших и будущих грехов; за 1-3-5 руб. обещают «вечно» поминать целые списки имен, что, конечно, не исполняется и т. д., и т. д. «Святые места» содержатся монахами чрезвычайно грязно. В стенах храма устроены кельи, трапезные и кухни, из которых в церковь проникает неприятный запах. Католики, протестанты и армяне открыто пишут и говорят, что в ночь с пятницы на субботу на страстной неделе патриарх зажигает пук свечей от лампадки у «гроба Господня» и от этого пука зажженных свечей зажигают свечи и все молящиеся в храме. Так же говорят и наиболее добросовестные из русских священников. Но алчная стая поддерживает в местном наивном народе ту легенду, что будто свечи патриарха зажигаются от огня, сходящего с неба. Сам обряд окружен большой таинственностью. Патриарх входит в часовню и чрез некоторое время в боковое окно высовывает зажженные свечи… Неистовые крики наполняют храм, давка страшная, и только нагайки и приклады турецкой стражи восстанавливают некоторый порядок в рядах пылких, но невежественных арабов. Я говорил о «священном огне» с одним православным высокопоставленным духовным лицом в Иерусалиме: «Тот патриарх, который решился бы объявить во всеуслышание, сказал мой собеседник, — что огонь не сходит с неба и что свечи зажжены спичкой, был бы растерзан тут же в храме дикой арабской толпой… Все это — пустые отговорки»… «В Иерусалиме много всякого духовенства, — и православного, и католического, и армянского, и коптского, и греческого. Греки здесь всего многочисленнее и именно они прибрали к своим цепким рукам наиболее доходные «святые места». Эксплоатация поклонников самая наглая»1. Современные данные о происходящих возле святынь злоупотреблениях еще намного более вопиющи. Да и даже глядя на толпы людей, половина из которых, по их же собственным словам, не верит вообще, а просто пришла посмотреть на чудо, становится понятно многое. Видя фанатизм людей, видя, как люди в желании поближе приблизиться к чуду, насмерть давят друг друга, кричат, действительно понимаешь, что Бога там быть не может. Фанатизм, суеверие, чудо ради чуда, искажение библейской истины и Бог не совместимы между собой. И здесь проблема, подчеркнем еще раз, не просто в отдельных людях и их слабостях, ибо тогда она никогда бы не достигла такого тотального размаха, как по распространенности, так и по времени. Проблема заключается в нарушении принципов истинного бо-гопоклонения, которое заменяется поклонением святым, деве Марии, доктрине спасения делами с ее постами, паломничествами, святыми местами, правом человеку отпускать грех другому человеку, вообще понятием клир и мир. Ибо, согласно Новому Завету, все последователи Христа являются царственным священством: «Но вы — род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет» (1 Петра 2:9). Причем это не могут не признавать и сами католики. «Хотя Новый Завет называет всю христианскую общину «царственным священством» (1 Петра 2:9), только в III веке культовые термины «первосвященник» и «священник» стали употреблять по отношению к христианскому духовенству»1. И здесь же он открыто противопоставляет Библии человеческий взгляд. «Концепция кафоличности церкви, в центре которой — епископ Рима, то есть, папа, — основная черта католического восприятия церкви. Папство — наиболее очевидный символ католичества»2. Здесь же он открыто пишет и следующее: «Один из общественных папских титулов, Pontifex maximus, или «верховный понтифик», имеет интересную историю происхождения. Изначально это был языческий титул, которым называли главу древнеримской коллегии жрецов, а к папе он стал относиться только после XV века. На нынешний день титул «верховный понтифик» имеет для нас преимущественно священническое, иерархическое значение. Но широко известная этимология — это «главный строитель мостов»: воистину подходящее звание для папы»3. Действительно, «удачное»: языческое происхождение и антибиблейская суть — обеспечение людям прохождения по мосту от земли до неба. Все громоздкое здание христианской иерархии было построено спустя столетия после Христа и апостолов и имеет чисто языческое происхождение. Ссылка же некоторых на то, что современное священство в христианстве является правопреемником ветхозаветного, в корне неверна. Во-первых, как уже указывалось в Новом Завете, после смерти и воскресения Христа ветхозаветный институт священства, занимающийся служением в храме и жертвоприношениями, потерял смысл, ибо жертва — Христос — на которую они указывали, уже была принесена. И смысл в храмовом служении уже отпал. А, во-вторых, в Ветхом