7. Тайна Царства

Библиографию см.: W.S.Kissinger, The Parables of Jesus (1979).

Литература: C.H.Dodd, The Parables of the Kingdom (1936); W.O.E.Ocstcrley, The Gospel Parables In the Light of the Jewish Background (1936); O. Piper, «The Mystery of the Kingdom of God», Int 1 (1947), 183–200; C.E.B.Cranfield, «St. Mark 4:1–34», SJTh 4 (1951), 398–414; 5 (1952), 49–66; N. A. Dahl, «The Parables of Growth», StTh 5 (1951), 132–66; A. M. Hunter, Interpreting the Parables (1960); M.Black, «The Parables as Allegory», BJRL 42 (1960), 273–87; H.N.Ridderbos, The Coming of the Kingdom (1963), 121–35; R.Schnackenburg, God’s Rule and Kingdom (1963), 143–59; I. H. Marshall, Eschatotogy and the Parables (1963); G.E.Ladd, Jesus and the Kingdom (1964), 214–38; E. Linnemann, Jesus of the Parables: Introduction and Exposition (1966); D. O. Via, The Parables (1967); R.E.Brown, The Semitic Background of the Term Mystery in the NT (1968); A. M. Hunter, The Parables Then and Now (1971); J.Jeremias, The Parables of Jesus (rev. ed., 1972); C.E.Carlston, The Parables of the Triple Tradition (1975); J.C. Little, «Parable Research in the Twentieth Century», ET 87 (1976), 356–60; L. Sabourin,. «Parables of the Kingdom», BTB 6 (1976), 115–60; S. J. Kistemaker, The Parables of Jesus (1980); P.R.Jones, «The Modern Study of Parables», SWJT 22 (1980), 7–22; J.Lambrecht, Once More Astonished: The Parables of Jesus (1981); R.Stein, An Introduction to the Parables of Jesus (1981); P.Ricoeur, «The «Kingdom» in the Parables of Jesus», ATR63 (1981), 165–69; K.E.Bailey, Poet and Peasant and Through a Peasant’s Eyes (1983); R.Bauckham, «Synoptic Parables Again», NTS 29 (1983), 129–34; R.H.Stein, «The Parables of Jesus in Recent Study», WW 5 (1985), 248–57; B.Gerhardsson, .The Narrative Meshalim in the Synoptic Gospels: A Comparison with the Narrative Meshalim in the ОТ», NT’S 34 (1988), 339–63; D.Wenham, The Parables of Jesus (1989); B.Scott, Hear then the Parables: A Commentary on the Parables of Jesus (1989); C. Blomberg, Interpreting the Parables (1990); B.Gerhardsson, «If We Do Not Cut the Parables Out of Their Frames«, NTS 37 (1991), 321–35.

Наш основной тезис заключается в том, что Царство Божье — искупительное правление Бога, динамично действующее для установления Его правления над людьми, и что это Царство, которое будет явлено в результате апокалиптического акта в последние времена, уже вошло в историю человечества в лице и деяниях Иисуса ради преодоления зла, избавления людей от его власти и дарования им благословений Божьего правления. Царство Божье включает в себя два великих свершения: в рамках истории и в конце ее. Именно в этом контексте следует рассматривать притчи о Царстве.

Каноны толкования

Современные исследователи разработали для толкования притчей два канона, которых необходимо придерживаться для правильного исторического понимания этих мест Писания. Первый канон был сформулирован Юлихером: притчи нельзя рассматривать как аллегории.[240] Аллегория — вымышленная история, придуманная автором в дидактических целях. Так как все в аллегории, до мельчайших подробностей, контролируется автором, каждую деталь можно продумать так, чтобы придать ей свое особое и очень важное значение. Пример простой аллегории — история о терне и кедре в 4 Цар. 14:9–10.

Притча же — это история из повседневной жизни, содержащая моральную или религиозную истину. Автор не выдумывает эту историю, поэтому он не может распоряжаться всеми ее деталями, которые часто не имеют особого значения для основной мысли. Притча призвана передать одну–единственную истину, а не совокупность истин.

