26. Когда деревья были большими…

В 1970 году за подпольную издательскую деятельность Зозулин Михаил Семенович был осужден на два года тюремного заключения, отбывая срок в страшных нечеловеческих условиях с убийцами и ворами. Но Бог хранил его, открывая и там двери человеческих сердец для проповеди Евангелия. Во дни тюремного заключения Михаил Семенович пишет стихотворение, которое мы приводим ниже. Бог есть любовь

«Бог есть любовь» — написано повсюду —

В природе на земле и в небесах.

«Бог есть любовь» — звучит прекрасно чудно,

Хоть и лежит на всем печать греха.

«Бог есть любовь» — написано на нарах,

Которые находятся в ШИЗО,

Где я лежу, хоть едкий дым в сигарах

Смешался с грязным гвалтом голосов.

Бог есть любовь, хоть много грязи, сору,

А в камере и душно и темно,

Везде клопы оставили узоры

Пав смертью храброю в борьбе со мной.

Бог есть любовь, хоть толстые решетки

Вселяют ужас тем, кто видит их.

Но ты не бойся их и четко-четко

Храни закон и будешь средь святых.

Бог есть любовь, хоть кованые двери

За мной закрылись в камере сырой.

Но все же я люблю Тебя и верю:

Ты тоже здесь всегда везде со мной.

Бог есть любовь, хоть рядом и не знают,

Что на кресте за них пролита кровь

Но чрез меня мой Бог им открывает

Весь план спасенья и свою любовь.

Бог есть любовь, хоть я лишен свободы

За веру в Бога, за Его закон.

Хоть я ничтожен и земной природы,

Все ж я Его посол и Им рожден.

Бог есть любовь, хоть люди рядом — звери,

Сыны Нимрода, Каина печать.

В их языке — все гнусное без меры,

В их действиях манеры палача.

Бог есть любовь, хоть мгла кругом и тучи

И ПКТ начальство мне сулит.

Хоть я и слаб, но Бог мой Всемогущий

Идет со мною, где надо — оградит.

Бог есть любовь! Об этом часто спорят

Со мной преступники до хрипоты,

Но под конец смиренно и спокойно:

«Мы будем тоже скоро, как и ты»…

Бог есть любовь, хоть часто непонятен

Мне этот голос в камере сырой.

А рядом слышишь колко, неприятно:

«Ты тоже с нами, а ведь ты «святой».

«Бог есть любовь!» — мелькает средь Писаний:

Иосиф, Моисей, три юноши в печи,

И Даниил пророк, и «муж желаний»

В глубоком львином рву во тьме ночи.

Бог есть любовь! Вкуси, как сладко это!

Не бойся искушений сатаны

И будешь здесь и в вечности согретый

Любовью Бога, как теплом весны.

Бог есть любовь! Я твердо в это верю!

Его обетования верны!

Пусть тьма кругом, пусть жестче станут меры, —

Конец хороший будет с Ним!

Август 1970 г.

М. С. Зозулин (размышления в камерах

штрафного изолятора за субботу

в г. Новосибирске)

В те «спокойные» годы десятки верующих, и в первую очередь пасторов, были арестованы, заключены в тюрьмы или отправлены с семьями в ссылку. Одной из таких семей была семья пастора Дубняка Степана Степановича, трудившегося под началом Зозулина. Составленные специально для данной книги Степаном Дубняком, а также его дочерью Надеждой воспоминания о своем приходе к Богу и опытах, думаю, будут представлять хорошую иллюстрацию того «спокойного» времени.

«Я, Дубняк Степан Степанович, родился 15 июня 1930 года в Киевской области, Переяслав-Хмельницком районе, с. Козинцы. В настоящее время это село затоплено под Каневскую ГЭС. Большей частью мы жили с родителями моей мамы в селе Мало-Каратуль. Отец мой работал лесником. Летом 1938 года его арестовали, и судила «тройка», как врага советского народа.

На сколько я помню себя с детства, примерно лет с 4-5, я любил Бога и любил молиться. Мы подолгу стояли с бабушкой перед иконами и молились. Любовь к Богу я пронес через всю свою жизнь. Даже в школьные годы, когда учителя заставляли детей отрекаться от Бога и говорили, что Бога нет, я один протестовал против всего класса и учительницы, и кричал: «Бог есть и будет!» Несмотря на то, что ко мне относились, как к сыну троцкиста, я всегда говорил, что Бог есть.