Завете священство было по двум чинам: Мелхиседека и Аарона. «Итак, если бы совершенство достигалось посредством левитского священства, — ибо с ним сопряжен закон народа, — то какая бы еще нужда была восставать иному священнику по чину Мелхиседека, а не по чину Аарона именоваться?» (Евр. 7:11). По чину Ааронову сегодня священства нет, так как нет уже самого этого колена. Более того, даже Христос не мог именоваться священником по чину Аронову, так как Он происходил не из колена Левия, а из колена Иудина. «Ибо известно, что Господь наш воссиял из колена Иудина, о котором Моисей ничего не сказал относительно священства» (Евр.7:14). По чину же Мелхиседека священником в Священном Писании назван только Христос (см. Евр. 7:1-17). Более того, если кто-то именует себя священником, то он должен задать себе вопрос: а по какому чину? Чина Ааронова уже сегодня нет, а если по чину Мелхиседека, то он должен помнить предостережение, данное Иисусом Христом, записанное в Евангелии от Матфея 24:4-5: «Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим, и будут говорить: Я Христос, и многих прельстят». Христос предупреждает об опасности называться Его именем. Интересным представляется и тот факт, что в Новозаветных Посланиях апостолы нигде не называли себя священниками. В I Послании к Тимофею апостол Павел называет себя проповедником, апостолом, учителем (см. 1 Тим. 2:7), а во II Послании к Тимофею (2 Тим. 4:5) апостол Павел призывает своего ученика Тимофея совершать служение благовестника. Итак, после Голгофы священство по чину Аарона было упразднено, центр богослужения на земле был также упразднен. «Се, оставляется вам дом ваш пуст» (Матф. 23:38). И сегодня центр богослужения находится в Небесном Иерусалиме, в Небесном святилище. «Главное же в том, о чем говорим, есть то: мы имеем такого Первосвященника, Который воссел одесную престола величия на небесах и есть священнодействователь святилища и скинии истинной, которую воздвиг Господь, а не человек. Всякий первосвященник поставляется для приношения даров и жертв; а потому нужно было, чтобы и Сей также имел, что принести» (Евр. 8:1-3); «И отверзся храм Божий на небе, и явился ковчег завета Его в храме Его; и произошли молнии и голоса, и громы и землетрясение и великий град» (Откр. 11:19). В этом святилище Христос совершает служение Первосвященника. Другого центра Богослужения, кроме небесного, сегодня не существует, как не существует и другого Первосвященника, кроме Христа. «Итак, имея Первосвященника великого, прошедшего небеса, Иисуса Сына Божия, будем твердо держаться исповедания нашего» (Евр. 4:14); «… то лучшего завета поручителем соделался Иисус. Притом тех священников было много, потому что смерть не допускала пребывать одному; а Сей, как пребывающий вечно, имеет и священство непреходящее, посему и может всегда спасать приходящих чрез Него к Богу, будучи всегда жив, чтобы ходатайствовать за них. Таков и должен быть у нас Первосвященник: святой, непричастный злу, непорочный, отделенный от грешников и превознесенный выше небес, Который не имеет нужды ежедневно, как те первосвященники, приносить жертвы сперва за свои грехи, потом за грехи народа, ибо Он совершил это однажды, принеся в жертву Себя Самого» (Евр. 7:22-27). Поэтому любому священнику можно задать вопрос, а по какому чину он служит Богу? И на каком основании папы посмели именовать себя первосвященниками? Но тот же стих из Послания апостола Петра одновременно налагает ответственность в богопоклонении на каждого из тех, кто считает себя верующим во Христа. И потому те слова обличения, которые пророк Малахия обращал только на священников своего времени, сегодня духовно относятся к каждому из нас. С каким чувством мы идем в церковь? Есть ли у нас благоговение? Как мы относимся к молитве, чтению Библии, дьяконскому служению, подготовке к уроку по изучению Библии и проповеди? Не бывает ли так, что все это мы делаем небрежно, впопыхах, «скачивая» из Интернета или «набрасывая» во время езды в транспорте? Осознаем ли мы свою личную ответственность по делу проповеди Евангелия? Осознаем ли, что по нам неверующие люди судят о нашей церкви, о Боге. Не стенаем ли мы лицемерно порой, как священники во дни Малахии: «Как много мы работаем! Как мы устаем! Какая на нас лежит нагрузка!» Не изображаем ли мы, порой, псевдозанятость, и не заменяем ли мы работу «говорильней» и составлением бесчисленных планов, в которые, нередко, уже никто, включая и нас, не верит. Господь проклял духовенство времен Малахии, а что от Господа надеемся получить мы?…