Этот принцип ясно прослеживается в притче о неверном управителе (Лк. 16:1–13). Если сосредоточиться на деталях, может показаться, что лучше быть сообразительным, чем честным; хотя совершенно очевидно, что такое невозможно. То, что овец — девяносто девять (Лк. 15:4), а монет — десять (Лк. 15:8), не имеет никакого значения. Бессмысленно в притче о милосердном самарянине искать аллегорическое значение в разбойниках, священнике и левите, масле и вине, двух монетах, Иерусалиме, Иерихоне и гостинице или пытаться понять, зачем там нужен осел. Поэтому в каждой из притчей о Царстве мы должны искать только основную истину.

Второй важный принцип толкования притчей заключается в том, что их надо понимать в историческом контексте жизни и служения Иисуса, а не в контексте жизни церкви. Притчи — это не пророчества о том, как будет действовать на мир Благая Весть, или о будущем церкви. При экзегезисе притчей следует учитывать собственную миссию Иисуса в Палестине. Конечно, нас это никак не связывает, и если существует аналогия между миссией Иисуса и положением мира и церкви, важно, и даже нужно, определить, как притча может быть применена к более позднему контексту. Однако здесь нас интересует только историческое значение притчей в служении Иисуса.

Юлихер здесь был не прав, так как искал в притчах общие религиозные истины универсального применения. В недавно вышедших трудах, в особенности у Ч.Х. Додда, много внимания уделялось Sitz im Leben («жизненному контексту») притчей в провозглашении Иисусом Царства Божьего. Иеремиас считает, что этот важный новый шаг вперед, сделанный историческим критицизмом, открывает новую эпоху в толковании притчей.[241] Однако он критикует Додда за односторонний подход, ведущий к пренебрежению эсхатологией и ее футуристическим содержанием. Иеремиас предлагает скорректировать выводы Додда, приняв его метод; он пытается обнаружить первоначальное значение притчей, восстанавливая их исходную историческую форму. Иеремиас — сторонник «эсхатологии в процессе реализации».[242] Миссия Иисуса положила начало эсхатологическому процессу, который, как Он ожидал, скоро подойдет к своему эсхатологическому завершению. Ранняя церковь разделила единый процесс на два события и таким образом отнесла к парусии притчи, которые изначально не имели эсхатологического значения.

Но Иеремиас заходит слишком далеко, полагая, что изначальное значение притчей может быть восстановлено только в ключе того, что они означали для слушателей Иисуса. Это значило бы, что настоящий жизненный контекст притчей — иудаизм, а не учение Иисуса, а такое предположение ограничивало бы своеобразие Его учения. Мы не можем не учитывать, что учение Иисуса выходит за рамки иудаизма. Поэтому правильный контекст, в котором мы должны рассматривать притчи, — учение Иисуса, а не иудаизм.

Тайна Царства

Притчи как таковые вряд ли могут быть истолкованы исторически адекватно в контексте жизни Иисуса, если не допустить, как это сделал Иеремиас, такого радикального преображения. Исторический Sitz im Leben притчей можно обозначить одним словом: «тайна». Итог притчей о Царстве Марк подводит, передавая слова Иисуса, обращенные к апостолам: «Вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах, так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи» (Мк. 4:11–12). Тайна Царства — это пришествие Царства в историю как предвестие его апокалиптического явления. Иначе говоря, это «исполнение без свершения». Одна эта истина иллюстрируется несколькими притчами в Мк. 4 и Мф. 13.[243]

В Ветхом Завете слово mysterion встречается у Даниила, а представление о Боге, раскрывающем людям Свои секреты, вообще свойственно ветхозаветному восприятию.[244] Новозаветное использование слова основано на Книге Даниила. Бог послал царю сон, смысл которого оставался ему не ясен и мог быть открыт только через видение, посланное Даниилу, богодухновенному слуге. Этот сон был связан с замыслами Бога о последних временах.[245]

Понятие тайны (raz) встречается также в кумранских текстах. Согласно Учителю Праведности, «Бог открыл все тайны слов рабов Своих пророков».[246] Это значит, что Бог послал Учителю Праведности особое озарение, чтобы он мог найти в пророческих Писаниях истинное, скрытое значение. Эти тайны относились как к событиям, которые, как ожидала кумранская община, произойдут в последние времена,[247] так и к «неизречимым и неизменным» решениям Бога.[248]

Понятие тайны часто встречается в Ветхом Завете и в иудейской литературе. Хотя сам термин начинает новую жизнь в Новом Завете, он не является новаторским, а основан на использовании в Книге Даниила. Павел понимал «тайны» как открытые Богом секреты, божественные замыслы, которые долгие годы человечеству были не известны, но теперь явлены ему через откровение (Рим. 16:25–26). Под тайной не имеется в виду нечто эзотерическое, доступное только посвященным. Тайна — это «секретные мысли, замыслы и планы Бога, сокрытые от человеческого и любого другого разумения, которое ниже божественного; следовательно, тайна должна быть в откровении дана тем, для кого предназначена».[249] Тайна, однако, провозглашается всем, хотя понимают ее только те, кто верит. К вере призываются все; но только те, кто откликнется, на самом деле поймут.

Такое толкование тайны лишь подкрепляет представление о Царстве Божьем, которого мы придерживаемся в этой книге. Сам факт того, что Бог собирается установить Свое Царство, — не тайна; практически в каждом апокалиптическом еврейском труде так или иначе об этом говорится. Сторонники «последовательной эсхатологии» Швейцера не принимают этого во внимание. То, что Царство должно было прийти в апокалиптическом могуществе, — не тайна; это утверждает и ортодоксальное еврейское богословие. Тайна — новое явление Божьего замысла учреждения этого Царства. Эта новая истина, теперь данная людям посредством откровения в личности и миссии Иисуса, гласит, что Царство, которое в свое время настанет в апокалиптическом могуществе, как предсказано у Даниила, скрытно уже вошло в мир заранее, чтобы тайно действовать внутри людей и среди них.[250]

Притча о сеятеле (Мф. 13:3–9,18–23 и ее параллели)

Притча о сеятеле отчасти аллегорична, но оспаривать по этой причине подлинность либо самой притчи, либо ее толкования было бы неразумно. Невозможно a priori утверждать, что Иисус не мог использовать аллегорические притчи.[251] Тем не менее данную притчу нельзя считать настоящей аллегорией, так как детали явно второстепенны по сравнению с центральным учением притчи. Речь идет о четырех типах почвы, только один из которых оказывается плодородным. Суть притчи не изменилась бы, если бы речь шла о двух, трех или шести разных случаях. Ничего не изменилось бы также, если бы три типа неплодородных земель оказались бы таковыми не по тем причинам, которые приведены в притче. Семена, например, могло смыть непредвиденным ливнем. Неосторожный прохожий мог затоптать нежные побеги. Какие–то семена могли уничтожить грызуны. Все это никак не отразилось бы на основном послании: Царство Божье пришло в мир, чтобы его приняли одни и отвергли другие. Царство в настоящее время пользуется успехом лишь отчасти, и зависит этот успех от отклика людей.

Притча может быть отнесена к реакции мира на Благую Весть, которую несет церковь, как считают толкователи старшего поколения,[252] но исторического значения она не имеет. Sitz im Leben этой притчи — объявление Иисуса о том, что Царство Божье придет к людям. Евреи считали, что пришествие Царства будет проявлением Божьего могущества, противостоять которому не сможет никто. Царство Божье сокрушит безбожные народы (Дан. 2:44). Нечестивые правители будут свергнуты, Царство — отдано святым Всевышнего, и все народы будут служить и повиноваться им (Дан. 7:27). Иисус, явно противореча деталям тем ветхозаветных обетовании, которые были подробно разработаны Его современниками–апокалиптиками, утверждает, что Царство в самом деле пришло к людям, но в его задачу не входит сокрушение зла. Оно не сопровождается апокалиптической демонстрацией непреодолимого могущества. Напротив, сейчас Он несет Царство, как сеятель, бросающий в почву зерна. Он не уничтожает грешников. Слово провозглашения Царства может, как и зерно, упасть на обочину и так и не прорасти; или же может упасть на поверхность почвы и не прорасти; или же сорняки этого века, враждебного Царству Божьему, могут задушить его.

