22. Неординарный союз — Джонатан и Сара Эдвардс

Вы можете вспомнить имя Джонатана Эдвардса по трем причинам: 1) он — автор проповеди «Грешники в руках разгневанного Бога», 2) он был главной фигурой Великого американского пробуждения и 3) он был блестящим философом-метафизиком. Все это сделало его популярным, но не способствовало тому, чтобы он стал хорошим мужем. Возможно, он и в самом деле не был исключительным супругом. Возможно, успех их брака следует считать заслугой его жены, Сары. Решайте сами. Но не забывайте, что в те дни, когда большинство браков были холодными и формальными, этот союз был полон тепла и дружбы. Так почему же этот брак был счастливым?

?

«В своей жизни я не видел пары нежнее», — написал английский проповедник Джордж Уайтфилд о Джонатане и Саре Эдвардс. Прожив в их доме в Массачусетсе несколько дней, Уайтфилд был настолько очарован этой семьей, что по возвращении в Англию решил жениться сам. Должно быть, вам это покажется странным. Ведь Джонатан Эдвардс гораздо больше известен своей грозной проповедью «Грешники в руках разгневанного Бога», в которой он говорит: «Бог держит тебя над бездной ада, как паука или как какое-нибудь иное отвратительное насекомое, а ты все еще дерзаешь гневить его». Писатель Самьюэл Хопкинс также гостил в доме Эдвардсов и восхищался «той совершенной гармонией и взаимной любовью и уважением, которые царили в этой семье».

Нам как-то трудно себе представить, что Джонатан Эдвардс мог являть собою неотъемлемую половину такого идиллического брака. Он был не только богословом и общественным деятелем, но и одним из величайших философов Америки. Он был теоретиком, погруженным в мир абстракции и метафизики. Не очень-то верится, чтобы такой человек мог жить в гармонии, любви и уважении.

Исследования показали, что в числе тысячи четырехсот потомков Джонатана и Сары Эдвардс было тринадцать директоров колледжа, шестьдесят пять профессоров, сто адвокатов, тридцать судей, шестьдесят шесть врачей и восемь человек, занимавших высокие государственные посты, в том числе три сенатора, три губернатора и вице-президент Соединенных Штатов.

Многое, но ни в коем случае не все в этом браке является заслугой Сары Эдвардс. Элизабет Д. Доддс озаглавила свою книгу о Саре Эдвардс так: «Замужем за трудным человеком». Джонатан действительно был трудным человеком. Он жил где-то в глубине самого себя, был очень непрактичен и часто мрачен. Жить с ним, вне всякого сомнения, было очень непросто.

Сторонним людям казалось, что Сара все это переносит без малейших усилий. Она никогда не теряла самообладания, будучи всегда совершенно хладнокровной, за исключением тех случаев, когда принимала участие в акциях Духовного возрождения. Но Джонатан Эдвардс знал, что она вовсе не была стальной. Особенно хорошо он понял это, когда она оказалась на грани нервного срыва. Чтобы добиться счастья в браке, требуются усилия обоих супругов, и оба, как Джонатан, так и Сара, приложили немало усилий для создания прочной и счастливой семьи. И оба они были яркими индивидуальностями. Давайте приглядимся к ним попристальнее.

На первый взгляд, у Джонатана было много общего с Джоном Уэсли. Оба они родились в 1703 году. Оба были сыновьями священников. Оба выросли в глубокой провинции в окружении заботливых и любящих сестер. Хотя Эдвардс родился в Восточном Виндзоре (Коннектикут), а не в Эпворде (Англия), и отец его был пастором-конгрегационалистом, а не англиканским священнослужителем. У Джонатана Эдвардса было десять сестер. Все они были очень высокими, как и сам Джонатан, и отец называл их «шестьюдесятью футами дочерей». Джонатан был болезненным ребенком, он любил природу и Бога. В возрасте тринадцати лет он написал очень необычное эссе о «летающих пауках». Еще раньше он вместе с друзьями построил шалаш, но не для игр, а для богослужений. «Я незаметно для других молился пять раз в день, — вспоминал он спустя много лет, — много времени я проводил и за разговорами о религии с моими сверстниками, и мы с ними часто молились вместе… Мы с одноклассниками построили в тайном месте шалаш, который стал нашим молитвенным домом. Но кроме этого, у меня было и мое собственное потайное место в лесу, куда я часто уединялся».

В тринадцатилетнем возрасте он поступил в Йельский университет, чтобы изучать философию. Йель не был тогда тем университетом, каким мы знаем его сегодня. Но и Эдвардс явно не был заурядным подростком. Писатель Джеймс Вуд говорит: «Джонатан Эдвардс был исключительно одарен и в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет мог свободно избрать карьеру ученого-теоретика, ученого-натуралиста или философа, поскольку во всех этих областях он ориентировался совершенно свободно. Возможно, он также мог бы стать прекрасным поэтом». Но он стал богословом. В семнадцатилетнем возрасте он открыто принял Христа. Огромное значение для всей его жизни имел один отрывок из Писания, а именно 1Тим.1:17: «Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки веков. Аминь». Этот стих потряс Эдвардса. Он говорил, что после того, как он открыл его для себя, он «начал иначе воспринимать Самого Христа, а также даруемое Им славное спасение».

Когда ему исполнилось девятнадцать, у него уже был диплом священника, и он отправился в Нью-Йорк на пасторское служение в пресвитерианскую церковь. Затем, после непродолжительной практики, он снова возвратился в Йельский университет, но уже в качестве преподавателя. Для Йеля то были не лучшие времена. Школу раздирали споры, взаимные обвинения в ереси и расколы, а Эдвардсу зачастую приходилось заниматься решением непростых академических и хозяйственных вопросов. Но это задача была ему не по силам. Его мучили внутренние проблемы — «уныние, отчаяние, страхи и множество тяжких забот», — как он сам позже вспоминал. Его отрадой была тринадцатилетняя Сара Пьерпон, дочь влиятельного священника из Нью-Хэйвена, который играл значительную роль в основании Йельского университета. Сара была на семь лет младше Джонатана и совершенно не была на него похожа. