I. Библия: богословские и культурологические коннотации

Библия как эстетический феномен: художественные особенности текста

О Книга Книг, кто не изведал

В своей изменчивой судьбе

Как ты целишь того, кто предал

Свой истомленный дух тебе

Какой поэт, какой безбожник

К тебе не приходил любя

Еврей, христианин, безбожник

Все,все учились у тебя.

В. Брюсов

Эти стихи принадлежат замечательному русскому поэту Валерию Брюсову. С момента их написания прошел не один десяток лет. И, возможно, эти духовные слова не в каждой душе находят адекватный отклик. Но, справедливости ради, заметим, что никто из нас в этом не виноват. Кривая нашей изменчивой судьбы, к сожалению, была насильственно идеологически зарегламентирована. Не по своей воле мы оказались вне той многовековой религиозной системы координат, которая формировала симфоническую личность. Нас сознательно оторвали не только от христианской цивилизации и ее ценностей, но и от самого источника, который создал эту цивилизацию – Библии, ее духовного и эстетического потенциалов. Сегодня мы начинаем все больше и больше понимать, что этот трагический опыт оказался губительным не только для культуры в целом, но и для отдельных личностей в частности. «Гибель народу без Слова Божия», – писал Достоевский, пророчески прозревая последствия наступления эпохи безверия и безбожия. Сегодня, оглядываясь на наше безотрадное, отчаянное бытие, поражаешься тому, насколько прав был русский писатель в своих предчувствиях. Духовная одичалость, нравственный нигилизм и релятивизм, вседозволенность и распущенность, демоническая жестокость и разнузданный эгоизм – все это, на мой взгляд, свидетельствует о том, что сущностные (сакральные) начала личности были в небрежении. Структура нашего сознания, сокровенное нашего духа, формировались не на тех основаниях, а если воспользоваться библейской фразеологией, мы просто строили на песке. Отсюда бедствия и злосчастия, которые захлестнули сегодня наше общество… Однако, несмотря на эти беды, не все так безнадежно, как нам порой кажется. С трудом, постепенно, пожалуй не без смущений, мы начинаем преодолевать в себе отчуждение, быть может даже ощущение брезгливости к сокральному тексту. Ведь за нашей спиной стоят крепкие атеистические традиции, наши всемудрые учителя, Лев Касиль, Ярславский, которые не только посеяли неприязнь к Св. Писанию, но и выработали иммунитет к его идеалам и ценностям… Но времена меняются. Прежние кумиры и » боги» оказались ложными учителями, ведущими нас никуда. Ныне мы повернулись лицом к Библии и начинаем понимать, что это не просто замечательная книга, а Книга Книг, светозарный маяк на пути нашего духовного восхождения к смыслу и истине. Разумеется, в истории народов мира есть немало произведений, которые не устарели в своей значимости до наших дней, несмотря на их глубокую древность. Достаточно назвать творения Платона, Данте, Шекспира, Достоевского, Толстого. Но одним из уникальнейших, вершинных является Библия. Тайна Богочеловеческого происхождения возвышает ее над бесконечным многообразием книг, написанных когда-либо гением человека. Она отвечает в меру возможного на самые разнообразные и многосложные вопросы, удовлетворяя глубочайшие духовные нужды человека.

И сегодня на этой конференции, пожалуй, есть смысл приобщиться к миру Библии и поразмыслить, правда не столько об идеологическом, богословском, сколько об эстетическом феномене Библии. Мы попытамся рассмотреть Св. Писание с точки зрения науки о литературе. Между тем это отнюдь не значит десакрализировать Слово Божие, и уж тем более, принизить ее душеспасительную значимость. Напоротив, как мне кажется – и в этом мы убедимся ниже – богословское измерение текста так или иначе будет востребованно только не проповеднически-рассудочно, не начетнически-морализаторски, а опосредованно при анализе художественной формы того или иного отрывка текста.

Между тем у искренне верующего ортодокса (не обязательно православного или католика ) такой подход или анализ заведомо неприемлем, поскольку он предполагает использования инструментария светской науки к богодухновенному слову. Предвидя это я не могу ступить и могу до тех пор пока не рискну ответить на ряд вопросов, возникающих в этой связи, а именно : можем ли мы анилизировать Слово Божие с т.н. науке о литературе?

Есть произведения в истории народов мира, которые не устарели в своей значимости до наших дней, несмотря на их глубокую древность. Более того, они являются непревзойденными образцами как по силе художественного изображения действительности, так и по тематическому охвату, — произведения, которые принесли человечеству огромную духовную, эстетическую и общечеловеческую пользу. Среди них можно назвать гомеровский эпос, индийские веды, исландские саги, творения Платона, Данте, Руставелли, Сервантеса, повесть «Слово о полку Игореве и т. д. Но одним из уникальнейших, вершинных произведений является Библия. Тайна богочеловеческого происхождения возвышает ее над бесконечным многообразием книг, написанным когда-либо гением человека. Она отвечает наиболее полно и исчерпывающе на самые разнообразные и многосложные вопросы, удовлетворяя глубочайшие духовные нужды человека. Где в истории, в какой литературе и философии мы можем найти то, что находим на богодухновенных страницах Библии? Только искренний и посвященный исследователь Священного Писания уразумеет неисследимый мир духовной красоты, который открывается в тихом веянии Духа Божьего.

Мы ценим эти книги, с наслаждением читаем их и перечитываем не из-за благоговения перед великими мастерами, а потому, что они питают наш духовный мир, озаряют наш ум и чувства светом просвещения и мудрости, открывают нам глаза на такие глубины, о которых мы и не помышляли, указывают на тот идеал Истины, к которому человек извечно стремится.

Некоторые произведения прошлого утратили в наши дни свое религиозно-идеологическое значение, и люди оценивают их в основном с литературной точки зрения, как непревзойденные памятники древней культуры, в то время как Библия во все времена была краеугольным камнем надежды и спасения, подлинным источником Божественных истин. Нередко ветхозаветные Писания становились единственным источником сведений о цивилизациях Ближнего Востока. С Библией в руках энтузиасты, историки, археологи, с полным доверием вернейшему пророческому Слову, вступали в безмолвное царство пустынь и степей и раскапывали руины забытых городов великих держав мира.