Воздействие Царства на людей — тайное и незаметное. Оно ни к чему не принуждает; его надо принять добровольно. Если же слово о Царстве, практически идентичное самому Царству,[253] принято, оно приносит обильный плод. Ни в самой притче, ни в ее толковании о сборе урожая ничего не говорится. Речь идет только о процессе посева: о текущих действиях Царства Божьего и отклике на них.

Притча о пшенице и плевелах (Мф. 13:24–30,36–43)

Притча о пшенице и плевелах опять же относится к тайне Царства, т.е. его скрытому и нежданному присутствию в мире. Прежде всего отметим, что некоторые детали притчи не имеют никакого значения для ее истолкования. Кто такие рабы, совершенно несущественно. Как и то, что враг ушел, посеяв плевелы. Связки, в которые надо связать плевелы, — лишь отражение местного обычая. И то, что рабы заснули, вовсе не говорит об их нерадивости. Это — обычно для работника после трудового дня. Глубокого смысла нет и в том, что плевелы собирают до сбора пшеницы.

Протестанты старого поколения, толкуя эту притчу, отождествляли Царство с церковью. Они утверждали, что в притче описывается положение вещей в Царстве–церкви. Когда придет Сын Человеческий, Он удалит из Своего Царства всех хулителей и злодеев (Мф. 13:41). Это значит, что в церкви есть как добрые люди, так и злые, и что Царство до конечного свершения представлено в мире церковью.[254] Однако в притче говорится, что поле — это мир (Мф. 13:38), а не церковь.

Пришествие Царства, как это предсказано в Ветхом Завете и иудейской апокалиптической литературе, должно принести с собой конец этого века и положить начало Грядущему Веку, уничтожив неправедных. Иисус утверждает, что, посреди текущего века, в обществе, где по–прежнему добро перемешано со злом, до пришествия Сына Человеческого и славного явления Царства Божьего, силы будущего века уже пришли в этот мир, чтобы создать «сынов Царства», которые будут наслаждаться его могуществом и благословениями. Царство пришло, но общество осталось прежним. Такова тайна Царства.

Единственная проблема, возникающая при подобном толковании, связана с фразой: «Пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие» (Мф. 13:41). Здесь как будто проводится разграничение между Царством Сына и Царством Отца. Не значит ли это просто, что грешники уже в Царстве (возможно, в церкви), до эсхатологического завершения? Такое толкование, на первый взгляд разумное, не является ни единственным, ни особо привлекательным. Ни из евангелий, ни из других книг Нового Завета не следует, что Царство Сына Человеческого и Царство Божье отличаются.[255] Более того, Иисус нигде не отождествляет Царство с церковью; не следует, кроме очевидных случаев, делать этого и нам.

Ни притча, ни ее толкование такого отождествления не требуют. Мф. 13:41 вовсе не подразумевает, что делающие беззаконие, «собранные из Царства», на самом деле находились в нем. Это значит только, что они будут отделены от праведников и в Царство не попадут. Что подтверждается и Мф. 8:12, где сказано, что чужестранцы будут приходить издалека, чтобы войти в Царство Небесное вместе с патриархами, в то время как «сыны царства извержены будут во тьму внешнюю». Греческое слово со значением «извержены» показывает, что иудеи, которые, согласно истории и завету, были «сынами Царства», в новое Царство не войдут, а не будут изгнаны после того, как туда вошли. Так что слова о злодеях, которые будут «собраны из Царства», значат лишь, что их не впустят в него.

Значение притчи очевидно, если истолковывать ее в контексте тайны Царства: его текущего тайного воздействия на мир. Царство вошло в историю, но так, что не повлияло на общество. Дети Царства приняли Божье правление и Его благословения. Но им придется и дальше жить в этом веке, рядом с грешниками, в смешанном обществе. Только эсхатологическое наступление Царства будет сопровождаться разделением на грешников и праведников. Это — действительно откровение новой истины: Царство Божье уже пришло в мир, уже сотворило себе детей, наслаждающихся его благословениями, но эсхатологического суда еще не было. Однако разделение и суд еще произойдут. Царство сейчас сокрыто, но оно еще явит свою славу. Тогда смешанному обществу придет конец. Грешники будут изгнаны, а праведники воссияют как солнце в эсхатологическом Царстве.

