4. Гонимая за Имя Христа

Вражда родителей. Клятва матери убить свою дочь. Изгнанная из дома. Доверившаяся Господу

Около часа продолжался истерический плач матери. Отец отправил других дочерей спать. Соломон сидел, понурив голову.

— Горем и слезами, Рахиль, мы делу не поможем, — обратился к жене немного успокоившийся Вейнберг. — Нужно что-то предпринять. Мы все трое более всех любим Юдифь и сознаём насколько гибелен для неё и тяжёл для нас сделанный ею шаг. Но, быть может, общими силами, мы ещё сможем спасти её от этого увлечения. Было бы хорошо, если бы ты Соломон спокойно, по порядку рассказал нам теперь, как всё это произошло. Ведь последнее время ты был с ней вместе больше, чем мы; мы доверили тебе нашу дочь вполне.

— Да, — добавила г-жа Вейнберг, успокоившись в это время от своих рыданий, — расскажи нам, Соломон, обо всём.

Немного успокоившийся от всего только что пережитого, Соломон описал родителям все уже известные нам предшествующие обстоятельства вплоть до событий этого вечера. Он рассказал, что в последнее время Юдифь усиленно занималась религиозными вопросами, что она делилась с ним своими мыслями, в которых он ничего плохого не подозревал и отчасти сам их разделял. В этот вечер, желая удовлетворить её давнишнее желание познакомиться с другими религиями, а также и своё любопытство, которое возбудил в нём приезжий совратитель своими афишами с призывом к еврейскому народу, он решил пойти с Юдифью на христианское собрание.

После короткого молчания Соломон продолжал:

— И вот там, в этом собрании, произошло нечто, чего я не ожидал и никогда не мог допустить даже в мыслях. Приехавший евангелист доказывал, что «Иешуа» — действительно, Мессия Израиля и Спаситель мира. При этом он всё время цитировал еврейских пророков, говорящих о пришествии Мессии. Наблюдая за Юдифью, я заметил, как внимательно следит она за речью, ловя каждое слово. Я хотел увести её, но каждый раз уступал её просьбам и оставался. Мне было страшно неприятно и больно за неё; правда, я не верил в Бога, но для меня, как еврея, было больно внимание Юдифи к речи этого человека, которая, как мне казалось, была направлена исключительно к обвинению евреев в убийстве «Иешуа».

Когда говорящий закончил свою речь, все присутствующие, по его предложению, склонили колени для молитвы. Многие из евреев вышли из помещения, некоторые же остались сидеть, как видно, из любопытства. Я тоже, поднявшись, хотел уйти, но Юдифь удержала меня и на этот раз…

Мы с нею сидели позади всех; и вот, после молитвы одного человека, Юдифь вдруг быстро опустилась на колени и начала молиться так же, как и эти люди. Сидевшие впереди нас евреи начали смотреть в нашу сторону. Я был так ошеломлён всем этим, что не знал, что делать. Боль наполнила моё сердце. Было стыдно взглянуть на смотревших на нас евреев. Я был до крайности оскорблён и унижен.

Придя немного в себя и подняв её с колен, я почти бегом выбежал вместе с ней из этого ужасного дома. Вот всё, что я знаю и могу вам о ней сказать. Сильная любовь к Юдифи борется в моей груди теперь с другими, вызванными этим происшествием чувствами. Я не могу дать себе ясного отчета, что со мной происходит. Я не верил до сего дня в Бога, не был религиозным человеком, но странно, я чувствую, что Юдифь оскорбила все мои святые глубокие чувства. Я вижу из этого теперь, что есть Бог, и что евреи являются единственным народом в мире, имеющим правильное понятие о Нём и правильную, данную самим Богом религию. Юдифь же стала сознательной отступницей от Бога и религии своих отцов, она сразу всё отбросила и попрала.

Что я должен теперь делать? Ведь она моя невеста, вскоре мы должны были сочетаться. Как быть теперь? Я не могу больше показаться вместе с ней в нашем еврейском обществе; многие из наших были свидетелями её неистовой молитвы, в которой она просила «Иешуа», чтобы Он обратил к Себе весь наш еврейский народ. Они видели и меня вместе с ней… Для меня она теперь совершенно потеряна!.. Мы не можем больше любить друг друга; даже больше этого: мы не можем быть даже друзьями… О, как могло это случиться?.. Юдифь, Юдифь! — простонал Соломон, схватившись руками за опущенную голову.

В продолжение всего рассказа Соломона родители сидели молча, совершенно подавленные горем. На лице отца отражалась страшная внутренняя борьба. Мать сидела, склонив голову, со слезами на глазах. Они оба вполне сочувствовали молодому человеку и понимали его состояние. Глубоко страдали они за свою дочь.

Когда Соломон умолк, Вейнберг, взяв его под руку, подвёл к жене.

— Ты знаешь, Соломон, что наши сердца были привязаны к тебе, как к родному сыну; мы любили тебя всем сердцем, любим и теперь не меньше. Мы знаем также, что и ты нас любишь. Теперь мы потеряли ту, которая нас так крепко связала друг с другом и которую мы все так горячо любим. Мы все думали, что она принесёт нам много радости в будущем, но она принесла такое страшное горе, которое мы не знаем, как устранить.

Когда она час тому назад, сидя здесь, сказала, что она христианка, я не понимал, что со мной делается. Если бы не жена, не знаю, что мог бы я сделать в тот момент с моим ребёнком. Я ещё не знаю, что предпринять, как с ней поступить; но всё же не хочу отчаиваться. Юдифь с самого раннего детства удивляла нас своим живым умом и не по летам глубокими вопросами. К тому же она была всегда крайне впечатлительна. Быть может, к нашей общей радости, нам ещё удастся возвратить её к религии отцов. Нам придётся теперь всем троим приложить все старания и употребить все средства, чтоб повлиять на неё. Теперь, я думаю, нам лучше всего оставить её в покое на несколько дней, пусть она одумается сама в своём поступке. Строгостью едва ли удастся чего-нибудь достигнуть. Я очень сожалею о моей сегодняшней несдержанности. В этом отношении нашему народу нужно желать очень многого, но что делать — темперамент! Постараемся теперь достигнуть цели любовью, увещаниями и просьбами. Может быть, если понадобится, придётся пригласить и нашего уважаемого раввина для беседы с нею. А потом увидим что делать, — закончил Вейнберг.

— Да, ты прав, Давид, — добавила г-жа Вейнберг, — мы должны сделать всё, чтобы спасти нашего ребёнка, нашу любимую Юдифь. И ты, Соломон, поможешь нам в этом, не правда ли? Ты можешь очень сильно повлиять на неё, ведь я знаю, как горячо любит тебя наша Юдифь.

— О, да, — ответил ободрившийся молодой человек. — Простите горячность моих суждений. Быть может, и в самом деле моя Юдифь ещё не совсем потеряна для меня. Всё, что зависит от меня, я готов сделать ради неё!

Было уже около трёх часов ночи, когда Соломон возвратился домой. Остальную часть ночи как он, так и Вейнберги провели почти без сна. Обращение Юдифи в христианство было для них неожиданным и тяжёлым ударом.

А в это же самое время, в другой части дома шла другого рода, не похожая на первую и необыкновенная в этом доме беседа. Она происходила не между людьми, но между человеком и Богом.

Выйдя, по приказанию отца, в свою комнату, Юдифь почувствовала себя совершенно разбитой. Она привыкла с раннего детства жить в любви у всех окружающих её, и теперь в первый раз в жизни она почувствовала, что потеряла эту любовь. Она увидела, что её возненавидели самые близкие и дорогие ей люди.

Юдифь любила всем сердцем своих родителей и Соломона, — редко можно было встретить такую нежную детскую привязанность. Соломон был также дорог её сердцу. Вот уже несколько лет прошло с тех пор, как они встретились и полюбили друг друга. Он был всегда необыкновенно внимателен и нежен к ней. Она знала, что он любит её всей душой. И вот теперь они выгнали её из комнаты.

А всегда нежный и заботливый отец был сегодня так страшен, когда он, весь дрожа, стоял перед нею, что если бы не мама, то, кажется, готов был бы убить её там же на месте. При этом воспоминании сердце девушки наполнилось щемящей болью.

Теперь она почувствовала себя совершенно беспомощной и одинокой в этом мире. Нет больше тех, с которыми она могла бы поделиться своим невыносимым горем. Нет человека, на груди которого она могла бы выплакать всё, чем было наполнено сердце. Мать, отец, Соломон, сёстры, весь народ — все оттолкнули её из-за Господа. Юдифь ясно сознавала, что теперь всё было порвано между ними. Она чувствовала себя подобно человеку, сброшенному в море с палубы парохода, не чувствуя под ногами твёрдой почвы и не видя вблизи берега.