В 1935-36 годы, когда ломали православные церкви, дедушка принес из церкви два Новых Завета и церковную Библию. Когда началась Великая Отечественная война и немцы оккупировали наше село, школа была закрыта. Моей любимой книгой стала Библия, которую я читал постоянно и с любовью. Я жил в деревне по 1946 год.

В 1946 году я поехал в Мариуполь, выучился на электромонтера. Пробыв год в Мариуполе, я вернулся в свое село. Но в селе работать было негде. В сентябре 1947 г. я поехал в Москву к родственникам. Там я поступил учеником токаря на авиационный завод. Сначала я жил у своей тети, но потом перешел в общежитие. Нас в комнате было 18 человек. Мы жили на втором этаже. Перед нами была такая же комната, где жили девушки. У меня как-то завязался разговор с девушкой, жившей в комнате напротив. Я рассказал ей, что с детства с бабушкой молился и что у нас была Библия. Мы много говорили о Боге, и в конце разговора она сказала мне: «Если бы кто-нибудь мне сказал, что такой хулиган так много знает о Боге, я бы никогда не поверила». Она рассказала мне, что посещает какую-то особую церковь. Я заинтересовался этим, и мы договорились, что я поеду с ней и посмотрю, в какую церковь она ездит. Несколько раз я хотел поехать с ней, но она уезжала раньше, и я не успевал. Но однажды в марте месяце мы поехали вместе. Но сатана не хотел, чтобы я попал в эту церковь. Мы проехали Воронцово поле, где надо было выходить, и доехали до метро Кировское. Выйдя из трамвая «А», мы стали спрашивать, как нам доехать до Воронцова поля. Нам сказали, что мы проехали. И мы вернулись назад. На улице висели большие круглые часы, и мы стали под ними. Маша говорит: «Я не знаю, куда идти». В церковь она ездила уже более 4-х месяцев, а тут заблудилась. Наконец мы нашли Маловузовский переулок. На улице было темно и мною овладел какой-то страх. И вот мы нашли молитвенный дом. Я услышал пение. Это было пение хора, которым заканчивалось молитвенное служение. С того момента, с марта месяца 1949 года, моя жизнь до сего дня тесно связана с жизнью церкви Адвентистов Седьмого Дня. С самого первого посещения церкви мною было принято решение стать членом этой церкви. Сам Бог внушил мне это решение. Ночью мне было, не знаю, или сон, или видение. Мне явились два Ангела и сказали: «Это истинная Церковь Христа». И я понял, что Бог отвечает на мой вопрос веры.

С авиационного завода мне пришлось уйти из-за субботнего дня. Но в это же время у меня закончился годичный бумажный паспорт. Мне надо было искать и жилье, и прописку, менять паспорт. Тогда трудно было обменять паспорт. Был общий обмен паспортов, и в паспортных столах была очередь из 200 -300 человек. К этому времени Господь устроил меня на новое место работы электриком в Московский фурнитурный завод у Павелецкого вокзала, где мне дали субботу выходным днем. Вопрос прописки, жилья и обмена паспорта мне пришлось решать больше месяца. Я ночевал под дверью паспортного стола, чтобы попасть на прием. Вопрос обмена паспорта решал начальник паспортного стола, и он посылал меня к зам. начальника милиции по паспортному отделу, чтобы тот дал мне разрешение на прописку. А зам. начальника милиции по паспортному отделу посылал меня к начальнику паспортного стола, чтобы он обменял мне паспорт. И так они меня футболили один к другому больше месяца. Но Бог слышит молитвы Своих детей. И в очередной раз, когда начальник паспортного стола отправил меня к зам. начальника милиции, Бог расположил сердце этого человека, и он заставил паспортистку домоуправления, где я жил раньше, подписать мне форму № 28 для обмена паспорта и сам на другой стороне этой формы написал: «Выдать паспорт немедленно, быстро». И когда я вернулся к начальнику паспортного стола, мне паспорт выдали через полчаса. А зам. начальника милиции дал разрешение на прописку. Я был бесконечно благодарен Богу за паспорт, прописку и за работу с выходным днем субботой.