Притча о горчичном зерне (Мф. 13:31–32 и параллельные места)

Притча о горчичном зерне показывает, что Царство, которое однажды станет громадным деревом, незримо и пока что тоненькими ростками уже присутствует в мире. Многие толкователи считают, что эта притча предвещает рост церкви и ее превращение в ключевую институциональную структуру.[256] При этом они основываются на отождествлении Царства и церкви,[257] что, как мы уже говорили, необоснованно. Другие, не связывая эту притчу с церковью, считают, что она предвещает рост круга учеников Иисуса,[258] которых можно считать новым обществом.[259] Но быстрый рост горчичного дерева — не самое подходящее обозначение постепенного, медленного роста. Логичнее было бы привести в пример рост дуба из желудя (Ам. 2:9).

Большинство современных толкователей видят суть притчи в противопоставлении незаметного начала и великого завершения,[260] и, конечно, в этом она и заключается. С горчичным зерном, которое на самом деле не самое маленькое в природе, всегда сравнивали что–нибудь крохотное.[261] Учеников Иисуса чрезвычайно интересовало, как Царство Божье может присутствовать в истории в образе такого незначительного движения, каким было Его служение. Иудеи ожидали, что Царство будет подобно гигантскому дереву, под которым найдут кров многие народы. Они не могли понять, как можно говорить о Царстве, когда таких всеобъемлющих признаков правления Бога нет и в помине. Как грядущее славное Царство может иметь нечто общее с горсткой учеников Иисуса? Иисус, не признанный религиозными вождями и общавшийся с мытарями и грешниками, больше напоминал заблуждающегося мечтателя, чем носителя Царства Божьего.

Иисус отвечает: большое дерево вырастает из маленького зернышка. Сравнительная незначительность происходящего не исключает тайного присутствия самого Царства Божьего.[262]

Притча о закваске (Мф. 13:33; Лк. 13:20–21)

Притча о закваске[263] передает ту же самую важную истину, что и притча о горчичном зерне: Царство Божье, которое однажды установится по всей земле, пришло в мир едва ощутимо.

Эта притча представляет особый интерес, потому что она используется для доказательства двух диаметрально противоположных вещей. Многие толкователи считают, что главное в ней — это медленный, но неуклонный процесс проникновения и пропитывания. Эта притча используется, чтобы показать, как растет Царство. С одной стороны, в ней обнаруживают истину о том, что Царству Божьему суждено пропитать все общество, пока мир не преобразится, пройдя медленный и постепенный процесс внутреннего брожения.[264] Некоторые из сторонников такого подхода противопоставляют медленное распространение Царства апокалиптическому взгляду, в пользу первого.

С другой стороны, так называемые диспенсационалисты считают, что закваска — это зло, проникающее в отступившую от истинного пути христианскую церковь.[265] Однако в еврейской и иудейской традиции закваска не всегда символизировала зло,[266] представление же о Царстве как силе, преобразующей общество медленно и постепенно, может казаться привлекательным для мира, знакомого с понятиями прогресса и эволюции, но одинаково чуждо взглядам и Иисуса, и иудеев.

Историческому контексту служения Иисуса больше соответствует следующее толкование: основная мысль притчи — противопоставление малости закваски и огромного количества муки — целых три меры.[267] Ведь акцент ставится на том, что все тесто прокисло, а не на небольшом количестве закваски.[268] В этом заключается различие между этой притчей и притчей о горчичном зерне. Последняя гласит, что проявление Царства, которое станет подобно высокому дереву, сейчас похоже на крохотное зернышко. Притча о закваске, со своей стороны, учит нас, что однажды Царство распространится так, что ему не будет равных. Все тесто прокиснет.