Долго в этот вечер раздавалось тихое рыдание в её комнате. Это было первое тяжёлое горе в её жизни. Когда прошёл первый приступ рыданий, Юдифь поднялась с постели, на которую она упала в изнеможении, войдя в комнату, и села на стоявший у окна стул. Была тихая лунная ночь. Яркие звёзды переливались и мерцали, как огоньки. Девушка устремила свои заплаканные глаза на чудную картину зимнего звёздного неба. Погрузившись в созерцание, она просидела так некоторое времени.

— Ты велик, мой Бог, в Твоём творении! — проговорила она вслух, отрывая свой взор от звёздного неба. Её сердце начало наполняться миром. Сидя у окна, она начала припоминать всю свою жизнь от раннего детства, когда она с родителями жила ещё там, в отошедшем теперь от России, западном крае. Она вспомнила вопросы о Боге, возникавшие в её сердце, когда отец рассказывал ей с сёстрами историю их народа. Эти рассказы так возбуждали её детский разум и пробуждали желание больше узнать о Боге.

Вспомнила она и ту, знаменательную в её жизни, случайно подслушанную беседу дедушки с раввинами. Вспомнила также последующую свою беседу с дедушкой.

Одна за другой быстро проносились перед ней картины детства: их бегство в начале войны, путь от фронта до города Г., первая встреча с Соломоном и последнее радостное и счастливое время, когда они были женихом и невестой. Вся эта панорама прошлого быстро пронеслась перед её взором.

«Это был сладкий сон, сменившийся страшной, суровой действительностью! — подумала Юдифь. — Но что же дальше, что ждёт меня теперь в этой действительности? Сон миновал, картина моей жизни изменилась. И слава моему Искупителю, что Он вывел меня из этого сна! Лучше проснуться здесь, на земле, и жить действительной жизнью, чем открыть свои глаза только лишь при переходе в вечность и видеть перед собою страшные последствия духовного сна на земле».

Своим живым и развитым умом Юдифь взвешивала теперь всё, что было за и против её сегодняшнего решения. Она не старалась обольстить себя обманчивыми картинами предстоящей жизни. Последнее время она много читала еврейскую Библию. При этом её более всего поражало, что все пророки, истинные служители Иеговы переносили много различных гонений, а некоторые и мученическую смерть. Она вспомнила и то, что Сам Господь Иисус Христос тоже, будучи распят, умер самой мучительной смертью.

— Если ты хочешь идти за Ним, хочешь быть Его рабой и ученицей, тебя ожидает та же участь, Юдифь, — произнесла она вслух. — Первый шаг уже сделан. Наверно, весь город узнал об этом. Завтра на улице все наши будут кивать головами в мою сторону и показывать на меня пальцами… Пойти обратно? О, сохрани меня от такой мысли, мой Искупитель! — проговорила она вновь, и с этими словами, склонив колени у ног своего Искупителя и Господа, забылась в молитвенной беседе с Ним. Продолжительная и горячая молитва возносилась к Всевышнему в её освещенной луной комнатке:

— Ты знаешь, что душа моя с детства искала Тебя, о мой Господь! Сегодня Ты по милости Своей открылся мне в Твоём Слове. Tы омыл моё сердце Своею кровью. Но ты знаешь и видишь, что меня все оставили из-за Тебя. Все близкие, которых я так люблю, возненавидели меня и оттолкнули от себя. Нет больше у меня друга здесь на земле, нет никого, кто помог бы мне советом и поддержал бы меня в борьбе. Я одна, совершенно одна. Ты же знаешь, что я — слаба, не знаю ещё Твоих путей, не знаю как идти. Не оставляй меня, не дай мне отступить теперь от Тебя в моей слабости и немощи. Ты знаешь всё, что теперь может встретить меня в жизни; я же не знаю этого, помоги мне, мой Господь, во всяких тяжёлых случаях, когда я буду изнемогать и не в силах буду бороться с ними.

Долгое время эта детская, простая молитва звучала в её комнатке. В ночной тиши Юдифь беседовала со своим Искупителем, как будто бы Он стоял перед нею в Своём телесном виде. Она не сомневалась, что Он, действительно, находится с нею в этот тихий час ночи. От этой детской простой молитвы глубокий мир наполнил её сердце.

— Я готова всюду пойти за Тобою. Да будет, мой Господь, Твоя воля во всей моей жизни отныне и навсегда! — так закончила свою беседу с Господом Юдифь.

Когда она поднялась с колен, её освещённое луной лицо сияло от тихой внутренней радости и полного мира. Совершенно успокоившись в своём Искупителе, она забылась в крепком и спокойном сне. Тот, к Кому она обращалась в молитве, послал Своего светоносного Ангела охранять её и поддерживать в пути к небесной и вечной отчизне.

* * *

Теперь для Юдифи настали тяжёлые дни: дни сильных испытаний, искушений и гонений со всех сторон. Родители и Соломон прилагали все силы и употребляли всевозможные средства для отвращения её от веры во Христа Иисуса. Были уговоры, приглашения в театр, на танцы и т. д. Но от всех этих раньше любимых развлечений, она раз и навсегда наотрез отказалась. Она считала преступлением перед Богом пойти в театр или присутствовать на вечере с танцами. Она говорила: «Мне нет места в тех местах, где нет Иисуса, моего Господа; я должна быть лишь там, где может быть Он». Все уговоры родителей и Соломона оказались тщетными, и они всё более теряли надежду, а вместе с ней всякую сдержанность и терпение.

Несколько раз мать, оставшись с нею наедине, со слезами упрашивала Юдифь оставить свои убеждения и, раскаявшись, возвратиться к вере отцов. Эти мольбы и слёзы любимой матери были самым сильным и великим искушением и испытанием её веры.

— Подумай, Юдифь, и о твоём будущем, — начала однажды её мать. — Ведь ты совершенно оставляешь свой народ. Весь город смотрит на тебя, как на отступницу. Пожалей нас, разве ты не замечаешь как страдают из-за тебя твои мать и отец? Твои подрастающие сёстры тоже почти каждый день должны оплакивать твой поступок. Им тяжело показаться в нашем еврейском обществе, из-за тебя и на них смотрят с презрением и насмешками. Вчера они пришли с вечера со слезами. Руфь заявила, что она теперь никуда не покажется из дома. Все спрашивают, где Юдифь, и не хотим ли и мы все перейти в христианство? Ах, Юдифь, неужели тебя не трогает наше страдание? А посмотри на твоего Соломона, что ты с ним делаешь? Насмешки и укоры сыплются на него со всех сторон. Ты больше не идешь с ним ни в одно из увеселительных мест, и он тоже сидит всё время дома. Если так будет продолжаться дальше, то он, в конце концов, откажется от тебя. Кто захочет иметь своей женой отступницу-еретичку?

— Знаешь, мама, — ответила Юдифь, — я всё это вижу и знаю. Моё сердце болит за всех вас, за Соломона и за весь наш народ. Но, мама, не могу же я оставить Бога и Его повеления? Если бы я сделала теперь этот шаг, я была бы действительной отступницей, и мой грех перед Ним был бы тяжким, сознательно сделанным грехом. Этим я променяла бы вечное на временное и небесное на земное. Я всех вас люблю не меньше, но ещё гораздо больше чем раньше; также я люблю и Соломона, но ходить с ним по различным увеселительным местам я не могу. Все эти места противны моему Господу, моему небесному жениху, а я хочу быть Его верной невестой, преданной Ему больше, чем кому-либо из людей.

До сих пор г-жа Вейнберг слушала терпеливо свою дочь, но тут с гневом и задыхаясь от волнения, она закричала:

— Неверная еретичка, отступница, ты опозорила наше имя, наш род! Ты являешься тёмным пятном нашего семейства и своего народа! Уйди с моих глаз, я не хочу больше тебя видеть! — с этими словами она, вскочив, выбежала из комнаты.

* * *

После этой беседы с матерью произошёл памятный нам, описанный в третьей главе, разговор между родителями Юдифи и Соломона. После этого они решили пригласить раввина для беседы и увещевания Юдифи. Результатом беседы было лишь то, что Юдифь ещё больше утвердилась в Евангельской истине и в неправоте религиозных вождей еврейского народа, которые всеми силами держат людей в неведении относительно Иисуса Христа и Его Евангелия.

Часов в одиннадцать дня раздался настойчивый стук в дверь комнаты Юдифи. В это время она сидела с рукоделием в руках. Последние дни она вообще очень мало могла выходить из дома. Отчасти ей некуда было пойти: старые друзья и знакомые отвернулись от неё, а за посещением верующих той общины, где она обратилась, зорко наблюдали родители и всеми силами старались препятствовать. Вообще, теперь следили за каждым её шагом и она предпочитала лучше оставаться дома.

Услышав стук в дверь своей комнаты, она подумала, что, наверно, кто-либо из родителей или Соломон снова идут со своими просьбами, и попросила войти. Дверь открылась, и Юдифь с удивлением увидела на пороге своей комнаты знакомого ей престарелого раввина. Она сразу поняла причину его прихода и быстро пододвинув ему стул, предложила сесть.

— Знаешь, дочь моя, я пришёл сегодня, чтобы кое-что узнать от тебя, — обратился к ней раввин. — Несколько времени тому назад я услышал, что ты изменила религии наших отцов, данной нам Самим Иеговой, и перешла в христианскую или, вернее сказать, языческую ересь. Но я всё время не хотел верить, чтобы член славного рода Вейнбергов сделался отступником, пока, наконец, вчера вечером мне не пришлось услышать об этом от твоих родителей. Мне так жаль тебя, дочь моя, и я надеюсь, что ты возвратишься в лоно синагоги и к твоему народу. Твоя молодость и неопытность содействовали тому, что ты вдруг поскользнулась на пути веры, но наш народ и синагога ради твоих предков готовы простить тебе этот грех, если ты раскаешься, хотя бы ты действительно и совершила этот поступок. Я также готов помочь тебе выйти из создавшегося положения. Скажи же мне, дочь моя, открыто, правда ли то, что говорят о тебе? Если это так, то готова ли ты просить о прощении, раскаявшись в твоём тяжком прегрешении? — добавил, смотря ласковым отеческим взором на сидевшую против него девушку, равви.

— О, да, уважаемый равви, я готова сказать вам всё что есть, — ответила Юдифь. — Что касается измены данной Самим Иеговой религии, то этой измены с моей стороны не произошло.

Равви приветливо кивнул головой.

— Относительно же моего перехода в христианскую или, как вы называете, языческую ересь, то заявляю вам, уважаемый равви, что о таковой ереси, я совершенно ничего не знаю.

— Так, как же это, дочь моя, значит всё, что мне пришлось слышать, — это неправда? — спросил удивлённый раввин. — Неужели это только юношеская шалость с твоей стороны? Даже и это, дочь моя, очень нехорошо.

— Нет, равви, прошу вас, выслушайте меня до конца. Дело вот в чём. Давно, ещё в детстве, я слышала, что существует христианская ересь, которая берёт начало от одного еврея по имени «Иешуа» из Назарета. Меня тогда учили ненавидеть этого «Иешуа», а Его последователей считать за гоев. Когда я была ещё ребёнком, я верила всему этому и старалась так поступать, думая, что этого требует Бог. Когда же я стала подрастать и научилась размышлять, то я сказала себе: «Если я кого-либо люблю, то должна знать, за что люблю; если же ненавижу, то должна знать также, за что я должна ненавидеть». Не так ли, уважаемый равви? Вы мудрее меня и можете сказать мне, если мой вывод не совсем логичен.

— Это верно, дочь моя, ты рассуждаешь очень правильно, — ответил раввин, смотря на неё с недоумением и тревогой.

— Так вот я и решила применить это правило в данном случае, т. е. относительно «Иешуа». Я сказала себе, что должна знать, почему я должна Его ненавидеть. Для этого я начала исследовать тору и пророков, а потом и жизнь «Иешуа» через Евангельское описание. При этом исследовании я всё более и более убеждалась, что Он не обманщик, как мне внушали это с детства, но обещанный Богом и пришедший к своему народу Мессия, Сын Благословенного, или, другими словами, Тот Иегова, Который раньше открывался Израилю в различных видах и формах, принял впоследствии плоть человека и пришёл как «Иешуа» из Назарета. Этому, уважаемый равви, я глубоко верю, а также прошу Господа, чтобы мои родители, вы и весь наш Израильский народ не противились Ему больше, а приняли Его, как своего Мессию. Я верю, равви, что рано или поздно Израиль должен будет принять «Иешуа», он воззрит на Него, Которого пронзили, как говорит пророк Захария.

По мере того, как старый раввин слушал речь Юдифи, его ласковый взор всё более и более изменялся. Сначала он сделался серьёзен, затем в нём появились искры гнева и, наконец, сверкая злобно глазами, раввин вскочил со стула и начал бегать по комнате, нервно теребя свою седую бороду. Он сделался совершенно неспособен к дальнейшей беседе и вместо разумного увещевания или доказательства неправоты своей собеседницы, потеряв от гнева всякое самообладание и приличие, начал проклинать девушку, всех христиан и Самого Иисуса.

— Таких нужно совершенно искоренить из среды нашего народа, — заметил раввин, прощаясь с родителями Юдифи. — Она погибла безвозвратно, сделать что-либо с ней совершенно невозможно. Жаль, что языческие законы страны, в которой мы живём, не позволяют нам выполнить свой обычай и побить её камнями. Она истинно достойна этого. Я советую вам удалить её из среды нашего общества, и как можно скорее, дабы она не могла быть сетью для многих других евреев. Вы не должны иметь с ней никакого общения, как с еретичкой, это воспрещает синагога.

Юдифь в самом деле становилась всё более опасной для еврейского общества. Несмотря на все преграды, она продолжала идти своим путём. Она старалась посещать христианские собрания и, где только бывала малейшая возможность, свидетельствовала перед евреями, что Христос есть, действительно, Мессия Израиля и Спаситель мира. Родители и Соломон, испробовав все средства к отвращению её от истины, теперь совершенно изменили своё отношение. Они сделались её злейшими врагами и настоящими тиранами.

С Соломоном у неё произошёл окончательный разрыв — этого требовала синагога и родители обеих сторон. Теперь в своей среде она была окружена ненавидившими её людьми. Последнее время ей запрещали выходить из дома. Когда же Вейнбергов посещал кто-либо из знакомых, то её закрывали обыкновенно на ключ в её комнате. Среди еврейского общества родители распространили слух, что их дочь психически больна. И когда гости спрашивали иногда, где Юдифь и желали её видеть, то мать отвечала, что она делается буйной и выпустить её из комнаты или пойти к ней очень опасно.

Юдифь сама неоднократно слышала, как мать говорила о ней другим, как о помешанной, её сердце наполнялось в такие моменты ещё сильнейшей болью. В этих случаях, она всегда прибегала в молитве к своему Искупителю, Который поддерживал её во всех этих невыносимых для её слабых сил испытаниях.

Наконец, вскоре после посещения раввина, по его предложению, родители сочли за лучшее удалить её совершенно из своего дома. Однажды отец и мать, оставшись с нею наедине, ещё раз пробовали воздействовать на неё просьбами и, наконец, угрозами.

Увидев бесполезность всех своих усилий, отец заявил ей:

— Всё, что было доступно для нас, мы сделали для твоего спасения: мы старались спасти тебя от совершенной погибели, но всё оказалось напрасным. Вместо того, чтобы оставить эту ересь, ты, как мы теперь убедились, всё больше и больше погружаешься в неё. И этого тебе ещё не достаточно, ты всеми силами стараешься заразить этой ересью твоих сестёр и всех, с кем встречаешься. Дальше так продолжаться не может. Теперь избирай одно из двух: или ты сегодня же должна отказаться от ереси, или же завтра оставишь дом и пойдёшь, куда хочешь. До завтрашнего дня ты должна окончательно решить этот вопрос. Это — наше последнее слово!

Как мы видели, жизнь Юдифи в доме родителей становилась всё более и более невыносимой. Но это последнее заявление их было для неё ещё бльшим ударом. И когда она снова осталась одна в своей комнатке, в её душе происходила сильная борьба. Она видела, как пропасть между нею и всем, что ей было так мило и дорого, с каждым днём увеличивается. Её народ уже давно с презрением отвернулся от неё, между нею и Соломоном всё порвано,- теперь настал самый тяжёлый момент. Об этом Юдифь ещё никогда не думала, хотя это было неизбежное последствие её обращения ко Христу. Она не допускала, чтобы родители могли так поступить с ней.

Теперь она стояла перед самым тяжёлым вопросом в своей жизни, разрешение которого было совершенно ей не под силу.

Но Тот, Который обещал быть со Своими служителями во все дни и до скончания века, был близок к Юдифи и в этот важный момент. Давно уже привыкла она прибегать к Нему за помощью в трудные моменты, которых у неё, после обращения, было так много. Как горы вырастали перед нею одно затруднение за другим. Будучи слабой и одинокой, она всё же с Его помощью и защитой могла всё перенести, и, забывая прошлое, с верою простиралась вперёд, идя по стопам своего Господа и Учителя.

И в этот момент, прежде чем подумать, что она должна будет предпринять в данном случае и что отвечать своим родителям, она преклонила колени у ног Того, Кому могла принести это непосильное бремя. Когда кончилась её беседа с Господом, и она встала с колен, решение её было вполне и бесповоротно принято. Она теперь не допускала и мысли оставить своего Искупителя ради отца, матери или кого-нибудь другого.

Свою будущность она тоже принесла к ногам Господа в горячей молитве и была вполне уверена, что Он не оставит её без Своей милости и помощи. Недаром же Он призывает к Себе всех труждающихся и обременённых! В последний раз она легла в свою постель в родительском доме. Глубокий мир наполнил её сердце, и она была совершенно готова покинуть завтра навсегда этот дом.

Оставаться в городе Юдифь не намеревалась ни одного дня, поэтому она решила, если будет нужно, уехать в М., чтобы быть как можно дальше от всех своих бывших друзей и знакомых. Она знала что в М. имеется большая община верующих христиан, подобных тем, среди которых она нашла Господа. Она надеялась также, что в большом городе будет больше возможности найти какое-либо занятие, чтобы зарабатывать необходимые для жизни средства. Приняв это решение, она забылась в спокойном сне.

Утром, встретившись с родителями за завтраком, Юдифь, со слезами на глазах, сообщила им о своём решении покинуть их дом, если они этого требуют.

— Папа, — обратилась она к отцу, — вчера вы с мамой требовали, чтобы я сделала выбор между вами и Господом. Я много об этом думала, молилась и решила, если вы этого требуете, лучше оставить дом… — дальше она не могла произнести ни одного слова, сильные рыдания заставили её выйти из-за стола и удалиться в свою комнату.

— Ничего нельзя сделать, эти люди совершенно сгубили Юдифь, — проговорил взволнованно Вейнберг, когда дочь вышла из столовой. — Пусть уйдёт, дальнейшее её пребывание в нашем доме совершенно невозможно!

— Да, это необходимо, — добавила мать. — Юдифь потеряна для нас. Однако у меня появляется иногда надежда на её возвращение. На этих днях я узнала, что она ещё не считается членом христианской общины. Оказывается, когда они принимают в свою среду новых членов, то обыкновенно крестят их, погружая в воду. Юдифь, как я узнала, ещё не была крещена. Это обстоятельство заставляет меня надеяться, что она ещё может возвратиться. Пока ещё не всё потеряно. Нам придётся приложить все старания, чтобы она не осталась в этом городе. Её пребывание здесь будет для нас большим позором. При этом, находясь вблизи общины, она может окончательно к ней присоединиться, и тогда всё кончено. Было бы очень хорошо, если бы она уехала отсюда. Жизнь вдали от дома также может содействовать её отрезвлению. Пусть-ка попробует жить самостоятельно!

В этот момент Юдифь, успокоившись от охвативших её рыданий, вновь вышла к родителям. Занявши своё место, она продолжала:

— Я сказала вам, что хочу уйти из дому, я думаю, что оставаться здесь будет нехорошо для вас и для меня, поэтому я решила уехать в М. Так будет гораздо лучше!

После короткого молчания отец заметил:

— Хорошо, ты можешь уехать. Сегодня я постараюсь достать для тебя билет до М., и завтра с утренним поездом ты поедешь. Приготовь ей одежду и всё что нужно для дороги, — обратился он к жене, — а я должен идти по делам! — с этими словами, он вышел из дома.

Уложив свои вещи, Юдифь успела забежать на короткое время к некоторым членам христианской общины, чтобы проститься с ними и сообщить о своём отъезде. Верующие давно уже знали о всех переносимых Юдифью страданиях и часто на своих молитвенных собраниях и в домах возносили горячие молитвы к престолу Господа, дабы Он Сам помог ей всё перенести и устоять в истине, а также чтобы Он облегчил её страдания. Поэтому известие об отъезде все члены встретили с большой радостью и благодарностью Богу, видя в этом прямой ответ на усиленные молитвы. Теперь, прощаясь с нею, они призывали на неё Господне благословение и напутствовали её добрыми пожеланиями. Проповедник общины снабдил её адресами некоторых знакомых ему верующих и письмом к проповеднику общины в М., прося последнего принять Юдифь как верную служительницу Христа и оказать ей помощь в незнакомом для неё городе.

Прощание с родителями и сёстрами было очень коротко и сухо. Все они смотрели на неё, как на врага, мать и сёстры не поехали даже проводить её на вокзал. Это холодное отношение близких при прощании тяжёлым камнем легло на её сердце. Но Господь, Которому она отдала себя и ради Которого всё переносила, не хотел, чтобы она уехала из города, подавленная чрезмерной печалью, и устроил ей торжественные проводы.

Когда в сопровождении отца Юдифь приехала на вокзал, она была совершенно смущена от неожиданности. На перроне присутствовали все члены общины. Дочь проповедника, бывшая её школьная подруга, встретила её с большим букетом свежих цветов, который поднесла ей от кружка христианской молодёжи. Это прощание верующих с отъезжающей Юдифью было, действительно, трогательно. У каждого было для неё слово утешения, ободрения или напутствия. Приехавший с нею на вокзал отец стоял в стороне и, отвернувшись от неё, беседовал со знакомыми евреями.

Когда поезд тронулся, на перроне раздалось чудное пение прощального христианского гимна: «Пробил уже разлуки час, расстаться мы должны, о том что скорбит сердце в нас, лишь знает только Бог, да мы, и т. д.» Многие пели эти слова со слезами на глазах, всем было жаль расставаться с Юдифью. Они полюбили её всем сердцем, как верную служительницу Христа. К печали разлуки примешивалась, однако, и радость от сознания, что она теперь освободи лась от всех переносимых ею в доме родителей страданий и испытаний.

Смешенное чувство радости и глубокой тоски наполняло её сердце, когда она, стоя у открытой двери вагона, махала платочком провожающим её близким в Господе друзьям. Ей было тяжело, что у её отца не нашлось ни одного слова напутствия и пожелания; он как будто не замечал, что с поездом уезжает его дочь, и даже не сказал обычного «до свидания».

Поезд, ускоряя ход, всё дальше удалялся от вокзала. Долго ещё стояла Юдифь у открытой двери вагона, смотря на остающийся позади город, где ей пришлось так много испытать за последние годы. Здесь пережила она первую любовь к Соломону и была счастливейшей невестой и здесь же она отказалась добровольно от этой любви, ради любви к своему Искупителю и Господу, Которому она отдала навсегда своё юное сердце. Здесь пришлось ей первый раз в своей жизни перенести тяжёлые испытания и людскую ненависть. Эти испытания были настолько тяжелы, что если бы не Господь, она не смогла бы их перенести. Здесь, в этом городе она порвала связь с горячо любимыми родите лями, с сёстрами и со своим народом. Она отказалась совершенно от всего земного, временного, что было ей так дорого и мило, чтобы направиться к небесному, непреходящему…

Всё это досталось Юдифи не без усиленной, героической внутренней борьбы и самоотречения. Одна только пламенная любовь к Господу дала её слабому сердцу мужество всё перенести и остаться на том пути, на который она однажды стала. Теперь она — изгнанница из своего родного дома и народа!

При этой мысли тоска снова сжала её сердце, и крупные капли слёз покатились по побледневшим щекам. Она взглянула в последний раз на скрывающийся вдали город, и тяжёлый вздох вырвался из её груди. «Прощай всё и, может быть, навсегда», — произнесла она вслух и вошла в вагон.

В купе вагона не было никого, и она была так рада и благодарна Господу, что может остаться на некоторое время совершенно одна.

«Вот и я, подобно Аврааму, сделалась странницей и пришелицей, — подумала девушка. — Всё родство, друзья — всё осталось позади. О слава Тебе, мой Спаситель, что Ты, не оставивший Авраама и всех верных Твоих детей, не оставишь и теперь Твою слабую служительницу!» После этой короткой молитвы Юдифь запела тихим, приятным голосом свою любимую песнь, которую так любила петь в собрании верующих, а также наедине в своей комнате, во дни тяжёлых испытаний.

Возьми меня отныне и впереди По жизненной долине, Господь, веди. Не мог бы я тропою Твоей идти, Но если Ты со мною, я твёрд в пути.

Эта песнь выливалась горячей мольбой из глубины её сердца. Господь, обещавший быть во все дни и до окончания века с теми, кто отдал Ему своё сердце, был верен и в отношении Юдифи.

Как добрый Пастырь, Он заботился о Своей одинокой овечке, и она могла всегда и при всяком случае находить покой у Него на груди. Она привыкла во дни испытаний доверять Ему во всём и вполне. Так и теперь она доверила Ему всецело своё неизвестное будущее. Она знала, что первым другом, Который встретит её в неизвестном городе, будет Тот, Который провожал её из Г. и охраняет теперь в пути. Бог обещал ведь хранить выхождение и вхождение Своих детей здесь на земле!

