14. Лазейки

Католический романист верит в то, что мы разрушаем свою свободу, совершая грех; современный читатель, мне кажется, верит в то, что таким образом мы получаем свободу. У этих двоих не много возможностей понять друг друга.

Флэннери О’Коннор

Лазейки

Историк и критик Роберт Хьюджес пишет об одном заключенном, приговоренном к жизни взаперти на хорошо охраняемом острове недалеко от побережья Австралии. Однажды без всякого повода он набросился на своего соседа по камере и забил его насмерть. Власти отправили убийцу обратно на берег, чтобы он предстал перед судом, где он прямо и бесстрастно сообщил о своем преступлении. Он не выказывал никаких угрызений совести и утверждал, что не держал зла на жертву. «Тогда почему же? — спросил потрясенный судья. — Каков был ваш мотив?»

Заключенный ответил, что он больше не мог выносить жизнь на острове, в этом ужасном месте, и больше не видел смысла жить вообще. «Да, да, все это мне понятно, — сказал судья. — Я понимаю, что у вас была причина броситься в океан. Но убийство! Почему убийство?»

«Дело вот в чем, — сказал заключенный. — Я католик. Если я совершу самоубийство, я попаду прямо в ад. Но если я убью кого-нибудь, я могу приехать сюда, в Сидней, и исповедаться священнику перед казнью. Так Бог простит меня».

Логика австралийского заключенного является зеркальным отражением логики принца Гамлета, который не убил короля во время молитвы в часовне, чтобы ему не были прощены его грязные дела и чтобы он не попал прямо на небеса.

Каждый, кто пишет о благодати, сталкивается с существующими обходными путями. В поэме У. X. Одена «Пока что» Царь Ирод формулирует логические выводы, к которым его приводит благодать: «Любой мошенник сможет привести аргумент: «Мне нравится совершать преступления. Богу нравится их прощать Действительно, мир замечательно устроен».

Допускаю, что в этом вопросе я представил несколько одностороннюю картину благодати. Я изобразил Бога, как томящегося по любви отца, страстно желающего простить, и благодать как обладающую достаточной силой, чтобы разорвать цепи, которые сковывают нас, и достаточно милосердную, чтобы преодолеть глубокие различия между нами. Изображение благодати в таких широких терминах заставляет людей нервничать, и я признаю, что подошел очень близко к опасному краю. Но я поступил таким образом, поскольку я верю, что Новый Завет поступает так же. Относительно этого старый проповедник Мартин Ллойд-Джонс сказал:

«Идея «оправдания только верой» может быть такой же опасной, как и идея того, что спасение полностью основано на благодати. Я хочу сказать всем проповедникам о том, что если ваша проповедь о спасении была понята правильно в этом вопросе, а затем вы ее еще раз пересмотрите, то убедитесь, что в действительности проповедывали о спасении, которое предлагается в Новом Завете безбожникам, грешникам, врагам Божиим. Это-то и есть тот опасный элемент, в истинном представлении доктрины спасения».

Вокруг благодати всегда витает ощущение скандала. Когда кто-то спросил теолога Карла Барта, что бы он сказал Адольфу Гитлеру, он ответил: «Иисус Христос умер за твои грехи». Грехи Гитлера? Иуды? Разве у благодати нет предела?

Два гиганта Ветхого Завета, Моисей и Давид, совершали убийства, и все-таки Бог любил их. Как я уже упоминал, другой человек, который развернул кампанию по применению пыток, затем создал стандарт миссионерства, которому следуют до сих пор. Павел никогда не уставал описывать это чудо прощения: «Меня, который прежде был хулитель, и гонитель, и обидчик, но помилован потому, что так поступал по неведению, в неверии; благодать же Господа нашего (Иисуса Христа) открылась во мне обильно с верою и любовью во Христе Иисусе. Верно и всякого принятия достойно слово, что Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый».

У Рона Никкеля, возглавляющего «Международное братство заключенных», есть стандартное обращение, которое он предлагает заключенным во всем мире: «Мы не знаем, кому удастся попасть на небеса, — говорит он, — Иисус отмечал, что многие будут очень удивлены: «Не всякий, говорящий Мне «Господи! Господи!», войдет в Царство Небесное». Но мы знаем, что некоторые воры и убийцы будут там. Иисус обещал Царствие Небесное разбойнику на кресте, и апостол Павел был соучастником убийства». Я видел выражение лиц заключенных в Чили, Перу, России, когда до них доходила мысль, высказанная Роном. Для них эта шокирующая весть о благодати звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой.

Когда Билл Мойерс снимал телевизионный фильм, специально посвященный гимну «О благодать!», его камера последовала за Джонни Кэшем в недра тюрьмы строгого режима. «Что этот гимн означает для вас?» — спросил Кэш, исполнив гимн. Один человек, сидевший за убийство ответил: «Я был дьяконом, человеком церкви, но я не имел понятия, что такое благодать, пока не оказался здесь».

Возможности «злоупотребления благодатью» открылись передо мной в разговоре с одним моим другом, я буду называть его Дэниэлом. Однажды поздно ночью я сидел в ресторане и слушал признания Дэниэла о том, как он решил бросить свою жену после того, как они прожили вместе пятнадцать лет. Он нашел кого-то помоложе и покрасивей, кого-то, кто «заставляет меня чувствовать, что я живу. Это чувство я не испытывал годами». У него и его жены не было серьезной несовместимости. Он просто хотел перемен, как человек, который страстно хочет приобрести более новую модель автомобиля.

Будучи христианином, Дэниэл хорошо знал, к каким последствиям, для него лично и для его морали, приведет тот поступок, который он собирался совершить. Его решение уйти причинило бы его жене и трем детям боль, которая никогда не пройдет. Он говорил, что не способен противостоять силе, которая толкает его к молодой женщине, подобно мощному магниту.

Я слушал рассказ Дэниэла с печалью и тоской, говорил мало и пытался осознать эту новость. Потом, когда мы перешли к десерту, вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучал его вопрос: «Честно говоря, Филлип, я позвал тебя не просто так. Я хотел увидеть тебя этим вечером, чтобы задать вопрос, который давно мучает меня. Ты изучаешь Библию. Как ты думаешь, сможет Бог простить такой ужасный поступок, который я собираюсь совершить?»

Вопрос Дэниэла извивался у меня в голове, как живая змея, и мне пришлось выпить три чашки кофе, прежде чем я попытался дать на него ответ. В этом промежутке времени я долго и напряженно думал о последствиях, которые влечет за собой благодать. Как я могу удержать моего друга от совершения ужасной ошибки, если он знает, что до прощения подать рукой? Или, как в мрачной австралийской истории Роберта Хьюджеса, что удержит заключенного от убийства, если он знает, что впоследствии будет прощен?

К благодати существует особый «доступ», о котором я сейчас должен упомянуть. Если процитировать К. С. Льюиса: «Св. Августин говорит, «Бог подает там, где Он видит пустые руки». Человек, у которого руки полны подарков, не получит этот дар». Другими словами, благодать должна быть получена извне. Льюис объясняет, что поведение, которое я назвал «злоупотреблением благодатью», происходит из-за неразберихи между попустительством и прощением: «Попустительствовать злу, значит просто игнорировать его, воспринимать его так, словно это добро. Но человек должен как принимать прощение, так и сам прощать, если речь идет о полноте прощения и человек, который не признает вины, не может принимать прощение».

Я расскажу здесь вкратце, что я сказал моему другу Дэниэлу: «Сможет ли Бог простить тебя? Конечно. Ты знаешь Библию. Бог принимает убийц и прелюбодеев. Благодаря его доброте, парочка подлецов по имени Петр и Павел возглавили церковь Нового Завета. Прощение это наша проблема, а не Господа. Через что нам только не приходится проходить, чтобы искупить грех, отдаляющий нас от Бога. Мы меняемся в каждом акте неповиновения ему, но нет никакой гарантии, что мы когда-либо вернемся назад. Сейчас ты спрашиваешь меня о прощении, но захочешь ли ты потом вообще быть прощенным, особенно, если прощение включает в себя искупление?»

Через несколько месяцев после нашего разговора Дэниэл сделал свой выбор и оставил семью. Тем не менее, я вижу в нем определенные признаки сожаления. Теперь он обычно пытается придать своему решению рациональный вид попытки избавиться от несчастливого брака. Он разошелся с большинством своих бывших друзей, «слишком узко мыслящих и слишком скорых на осуждение», и ищет вместо этого людей, которые с восторгом принимают его вновь обретенную свободу. Мне, однако, Дэниэл не кажется очень уж свободным. Ценой «свободы» стала необходимость отвернуться от тех людей, которые о нем больше всего заботились. Он также говорит мне, что в данный момент Бог не является частью его жизни. «Может быть, позднее», — говорит он.