Литературоведческий анализ библейских произведений показал, что некоторые книги Ветхого Завета в художественном отношении представляют собой шедевры древнееврейской литературы. По своей проблематике, глубине, художественному достоинству Библия занимает особое место среди памятников письменности мира.

Роль и значение Библии в формировании и распространении литературной нормы языка в ряде стран Западной Европы

Возможно, мы не задумывались над тем, каково было влияние Библии в истории европейской и мировой культуры. С. Рейнак, автор «Всеобщей истории религий», пишет: «Можно сказать, что в ней (Библии) находятся в зачаточном виде почти все великие идеи современной цивилизации, и можно установить с фактами в руках, скольким именно ей обязана наша цивилизация. Англо-саксонское общество, а также и то, которое вышло из французской революции в Западной Европе — духовные дети Библии… Не греческая, несколько горделивая философия, а Библия была первою воспитательницею Европы»1. «Библия наложила неизгладимую печать и на всю современную культуру. В той или иной степени с ней связаны символика, обычаи, общественные идеалы, искусство и литература большинства стран. Готические соборы и древнерусские школы. Рафаель и Рембрандт, Данте и Мильтон, Палестрина и Бах — все это свет Библии, преломленный в многообразии культур и видов творчества»1.

Бог не мог оставить человечество в неведении, поэтому дал ему откровение о Себе, откровение иного видения и смысла на все происходящее в мире и человеке, неподвластное смертному разуму. Однако оно было дано не сугубо одной нации — еврейскому народу — а всему миру. И эта цель постепенно была достигнута. Из столетия в столетие истинные последователи великого Учителя, Иисуса Христа, несли благую весть Евангелия каждому племени и языку. «Уже в ХVI в., — как пишет об этом Е. Уайт, — Реформация, предлагая народу открытую Библию, нашла доступ ко всем странам Европы»2.

«показательно, что переводы Библии на национальные языки в ряде случаев стали событиями первостепенной важности. Молодые народы Европы выявляли словарный запас, создавали впервые литературный язык. Это содействовало развитию и укреплению национального самосознания, способствовало распространению грамотности и, таким образом, становилось общенародным культурным достоянием»3. Священное Писание, переведенное на родной язык, доступный простому народу, способствовало освобождению его от невежества и предрассудков, побуждало к самостоятельности в изучении Библии, формируя языковую культуру и утверждая нормы литературного языка.

Современник М. Лютера, великий гуманист Эразм Ротердамский, был одним из наиболее ярких и влиятельных людей своего времени. Его отличала глубокая филологическая образованность, он был большим знатоком древнегреческого и древнееврейского языков. Ему отдают пальму первенства и как крупнейшему латинисту эпохи Возрождения. Почти за два десятилетия до Лютера Ротердамский почувствовал большую необходимость в новом переводе Евангелия на латинский язык. «Не могу выразить, — пишет он в 1504 году, — как душа моя на всех парусах стремится к Священному Писанию и как ненавистно мне все, что сдерживает или задерживает меня».

«Эразм как ученый обнаруживает, что и Вульгата, единственный латинский перевод Библии, одобренный и признанный католической церковью содержит некоторые неточности. Он предпринимает колоссальный труд и заново переводит Новый Завет на латынь, сопроводив своим комментарием все разночтения и вольности. Этот новый перевод, изданный вместе с греческим оригиналом в 1516 году Фробеном в Базеле, оказывается революционным шагом в теологии»1.

Безусловно, новый перевод Э. Ротердамского стал одним из важнейших трудов в религиозной жизни западно-европейских народов. Во-первых, именно этот перевод проложил дорогу Лютерову переводу Библии на немецкий язык. Впоследствии, благодаря проложенному Эразмом пути, на его родине, в Нидерландах, был сделан перевод Библии на нидерландский язык, который оказал самое живое и непосредственное влияние на формирование и распространение литературной нормы языка.

М. Лютер, возглавивший реформационное движение в Германии, сыграл выдающуюся роль и в литературной жизни страны. В чем же состоит непреходящая заслуга Лютера? Что послужило основанием, благодаря которому национальная литература поднималась к вершинам языкового искусства? Этим основанием стал перевод Библии на живой язык немецкого народа, который отразил силу и неограниченные возможности обновившегося в переводе библейского слова. Мартин Лютер понимал, что для прочного утверждения его новых идей, почерпнутых из Священного Писания, чрезвычайно важно перевести Библию на родной язык, чтобы народ сам мог убедиться в достоверности проповедуемой им истины, а именно: Священное Писание является единственным и истинным источником христианского вероучения.

Опираясь на переводческие труды Э. Ротердамского и тщательный, глубоко научный филологический анализ библейских текстов выдающегося гибраиста и филолога И. Рейхлина (1455—1522), Лютер успешно переводит Библию на язык своего народа. Это было большим событием, «крупнейшим явлением немецкой культуры», так как этот перевод распространял тот диалектный языковой материал, который лег в основу современного литературного языка.

Это объяснялось прежде всего совершенствованием языковой формы, «сочетавшей большую точность с общедоступностью и сделавшейся образцом переводческого искусства»1.

Лютеровская Библия пользовалась большой популярностью в народе, часто переиздавалась и распространялась многотысячным тиражом по всем городам Германии.

Не бесследным было влияние перевода Евангелия Д. Виклифа и его неуемного последователя Тиндаля на формирование и развитие языка своего народа. Английский народ поныне чтит благодарную память этим самоотверженным реформаторам и труженникам на ниве Божьей.

Свет библейского слова, распространившийся в Западных странах, проникает и в языческую Древнюю Русь. Рождение и развитие славянской письменности неразрывно связано с переводом Библии на язык славян. Русский народ многим обязан в этом отношении своим предкам.