В это время в Московской церкви за меня все переживали и радовались успеху.

Семья Мацановых обратила на меня особое внимание и занялась моим духовным воспитанием. В ноябре 1949 года меня крестили. Я был членом Московской общины восемь лет.

В 1950 году меня призвали в армию и направили во 2-ю Гвардейскую Таманскую дивизию в 1-й полк.

В военкомате я не сказал, что я верующий. В части в первую пятницу я сказал командиру взвода, что я верующий и в субботу не работаю, и чтобы он передал это вышестоящему начальству. Утром, в субботу, построили всю карантинную роту — 500 человек, и после развода, когда батальоны ушли на полигон для обучения, командир полка со всем штабом полка подошел к нашей роте и вызвал меня из строя. Я подошел к командиру полка и отрапортовал следующее: «Товарищ гвардии полковник, по вашему приказанию явился рядовой Дубняк, верующий адвентист седьмого дня, ожидающий Второго Пришествия Христа». Полковник закричал в бешенстве: «Замолчать!» Стал читать мне мораль, угрожая, вынул пистолет и стал подбрасывать его у меня под носом. Накричавшись, он приказал мне стать в строй. С этого времени начались допросы от подъема до отбоя. В день было по 3-4 допроса. Особенно старался допекать меня зам. начальника особого отдела, капитан. Это продолжалось в течение трех недель. Грозили разогнать всю церковь и пересажать всех верующих. Через три недели под вечер меня вызвали в штаб полка и дали направление в Замоскворецкий военкомат, откуда я был призван. Но впереди меня ожидала большая опасность.

В первую субботу после моего возвращения Мацанова Анна Григорьевна пригласила меня к себе на обед. На обеде присутствовали Павел Андреевич, Анна Григорьевна, Кучерявенко Вениамин Иванович и др. Только закончился обед, вдруг зазвонили в дверь. Анна Григорьевна пошла открывать. Кого-то она впустила в комнату Григорьева Г. А. и, забежав в комнату, где мы обедали, быстро шепотом говорит: «Степочка, быстро уходи, пришли за тобой». У дверей она надела на меня фуражку, так как я был стрижен. Когда я вышел на лестницу и стал спускаться, с 3-го этажа, выглянув в окно, увидел, что в воротах стояла машина, в кузове сидели 25 солдат войск МГБ в синих фуражках с красными околышами, а возле машин стояли в кругу 8 офицеров МГБ. Все тело мое стало свинцовым. Во мне началась борьба: попроситься к кому-нибудь в квартиру или куда-либо спрятаться? Но внутренний голос стал мне говорить: «Спокойно, иди вперед». Когда я спустился и подошел к кругу офицеров, они расступились, и я перешел этот круг. Кое-как протиснувшись между домом и машиной, я ушел. Когда, через какое-то время, я пришел к Мацановым, жена Павла Андреевича Анна Григорьевна рассказала следующее. Когда она по звонку открыла дверь, они спросили, где квартира Григорьева Г. А., т. к. к вам зашел военнообязанный, где он? Она пропустила их в комнату брата Григорьева, а меня выпроводила из квартиры. Они не услышали, как я вышел, потому что, когда она впустила их к брату Григорьеву, он лежал и спал на диване, а когда они стали его будить, он проснулся и создался шум в комнате. Поиски меня в комнатах Григорьева и Мацанова продолжались в течение 2-х часов. Они переворачивали несколько раз все, что было в квартире: диваны, шкафы, постели. Они все это время добивались от братьев и сестер, где я. Братья отвечали: «Ищите, вы же видите, что его здесь нет». Это было чудо Божьего спасения. Если бы они меня там поймали, то неизвестно, что было бы. Видимо, арестовали бы всех. Бог всегда приходит на защиту и помощь в самые критические моменты.

В 1952 году в марте месяце при похоронах Григорьева Г. А. на Пятницком кладбище, я и Василий Сятыня получили приглашение от братьев Мацанова Г. А., Сильмана П. Г., Кулыжского С. П. на духовную работу.

Василия Сятыню отправили в Закарпатье, а мне Павел Андреевич дал в церкви в Москве в Маловузовском переулке балкон с правой стороны и сказал: «Это твоя Церковь. Встречай людей, провожай, беседуй с ними».