Надежда Юдифи на Бога не оказалась тщетной. Он, действительно, не оставил её. Юдифь покинула ради Него дом, родителей и свой народ, а теперь приобрела во сто крат больше братьев и сестёр. Она приобрела другой народ, народ Божий, не только по наименованию таковой, но принадлежавший Господу и, действительно, служивший Ему от всего сердца, в который входили все народности живущие на земле через веру в Бога и обращение ко Христу. Имея несколько адресов верующих семейств и письмо к проповеднику общины в М., она поехала с вокзала по последнему адресу. Вся община и верующая молодёжь в М. старались сделать всё, что было возможно с их стороны, чтобы оказать Юдифи необходимую помощь в её теперешнем положении.

При их содействии, Юдифь вскоре нашла себе должность в канцелярии одного из городских учреждений. Её сердце было глубоко тронуто и наполнено благодарностью к Господу за всю любовь, которую она встретила со стороны Его детей при отъезде из Г., а также и теперь, на новом месте. Через эту заботу и любовь христиан она ещё больше прилепилась всем сердцем к Господу Христу, укрепилась в вере и ещё больше полюбила Его народ, членом которого она сама сделалась.

Жизнь Юдифи в М. была исполнена Божьим благословением. Он как будто воздавал ей теперь за всё, что она перенесла раньше. Зарабатывая пропитание и не будучи ни от кого зависима, она могла без всяких преград служить Богу от всего сердца. И Юдифь, действительно, служила. Сделавшись в скором времени членом кружка христианской молодёжи, она помогала в хоре; любя детей, она принялась за работу в воскресной школе; а также свидетельствовала о Господе на собраниях молодёжи, на службе и везде, где только была хоть малейшая возможность.

Своё свидетельство словом она сопровождала делом. Выросши в полном достатке и не зная никакого тяжёлого труда, она стремилась теперь всеми силами помогать тем, кто был слаб и неспособен к труду. Вместе с группой верующих сестёр она посещала больных на дому, ухаживала за ними и помогала, как могла. Эта помощь ближним и нуждающимся была величайшей радостью и благословением для неё и других. Её скромное стремление служить ближним увлекало других верующих братьев и сестёр из кружка молодёжи, в который Юдифь внесла новый поток радости и благословений.

Началась весна. Снова всё зацвело и зазеленело. Оглашённые весёлым пением птичек, леса и луга вновь оделись в свои брачные наряды. Жизнь как бы воскресла после долгой и холодной зимы. Находясь иногда с группой верующей молодёжи за городом и любуясь природой, Юдифь воздавала хвалу своему Творцу, что Он, освободивший теперь землю от леденящего холода, освободил и её сердце от холода, мрака смерти и греха, вызвав в её душе новую жизнь. В сердце Юдифи настала тоже вечная весна, вечный расцвет. Ледяной покров греховной жизни и смерти был снят навсегда!

«Жизнь, жизнь настала! Жизнь!» — звучал голос в сердце Юдифи. И она, действительно, теперь имела жизнь — имела не только в себе, но стремилась нести её и дальше: окружающим её омертвелым духовно душам. Вместе с маленькой группой верующей молодёжи, по праздничным дням, она любила посещать окрестные селения. Там она могла с любовью читать о Господе из Евангелия собирающимся, часто неграмотным, простым людям. Такими близкими казались ей эти простые, ничего не знающие о Христе люди. Ей было так больно за них, что им дали наименование христиан, но никто ничего не говорил им об Искупителе умершем за них на кресте. Прежде, живя в городе, и находясь постоянно в кругу евреев, она совершенно не знала русского простого народа. Воспитанная в строго еврейском духе, она смотрела на него, как на противный Богу языческий народ. Но теперь, ближе познакомившись с ним, она готова была посвятить всю свою жизнь на служение ему.

Вспоминая свою давнишнюю беседу с дедушкой, который в доказательство того, что Христос не Мессия Израиля, указывал ей на Его последователей в лице православных, католиков и других номинальных христиан. Юдифь ясно поняла, почему они ненавидят евреев, а также ведут между собою различные распри, религиозные и другие войны, преследуют и уничтожают друг друга. В этих бедных людях, носящих бессознательно имя Христа, она увидела теперь таких же противников Христа, как и евреи. Она увидела, что как те, так и другие равно не знают Христа, не знают Его Евангелия, не живут жизнью любви, которую открыл Христос для мира. Она увидела, что и те и другие находятся почти в таком же неведении об Иисусе Христе, в каком она и сама находилась долгие годы. Это сознание наполняло её сердце всё большим желанием свидетельствовать о Христе, что она и старалась всегда исполнить.

Вместе с работой среди православного русского народа в сердце Юдифи жила горячая любовь и к её собственному народу, народу Израильскому. Везде, где только бывали случаи, как на службе, так и в городе при встрече с евреями, она старалась свидетельствовать о Спасителе Иисусе Христе. Но от них она всегда встречала одни лишь насмешки и вражду. Когда же она свидетельствовала о Христе простым людям, получалось обратное,- они слушали её с большим вниманием и интересом. Она замечала, как неоднократно то одна, то другая из собравшихся женщин отирали бежавшие из глаз слёзы.

В кружке молодёжи Юдифь бывала всегда инициатором и организатором посещений деревень. С нетерпением ожидала она, когда придёт день, назначенный для посещения той или иной деревни.

Однажды после призывного собрания, на котором проповедовал приезжий миссионер из верующих евреев, несколько человек, поднявшись со своих мест, просили общину принять их, как членов, в свою среду. Это заявление пробудило такое же желание и в сердце Юдифи.

Уже несколько раз мысль о присоединении к общине приходила ей в голову. Её сердце уже давно принадлежало Иисусу Христу, но до сих пор она ещё не была причислена к членам христианской общины. Она знала, что все верующие считают её своей сестрой, все любят её, как таковую; но она знала также, что все они, как христиане, приняты в общину через водное крещение. Изучая Слово Божие, она видела, что это сделать необходимо и для неё. До этого дня, однако, у неё всё ещё не хватало решимости сделать этот последний шаг. Две причины удерживали её от вступления в общину. Во-первых, она считала себя ещё не вполне утвержденной в вере и боялась как бы не упасть на христианском пути и, будучи членом какой-либо общины, не вызвать на неё нареканий со стороны необращённых людей. Во-вторых, от этого шага её удерживала горячая любовь к матери.

Она сознавала, что с присоединением к общине произойдёт окончательный разрыв с родителями, с которыми она ещё вела переписку. Однако теперь, смотря на решение других и будучи уверена в необходимости водного крещения, она, наконец, решила совершить этот шаг. Через него она безвозвратно отделялась от своего Израильского народа и его религии. Внутренний разрыв произошёл уже давно; теперь она делала это и формально, внешним образом, открыто присоединяясь к христианству.

Вставши с места, она заявила о своём решении быть членом общины. Заявление было принято всеми с большой радостью и благодарностью Богу. Таким образом Юдифь порвала последние нити, соединяющие её с прошлым, и окончательно вступила на новый путь жизни, указанный ей Самим Господом. Она твёрдо решила идти этим путём, не оглядываясь назад…

* * *

Прошёл уже целый год, как Юдифь оставила родительский дом, уехав в М. Время от времени она переписывалась со своей матерью и сёстрами. Каждое их письмо приносило всё новые и новые увещевания и просьбы матери вернуться к вере отцов, к своему народу и в родительский дом. Читая эти письма, она каждый раз проливала над ними горькие слёзы. Ежедневно она возносила Богу горячие молитвы за своих близких, дабы они, в конце концов, также обратились к Нему. Но их письма всё более показывали ей, как далеко от Него находятся души её родителей.

Её отец приезжал раза два по коммерческим делам в М. и заходил к ней. Эти посещения были очень коротки. Отец всегда был очень холоден и суров. О её убеждениях он никогда не спрашивал и не говорил. Справившись о здоровье, о том, как она живёт, и передав приветы от матери и сестёр, он спешил поскорее проститься и уйти.

В последних письмах мать всё настойчивее просила её приехать домой. Юдифь, также давно уже жаждавшая случая увидеть ещё раз свою мать и сестёр, боялась теперь этой встречи. Она знала, что приезжавший в М. отец через других евреев старался разузнать о её жизни, об её отношении к христианству и т. д. Возможно, что матери ещё не было известно о её крещении и присоединении к христианской общине, но она могла спросить её об этом, а это пугало Юдифь более всего.

Всё-таки, внимая просьбам матери и влечению своего сердца, Юдифь, получив месячный отпуск, поехала к родителям. Смешанные чувства радости и какой-то непонятной глубокой тревоги наполняли её сердце, когда она подъезжала к родительскому дому.

Мать и сёстры встретили её с большой радостью и любовью. Привыкнув всегда жить вместе в тесной дружбе и находясь вот уже более года в разлуке с Юдифью, они ожидали её приезда с большим нетерпением. При этом в сердце матери вырастала всё большая надежда, что Юдифь, испытавшая за это время тяжести разлуки с близкими и заботу о добывании себе средств к существованию, в конце концов уступит их просьбам и возвратится обратно.