Бог пошел на большой риск, заранее объявляя прощение, и шокирующая сторона благодати включает в себя передачу этого риска нам.

«Действительно, погрязнуть в ошибках — это зло, — сказал Паскаль, — но все же, еще большее зло — погрязнуть в ошибках и быть не в состоянии их признать».

Люди делятся на два типа, но не на виновных и «праведных», как думают многие, а скорее на два типа виновных. Существуют виновные люди, которые признают совершенные злодеяния, и виновные, которые этого не признают. Две группы сводятся вместе в сцене, описанной в восьмой главе Евангелия от Иоанна.

Действие происходит в церковном дворе, где Иисус читает проповедь. Группа фарисеев и законников прерывает его «церковную службу», притащив силком женщину, уличенную в прелюбодеянии. По обычаю, она раздета до пояса в знак ее позора. Напуганная, беззащитная, публично униженная, она съежилась перед Иисусом, прикрывая свои обнаженные груди.

Прелюбодеяние, конечно же, предполагает наличие двух участников, однако женщина стоит перед Иисусом одна. (Может быть, ее застали в постели с фарисеем?) Иоанн поясняет, что для обвинителей важно не наказать преступницу, а подловить Иисуса. Уловка продумана довольно умно. Закон Моисея требует за совершение прелюбодеяния забивать человека камнями до смерти, но Римский закон запрещает евреям самостоятельно осуществлять наказание. Подчинится Иисус Моисею или Риму? Или он, известный своим милосердием, попытается вызволить эту грешницу? Если так, то он нарушит Закон Моисея перед толпой, собравшейся во дворе храма. Все, не отрываясь, смотрят на Иисуса.

В этот момент звенящего напряжения, Иисус делает нечто невообразимое. Он наклоняется и что-то пишет на песке пальцем. На самом деле, это единственная сцена в Евангелиях, которая изображает Иисуса пишущим. Носителем единственных записанных им слов он избирает песок, зная, что следы ног, ветер, или дождь скоро сотрут их.

Иоанн не говорит нам, что Иисус написал на песке. В своем фильме о жизни Иисуса, Сесиль Б. ДеМилль изображает его произносящим названия различных грехов: Прелюбодеяние, Убийство, Гордыня, Жадность, Похоть. Каждый раз, когда Иисус пишет новое слово, все больше фарисеев исчезает. Догадка ДеМилля, как и все другие предположения — конъюнктура. Мы только знаем, что в этот полный опасности момент Иисус делает паузу, хранит молчание и пишет пальцем слова на песке. Ирландский поэт Симус Хиней говорит, что Иисус «тянет время, во всех возможных смыслах этой фразы», концентрируя всеобщее внимание и разграничивая значение того, что произойдет в действительности, и того, что толпа хочет увидеть.

Присутствующие при этом люди, без сомнения, видят две категории актеров в эюй драме: виновная женщина, пойманная на месте преступления, и «правые» обвинители, которые, кроме всего прочего, являются профессиональными религиозными деятелями. Когда, наконец, Иисус начинает говорить, он уничтожает одну категорию: «Кто из вас без греха, — говорит он, — первый брось в нее камень».Он снова наклоняется и продолжает писать, чтобы еще потянуть время, и, один за другим, все обвинители потихоньку уходят.

Затем Иисус поднимается, чтобы обратиться к женщине, оставшейся в одиночестве: «Женщина! Где твои обвинители? Никто не осудил тебя?»

«Никто, Господи», — отвечает она.

И этой женщине, которую приволокли, напуганную, чтобы подвергнуть ее наказанию, Иисус дарует прощение: «И Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши».

С помощью блестящего хода Иисус заменяет две предполагаемые категории — «праведные» и «виновные» — двумя другими: грешники, которые признают, и грешники, которые отрицают свой грех. Женщина, уличенная в прелюбодеянии, беспомощно признала свою вину. Гораздо более сомнительно выглядели люди вроде фарисеев, которые отрицали или подавляли вину. Им тоже нужно освободить руки для принятия благодати. Пол Турнье выражает эту схему языком психологии: «Бог уничтожает осознанную вину, но также Он заставляет осознать подавленную вину».

Сцена из восьмой главы Евангелия от Иоанна беспокоит меня, поскольку по своей природе я больше похож на обвинителей, чем на обвиняемых. Я отрицаю гораздо больше, чем признаю. Пряча мои грехи под покровом респектабельности, я крайне редко позволяю уличить себя открыто, публично в каком-либо неблагоразумном поступке. Однако если я правильно понимаю эту историю, грешная женщина находится ближе всех к Царствию Божию. Действительно, я смогу преуспеть в Царствии, только если стану дрожащим, смиренным, без прощения, с ладонями, открытыми, чтобы принять благодать Божию, как эта женщина.