Мацанов П. А. учил меня конспектировать проповеди, которые говорили с кафедры, учил меня составлять свои проповеди. Я выполнял поручения Павла Андреевича, а также поручения Сучкова С. В., Копыловой А. А. и Порган О. П. Так было до 1957 года.

В начале 1957 года меня пригласили в канцелярию ВСАСДа, где были братья Мацанов П. А., Кулыжский С. П. и Сильман П. Г., и сказали мне, что больше держать меня в Московской общине не могут и я должен подумать и принять решение — согласен ли я выехать из Москвы. Я дал согласие, и мне предложили переехать в Тулу.

В мае 1957 года я переехал в Тулу. При всех переживаниях того времени в городе была организована церковь. Было приобретено 35 новых членов и куплен молитвенный дом в пос. Октябрьский, 18-й проезд.

В конце 1959 года, когда на меня обрушилось сильное преследование, по предложению Кулакова Петра Степановича и по согласию Кулыжского Степана Павловича и Мацанова Павла Андреевича я переехал в Тарасовку Ростовской области на место Зайцева Владимира Степановича, который переехал в г. Горький.

В Тарасовке я пробыл до 13 сентября 1961 года. 13.09.61 г. ко мне, в каменный карьер, где я работал грузчиком, приехала милиция и повезла меня в нарсуд, где меня сразу же осудили и дали пять лет ссылки. Ссылку я отбывал в Томской области 4,5 года».

О том, какому моральному прессингу и унижениям подвергались в ссылке не только заключенные, не только их жены, но даже их малолетние дети, хорошо видно из воспоминаний, написанных сегодня дочерью пастора Дубняка Надеждой Дьяконовой, пережившей с отцом тяготы ссылки, когда она была совсем маленькой девочкой. Но, несмотря на это, те годы, «когда деревья были большими», врезались в ее память очень отчетливо, как и опыты с Богом в то жестокое время.

«Нас повсюду окружают дела Божьей любви и доброты. Я очень люблю смотреть и наслаждаться той красотой, которую Господь сотворил для нашего счастья и радости. И не важно, где ты находишься — на берегу теплого, ласкового моря с золотистым песком, или в студеный зимний день вдруг видишь, как красиво припорошил снежок маленькую елочку в парке, — важно, чтобы ты видел это и был благодарен Богу за эту красоту. Важно, чтобы наши глаза и души были открыты навстречу этому огромному потоку Божьей любви и милости. Своя, несколько суровая красота, окружала меня и в раннем детстве на ссылке с родителями в Сибири. Это был край тайги и болот, край трескучих морозов и огромных снежных сугробов. Но зато как красиво смотрелся бархатный зеленый мох с яркими точками клюквы и оранжевыми ягодами морошки на нем. Какие большие смолистые шишки росли на огромных кедрах и какие вкусные орешки прятались в них. Пять лет, не имея права никуда выезжать, мы провели в этом крае.

Мы, дети, всегда очень ждали субботу. Это был единственный день в неделю, когда мы видели отца. В остальные дни, включая воскресенье, он с раннего утра до позднего вечера тяжело работал в тайге. В субботу, после утреннего домашнего богослужения, если это была не зима, мы шли гулять в тайгу.

Так как лес начинался рядом с нашим бараком, то мы почти каждый день играли на опушке, но заходить дальше нам было нельзя. С родителями мы могли смело ходить по густому лесу, еле заметными тропинками, ничего не боясь. Одну из таких субботних прогулок я очень хорошо запомнила. Мы медленно шли среди полумрака огромных кедров, верхушек которых не было видно. И вдруг младшая сестренка Саша, которой едва исполнилось три года, громко сказала, показывая себе под ноги: «Мама, смотри, щепка ползет!» При этом она уже собиралась наступить на эту «щепку», которая оказалась ядовитой гадюкой, каких было множество в тайге. Мама шла с ней держась за руки, и поэтому она успела подхватить сестренку и сделать несколько шагов в сторону. Господь всегда милостиво хранил и оберегал нас. Но и враг старался хоть как-то причинить вред, вызвать недовольство, подорвать нашу детскую веру.