Эта притча имеет смысл, только если рассматривать ее в жизненном контексте служения Иисуса. То, что эсхатологическое Царство будет могущественным и неодолимым, понимали все иудеи. Пришествие Царства означало полное изменение всего миропорядка. Зло, ныне существующее в мире и обществе, будет уничтожено, когда придет Царство Божье. Проблема заключалась в том, что служение Иисуса не вело к такому преображению. Он проповедовал присутствие Царства Божьего, но мир оставался прежним. Как же тогда Царство могло быть таким?

Иисус отвечает, что когда в большое количество теста кладут немного закваски, кажется, что ничего не произошло. В самом деле, все выглядит так, как будто тесто поглотило закваску. Но в действительности происходит нечто такое, что тесто в результате полностью преображается.[269] И не важно, как именно совершается преображение. Идея Царства Божьего, покоряющего мир, постепенно проникая в него и изменяя его изнутри, была абсолютно чуждой иудейской мысли. Если Иисус имел в виду именно это, Ему, без сомнения, пришлось бы повторять эту истину снова и снова, как приходилось повторять неслыханную истину о том, что Сын Человеческий должен умереть. Идее постепенности противоречат притчи о плевелах и неводе, в которых приход Царства сопровождается апокалиптическим судом и отделением добра от зла и не является результатом постепенного преображения мира.

Суть притчи — в противопоставлении окончательной и полной победы Царства при наступлении нового миропорядка настоящей, скрытой форме Царства, пришедшего в мир ныне. Трудно было представить себе, что Иисус и небольшая группа Его учеников имеют что–то общее с будущим славным Царством Божьим. Однако Царство действительно уже присутствовало в мире. Это и есть тайна, новая истина о Царстве. Как и когда придет будущее Царство, в этой притче не говорится.

Притча о сокровище и жемчужине (Мф. 13:44–46)

На этой притче мы не станем останавливаться подробно. Образ человека или поля, контраст между случайным обнаружением сокровища и целенаправленными поисками купца — не часть послания, а всего лишь местные реалии. Нельзя не признать, что человек, нашедший сокровище, ведет себя своеобразно, но это лишь придает жизненности персонажу притчи. Людям свойственно такое поведение. Нечего возразить и против того, что в обеих притчах сокровище и жемчужина приобретены за плату.[270]

Единственная идея обеих притчей заключается в том, что Царство Божье — неизмеримая ценность, к нему надо стремиться больше, чем к какому бы то ни было благу. Даже если человеку придется отдать все, что у него есть, это недостаточно высокая плата за обретение Царства. Подобная формулировка, разумеется, трюизм. Если бы «тайны» Царства не существовало, Иисусу незачем было бы и говорить о том, во что иудеи и так верили. Они стремились к Царству Божьему. Притчи интересны именно тем, что Царство пришло к людям неожиданно и так, что они вполне могли бы не обратить на него внимания и даже отвергнуть. Принять на себя «иго Царства» и стать фарисеем, с их чрезвычайной преданностью закону, в глазах иудеев было очень престижно.[271] Если кто–то предлагал подняться на борьбу с Римом для учреждения Царства, народ откликался с энтузиазмом.[272] Но следовать за Иисусом значило общаться с мытарями и грешниками. Как такое общение могло привести к Царству Божьему?

Основная идея этих притчей такова: что бы ни казалось на первый взгляд, быть учеником Иисуса значит принадлежать к Царству Божьему. Само Царство Божье присутствовало в личности и деяниях Иисуса, хотя это было не очень заметно. Вот почему это было сокровище, самое ценное из всех, самая дорогая жемчужина. Каждый человек должен овладеть этим сокровищем, чего бы это ни стоило.

Притча о неводе (Мф. 13:47–50)

В последней притче о тайне Царства говорится о неводе, который был полон разнообразной рыбы, когда его вытащили из моря. Потом рыбаки рассортировали улов, собрав хорошую рыбу и выбросив плохую.

Самое древнее толкование этой притчи рассматривает ее как пророчество о церкви. Царство–церковь состоит из хороших и плохих людей, которые будут рассортированы в день суда.[273] Другие толкователи, не настаивающие на отождествлении с церковью, считают, что в этой притче Царство Божье описано как общество людей, среди которых есть плохие и хорошие.[274] Слабость этой точки зрения в том, что не принимается во внимание исторический контекст этой притчи в служении Иисуса и Царство без всяких к тому оснований отождествляется с церковью.