История свидетельствует, что по просьбе Моравского князя Ростислава христианская Византия послала к славянским племенам монахов-миссионеров, Кирилла и Мефодия. По своему происхождению они были греками, выросшими в Македонском городе Солуни. Оба брата обладали обширной, глубокой ученостью и склонностью к языкам. Кирилла отличала необычайная филологическая ученость: помимо греческого и латинского, он владел древнееврейским и арабским языками. Нет сомнения в том, что солунские братья знали славянские языки, т. к. с детства общались со славянами, жившими в окрестностях их города.

Где только возникала возможность, они создавали свои школы, собирали вокруг себя славянских детей и обучали их письму на родном языке. Еще находясь в Византии, Кирилл приступил к переводу Священного Писания на славянский язык. И здесь на чужой земле братья довершили его. Ими была переведена вся Библия за исключением Маккавейских книг, а также Иудифь, Товит и Премудрости Соломона.

«Впоследствии принятие христианства явилось тем историческим моментом. От которого, по существу, и начала распространяться письменность в Древней Руси. Этот родственный, близкий нашим предкам язык (иначе называемый церковнославянский) сыграл важнейшую роль в развитии речевой культуры, в становлении русского литературного языка»1. Через Библию, переведенную византийскими монахами, «читатель соприкоснулся с самыми различными сторонами культуры древности, не только народов Древнего Востока, но и греко-римского мира.

Несомненно влияние Библии на процесс становления древнерусской литературы. Скорее всего, именно через Библию, читатель Древней Руси познакомился с многообразием литературных жанров и стилей, уже сложившихся в древнем мире: богословской проповеди (в пророческих книгах) и исторической хроники (книги Судей, Царств, Паралипоменон), стилем дидактическим (книги Притчей, Екклесиаста и др.), философской полемики (например, книга Иова) и любовной лирики (Песнь песней). Влияние библейских стилей на древнерусские литературные стили совершенно очевидно — последние не только изобилуют цитатами из Священного Писания, но и авторский текст нередко выглядит подражанием библейскому»2. Естественно, что чтение Библии открывало перед древнерусским читателем незнакомый ему мир, неизмеримо более сложный и богатый, чем прежний.

Итак, этот небольшой экскурс показывает, каким плодотворным было влияние Библии на литературную жизнь европейских стран, не говоря о ее неоценимой роли в области религии и культуры. Однако мы стремились в основном высветить более узкую сферу влияния Библии, а именно: формирование литературной нормы языка в некоторых западно-европейских странах. Это дало возможность понять, что языковая культура многих народов совершенствовалась и обновлялась во многом благодаря переводам Библии на национальные языки. Именно Библия, совершая свой «всемирно-исторический ход по всей земле и через все столетия», указывала на совершенно новые идеалы, неведомые доселе просвещенным цивилизациям, возрождая в то же самое время интерес к родному языку и литературе. В этой связи хотелось бы отметить, что если Библия оказывала влияние на становление и формирование национальной литературы и языка (в частности, древнерусская и немецкая литературы), то она, безусловно, сама должна была представлять собой памятник литературы, как образец языческого искусства. Иначе мы не в состоянии объяснить «неизгладимый след на всей европейской, а отчасти и мусульманской литературе и культуре»1.

Понятие «литература» в контексте исследования художественной ценности Библии

Исследование Библии как литературного, художественного произведения откроет нам новые возможности для более углубленного изучения Священного Писания. Мы попытаемся рассмотреть Библию в ином разрезе, и это непременно принесет нам неожиданные радостные открытия. Возможно такой подход к изучению Библии кого-либо смущает.

— Как это так, ведь Библия — Слово Божье. Не обесцениваем ли мы ее Божественный авторитет?

Эти вопросы естественны и уместны, так как они выражают истинное положение вещей. Мы с молоком матери впитали понятие о том, что Библия есть ничто иное, как Слово Божье, и всякая попытка человеческими мерками измерить величие этой книги — это уже проявление человеческой гордыни и даже дерзости. Наше семейное и церковное воспитание, способствующее в основном, духовному просвещению, но не достаточно заботящееся о всестороннем развитии личности, взрастили в нас (непроизвольно, конечно) неистребимый религиозный максимализм, переросший в личностный, мировоззренческий догматизм, отрицающий стремление человека анализировать книги Библии с позиции науки о литературе. С другой стороны, что еще печальнее, если учитывать тот факт, что нам с детства не рекомендовали, а точнее запрещали читать художественные произведения, т. е. светские книги, придавая анафеме и беспощадной критике романы, как произведения греховные (хотя сам термин «роман» не содержит в себе ничего еретического и греховного, он всего лишь указывает на жанр литературного произведения), то, естественно, Библия обрастала неким ореолом святости и неприкосновенности. Это, в свою очередь, породило почти неискоренимый предрассудок, который основывается на авторитетно звучавшей аксиоме: Библия есть Слово Божье, Божественного происхождения, а всякая попытка найти в ней нечто общее с художественным произведением, произведением светского характера — это уж слишком смелый и опасный шаг! Так, некоторые самоуверенные христиане берут на себя роль авторитетных законодателей и возлагают табу на стремление исследовать тексты Библии с точки зрения библейского литературоведения. Это, конечно, не «апофеоз беспочвенности». В этом есть своя логика. Безусловно, нужно всегда учитывать уникальность Библии в сравнении с любым гениальным произведением литературы (в особенности, когда речь идет о природе вдохновения писателей), но тем не менее, у них есть нечто общее: то и другое написано в соответствии с законами литературного творчества.

Прежде, чем приступить к рассмотрению Библии с точки зрения литературоведения, необходимо усвоить, что вмещает в себя понятие «литература». Литературный энциклопедический словарь сообщает: «Литература (лат. Litteratura, буквально — написанное, от Littera — буква) один из основных видов искусства — искусство слова. Термином «литература» обозначают также любые произведения человеческой мысли, закрепленные в письменном слове и обладающие естественным значением; различают литературу техническую, научную, публицистическую, справочную, эпистолярную и др. Однако, в обычном и более строгом смысле литературой называют произведения художественной письменности».