Мой папа очень любил и любит петь. Хотя у него нет музыкального слуха, но он всегда пел громче всех и мечтал, чтобы мы все, трое его дочерей, научились играть на музыкальных инструментах и петь. У мамы была гитара, и мы часто, особенно в субботу и вечерами, пели псалмы. Хотя деревня, куда мы были сосланы, находилась в глухой тайге, но, на удивление, там была деревянная изба, которая называлась «Музыкальная школа». В мои неполные шесть лет отец записал меня в эту школу, то так как я была еще слишком маленькая, меня взяли в подготовительный класс. Училась я старательно и с большим желанием. Так как я была старшая из детей, то, поступив в музыкальную школу, я чувствовала себя уже совсем взрослой. Идти на занятия нужно было через весь поселок, больше трех километров. И вот, каждый день, и в непролазную грязь, и в трескучий мороз, я очень ответственно ходила заниматься. Каждый день потому, что три дня в неделю были уроки, а в остальные два дня нужно было заниматься на фортепьяно, чтобы выучить домашнее задание, так как дома инструмента не было. В результате таких стараний к концу года я стала лучшей ученицей музыкальной школы. К какому-то весеннему празднику из района должна была приехать комиссия, чтобы записать и заснять культурную жизнь глубинки и затем прокрутить это на весь район по местному радио. Я должна была играть какую-то пьеску, как представитель от детской музыкальной школы пос. Парабель. Сколько было переживаний и приятных волнений! Директор, которая вела у меня фортепьяно, успокаивала меня, говорила, что я хорошо подготовлена и для волнения нет причин. И вот долгожданный день настал. Мама одела на

меня лучшее платье, у соседской девочки одолжили красивый капроновый бант, и счастливая и нарядная я пошла в школу. Что было потом, осталось в памяти как что-то щемящее и непонятное моему детскому уму.

Я зашла в класс, поздоровалась и села в сторонке на стул, как раньше говорила мне директор. Но на меня почему-то никто не обратил внимания. Наоборот, все усердно делали вид, что меня не замечают. Кругом тянулись провода, горели лампы, освещая пианино и сидящую за инструментом совсем другую девочку, не меня. Девочка что-то проиграла раз, потом еще и еще, ее записали, потом все выключили, быстро собрали и уехали. Я продолжала сидеть, ничего не понимая. Директор, собираясь закрывать класс, подошла ко мне и, отведя глаза в сторону, сказала: «Надечка, не будет сегодня больше записи, иди домой, детка». Ничего не спрашивая, на ватных ногах, я пошла домой. Нет, я не плакала. В руках я теребила не нужный теперь капроновый бант и все старалась понять: почему? Мне казалось, что произошла какая-то чудовищная ошибка, что завтра все выяснится и папа будет радоваться, когда услышит по радио, как я играю свою пьесу.

Но ошибки никакой не произошло. На следующий день на мамин вопрос в музыкальной школе коротко ответили, что приехавшие товарищи из района были возмущены тем, что культурную жизнь пос. Парабель будет представлять дочь ссыльного субботника, и срочно нашли мне замену. И совсем не важно было, что девочка была не готова, играла по нотам, а не наизусть, и пришлось несколько раз переписывать. Мама успокаивала меня, говорила, что они с папой еще не раз услышат, как я играю. А через несколько дней, слушая по радио выступление этой девочки, мы с мамой неожиданно услышали объявление ведущего: «Лучшая ученица ДМШ Дубняк Надя». Мы переглянулись. Видно, корреспондент забыла зачеркнуть первоначальную информацию директора музыкальной школы и ведущий ее объявил. В любом случае кому-то за это, наверно, хорошо попало.

А мама оказалась права. Они с папой еще не раз слышали потом, как я играла, и пела, и дирижировала. И не только я, но и их внуки. Но главное не в этом. Главное, что все мы имеем прекрасную надежду, что однажды наши голоса сольются с небесным хором, а пальцы коснутся золотых арф».