Это состояние готовности принять и есть то, что я называю «доступом» к благодати. Она должна быть получена, и христианское понятие для этого акта — раскаяние, врата благодати. К. С. Льюис говорил, что Бог не требует от нас раскаяния деспотически: «Это просто описание того, на что похоже возвращение». Выражаясь словами притчи о блудном сыне, раскаяние — это возвращение домой, за которым следует радостное празднество. Оно открывает дорогу в будущее, к восстановлению родственных уз.

Многие пугающие отрывки из Библии, которые затрагивают проблему греха, предстают в новом свете с тех пор, как я начал понимать желание Бога направить меня к раскаянию, к вратам благодати. Иисус сказал Никодиму: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасен был чрез Него». Другими словами, он пробуждает во мне чувство вины ради моей собственной пользы. Бог стремится не к тому, чтобы уничтожить меня, но чтобы освободить, и освобождение требует того, чтобы человек был так же беззащитен, как та женщина, которую поймали на месте преступления, а не высокомерным, как фарисеи.

Пока порок не выйдет на свет, он не может быть исцелен. Алкоголики знают, что пока человек не признает, что он алкоголик, нет никакой надежды на исцеление. Тем, кто упорно это отрицает, для подобного признания может потребоваться болезненное вмешательство со стороны семьи или друзей, которые будут «писать на песке» позорную истину, пока алкоголик не признает ее. (Алкоголики используют выражение «трезвый алкоголик», говоря об алкоголике, который бросает пить, но упорствует, отказываясь признать, что у него есть проблема. Трезвый, но несчастный, он делает несчастными всех вокруг себя. Он по-прежнему манипулирует другими, играя у них на нервах. Однако, поскольку он больше не пьет, он больше не переживает счастливых моментов. Члены семьи могут даже попытаться дать ему возможность пить снова, ради его облегчения; они хотят вернуть назад своего «счастливого пьянчужку». Писательница Кейт Миллер сравнивает такого человека с ханжой, пришедшим в церковь, который пытается изменить свою внешность, а не свою суть. Настоящая перемена, как для алкоголика, так и для христианина, должна начинаться с признания того, что им необходима благодать. Отрицание этого факта препятствует благодати.)

По словам Турнье, «…как раз те верующие, которые отчаялись в себе, наиболее вдохновенно выражают свою уверенность в благодати. Так Св. Павел и Св. Франциск Ассизский признавали, что они самые большие грешники среди людей; так Кальвин утверждал, что человек неспособен совершать добро и познать Бога своими собственными силами…» Именно святые наделены чувством греха. Как говорит Отец Даниелу: «Чувство греха есть мера богобоязненности души».

Святой Апостол Иуда предупреждает о вероятности того, что нечестивые люди «обратят благо дать Бога нашего в повод к распутству». Даже тот акцент, который делается на раскаянии, полностью не устраняет этой опасности. И мой друг Дэниэл, и австралийский заключенный в теории согласились бы с необходимостью раскаяния. Оба собирались воспользоваться слабым местом благодати, чтобы получить то, что они хотят, сейчас и затем раскаяться в этом позднее. Сначала неискреннее намерение формируется на периферии сознания. Я что-то хочу. Да, я знаю, это неправильно. Но почему бы просто не сделать это, вопреки всему? Я всегда могу получить прощение позднее. Намерение перерастает в навязчивую идею. В конце концов, благодать становится «попущением безнравственности».

Христиане по-разному отреагировали на эту опасность. Мартин Лютер, зараженный божественной благодатью, иногда подтрунивал над возможностью злоупотребления ею: «Если вы проповедуете благодать, не проповедуйте фикцию, проповедуйте истинную благодать. Если благодать истинна, то преодолевайте истинный, а не фиктивный грех, будьте грешником и грешите без оглядки… Достаточно уже того, что мы распознаем среди богатств славы Божией Агнца, который несет грех мира; благодаря этому, грех не разъединяет нас, даже если бы мы прелюбодействовали и убивали тысячи и тысячи раз на дню».