Итак, литература — «один из основных видов искусства». Но чем же отличается она от других видов искусства, таких как живопись, скульптура, архитектура, музыка? И живописец, и архитектор, и скульптор для воплощения своего замысла используют в процессе творчество, специфически присутствующее каждому в отдельности свойства материалов (краска, дерево, камень и т. д.), и само различие видов искусства всецело зависит от того материального средства, который автор использует для создания своего произведения. В отличие от литературы эти виды искусства воплощают свои замыслы в предметно-чувственную форму (мы можем рассматривать то или иное произведение или осязать) — средством может послужить и бронза, и мрамор, и глина, и краски. А литература создает свою форму из слов, при помощи языка. Воплощая ту или иную идею в слове (материально в звуках и опосредованно в буквах) литература постигается не в чувственном восприятии (как это мы делаем, когда восхищаемся произведением живописца или скульптора), а в духовном, интеллектуальном понимании. Слово является тем необходимым материалом для создания художественного произведения, и возможности его безграничны. Мы можем сказать без всякого преувеличения, что никакое иное искусство не может сравниться с безмерной изобразительной силой слова. Языковед Б. Н. Головин писал: «В самом деле, как ограничен и жалок так называемый язык жестов по сравнению со звуковой человеческой речью! Возможности музыки или изобразительного искусства очень велики, но и они ограничены и «односторонни» по сравнению с возможностями языка. Музыка не может выразить никаких расчлененных оформившихся понятий и связанных мыслей — она выражает чувства и настроение… И изобразительное искусство, как не велики его возможности, не идет ни в какое сравнение с языком по способности служить в качестве средства общения: оно, подобно музыке, не выражает никаких отчетливых понятий, суждений и умозаключений»1. Благодаря слову, его гибкости, пластике и глубине, литература заняла первенствующее место среди других видов искусства.

Литературу часто называют «художественным исследованием» или «человечековедением», потому что она изучает окружающий нас мир и человека, живущего в нем. Благодаря художественной силе изображения, ей подвластны эти бездны-миры, т. е. действительность и человек с их сложностями и противоречиями. Автор осмысливает, обобщает на основании своего мировоззрения, опыта, знания жизни. «Писатель не рассказывает и не размышляет о жизни, как это делают, например, мемуарист или философ; он творит, созидает художественный мир точно также, как и представитель любого искусства. Процесс создания литературного произведения, его архитектоники (расположение частей, композиция литературного произведения) и отдельных фраз связан с почти физическим напряжением и в этом смысле родственен деятельности художников, работающих с неподвластной материей камня, звука, и т. д.»2.

В процессе чтения литературного произведения читатель становится как бы соавтором данного произведения. Литература своим художественным миром и эстетическим началом завораживает его воображение, и человек видит и мыслит себя участником событий. Это происходит благодаря словестной формы произведения. Однако художественная речь (словестное содержание, повествование произведения) не является формальным явлением; в ней сосредоточен сюжет, все содержание произведения — и тема, и идея, и характер героев, и конфликты между ними. Другими словами, литературное произведение «ставит читателя лицом к лицу с художественной действительностью», которую автор, взяв из самой жизни, воплотил в словестную форму своего произведения. И теперь читатель, внимательно изучая произведение, начинает не только постигать ее смысл, но и сопереживать происходящее, восстанавливать вновь тот мир, который воплотил писатель. Вот почему произведение нередко просто потрясает нас, и это благодаря таланту писателя, который смог воплотить саму жизнь в художественную форму.

Рассуждая над понятием «литература», мы неоднократно употребляли словосочетания: «художественный мир литературы», «художественная речь», «художественный образ». Эти понятия очень емкие и сложные, поэтому мы попытаемся вкратце дать им объяснение — и, быть может, даже односторонне. Что же вмещает в себя понятие «художественность»? В литературной энциклопедии мы читаем: «С художественностью связаны представления об ограниченности, цельности, непреднамеренности, творческой свободе, оригинальности, вкусе, чувство меры и пр.»1. Другими словами, когда мы говорим о художественности произведения, это значит, что оно должно строиться по нормам и требованиям искусства, так как литература относится к области искусства. Все в произведении должно быть доведено до совершенства — и тема, и характеры, и само слово. А слово, вообще, является определяющим. Профессор Югов по этому поводу говорил: «Не устаю повторять: произведение художественно только в том случае, если словестная ткань этого произведения обладает мыслеемкостью, точностью и вещественностью. Это я считаю непременно триадой художественности»2. Одним словом, — художественная речь — это речь богатая изобразительностью, выразительностью, емкостью смысла. Писатели, в отличие от художников, архитекторов, скульпторов, созидающих в своем творчестве зрительный образ, также создают образы, но используют при этом язык слов.

Литературное произведение в зависимости от своеобразия содержания и формы относят к тому или иному жанру литературы. «Еще в давние времена были созданы действующие и поныне способы или роды литературного изображения: эпический, лирический и драматический, определявшие пути разрешения тех задач, которые ставились и ставятся человечеством перед литературой. Эпический способ был основан на художественном воспроизведении внешнего по отношению к писателю мира. Лирический — на непосредственном выражении поэтом мыслей и чувств, вызванных теми или иными явлениями жизни. Драматический способ органически сочетал возможности двух первых: характеры самых различных действующих лиц выступают в пьесе в непосредственном лирическом самовыявлении.

Роды или способы поэзии сами по себе отнюдь еще не являются формами литературных произведений: они представляют собой лишь общие принципы изображения. Эти принципы реализуются во множестве возникающих и складывающихся в процессе литературного развития эпических, лирических и драматических форм. Эпическое изображение осуществлялось в эпопее, басне, поэме, балладе, рассказе, повести, романе, очерке, художественных мемуарах. Лирический способ получал применение в оде, элегии, сатире, эпиграмме… Общие принципы драмы находили выражение в трагедии, комедии, драме (в узком значении этого понятия), водевиле, шутке, сценах. Кроме того, некоторые формы каждого из родов поэзии в свою очередь в процессе развития подразделялись на отдельные группы. Так, например, мы знаем такие типы романа, как социально-психологический, семйно-бытовой, философский, сатирический, приключенческий, научно-фантастический, исторический. Исходя из всех этих фактов, теория литературы и оперирует в данной области тремя понятиями: рода, вида и жанра»1.