Эта притча похожа на притчу о пшенице и плевелах, но в ней присутствует новый элемент. Обе притчи следует понимать в жизненном контексте служения Иисуса: Царство пришло на землю, но эсхатологического разделения не произошло, и потому Царство действует в смешанном обществе. В притче о неводе добавляется новая деталь: даже общество, возникшее в результате воздействия Царства на мир, не может быть совершенным, пока не произойдет эсхатологическое разделение.

В историческом плане, притча разъясняет, почему последователи Иисуса были такими странными. К Нему влекло мытарей и грешников. Иудеи ждали, что Мессия не только «уничтожит нечестивые народы словами уст Своих… и… осудит грешников за их скрытые мысли»; Он должен также «собрать вместе святых, которых будет вести за Собой в праведности», и «не будет неправедных в те дни в их среде, ибо будут все они святы» (Пс. Сол. 17:28,36). Иисус не собирал вокруг Себя святых. Напротив, Он сказал: «Я пришел призвать не праведников, но грешников» (Мк. 2:17). Приглашенные на мессианский пир отказались прийти, и их места заняли оборванцы с улицы (Мф. 22:1–10). Как могло Царство Божье иметь что–то общее с таким странным собранием людей? Разве Царство не должно было уничтожить всех грешников и создать безгрешное общество?

Иисус отвечает, что однажды Царство создаст такое совершенное общество. Но пока что явившееся неожиданно Царство подобно неводу, собирающему и хорошую, и плохую рыбу. Приглашение адресовано всем, и все, кто откликнется на него, получают место учеников в Царстве. Совершенное святое общество возникнет только в последние времена.[275] Эту притчу можно отнести к церкви, потому что она, как наследница учеников Иисуса, действительно представляет собой смешанное общество, но в первую очередь притча относится к текущей ситуации в период служения Иисуса.

Притча о растущем семени (Мк. 4:26–29)

Марк рассказывает притчу о сверхъестественном характере Царства Божьего, которой нет у других евангелистов. Нам следует помнить, что притчи — это не аллегории и что их детали не обязательно важны для понимания основной идеи. Не стоит задумываться над символическим значением сеятеля и жнеца, потому что суть притчи связана с деятельностью Царства, а не с образом сеятеля. То, что кто–то посеял зерно, означает лишь, что зерно посеяно. То, что сеятель спит и встает днем, показывает только, что он ничем не может помочь росту зерна. Часто центральной истиной притчи считают именно мотив роста, причем большое внимание уделяется его этапам: зеленый росток, потом колос, потом налившееся зерно в колосе. Таким образом проводится аналогия между миром природы и Царством Божьим. Как в природе рост происходит согласно определенным законам, так и у роста Царства Божьего есть свои законы: из крохотного зерна Благой Вести вырастает великий урожай. О постепенном росте говорили представители самых разных богословских течений.[276]

Однако такому выводу противоречат три существенных момента. Иисус нигде не выделяет идею постепенного роста Царства. Будь это важно для Его учения, Он непременно бы это сделал, так как для иудеев I века идея постепенного роста Царства была совершенно новой. Во–вторых, в христианской и иудейской литературе часто говорится о посеве, но нигде посев не символизирует постепенного развития.[277] В–третьих, метафора посева и роста встречается в христианской литературе для обозначения сверхъестественного.[278]

Ключ к пониманию этой притчи был предложен эсхатологической школой, хотя, на наш взгляд, их истолкование следует вписать в общий контекст послания Иисуса. Царство рассматривается как эсхатологическое событие, совершенно не зависящее от усилий людей. Согласно И.Вайссу, Иисус этой притчей хочет сказать, что от Него пришествие Царства не зависит. Он не мог его предвидеть; послать его мог только Бог. Человечеству остается только ждать.[279] Многие другие обнаружили истину этой притчи в том, что будущий эсхатологический урожай совершенно не зависит от какой бы то ни было человеческой деятельности.[280]

Конечно, это — абсолютно необходимая истина, связанная с Царством. Однако такое толкование так же односторонне, как и толкование «реализованной эсхатологии», так как здесь не учитывается центральный и уникальный элемент вести Иисуса — присутствие Царства в Его собственной миссии. При таком подходе ничто, кроме объявления заранее, не связывает служение Иисуса с эсхатологическим пришествием Царства. Самая очевидная проблема такого сугубо футуристического толкования — его бессмысленность; иудеям не надо было объяснять, что эсхатологическое свершение Царства — чудо. Оно могло быть только сверхъестественным деянием Бога.