Другие, обеспокоенные перспективой того, что христиане будут прелюбодействовать и убивать тысячи раз в день, призвали Лютера к ответу за его гиперболу. В конце концов, Библия представляет благодать как исцеляющее противодействие греху. Как в одном и том же человеке могут сосуществовать обе эти силы? Разве мы не должны «возрастать в благодати», как завещает Петр? Разве не должно расти наше семейное сходство с Богом? «Христос принимает нас такими, как мы есть, — писал Вальтер Тробиш, — но когда Он нас принимает, мы не можем оставаться такими, как мы есть».

Теологу XX века Дитриху Бонхефферу принадлежит фраза «дешевая благодать», которую он использовал для обозначения злоупотребления благодатью. Когда он жил в нацистской Германии, его пугала та трусость, с которой христиане реагировали на угрозы Гитлера. Лютеранские пасторы проповедовали благодать с кафедры по воскресеньям, а затем молчали в остальные дни недели, в то время как нацисты проводили политику расизма, эвтаназии и, наконец, геноцида. Книга Бонхеффера «Цена ученичества» (На русском языке она вышла в 1992 году, под названием «Следуя Христу» [прим. геол. редактора].) проливает свет на многие отрывки из Нового Завета, которые призывают христиан стремиться к святости. «Каждый призыв к обращению в веру, — настаивал он, — содержит призыв к ученичеству, призыв к тому, чтобы быть похожим на Христа».

В Послании к Римлянам Павел углубляется в изучение этих вопросов. Ни в одном другом Библейском фрагменте нет такого заостренного взгляда на благодать во всем ее таинстве. Чтобы получить представление о несправедливости благодати, мы должны обратиться к 6-7 главам Послания к Римлянам.

Первые несколько глав Послания к Римлянам забили тревогу по поводу жалкого положения человечества, придя к ужасающему выводу: «Потому что все согрешили и лишены славы Божией». Подобно тому, как фанфары представляют новую часть симфонии, следующие две главы рассказывают о благодати, которая отменяет любое наказание: «А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать». Это безусловно высокая теология, но такое претендующее на всеохватность заявление представляет самую близкую к практике проблему, с какой мне когда-либо приходилось сталкиваться. Зачем быть добрым, если вы заранее знаете, что вы будете прощены? Зачем стремиться быть таким, как хочет Бог, если он принимает меня таким, как я есть? Павел знает, что он открыл теологический шлюз. Шестая глава Послания к Римлянам задает резкий вопрос: «Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» и снова: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью?» Павел дает короткий выразительный ответ на оба вопроса: «Никак!» Другие переводы более колоритны: «Боже упаси!»

То, что апостол включает в эти лаконичные страстные главы, есть просто несправедливая сторона благодати. В самом центре аргумента, выдвинутого Павлом, лежит вопрос: «Зачем быть добрым?» Если вы заранее знаете, что будете прощены, почему не присоединиться к вакханалиям язычников? Есть, пить, веселиться, ибо завтра Господь дарует прощение. Павел не может оставить без внимания это явное несоответствие.

Первый образ, рисуемый Павлом (Римлянам 6:1-14), иллюстрирует как раз этот момент. Возникает вопрос: «Преумножается ли благодать, если возрастает грех?» Затем спрашивается: «Почему бы не грешить столько, сколько возможно, чтобы предоставить Богу больше возможности преумножить благодать?» Хотя такое объяснение может звучать извращенно, в разные времена христиане следовали именно этой логике, предоставляющей им лазейки. Епископа, живущего в третьем веке, шокировало, когда он видел набожных мучеников христианской веры, посвящающих свои последние ночи в темнице пьянству, наслаждениям и разврату. «Раз смерть мучеников делала их совершенными, — размышляли они, — что за беда, если они проведут свои последние дни в грехе». И в Англии во времена правления Кромвеля одна радикальная секта, известная как «Веселые проповедники», произвела на свет учение о «святости греха». Один из ее лидеров целый час изрыгал проклятия с кафедры Лондонской церкви; другие напивались и богохульствовали на людях.

У Павла нет времени на подобные этические измышления. Чтобы опровергнуть их, Павел начинает с простой аналогии, основанной на ярком контрасте между смертью и жизнью: «Мы умерли для греха: как же нам жить в нем?» — спрашивает он, скептически. Ни один христианин, воскресший к новой жизни, не должен быть наказуем за смерть. Грех источает зловоние смерти. Зачем кому-то выбирать его?