Что делает Библию литературным произведением?

А теперь нам предстоит поразмыслить над вопросом: есть ли основания говорить о Библии как о литературном произведении? Этот вопрос звучит не риторически, он вполне актуален и требует самого серьезного и глубокого обсуждения. Учитывая все, что было сказано выше, мы не можем не согласиться с тем. Что Библия является литературным произведением. И в этом нет ничего унижающего ее высокий авторитет. Да, она есть Слово Божье, но переданное миру не сверхъестественным путем, где каждое слово и фраза продиктованы Свыше. Человек принимал самое активное и непосредственное участие в этом великом деле. Поэтому мы должны смотреть на Библию, как на книгу богочеловеческую. «Этот, — как справедливо писал А. Мень, — земной аспект Библии не только не исключает боговдохновенности, но, напротив, Писание, благодаря ему, становится еще дороже нам как точка пересечения человеческого и божественного»1. Помимо того, что авторы библейских книг возвещали посредством своих произведений истину о Боге и о Его воле по отношению к миру и человеку (откровение, которое они получали по вдохновению Свыше), они выражали тайну личных опытов богопознания. Поэтому авторы Библии, при всей их трансцендентной избранности и зависимости от мира запредельного, оставались людьми своей эпохи. При углубленном чтении мы видим влияние еврейской культуры на то или иное произведение, и от взора внимательного исследователя не ускользают нити, связывающие библейскую литературу с духом времени, доминирующими идеями общества и эпохи.

Это еще раз убеждает нас в том, что Библия была написана обыкновенными смертными людьми, а не сверхчеловеками, и писатель не был слепым орудием, механически передающим волю Неба. Хотя важно всегда помнить о том, что уникальность Библии зиждется на принципе метофизического реализма, основанного на откровении, данном Богом, и преломленном в посредническом служении человека. Библейские писатели смогли пророчески предсказать кардинальные изменения в судьбах мировых цивилизаций и в целом во вселенной (учитывая эсхатологические вести малых пророков), только благодаря влиянию Духа Божьего. Однако в этом нет ничего иррационального и мистического, т. к. Всевышний есть Бог живой, и Его вести к миру, провозглашенные через Своих вестников, были доступны для понимания и реализовывались в повседневной жизни Ноя, Авраама, Иакова и т. д.). И библейские персонажи в своем обыденном, реалистическом бытии не мыслили своей жизни вне зависимости от Бога. В этом смысле все библейское повествование окрашено провиденциальным смыслом. Но прежде, чем идти дальше в размышлении над этим аспектом, чрезвычайно важно оговорить очень существенный момент, в том случае, когда речь идет о вдохновении библейских писателей. Дело в том, что некоторые светские произведения, вышедшие из-под пера писателей, разделяющих христианское миросозерцание, написаны также по вдохновению, и мы не можем отрицать влияние Божье в их творчестве. Тогда в чем же разница между авторами Библии и писателями мира сего? Быть может, грани различия стираются? Отнюдь нет! При всей их общности мы должны увидеть и понять разящее несоответствие. вдохновение Библии — это не вдохновение пусть даже гениальных произведений знаменитых романистов. При всем их незаурядном литературном даровании, проницательной художественной интуиции, знании жизни их произведения, взращенные фантазией и вымыслом не идут дальше откровений психологического характера (проникновение и понимание внутреннего мира человека) и всестороннего анализа действительности. Библейское вдохновение — это не вдохновение, которое испытывает человек, прослушивая грандиозную по своей силе музыку Бетховена или Баха. вдохновение в библейском смысле означает то, что Бог управлял сознанием писателей, и нередко влияние Духа Божьего было столь значительным, что они всецело подчиняли себя высшей силе Бога и вести, исходящей от Него.

Греческое слово «теопнеустос» буквально означает — «боговдохновенный», и подчеркивает, что богодухновенность — процесс, посредством которого Бог передавал Свою волю миру»1. Дух Святой влиял на сознание определенных людей и готовил их для передачи народу Божественной истины. Евангелие называет их «святыми Божьими человеками» (2 Петр. 1:21). Однако посылая Своим избранным «мысли, видения, сны», Бог предоставил человеку полную свободу в способе выражения. «Писатели Библии были Божьими писцами, но не Его пером, и Бог не открывал Себя в словах, логике или риторике библейских книг»1. Поэтому каждому ветхозаветному писателю присущ индивидуальный стиль литературного творчества и мышления.

Есть все основания полагать, что среди евреев, как и среди других народов, было не так уж много людей, выделяющихся литературными дарованиями, а одаренных поэтическим талантом еще меньше. И, казалось бы, рассуждая по-человечески, не легче ли найти в среде народа посвященного человека, но не отличающегося особыми дарованиями, и поручить ему дело Божье? Однако Бог избирает не только такого человека, который мог бы стать целомудренным сосудом в Его руках и понимать глубину Его откровений — такие люди были; но такого, который — при всей его глубокой посвященности — смог бы выразить истину во всей полноте, воплотив ее в такую стилистически яркую или поэтическую форму, которая способствовала бы углублению процесса познания истины и в то же самое время приносила бы несравненное эстетическое наслаждение.

Наши сомнения и респектабельная консервативность, питаемые непоколебимой уверенностью, что Библию нельзя рассматривать как художественное произведение, рассеется как только мы подвергнем анализу свое одностороннее отношение к Священному Писанию. Мы согласимся с тем, что Библия покоряет нас не только богатством содержания, идейной многоплановостью, но и свежестью, обаянием стиля..