В притче присутствует идея обязательной связи между посевом и урожаем, и это — не аллегория. В том или ином смысле, служение Иисуса содержало в себе «зерно» Царства, которое однажды принесет большой урожай. Зерно было брошено в почву; урожай тоже будет. И то, и другое — проявление Царства Божьего. «Скрытое и неоднозначное в настоящем, Царство Божье проявится во славе».[281]

Вот основная идея притчи. Посев и сбор урожая: и то, и другое — деяния Божьи. И то, и другое — сверхъестественно. Земля сама производит плоды. Семя обладает силой, которую не люди в него вкладывали, которая превосходит все, что они могут сделать. Человек может бросить семя в почву, но само Царство — деяние Божье.

На сверхъестественный характер Царства в настоящем указывают определяющие его слова. Множество глаголов используется в качестве сказуемых, подлежащее при которых — само Царство. Царство может приблизиться к людям (Мф. 3:2; 4:17; Мк. 1:15; и т. д.); оно может прийти (Мф. 6:10; Лк. 17:20; и т. д.), прибыть (Мф. 12:28), явиться (Лк. 19:11), действовать (Мф. 11:12). Бог может дать Царство людям (Мф. 21:43; Лк. 12:32), но они не властны передавать его друг другу. Более того, Бог может забрать Царство у людей (Мф. 21:43), но они не могут забирать его друг у друга, хоть и способны помешать другим входить в него. Люди могут войти в Царство (Мф. 5:20; 7:21; Мк. 9:47; 10:23; и т. д.), но нигде не говорится, что они созидают или строят его. Люди могут принять Царство (Мк. 10:15; Лк. 18:17), унаследовать его (Мф. 25:34) и владеть им (Мф. 5:4), но не могут его установить. Они могут отказаться от Царства, т. е. не захотеть принять его (Лк. 10:11) или входить в него (Мф. 23:13), но они не могут его уничтожить. Они могут желать его (Лк. 23:51), молиться о его приходе (Мф. 6:10) и искать его (Мф. 6:33; Лк. 12:31), но они не могут ускорить его приход. Люди могут войти в Царство (Мф. 5:19; 8:11; Лк. 13:29; и т. д.), но не говорится, что Царство вырастет. Они могут что–то сделать для Царства (Мф. 19:12; Лк. 18:29), но не могут воздействовать на него. Люди могут проповедовать Царство (Мф. 10:7; Лк. 10:9), но только Бог может дать его людям (Лк. 12:32).

Характер Царства отражен в следующих словах Иисуса, записанных в Евангелии от Иоанна: «Царство (baslleia) Мое не от мира сего; если бы от мира сего было Царство (basileia) Мое, то служители Мои подвизались бы [за Меня], чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство (basileia) Мое не отсюда» (Ин. 18:36). В RSV слово basileia правильно переводится как «царская власть». Источник и характер Царства Иисуса — более высокого порядка, чем этот мир; оно — от Бога, а не от этого мира. Царство — проявление Божьей воли; это деяние Самого Бога. Оно связано с людьми и может работать через них; но оно никогда не будет им подчинено. Оно остается Царством Божьим. Важно, что хотя люди должны принять Царство, это индивидуальное принятие — не пришествие Царства. Царство приходит не тогда, когда человек принимает его. Требование принять Царство основано на том, что в лице Иисуса Царство вошло в историю. Бог совершил нечто новое. Он посетил Свой народ в лице Иисуса, неся мессианское спасение. Это божественное деяние требует человеческого отклика, хоть и остается божественным.