Несколько дней жизни в родительском доме прошли для неё довольно хорошо. Сёстры старались сообщить ей всё случившееся за это время в городе. Руфь окончила гимназию и готовилась поступить в следующем году в университет на медицинский факультет; теперь она часто беседовала об этом с Юдифью.

— Как хорошо будет, — говорила она иногда, — если ты останешься ещё в М., а я буду там учиться; тогда мы сможем жить с тобою вместе на одной квартире.

У Юдифи также было много кое-чего рассказать своим сёстрам. При этом, как она сама, так и сёстры всегда старались избегать вопроса об её убеждениях. Мать, хотя и была немного сдержана, но оставалась всегда ласкова к Юдифи. Однако, как её, так и сестёр всё время тревожил жгучий вопрос о том, как Юдифь в настоящее время относится к еврейству. В своих письмах она не упоминала о своих убеждениях, стараясь избегать этого из-за осторожности, чтобы не раздражать ещё больше свою мать.

Этот вопрос разрешился сам собою в первое же воскресенье. В этот день магазин отца по закону должен был быть закрыт, и Вейнберги всем семейством решили пойти в театр. У Юдифи никто не спросил заранее, пойдёт ли она с ними. Но когда пришло время и все начали одеваться, она заявила, что останется дома. Отец сделал при этом гримасу, а мать, покраснев от неудовольствия, с удивлением посмотрела на Юдифь. Этот отказ самым красноречивым образом свидетельствовал об убеждениях Юдифи. Они все увидели, что ожидаемой ими перемены с ней не произошло, и всё остается по-прежнему.

С этого вечера отношения сделались снова натянутыми и холодными. Дня через три после этого случая, по окончании дневных занятий, обе младшие сёстры зашли в комнату Юдифи. Днём они сговорились спросить у неё о причине отказа посетить театр и решили попытаться уговорить её оставить свои глупости, как они между собою называли убеждения сестры.

Юдифь уже долгое время молилась за своих сестёр и просила у Бога случая для более откровенной беседы с ними о Христе. Сама начать эту беседу она остерегалась, зная что сёстры, вооружённые против неё другими, имеют относительно неё глубокое предубеждение и не захотят ни в каком случае слушать то, о чём она будет им говорить. Теперь Юдифь сочла это посещение сестёр самым подходящим случаем. Усадив их рядом с собою на диване и выслушав всё, что они желали ей сказать, она с любовью и нежностью начала объяснять им причину отказа от посещения театра, а также и то, что её убеждения не являются глупостью или увлечением, но глубоко обдуманным исполнением воли Господа.

Взяв со столика свою Библию, с которой она теперь никогда не расставалась, Юдифь начала читать сёстрам одно за другим хорошо знакомые ей теперь обетования Божии Израилю в связи с пришествием Мессии. Она прочитала им о том, как Он, в лице Иисуса из Назарета, пришёл на землю, как Израильтяне отвергли своего Мессию, крича: «Не хотим, чтобы Сей царствовал над нами», потом распяли Его на кресте на Голгофе. Затем она открыла им своё сердце и рассказала, как ещё с детства занималась вопросами о Боге. Как она случайно подслушала беседу дедушки с приезжими раввинами об «Иешуа», в которой один из них утверждал, что Он, действительно, — Мессия Израиля. При этом, смотря на Руфь, Юдифь спросила, не припоминает ли она того случая, как проснувшись однажды ночью, она увидела её сидевшую у окна на даче у дедушки?

Внимательно слушавшая Руфь, молча утвердительно кивнула головой.

— После этого, — продолжала свой рассказ Юдифь, — мысли о Мессии и о Том Кто, собственно, был «Иешуа», никогда надолго не оставляли меня. Иногда я всё забывала, но они появлялись всё снова. Я начала внимательно читать нашу еврейскую Библию, при этом всё больше убеждалась, что Иисус Христос, действительно, был Мессия Израиля. Особенно ярко отражает всю Его земную жизнь 53-я глава пророка Исаии, вот она!.. — при этом Юдифь прочитала эту главу. — Убеждаясь всё больше, что Он — Мессия, я всё же очень мало знала о Нём и о Его жизни. Я знала только то, что рассказал мне дедушка о Его страдании и смерти. Вы, наверно, ещё помните этот его рассказ на веранде дома? Конечно, он уверял меня при этом, что «Иешуа» был обманщик и умер за Свою вину. Однако Господь, Которого я искала, по Котором томилась моя душа, привёл меня, как вы уже знаете, на христианское собрание. Там я услышала в первый раз истину о Христе Иисусе. В Нём я окончательно увидела Мессию Израиля, Сына Благословенного; и с этого времени моё сердце принадлежит Ему всецело. Теперь вся цель моей жизни сводится к тому, чтобы свидетельствовать о Нём и о Его любви к тем, кто ничего не знает о Нём и гонит Его.

О мои дорогие, Руфь и Сарра, как я желала бы, чтобы и вы когда-нибудь отдали Ему свои сердца. Я много молю моего Искупителя, чтобы это рано или поздно произошло. — При этом глаза Юдифи наполнились слезами. Она обняла сидевших рядом с нею сестёр, осыпая их поцелуями. — Мне так тяжело видеть, что в ваших сердцах кроется ненависть ко мне. Одно лишь утешает меня, что вы делаете это бес-сознательно. Вам внушили, что я отступница от Бога, еретичка, которую по закону нужно побить камнями. Сегодня в первый раз могла я открыть вам моё сердце. Как вы примите мои слова, это дело ваше, вы уже не дети и сами обо всём можете рассуждать. Но об одном прошу вас: не будьте ко мне так строги. Начните сами читать эту чудную святую книгу, и Господь откроется вам Сам.

— Прости меня, милая Юдифь, — прервала её Руфь, со слезами на глазах, бросившись к ней на шею.

— И меня тоже прости, — проговорила плача Сарра. Некоторое время все три сестры сидели молча, обнявши друг друга. Только тихие рыдания нарушали тишину.

— Зачем мы разделились? — прошептала сквозь слёзы Сарра, прижимаясь ближе к Юдифи. — Как жестоки люди, сеющие раздоры и ненависть между нами!

— О, милая Юдифь, мы ничего не знали о том, что ты нам сегодня рассказала. Вопросы о Боге нас никогда не занимали, но одно я теперь знаю, — сказала Руфь, — что бы ни случилось, я не перестану любить тебя всем сердцем. Если что было в моём сердце против тебя до сего дня, я ещё раз прошу, прости меня, дорогая Юдифь. Пусть поможет тебе твой Бог и благословит тебя.

Было уже около часу ночи, когда сёстры, оставив Юдифь, разошлись по своим комнатам. Они вышли от неё совершенно примирёнными с нею и с твёрдым решением защищать Юдифь, где это будет нужно, от нападков других людей.

Оставшись одна, Юдифь вознесла горячую благодарность Господу за то, что Он в этот вечер дал ей желанную возможность сказать о Нём своим сёстрам. Он услышал то, о чём она уже долгое время молилась. Она радовалась, что сёстры ушли совершенно примирённые с нею.

— О, как благ и любвиобилен Ты, мой благословенный Искупитель! Ты хранишь меня всегда в сени Твоих святых крыл, как слабого птенца и помогаешь мне. Сделай же и моих родителей и сестёр твоими рабами и последователями! Откройся им в любви и славе Твоей, как Ты открылся и открываешься мне. Да воззрят и они на Тебя, Которого пронзили. Хвала за всё Тебе, мой Бог! — так закончила Юдифь свою беседу с Господом.

Прошло два дня. Мать и Руфь сидели в гостиной. Других членов семейства не было дома. Юдифь ушла на молитвенное собрание верующих. Между матерью и дочерью шёл серьёзный разговор.

— Не хочешь ли и ты пойти по следам твоей дорогой сестрицы? — обратилась мать к дочери, после короткой паузы, смотря на неё сердитыми глазами.

— Нет, мама, — ответила Руфь, — но мне кажется, что очень несправедливо и бесчеловечно относиться к Юдифи так, как мы все до сегодняшнего дня к ней относились за её веру в Бога.

— Она оставила Бога отцов и верит какому-то обманщику, — возразила мать, с ещё большим гневом и раздражением глядя на дочь.

— Нет, мама, это не так. В глазах Юдифи, «Иешуа» — не обманщик, а Мессия Израильского народа; она в этом убеждена. Если же она ошибается, то Бог Сам может наказать её, зачем же мы так немилосердно преследуем её? В самом деле, разве она сделалась хуже, чем была, с того дня, как сделалась христианкой? Наоборот, она сделалась гораздо лучше: она, ведь, настоящий ангел. Мы все её ненавидим и преследуем, а она всё это кротко переносит, всё прощает и продолжает всех нас по-прежнему любить.