Возможно, не все из нас испытывают волнение при чтении той или иной книги Священного Писания. Однако многие переживают невыразимую отраду, постигая духовный смысл истины. Как истолковать эту особенность? Если мы, читая Библию, не откроем для себя величие Божье, не ощутим живительные потоки Его благодати, то подобное чтение будет только в ущерб. Быть может, поэтому нередко так невыносимо трудно преодолеть сонливую оцепенелость при чтении Библии. Иногда, одержимые бесплодным энтузиазмом механического перечитывания глав, дабы исполнить заповедь неумолимого плана — каждый день по две главы и не меньше, чтобы к концу года завершить чтение — мы испытываем разочарование и неудовлетворенность? Не ведет ли такое чтение к самообману? Как преодолеть его, чтобы Слово Божье стало для нас настольной книгой, приносящей духовную и эстетическую радость.

Мы приходим к выводу, что уметь читать Священное Писание — это значит понимать не только духовную глубину произведения, его идейное многообразие, но и тонко, одухотворенно чувствовать художественную красоту Библии. Бог наделил нас удивительным даров — эстетическим чувством — и мы призваны развивать его. В этом отношении писатели Библии идут нам навстречу, когда иной раз всего лишь несколькими строками вызывают в нашем воображении целостную, незабываемую картину. Какой же тайной владеет писатель, заставляя нас забыть обо всем на свете, читать безотчетно долгие часы, переживать, негодовать и т. д.?

Это объясняется литературным талантом писателя и его стремлением воплотить ту или иную Божественную весть, или, тревожащую его, мысль, идею в определенную изящную литературную форму. Другими словами, автор высказывает свою мысль образно, создавая определенные картины жизни или природы, используя яркие эпитеты, сравнения, метафоры. Вот почему, если мы будем внимательны к стилю писателя, то мы обнаружим, что хорошо знакомые нам слова, часто употребляемые нами, в библейских книгах приобретают особое качество — становятся многозначительными и весомыми. Писатель, как сказал некто, «рисует жизнь». Слово своей яркостью и изобретательной силой вызывает в нашем сознании представление о том, что именно писатель хотел выразить, и оно надолго запоминается. В этой связи, наши выводы и рассуждения могут быть более понятны, если для сравнения обратиться к природе. Многие из нас дорожат общением с природой, всей душой тянутся к единению с ней, потому что освящающий благовест ее тишины питает наши мысли и чувства, облагораживает и обогащает наш духовный мир. Молдавский писатель И. Чобану в одном из своих произведений размышляет: «…не каждому дано одолеть эту Библию (природу), расшифровать неведомые иероглифы. Лишенные вроде бы дара речи, деревья тем не менее имеют свой язык. Листья слушают друг друга и понимают. Не будь они живыми, разве смогли бы вмешаться в немыслимо сложную человеческую судьбу?! Для равнодушных людей лес — это лишь деревья и кусты, дрова и стройматериалы… Ты можешь перечислить все цветы, растения и травы, которые растут в лесу, и все таки не будешь знать главного о лесе — о его нерве, о животворящих кровеносных сосудах, о трепетном пульсе его жизни. Чтобы услышать, как он стонет и смеется, гневается, и радуется, плачет и хохочет, надобно надолго самому погрузиться в лесную стихию, прислониться к каждому деревцу не только щекою, ухом, но и сердцем…»

Какая поразительная наблюдательность, какое одухотворенное восприятие и любовь к природе, к этой удивительной «Библии», которую не «каждому дано одолеть». И возможно потому, что человек порой духовно глух к красоте и душа его спит, не ведая, сколького лишается в своей лености и безразличии. Красота природы, которая есть отражение Божьей славы и мудрости не может по-настоящему открыться нам. Если лес — «это лишь деревья и кусты, дрова и стройматериалы…» Мы «можем перечислить» многообразие растительного мира леса, и все-таки не будем знать главного о лесе… Нечто похожее может происходить и «в садах» библейской литературы с теми читателями, для которых текст выразительностью художественного слова мертв. Да, мы можем прекрасно знать все имена библейских персонажей, исторические даты, недюженное количество стихов, но послышится ли нам «в садах» библейской поэзии и «стон»; и «смех»; и «плач»; и «радость», которые открываются пониманием роли художественного слова. Без этого столь существенного факта восприятие содержания произведения окажется обедненным и неполным. Невидимые нити, ведущие к пониманию произведения и раскрытию его многоцветной мозаики, зримо и рельефно оживают в «духовных пластах художественной речи». Художественная речь, определяющая форму произведения — если мы помним, что под этим термином подразумевается ( элементарные компоненты: сравнение, переносы, олицетворение, метафора) — усваивается только в процессе понимания значения каждого компонента. Если говорить образно, то слово в ее многозначительной сути выражения — это «животворящие кровеносные сосуды», которые ведут к пониманию «работы сердца», т. е. художественная речь открывает нам глубинный смысл произведения.

Итак, чтобы в полной мере оценить все совершенство произведения, нужно овладеть законами художественного творчества. Это не просто, особенно когда дело касается поэзии, но вполне достижимо. Исследователи относят третью часть Библии к разряду поэзии, хотя поэзия, небольшими отрывками-стихами присутствует во всех книгах Ветхого Завета. И безусловно, для понимания художественного текста Библии, созданного в отдаленную эпоху, нам необходимо знать и культуру народа, и языковые нормы, и специфические элементы поэтической речи: ритмическая организация; рифма (если она есть), интонация, паузы, и многое другое. Библейские писатели, как и все писатели мира используют в своем творчестве так называемые изобразительно-выразительные средства художественного познания: сравнение, метафору, гиперболу, олицетворение и другие тропы. Каждое слово имеет свой определенный смысл, т. е. так называемые значения слов, в которых закрепляется название предметов и явлений. Без устойчивости этих значений нет и не было бы языка как средства общения и изображений действительности. Вместе с тем в своих строгих рамках природа любого национального языка (в данном случае мы имеем в виду древнееврейский язык) открывает безграничный простор для переносного, образного употребления слов. Переход или поворот от общедоступных значений слова к образным называется тропом. Все переносы значения с одного слова на другие составляют важнейшие явления языка, а следовательно и литературы. Мы сталкиваемся с ними на каждом шагу, и порой не подозреваем, что так часто употребляем их в своей речи. Чаще всего это метафоры и сравнения. В переводе с древнегреческого это слово означает перенос. Метафора возникает в языке, основываясь на сходстве вещей и явлений или, наоборот, по контрасту. В 7 гл. Книги Иова, мы находим метафоры в 6 стихе:

Дни мои бегут скорее челнока,

И кончаются без надежды.