Однако, так ярко описанный Павлом контраст «жизнь против смерти», не решает вопрос полностью, поскольку зло не всегда источает зловоние смерти, по крайней мере, для падших людей. Злоупотребление благодатью — это настоящее искушение. Пролистайте рекламные объявления в любом современном журнале, и вы увидите искушения, связанные с похотью, жадностью, завистью и гордостью, которые делают грех по-настоящему привлекательным. Подобно свиньям на ферме, мы радуемся возможности хорошенько вываляться в грязи.

Более того, хотя христиане, может быть, и «умерли для греха» в теоретическом смысле, в жизни все обстоит иначе. К одному моему другу, который преподавал толкование Библии и дошел до этого отрывка, позднее подошла студентка колледжа, лицо которой выражало явное недоумение. «Я знаю, в Библии говорится, что мы умерли для греха, — сказала она, — но в моей жизни грех, кажется, вовсе не умер». Павел, будучи реалистом, признавал этот факт, иначе в том же отрывке он бы не посоветовал нам: «Почитайте себя мертвыми для греха» и «Итак да не царствует грех в смертном вашем теле».

Биолог из Гарварда Эдвард О. Уилсон провел довольно необычный эксперимент на муравьях, который может послужить дополнением к образу, который рисует Павел. После того, как он заметил, что муравьям требовалось несколько дней на то, чтобы понять, что их покалеченный собрат умер, он сделал вывод, что муравьи определяли смерть по запаху, а не визуально. Когда тело муравья начинало разлагаться, другие муравьи безошибочно определяли это и выносили его из муравейника в отдельное место. После многих попыток, Уилсон вывел точный химический состав запаха, который источала олеиновая кислота. Если муравьи чувствовали запах этой кислоты, они выносили останки. Любой другой запах они игнорировали. Их инстинкт был так силен, что когда Уилсон капнул эту кислоту на кусочек бумаги, другие муравьи осторожно вынесли бумагу на муравьиное кладбище.

В качестве завершающего этапа, Уилсон смочил кислотой тела живых муравьев. Без малейшего колебания их собратья потащили их на муравьиное кладбище, несмотря на протестующие движения ног и усиков помеченных муравьев. Эти изгнанники, негодующие «живые мертвецы», очищали себя, прежде чем вернуться в муравейник. Если на них оставался хоть малейший след кислоты, собратья моментально снова хватали их и водворяли на кладбище. Они должны были быть официально живы, что определялось исключительно по запаху, прежде чем их принимали обратно в муравейник.

Я вспоминаю этот образ — «мертвые» муравьи, действующие очень активно, когда читаю строки, написанные Павлом в шестой главе Послания к Римлянам. Может быть, грех и мертв, но он упорно возрождается к жизни.

Далее Павел сразу же представляет эту дилемму в совершенно другом виде: «Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью?» (6:15) Разве благодать предоставляет лицензию, нечто вроде свободного прохода по этическому лабиринту жизни? Я уже описывал убийцу из Австралии и американского прелюбодея, которые пришли к точно такому решению.

«Я полагаю, что есть смысл соблюдать приличия, пока вы молоды. Так у вас останется достаточно энергии, чтобы нарушать их, когда вы состаритесь», — сказал Марк Твен, который прилагал героические усилия, чтобы следовать своему собственному совету. Почему бы и нет, если ты знаешь, что, в конце концов, будешь прощен? Снова Павел с недоверием восклицает: «Боже упаси!» Как ответить тому, чья основная целью в жизни — раскачивать края внешней оболочки благодати? Действительно ли этот человек когда-либо испытывал благодать?

Вторая аналогия Павла (6:15-23), человеческое рабство, выводит дискуссию в новое измерение. «Вы, быв прежде рабами греха…», — начинает он, проводя очень удачное сравнение. Грех — это господин, который управляет нами, нравится нам это или нет. Безудержное стремление к свободе часто превращается в путы. Если человек настаивает на свободе выходить из себя каждый раз, когда испытывает гнев, он становится рабом гнева. В наше время те занятия, которым посвящают себя подростки, чтобы выразить свою свободу — курение, алкоголь, наркотики, порнография — становятся их безжалостными властелинами.

Многие воспринимают грех как вид рабства, выражаясь современными понятиями — зависимости. Любой член группы «Анонимных алкоголиков» может описать этот процесс. Противопоставьте твердое решение уступкам в пользу вашей зависимости, и некоторое время вы будете наслаждаться свободой. Как много людей, однако, переживают печальное возвращение к своим узам.