— Что это с вами, в самом деле? — прокричала с гневом не могущая уже больше сдерживать себя мать. — Вы как будто сговорились. Вчера Сарра пела мне как раз такую же песню, а сегодня ты. Не совратила ли уже эта еретичка и вас на свой путь? Ах, зачем я звала её домой.

— Юдифь никого не совращала, но два дня тому назад нам с Саррой пришлось говорить с нею, и мы убедились, мама, что для нас совершенно нет причины ненавидеть сестру; наоборот, мы все должны любить её, потому что она нас так любит.

— О, Адонаи Господь, и этих она уже успела совратить! — простонала со слезами мать. — Зачем я так поступила, зачем я приняла её? О, Руфь, неужели вы слушали, что она вам говорила и поверили ей? Ах, вот почему и Сарра говорила мне про неё, вот почему вы обе её защищаете!

— Добрый вечер! — проговорил вошедший в комнату Вейнберг. — О чём это вы так громко говорите? Что с тобой, Рахиль? — обратился он к жене. — Почему у тебя такой расстроенный вид, что здесь произошло?

Руфь, испуганная результатом своей беседы с матерью и внезапным появлением отца, сидела бледная, растерянная. После последней беседы с Юдифью каждая из них решила поговорить о сестре с матерью, не предупредив однако об этом друг друга. Желая защитить Юдифь, они своею неосторожностью вызвали теперь эту страшную бурю в сердце матери. Руфь понимала, что этой беседой она только повредила Юдифи и теперь сидела совершенно разбитая, опустив голову.

— Что со мной? — спросила г-жа Вейнберг. — Наше семейство совершенно гибнет. О, что я сделала, что я сделала! — застонала она.

— Ну в чём же дело? — спросил, уже теряя терпение, Вейнберг.

— Ах, Давид! Какое-то проклятие тяготеет над нашим домом! Подумай, эта отступница успела за это время посеять семя ереси и в сердцах своих сестёр. Вчера Сарра, а сегодня Руфь начинают оправдывать и защищать её передо мной. Оказывается, что она уже говорила с ними. Я надеялась, что она за это время немного пришла в себя и раскаивается в своих заблуждениях, но выходит совершенно наоборот. Мы должны окончательно узнать от неё, хочет ли она отказаться от своих убеждений. Я спрошу её?

— Я ведь предупреждал тебя, Рахиль, чтобы ты не приглашала её в дом; у меня появляется подозрение, не сделалась ли Юдифь членом христианской общины. Когда в последний раз я был в М., то старался там узнать от наших кое-что о ней, и мне говорили, что она участвует во всей работе и делах этой общины, а это ведь доступно только для членов. Теперь ты сама и неси последствия твоего упрямства. Раз позвала, то и разделывайся как знаешь; мне уже надоело с нею возиться. Я смотрю на неё, как на чужую — она для меня давно умерла.

— О, Давид! Неужели Юдифь уже окончательно христианка, неужели всё потеряно и нет надежды?

— Я не знаю, — ответил Вейнберг, — я только высказал мои соображения и подозрения. Но это мы пока оставим в стороне и лучше спросим её об этом. Теперь скажи, в чём ты упрекаешь Руфь и Сарру?

— Что ты скажешь, Руфь, относительно того, о чём говорит мама? — обратился отец к сидящей молча дочери. Подняв голову и смотря на отца, Руфь ответила:

— Не знаю, папа, Юдифь ничем нас не совращала, но мы на этих днях с нею говорили и увидели, что нет причины её ненавидеть. Поэтому мы и решили высказать это маме. Вот всё, что я знаю и могу сказать.

— Да, с одной стороны ты совершенно права, Руфь, — заметил отец. — Юдифь ничего злого нам не сделала, за что мы могли бы её ненавидеть. Но с другой стороны, она сделала очень многое против религии наших отцов, против нашего славного рода, который в течение многих столетий является носителем данной нам Иеговой религии. Сколько стойких борцов за веру дал наш род в прошедшие времена! И вот на линии такого рода появилась отступница от религии, за которую её прадеды готовы были пролить последнюю каплю крови. Она является позором для нашего рода, как мы можем теперь любить Юдифь? Ведь наша религия повелевает побивать таких камнями. Мы должны ненавидеть всякого гоя, но когда из нашего народа человек делается гоем — мы должны уничтожить такового из нашей среды. Правда, законы страны, где мы теперь живём, не позволяют нам этого сделать, но удалить её совершенно из нашего общества мы имеем право, и это наша прямая обязанность. С Юдифью мы не должны сообщаться. На этих днях я встретился случайно с нашим уважаемым равви. Он узнал, что она приехала домой, и спросил, как она относится к иудейству, и почему мы имеем с нею общение и принимаем её в нашем доме? Конечно, мне пришлось сказать, что я ещё определенно не знаю о её убеждениях. Но если она не только не оставила свою ересь, а ещё другим внушает её, то без сомнения, мы должны совершенно удалить её из нашей среды и как можно скорее. Где Юдифь? Нужно сейчас же с нею поговорить об этом, — обратился он к жене.

— Где она? Наверно, в кругу своих друзей-гоев; свой народ и семья ей не нужны! — ответила г-жа Вейнберг.

Было уже около двенадцати часов ночи, когда Юдифь возвратилась из собрания. Там она встретила много радости, рассказала о своей жизни и помощи Господа, которую Он оказал ей с момента её выезда из Г. Сообщила и о том, что она теперь является членом общины. Верующие, выслушав всё, что сотворил Господь для Юдифи, вознесли горячие молитвы благодарности Господу и просили о дальнейших для неё благословениях и помощи.

Родители, не дождавшись её прихода из собрания, и ввиду позднего времени, решили отложить окончательную беседу до следующего вечера. Беседа с родителями произошла на следующий день — она была последней в жизни Юдифи. Больше ей не пришлось их видеть, и следующая их встреча произойдёт, быть может, только там, за дверью гроба.

* * *

В этот вечер, оставив свой магазин, Вейнберг пришёл домой раньше обыкновенного. За ужином шло всё как-то вяло, разговор совершенно не клеился. Родители были серьёзны, особенно мать, которая очень нервничала. Весь день она избегала встречи с дочерью. Сёстры тоже были печальны и подавлены. Их удручала неудачная защита Юдифи; при этом они знали, что сегодня должно произойти окончательное объяснение, и заранее уже страшились приближения этой минуты. О вчерашнем происшествии и о предстоящем объяснении Юдифь совершенно ничего не знала, но её сердце ныло целый день от какой-то непонятной тоски и тревоги. Она, вообще, чувствовала себя в этот день очень плохо. За ужином она сидела тоже очень подавленная. Вид родителей и сестёр зарождал в её сердце подозрение, что здесь что-то не совсем ладно.

После ужина, оставив младших дочерей убирать со стола, отец попросил Юдифь зайти с ним и матерью в его комнату. Закрыв двери и оставшись втроём, Вейнберг пригласил её занять место против него. После короткого молчания он обратился к ней со словами:

— Долгое время мы старались помочь тебе, Юдифь, возвратиться к вере наших отцов, но всё было напрасно. Последним средством было удаление тебя из дому. Твоя мать и я надеялись, что это может вразумить тебя. Теперь ты вновь на время прибыла в наш дом. Мы хотели видеть тебя — твоя мать и сёстры не могли больше жить в разлуке с тобою. У матери всё ещё была надежда, что ты возвратишься снова в нашу среду. Но вот, вместо раскаяния в твоём заблуждении, ты начинаешь пагубно влиять на своих сестёр. Теперь мы спрашиваем тебя окончательно: хочешь ли ты вернуться к нам, к Богу, и к твоему народу? Или ты думаешь продолжать жить с гоями? Есть ли вообще возможность для твоего возвращения? Не являешься ли ты уже членом их общины? Я знаю, что они присоединяющихся к ним крестят; крестилась ли ты уже или нет? Это всё мы, как твои родители, хотим знать от тебя, и ты должна открыто сказать нам всю правду, — мы готовы тебя слушать!

Наступила жуткая пауза. Г-жа Вейнберг, дрожа от волнения, крепко держалась за руку мужа. Юдифь сидела со взором устремлённым вверх, откуда она ожидала в данный момент для себя помощи, куда возносила свои мысленные мольбы. Наконец, обратив взор на родителей, она начала тихим, но твёрдым голосом, в котором звучала решимость и уверенность:

— Вернуться к Богу отцов? Папа и мама, я вернулась уже давно, верю в Него и служу Ему всем сердцем.