Вспомни, что жизнь моя дуновение,

Что око мое не возвратится видеть доброе.

«Дни бегут», «дни кончаются». В этих метафорах значение переходит с одного предмета на другой, т. е. быстрота движений челнока переносится на слово «дни». Вследствие этого фраза становится художественно выразительной: «Дни бегут скорее челнока». Метафоры способствуют тому, что мы по-новому осмысливаем такое понятие как жизнь, ее временность, скоротечность. Последняя часть стиха — с содержащимся в ней словом «кончаться», подтверждает эту мысль: «Дни кончаются». В этих двух строчках глаголы «бегут» и «кончаются» выражают весь трагизм переживаний Иова, и в то же самое время заставляют и нас задумываться над тем. Как мы «исчисляем дни наши».

В сравнении перенос или замена значений происходит в наиболее отчетливой форме (присутствуют оба члена сопоставления), и всегда подчеркивается условность подобного временного сопоставления. Сравнение всецело держится на Как, Словно, Будто; стоит убрать эту условную связку, и сравнение распадается. Библейские писатели очень часто употребляют в своих произведениях эту разновидность тропа. Замечательное сравнение у псалмопевца Давида.

Как лань желает к потокам воды.

Так желает душа моя к Тебе, Боже!

Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому!

Когда прийду и явлюсь пред лице Божие!

(Пс. 41:2).

Как много говорят нам эти стихи о Давиде, сладкострунном певце Израиля. Любовь к природе, пытливость ко всему живому, поэтическая наблюдательность — вот что неотъемлемо было присуще его натуре, и эти качества, как ничто иное, обогащали его литературный талант. Насколько беднее была бы поэзия псалмопевца в своих смысловых, выразительных возможностях, если бы она не питалась родниками многоликой природы.

Проникаясь смыслом этих сторон, мы чувствуем и переживаем то, что беспокоило и угнетало Давида. Именно сравнение углубляет наше понимание, максимально проясняет и передает тот невероятный душевный накал, нравственный надрыв, который мучил поэта. Иные слова, пусть даже искренне сказанные, не выразят всей глубины переживаний так сильно, как это образное сравнение. Перед нами возникает картина: безжизненная пустыня, зловещее солнце, испепеляющее все живое и лань, благородное животное, ищущее источник воды. Сравнение ассоциативно передает нам неутоленность души, отчаянный поиск и жгучее желание Давида найти Бога, без Которого немыслима жизнь.

Это приближает нас к сокровенной тайне: мир человека и художественный мир литературы, слова. Они существуют в тесной гармонии. Весть покоряет читателя во многом благодаря художественной силе изображений. Кому неведомо чудеснейшее из явлений, переживаемое человеком в момент восприятия произведения. Каждый серьезный читатель испытывал ощущение невыразимого до конца таинства, — таинства постижения истины через художественное слово.

Книга ветхозаветного писателя Иова поражает нас не только неизведанным глубинным смыслом, который таится в ней, но и силой художественных образов. Быть может, поэтому Иов покоряет читателей своей книгой, что его философская проза, большая часть которой организована ритмическим параллелизмом, воплощает в индивидуальные речевые образы, которые восхищают читателя и дают ему безграничный простор для образного домысливания. Достаточно прочитать несколько глав и мы видим, насколько необычен стиль писателя — яркие эпитеты, смелые метафоры, парадоксальные гиперболы, неожиданные сравнения и т.д. Для примера обратимся к 5 ст. 7-й главы книги Иова:

Но человек рождается на страдания,

Как искры, чтобы устремляться вверх.

Нужно обладать большим литературным талантом, чтобы сказать, казалось бы, так просто, но в то же самое время так емко. Писательская интуиция смогла уловить общие признаки между естественными явлениями окружающего мира и таким неизбежным фактом человеческой жизни, как страдание. И вот из-под выстраданного пера Иова рождается такое неожиданное сравнение. Чрезвычайно необычное, которое звучит так новаторски свежо. Мы видим, что образное сравнение строится на сближении явлений (человек, рожденный на страдание, и искры, вспыхнувшие в пламени костра), не имеющих одинаковых признаков. Однако образно содержание, выраженное сравнением, открывает нечто совершенно новое, освещает невидимую дотоле грань в осмыслении проблемы зла и страданий. Иов отчаянно неистовствует в своих переживаниях. И до нашего сознания — хотим ли мы этого или нет — доносится беспримерная одержимость веры и терпения Иова; его обжигающие строки мастерски облеченные в художественно-экспрессивные словесные образы, делают нас живыми свидетелями его страданий, — и мы чувствуем его боль, боль праведной души, испепеленной невыносимыми муками.

О! Ночь та — да будет она безлюдна;

Да не войдет в нее веселье!

Да померкнут звезды рассвета ее:

Пусть ждет она света, и он не приходит,

И да не увидит она ресниц денницы.

За то, что не затворила дверей чрева матери моей

И не сокрыла горести от очей моих!

Для чего не умер я, выходя из утробы

И не скончался, когда вышел из чрева!

(стихи 5, 7—11)

Но его вызов, брошенный Богу, утихает по мере понимания Его воли: «…теперь же мои глаза видят Тебя; потому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле» (42:5, 6). Иов понимал, что каждый человек, приходя в мир, подвергается греху, и он беззащитен от роковой наследственности. Внимание Иова-художника сосредоточено на этой трагической безысходности человека, и его обостренное поэтическое мироощущение улавливает в реальной действительности такое естественное явление, которое и может послужить художественной основой для создания образа. И мы видим, что это удается Иову. Литературная форма отрывка сжимается до минимума, но это не есть недостаток, а скорее преимущество, преимущество философской миниатюры. Всего лишь две картины, два штриха — и такой цельный, завершенный мир, — мир неисчерпаемой афористической мысли.