Именно этой надеждой и жили в те годы верующие люди, как в городах, так и в селах. Прекрасные духовные поучения могут и сегодня рассказать жители небольшой белорусской деревни Овсемирово, адвентистская церковь в которой существуетс 1925 года. Простые семьи глубоко посвященных людей Гунько, Пацукевичей, Михнюков были теми камнями, на которых зиждилась Божья церковь во все века. История адвентистской церкви этого необычного села полно освещена в специальном журнале, приуроченном к юбилею церкви в этом селе и изданном под редакцией сына и внука его пионеров, Николая Гунько, весьма тщательно собирающего сегодня материалы по истории Адвентистской церкви в Беларуси, одной из главных частей которой являются, конечно, и старые журналы…

Помимо репрессий, другим страшным памятником той эпохи был страшный голодомор начала 1930-х годов. Его ужасы никогда не забыть тем, кто пережил его, пусть даже в детском возрасте. Одним из живых его свидетелей является сегодня пастор Алексей Захарович Вистратенко (1921 г. р.), несший долгое время служение в Запорожской области, и который в своих воспоминаниях, написанных для данной книги, в частности, пишет: «Атеизм начал давать себя чувствовать, особенно когда была объявлена коллективизация. Частная собственность была отменена, т. е. земли отобраны. Это коснулось и моего отца. Лошадей сводили в конюшни, сельскохозяйственный инвентарь тоже свозили в т. н. колхозы. Население делили на кулаков, середняков и бедняков. Конечно, все это производило возмущение в народе. Так называемых кулаков высылали, называли врагами народа — под это попал и мой отец. «Враг народа», а тем более еще какой-то непонятной веры — субботник. Написали на фанере «враг народа», прибили на воротах — это говорило, что выйти за ворота из дома не имели права, взять воды из колодца за 20 метров не разрешалось, и никому постороннему нельзя зайти во двор. В огороде отец выкопал копанку, и там брали воду для себя и для животных, которые еще были в доме. А о молитвенных собраниях уже и говорить никто не мог. Начались репрессии, ссылки. В это время был арестован и мой отец, семья которого в то время состояла из 11 душ. Особые бригады забирали все: зерно, картофель, стакан фасоли — и то забирали. От голода начали люди пухнуть, умирать. Эта чума голода надвигалась и на наш дом. Старшие сестры брали грабли, вилы, и за день стакан зерна если набирали, — то это было уже хорошо. Приносили домой, поджаривали, терли на крупу, заливали в посуду кипятка, чтобы хоть по нескольку ложек каждому попало. Это была дневная норма питания. И так каждый день. Лучшего не видно было, дети начинали пухнуть. А бригады проверяли через день. Я и сегодня помню, как эта женщина-бригадир моей маме заявляла: Что вы едите, что до сих пор не подохли? Что мать могла ответить такому человеку, если можно назвать ее человеком? Конечно, плакала. Молилась. Я и сегодня

хорошо помню, так как мой возраст был более 10 лет, как хотелось есть, как ждали мы весны, чтобы хоть травки поесть. Мать собирала крапиву, и другие растения варила, мы ходили по огородам, после зимы картофель оставлял белое пятно крахмала — с землей забирали и приносили к маме, чтобы она разделяла всем. Так проходили дни, старшие сестры разъехались кто куда мог, мы, меньшие, остались при матери, на волю Божию. Я не могу представить, как матери было смотреть на этих шестерых детей и их страдание, один Господь знает все и видел все, и слышал все, когда не видно было ничего доброго впереди».

Шло время… Настала эпоха гласности, перестройки, наконец, распада СССР, когда проповедь Евангелия широко осветила необъятные просторы от Балтийского моря и до Тихого океана. Десятки тысяч людей присоединились к Адвентистской церкви, став частью всемирного народа, ожидающего Пришествия Христа и дарующего Его любовь другим уже сегодня. В наши дни эта проповедь идет уже не только с помощью газет и журналов, но и через радио, телевидение, Интернет, спутник. Слова Христа: «И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец» (Матф. 24:14) получили свое исполнение. Проповедь о Живом Боге победила время безверия, атеизма, скепсиса, репрессий, как победили его и те, кто шел все эти годы за Христом. Эти люди оставили нам пример своей жизни, свое духовное наследие в виде проповедей, статей, стихотворений. Окажемся ли мы достойными их последователями? Победим ли и мы то лукавое время, в которое мы живем сегодня? Лукавое время, когда через мнимое спокойствие, самодовольство, самоуспокоенность дьявол пытается нас погубить. Но Бог сильнее всех этих стараний. Он желает каждого из нас видеть духовным победителем. Он предлагает нам спасение уже сегодня, уже сейчас…