Откуда арианство?

Прежде чем можно будет ответить на вопрос об отношениях между развитием христологии и исцелением очень законнической адвентистской сотериологии, нам следует сначала постараться выяснить, что вызвало принятие арианских концепций.

Несомненно, главным фактором, привнесшим в ранний адвентизм седьмого дня арианство и антринитарианство, было происхождение многих отцов-основателей субботствующего адвентизма (именуемых «пионерами») из восстановленческой среды. Наиболее видными из них были Джеймс Уайт и капитан Джозеф Бейтс (1792-1872). Эти люди были служителями церкви христианского единения, которая была провинциальной версией бостонского унитарианства, но с намного большим евангелическим уклоном. Изменения в восстановленчестве Новой Англии во многом были параллельны тому, что происходило среди последователей Кэмпбелла и Стоуна в долине реки Огайо. В ключевое кредо этих движений входил рационалистический, редукционистский взгляд на христианское учение c не приятием всяких символов веры. Это неприятие было основано на лозунге «у нас нет никаких вероучений, кроме Библии». Такой лозунг выдавал искреннее подозрение ко всему, что нельзя было объяснить рационально, и ключевым вопросом при рассмотрении доктрины было то, соответствует ли она наиболее очевидному и буквальному прочтению Библии?

Многие пионеры адвентистов седьмого дня пили из глубин колодцев этого восстановленческого умонастроения.

Склонность к очень буквальному прочтению Писания, при таком предубеждении против символов веры, требует дополнительных комментариев. Этот антисимвольный дух, как казалось, вызывал глубокое подозрение к символам, принятым на Вселенских соборах; более того, восстановленческая идея о том, что надо вернуться к библейскому источнику всякого христианского учения (и таким образом, избежать загрязняющих его влияний мистифицирующих, привнесённых язычеством «преданий» человеческих), видимо, предрасполагало их к наиболее очевидному и буквальному чтению Библии на английском языке. Таким образом, такие библейские выражения, как «рождённый прежде всякой твари», «Единородный Сын Божий» и т.д., воспринимались только в отношении к божественной природе Христа, а не к человеческой.

Более того, многим казалось, что мысль о глубинном единстве Божества, присущая тринитарному мышлению, не только была иррациональной, но и уничтожала личностность и Отца, и Сына, стирая различие между ними. Они также думали, что идея о Троице стоит на самой грани языческого троебожия. Сдержанность адвентистов седьмого дня в отношении к Троице, однако, имела и дополнительный стимул, исходящий от их богословской антропологии.

Под влиянием последователя Миллера Джорджа Сторрса большинство первых адвентистов седьмого дня были обращены в кондиционализм (в том числе Елена Уайт и её семья во время их следования за Миллером). За такие взгляды держались ревностно –в явном противостоянии господствующему представлению о вечности души. Это монистическое, более целостное понимание человеческой природы вызывало довольно сложную реакцию на тринитарные идеи, особенно постольку, поскольку речь шла о понимании сущности Христа и значения Его искупительной смерти.

Среди этих первых адвентистких антитринитариев взгляды Дж. М. Стивенсона были не только типичными, но и довольно влиятельными. Мервин Максвелл кратко изложил это антитринитарную, арианскую линию.

Стивенсон касался тринитарианства, говоря о том, что достоинстве Христа совершить для Бога требуемое искупление. «Тринитарии, – заявлял он, – утверждают, что Сын Божий имел три различные сущности одновременно: т.е. человеческое тело, человеческую душу, единую с его божественной сущностью, причём тело было смертно, душа бессмертна, божественная природа соравной, сосуществующей и совечной вечному Отцу. Так вот, никто из сторонников этой теории не утверждает, что умерли его душа или божественная природа, получается, что из этого тройственного существа «смертной смертью» умерло только тело. Значит, согласно этим взглядам (представляющим смерть Христа великой искупительной жертвой за грехи мира), мы имеем жертву лишь самой низшей части – человеческого тела – Сына Божия».

Вместо такой неадекватной жертвы, как простое человеческое тело Стивенсон говорил (и другие первые субботствующие адвентисты) говорил о Христе, способном предложить Богу смерть всего человека – с душой и телом, но никак не обычного человека. Христос, по мнению Стивенсона, был сотворён где-то в вечности в особом смысле – как «единородный». Он был бессмертным, божественным и Сыном Божиим до Своего воплощения. При воплощении Его божественная природа не соединилась с человеческой, как говорили тринитарии – он поменял её на человеческую, причём Иисус оставался, тем не менее, Сыном Божиим. Он «не утратил личностную идентичность при превращении из Бога в человека», – говорил Стивенсон, комментируя Ин.1:14, «Слово стало плотью». Естественным выводом из этих слов было то, что единородный от Отца на самом деле превратился в плоть, … что божественная природа стала человеческой; нет, что сама субстанция, из которой он состоял изначально, превратилась в плоть». (9)

Хотя богословие Стивенсона и многих его единомышленников представляется на м сегодня вполне идиосинкразической, даже путаной, она помогает нам понять некоторые истоки антитринитарных настроений первых адвентистских мыслителей. Вполне могло быть так, что когда прояснились их представления об Искуплении, это стало одним из факторов, расчистившим путь для исцеления тринитарных взглядов. Это могло бы в некоторой степени объяснить и отсутствие ясного тринитарного свидетельства со стороны Елены Уайт в первые годы: она не хотела создавать впечатление, будто нападает или на твёрдо укоренившееся кондиционалистское учение или на истину о том, что Христос, имея человеческую душу, действительно умер искупительной смертью на кресте; Его смерть не была прекращением жизни только материального тела.

Не задумываясь о том, как личность Христа влияет на значение Его искупительной смерти, адвентистские пионеры не делают вполне сознательных попыток понять отношение полной божественности Христа к таким вопросам как оправдание одной верой. Мне представляется интересным, однако, то, что арианство в его классическом выражении чувствовало необходимость отдавать приоритет представлениям об Иисусе как Примере для человечества. (10)

Это классическое изменение определённо было продублировано в раннем адвентистском понимании (и согласуется с ним) того, что послушание закону, вдохновлённое примером Христа, является ключевым вопросом для попыток пересмотреть сотериологию, которая, как казалось, могла вот-вот разбиться о камни антиномизма. Не может ли быть так, что у арианства есть естественное притяжение к религиозным движениям, которые озабочены послушанием, что, как кажется, естественным образом неизбежно уменьшает соображения об оправдании верой в христианском опыте?