Обращаясь к сравнению для выражения своей идеи. Иов говорит. Что человеку, родившемуся в мире, где господствует зло, неизменно будут сопутствовать беды и страдания. И это так же естественно и обычно, как естественно для горящего костра, каждое мгновение устремлять в небо, в беспросветную ночную мглу мириады гаснущих искринок.

Следующий троп, который нередко встречается в библейской литературе — олицетворение. Что такое олицетворение? Словарь лингвистических терминов дает такое пояснение: олицетворение (греч. prosopopoieia (прозопопея), от prosopon — лицо + poieo — делаю). Троп, состоящий в приписывании неодушевленным предметам признаков и свойств живых существ»1.

Олицетворение в зависимости от функции в художественной речи и литературном творчестве может быть самого различного вида. Эта разновидность тропа широко распространяется в современной литературе и встречается как в прозе, так и в поэзии и публицистической речи. Интересно заметить, что олицетворение может приобретать развернутый вид и включать в себя другие тропы. Автор может употребить и эпитеты, и сравнения, и метафоры, и обращения для того, чтобы одушевленный предмет или явление природы одухотворить, оживить, перенося на них черты живого существа.

В первых семи стихах 18 псалма Давида, мы встречаем развернутый вид олицетворения.

«Небеса проповедуют славу Божию, и о делах рук Его вещает твердь. День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание. Нет языка, и нет наречия, где не слышался бы голос их. По всей земле проходит звук их, и до пределов вселенной слова их. Он поставил в них жилище солнцу…».

Вообще художественная система этого псалма отличается определенным своеобразием и создается захватывающей, необычной, лирической зарисовкой, отражающей видение и миропонимание псалмопевца, особым типом сравнительно-метафорического олицетворения, яркие полотна художественных образов, преломляясь в сознании Давида, находят свое выражение в непревзойденном хвалебном гимне Творцу. Поистине, поэтической стихии поэта подвластны миры! Давайте прислушаемся к словам 8-го стиха 41 псалма: «Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих». Морская пучина, ее мощные сокрушительные валы, сменяющие друг друга в воображении Давида как живые олицетворенно-предметные явления. В безудержной морской стихии он слышит голоса водопадов, т. е. голоса скатывающихся в сокрушительном падении волн…

Небеса не могут не проповедовать, а земля — вещать о славе Божьей. У поэзии свой язык, емкий, неотразимый и всеобъемлющий. Мастерством поэта, силою его таланта создается настоящее чудо. Кто может читать без восхищения эти строки и не почувствовать себя настоящим поэтом, услышав вдруг звучные струны поэтической арфы Давида.

Поэт связывает силой воображения разные понятия («небеса проповедуют», «твердь вещает», «день дню передает речь», «по всей земле проходит звук их…», и тогда перед нами возникает нечто, чего мы не можем не признать: да, небеса, весь видимый мир проповедует каждое мгновение о «невидимой, вечной силе божества, так-что они безответны» (Рим. 1:20).

Если говорить обобщенно, троп, употребленный поэтом, относится к разряду развернутых олицетворений, вобравших в себя и другие тропы: метафоры, сравнения. Но в то же самое время он может выступать — и пристальный анализ дает нам право так полагать — как некой самостоятельный, многозначительный символ, отражающий замысел и идею автора, а именно: вселенная, т.е. грандиозный, величественный космос и неповторимая красота окружающего нас мира свидетельствуют о Боге-Творце.

Итак, что можно сказать в заключении? Хаотичные мазки живописца на холсте — это еще не картина. Звуки, вдруг ожившие на музыкальном инструменте, хотя и могут быть благозвучными, но это еще не есть музыкальное произведение. То же самое можно сказать о литературе. Для создания настоящего произведения не достаточно самых ярких, многозначительных слов и выражений. Нужен талант, мастер, творческая интуиция которого постоянно ведет его к глубинному пониманию происходящего в мире и духовной жизни человека. И этот жизненноважный материал, оживающий в пластах художественной речи, обретает форму высших достижений словесного искусства. Художественное достоинство библейских произведений, цельность и безупречность их литературной формы неоспоримы, не говоря об идейном содержании богооткровенной истины, как уникальном явлении для всей мировой литературы. Начиная с великого пророка, мыслителя и поэта Моисея и кончая ветхозаветным малым пророком, поэтом Малахией, — мы видим, что поэтическое мироощущение, художественное мастерство библейских писателей, стремящихся донести до сознания человечества всеобъемлющую божественную истину, не угасали и не подавлялись свыше, а достигали своих целей и высот в соответствии с намерениями авторов. Вспоминаются слова замечательного поэта-проповедника — Екклесиаста, который писал (Еккл. 1:13), что «это тяжелое занятие» познавать мир, «исследовать и испытывать мудростью все, что делается под небом — Бог даровал сынам человеческим, чтобы упражнялись в нем». И мы знаем, что он всю свою жизнь занимался изучением всего, что ни делается под небом. И как итог всего этого — Притчи — духовная сокровищница его опыта. И в этом нелегком литературном труде он прилагал все свои силы, все свое дарование. «Старался Екклесиасит приискивать изящные изречения, и слова истины написаны им верно» (Еккл. 12:10). Екклесиаст глубоко понимал, что правильность и верность его наблюдений над жизнью, личные опыты богопознания обретают значимость и неприходящую ценность для последующих поколений только тогда, когда найдена соответствующая литературная форма. Осознавая эту огромную ответственность, он в мучительно-сладостном поиске необходимого слова, соответствующего изящного выражения, создал произведения, которые питают и поддерживают духовную жизнь всего человечества на протяжении тысячелетий.