На лице отца появилась гримаса, но он ничего не сказал, сдерживая себя и не желая перебивать дочь. Юдифь продолжала:

— Моих сестёр я тоже не старалась отвлекать от Бога или совращать в какую-либо ересь. Я говорила им лишь, что я хочу служить всю жизнь моему Господу, и мне так больно, что за это стремление меня ненавидят все те, которых я люблю. Люди, к общине которых я принадлежу, не гои, как их называют, но истинные поклонники и служители Благословенного Иеговы, принявшего плоть человека и умершего, как непорочный Агнец Божий, за грехи Израиля и за всех людей. Относительно крещения, я могу сказать вам, дорогие, только то, что я всегда и во всём готова теперь исполнять Его волю и делать то, что Он повелевает. А Он говорит: «Кто будет веровать в Него и крестится, спасён будет, а кто не будет веровать, осуждён будет». Как послушная Его раба, я совершила и это Его повеление; я верю, что Он, — действительно Сын Божий и мой Искупитель, и поэтому крестилась во имя Его.

— О, Адонаи Господь! — простонала, ломая руки, мать Юдифи. — О, что пришлось услышать мне от моего ребёнка! Зачем я родила тебя на свет! Я задушу тебя сейчас своими руками! — с этими словами мать, с искажённым от злобы лицом, бросилась к сидящей против неё дочери, но муж, схватив её за руки, стал между ними.

— Будь проклята, я проклинаю тебя проклятием матери и не успокоюсь до тех пор, пока не увижу тебя лежащею мёртвой у моих ног! — при этих словах, она без чувств упала на пол.

Юдифь бросилась было к матери, но отец отстранил её и, указывая на дверь, шипящим голосом, задыхаясь, закричал:

— Уйди! ты не имеешь права прикасаться к ней; уйди, дабы наши глаза не видели тебя! Тебе нет больше места в этом доме!

Положив жену на диван, он открыл дверь комнаты и выгнал, всё ещё стоявшую в оцепенении, с широко открытыми глазами, дочь…

Почти без сознания, как в бреду дошла Юдифь до дверей своей комнаты и упала в изнеможении на постель. Искажённое от гнева лицо матери всё ещё стояло перед ней, и страшные слова проклятия звучали в ушах.

Дверь отворилась, и Юдифь открыла глаза. На пороге стояли, плача, обе сестры. Когда Юдифь поднялась и села на краю кровати, Руфь проговорила сквозь слёзы:

— Папа прислал нас сказать тебе, чтобы ты сейчас же ушла из дома; он не хочет, чтобы мать увидела тебя ещё раз.

— Ушла из дома? — растерянно повторила Юдифь. — Ах, да, я проклята, мать прокляла меня… — проговорила она снова едва слышно. — Я должна сейчас уйти?

— Hу да. Папа требует…

— О Господи, не-оставь меня! — почти со стоном прошептала Юдифь. — Дай мне силы, я не знаю что делать, что со мною? Уйти? Проклята? — продолжали шептать её бледные уста.

— Ах, вы ждёте, пока я уйду? — обратилась Юдифь к сёстрам, которые всё ещё стояли у открытой двери, молча наблюдая за сестрой. — Хорошо, я сейчас. С этими словами она начала быстро одеваться. Оставив все свои вещи в комнате, и захватив только лежавшую на столике Библию, она пошла навстречу сёстрам, чтобы проститься, но они обе отшатнулись от неё.

— Ах, да, я проклята, и вы не можете прикасаться ко мне! Ну, прощайте, да благословит Господь папу, маму и вас! — с этими словами Юдифь, как во сне, направилась к выходной двери. Рыдания сестёр заставили её в последний раз оглянуться на них и она вышла на улицу…

* * *

Стоял холодный весенний вечер. Снег уже начинал таять, но по ночам ещё держались морозы. Холодный воздух пахнул ей в лицо. Постояв несколько мгновений, она повернулась и пошла в сторону. На ярко освещённой улице было много гуляющих. Некоторые пристально смотрели на Юдифь. Всё еврейское общество в городе знало, что она гостит у родителей, но все сторонились её. Теперь многие из еврейской молодёжи встречались с нею, но никто не сказал ей ни одного слова, — все проходили, как бы не замечая.

Пройдя центральную часть ярко освещённой улицы и приближаясь к пустынной окраине города, Юдифь, как бы очнувшись от глубокого сна, вдруг остановилась на месте.

Кругом была полная тишина — живущие в этой части рабочие люди уже спали, и лишь в окнах некоторых домиков виднелся свет.

— Что со мной, куда я иду? — проговорила она вслух. Всё только что пережитое предстало живо перед её взором.

— Значит, меня прокляли и выгнали! — Юдифь подняла полные слёз глаза к небу, усеянному множеством ярко мерцающих звёзд. — Ты видишь меня с высоты Твоего престола, мой Господь. Возьми же меня, слабое дитя, за руки и помоги мне Сам в этот трудный момент. Ты видишь, я совершенно одинока в этом мире, не оставь меня!

Эта короткая беседа с Богом под звёздным небесным куполом немного успокоила её, и она могла теперь спокойно рассуждать.

«Теперь ночь, поезд будет только завтра. При этом у меня нет вещей, ни копейки денег — всё осталось дома, а вернуться туда больше я не могу. Самое лучшее: пойти теперь в дом проповедника общины, а там Господь укажет, что делать дальше», — подумала Юдифь.

Проповедник, открывший дверь на стук Юдифи, был крайне удивлён её неожиданным и поздним посещением. Уставшая от страшной борьбы, происходящей в её сердце, не ожидая приглашения садиться, Юдифь почти упала на стоящий у стены стул. В её жизни не было ещё случая, чтобы она плакала в присутствии посторонних людей, но теперь она была не в силах сдерживать своё горе — сильные рыдания потрясли всё её существо.

Проповедник, его жена и дочь долгое время сидели молча, глядя, со слезами и изумлением, на рыдающую Юдифь. Они чувствовали, что с нею произошло что-то тяжёлое; они знали, как она стойко переносила все прежние страдания и испытания, но никогда никто не видел её плачущей. Неожиданный и такой поздний приход к ним тоже красноречиво говорил о чём-то тяжёлом, только что ею пережитом.

Когда прошёл первый приступ рыданий, и Юдифь немного успокоилась, она почувствовала, как вокруг её шеи обвились две нежные руки. Она подняла заплаканные глаза — около неё стояла школьная подруга Лиза, от которой она в первый раз увидела свет Евангельской истины. С полным участия взором и со слезами Лиза смотрела на неё своими прекрасными, успокаивающими глазами.

— Мир тебе, милая Юдифь, — проговорила она, целуя подругу. Несколько минут, соединённые любовью Христа, сёстры стояли обнявшись, не говоря ни слова. Наконец, успокоившаяся Юдифь рассказала своим друзьям всё только что ею пережитое.

Взяв со стола Новый Завет, проповедник прочитал о страдании и смерти Иисуса Христа, начиная с Его торжественного входа в Иерусалим.

— Дорогая сестра, — обратился он к Юдифи, — вот что Он, наш Творец, должен был перенести от своего творения! Но, когда Его распинали, Он молился за своих мучителей: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают». Мы, Его ученики, идём Его путём к той же великой цели, но на нашем пути также лежит Гефсимания и Голгофа. Сегодня для тебя настал момент Гефсимании, твоя душа скорбит смертельно, но не страшись. Он укрепит тебя. Быть может придётся взойти и на Голгофу со временем, но Он и там будет с тобою, — Он прошёл этим путём раньше нас. Не будем же сводить нашего взора с Него, идущего впереди и возлюбившего нас до смерти и смерти крестной! Последуем и мы в этот час Его примеру! Пусть печаль не отяготит наших сердец, да не уснём и мы от печали, подобно ученикам в Гефсимании. Будем молиться и Он поможет нам всё преодолеть!..

Долгая и горячая мольба изливалась из стеснённых горем сердец к престолу благодати в стенах скромного домика. Подкреплённая Господом и молитвами Его детей, Юдифь совершенно успокоилась. Печать мира снова лежала теперь на её прекрасном, как будто преображённом, в присутствии Господа, лице.

На следующее утро, снабжённая верующими всем необходимым для дороги и напутствуемая их благословениями, Юдифь уехала обратно в М. Это было последнее утро, проведённое ею в этом городе. Навсегда удалялась она теперь от того места, где оставались горячо любимые ею родители и сёстры, а также та дорогая ей община верующих, где она в первый раз встретила своего Искупителя и отдала Ему своё юное сердце и где, поборов самые великие испытания, осталась Ему верной. Да, этот город был для неё, действительно, местом Гефсиманской борьбы, из которой она вышла победительницей, держась рукою веры за Христа.

— Прощай, Юдифь, прощай наша дорогая сестра в Господе, увидимся ли ещё когда-нибудь в этой жизни? Или, быть может, только там в небесах? — говорили сквозь слёзы многие провожавшие Юдифь верующие.

Многие из тех, которые останутся верными Господу до конца своей жизни, увидятся с нею только там, в небесах.