Вот точное описание этого парадокса, сделанное писателем Франсуа Мориаком: «Одна за другой, страсти просыпаются и бродят вокруг, принюхиваясь в поисках объекта своего удовлетворения. Они нападают на бедного нерешительного человека сзади — и вот, он побежден. Сколько раз ему приходилось падать на самое дно, пачкаться в грязи, балансировать на краю пропасти и снова подниматься к свету, чувствовать, как его руки то тянутся к свету, то снова возвращаются во тьму, пока он, наконец, не подчинится закону духовной жизни. Этот закон меньше всего понятен миру и вызывает у человека наибольшее отвращение, хотя без него на человека не снизойдет благодать решительности в преследовании своей цели. Для этого нужно отказаться от своего «эго». Эта мысль прекрасно сформулирована в следующей фразе Паскаля: «Полное и блаженное отречение. Абсолютная покорность Иисусу Христу и моему духовному учителю». Люди могут сколько угодно смеяться и подтрунивать над тобой, поскольку ты не соответствуешь званию свободного человека, ведь ты покорился хозяину. Но это порабощение на самом деле является чудесным освобождением, поскольку если бы ты был свободен, ты бы все время занимался тем, что ковал себе цепи и надевал их на себя, постоянно затягивая все туже и туже. В те годы, когда ты считал себя свободным, ты, как бык под ярмом, подчинялся своим бесчисленным наследственным порокам. С момента твоего рождения ни одно из твоих преступлений не умирало, не прекращало опутывать тебя все больше и больше, не переставало порождать другие преступления. Человек, которому ты предаешь себя, не хочет для тебя свободы быть рабом. Он разбивает твои оковы, и, вопреки твоим почти угасшим и еще тлеющим желаниям, Он зажигает и раздувает огонь Благодати».

В своем третьем пассаже (7:1-6) Павел уподобляет духовную жизнь браку. Эта простая аналогия не нова, поскольку Библия часто изображает Бога как влюбленного, который не отступается от своей неверной невесты. Сила чувства, которое мы испытываем по отношению к человеку, с которым мы собираемся провести всю жизнь, иллюстрирует ту страсть, с которой Бог относится к нам, и Бог хочет от нас ответного чувства.

Аналогия с браком лучше, чем аналогия со смертью, лучше, чем сравнение с рабством, объясняет тот вопрос, с которого начал Павел: «Зачем быть добрым?» На самом деле, это неправильный вопрос. Он должен был бы звучать так: «Зачем любить?»

Однажды летом мне пришлось изучать основы немецкого языка, чтобы получить ученую степень. Что за ужасное лето! Прекрасными вечерами, когда мои друзья ходили под парусом по озеру Мичиган, катались на велосипедах и потягивали каппучино в открытых кафе на свежем воздухе, я сидел взаперти, делая грамматический разбор немецких глаголов. Пять ночей в неделю, по три часа каждую ночь, я тратил на то, чтобы запомнить слова и окончания, которые мне больше никогда бы не пригодились. Я подвергал себя такой пытке только с одной целью — пройти тест и получить ученую степень.

А что было бы, если бы чиновник-регистратор учебного заведения пообещал мне: «Филипп, мы хотим, чтобы ты учился, как следует, и прошел тест, но мы обещаем тебе заранее, что ты получишь степень. Твой диплом уже заполнен». Как вы думаете, сидел бы я восхитительными летними вечерами в жаркой, душной квартире? Ни в коем случае. Если говорить упрощенно, это и есть та теологическая дилемма, которую ставит перед нами Павел в Послании к Римлянам.

Зачем учить немецкий? Честно говоря, для этого есть весомые причины — знание языков расширяет кругозор и увеличивает круг общения — но раньше это никогда не было для меня мотивом, чтобы изучать немецкий язык. Я изучал немецкий по эгоистическим причинам, чтобы получить степень, и только страх перед последствиями, который тяготел надо мной, заставил меня отказаться от моих обычных летних развлечений. Сегодня я помню очень мало из того, чем тогда забил себе голову. «Ветхая буква» (так Павел описывает закон Ветхого Завета) приносит краткосрочные результаты.

Что могло бы вдохновить меня на изучение немецкого языка? Мне приходит в голову только один стимул. Если бы моя жена, женщина, в которую я был влюблен, говорила бы только по-немецки, я бы выучил этот язык в рекордно короткие сроки. Почему? У меня бы появилось отчаянное желание общаться mit einer schonen Frau. Я бы вставал среди ночи и зубрил глаголы, подставляя их точно в конец предложений в моих любовных письмах, воспринимая каждое пополнение моего словарного запаса как новый способ выразить мои чувства человеку, которого я люблю. Я бы не скупился на время, проведенное в изучении немецкого языка, имея общение как таковое в качестве вознаграждения.

Этот реальный пример помогает мне понять резкую реакцию Павла: «Боже упаси!» в ответе на вопрос о том, оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать.

Какой жених в первую брачную ночь повел бы подобный разговор со своей невестой: «Дорогая, я люблю тебя и мечтаю провести с тобой всю мою жизнь. Но мне нужно обсудить некоторые детали. Теперь, когда мы женаты, как далеко я могу заходить в общении с другими женщинами? Можно ли мне с ними спать? Целовать их? Ты же не будешь против парочки романов время от времени? Я знаю, это причинит тебе боль, но я представляю себе, сколько у тебя будет возможностей простить меня после того, как я предам тебя!» Единственный подобающий ответ такому Дон Жуану — это пощечина и слова: «Боже упаси!» Очевидно, он не понимает в любви самого главного.

Проще говоря, если мы обращаемся к Богу с мыслью: «А что я буду с этого иметь?», то мы не осознаем того, как Бог к относится к нам. Богу требуется нечто большее, чем отношения, которые у меня были бы с рабовладельцем, который заставлял бы меня подчиняться с помощью кнута. Бог не начальник, не менеджер по кадрам и не волшебный джин, который исполняет наши приказания.

Действительно, Бог хочет чего-то более интимного, чем самые близкие отношения на земле, чем пожизненный союз мужчины и женщины. Богу нужны не хорошие поступки, а мое сердце. Я «делаю добро» моей жене не для того, чтобы заработать очки, а для того, чтобы выразить мою любовь к ней. Так же и Бог хочет, чтобы я служил ему «в обновлении духа», но не по принуждению, а по собственному желанию. «Ученичество, — говорит Клиффорд Уильяме, — означает жизнь, которая произрастает из благодати».

Если бы мне нужно было выразить в одном слове основной мотив «быть хорошим человеком», который приведен в Новом Завете, я бы выбрал слово «благодарность». Павел начинает большинство своих писем, подытоживая, какие богатства мы обретаем во Христе. Если мы поймем, что Христос сделал для нас, то тогда, конечно же, из чувства благодарности мы будем стремиться прожить жизнь, «достойную» такой великой любви. Мы станем стремиться к святости не для того, чтобы Бог возлюбил нас, но потому, что он уже нас любит. Как Павел говорил Титу: «Нам явилась благодать Божия, научающая нас, чтобы мы, отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке».

В своей книге мемуаров «Обычное время» католическая писательница Нэнси Мэйрс рассказывает о том, как она годами боролась со своим детским образом «папочки Бога», которого можно было ублажить, только если следовать списку обременительных предписаний и запретов: «Поскольку они принимали самую простую форму — форму приказания, то это предполагало, что человек по своей природе должен был быть направляем к добру силой. Предоставленный самому себе человек предпочтет кумиров, богохульство, безделье и чтение «Нью-Йорк Тайме» по утрам в воскресенье, неуважение по отношению к властям, убийство, прелюбодеяние, воровство, ложь и все, что можно сказать о парне, живущем по соседству… Я всегда находилась на грани совершения проступка, во искупление которого должна была просить прощения у того самого существа, которое уличало меня в грехе. Запрещая мне что-либо делать, оно явно ожидало от меня, в первую очередь, повиновения. «Ветхозаветный Бог», — скажете вы».

Мэйрс нарушила множество этих правил, постоянно чувствовала себя виновной и затем, говоря ее словами, «научилась процветать, уповая на Бога, который требует проявления только одного чувства, делающего совершение проступков невозможным — любви».

Лучший повод быть хорошим человеком — это желание быть им. Внутренняя перемена требует общения с внешним миром. Она требует любви. «Как кто-то может быть добрым, если таковым его не сделала любовь?» — спрашивал Августин. Он был совершенно серьезен, когда сделал известное заявление: «Люби Бога и делай все, что ты хочешь». Человек, который действительно любит Бога, будет стараться доставит Ему радость, вот почему как Иисус, так и Павел, оба суммировали весь закон в единственной заповеди: «Возлюби Бога».

Если бы мы действительно осознали чудо любви, которую к нам испытывает Бог, каверзный вопрос о том, что я буду с этого иметь, возникший после прочтения шестой и седьмой глав Послания к Римлянам, никогда бы не пришел нам в голову. Мы бы жили, пытаясь понять благодать Божию, а не эксплуатируя ее.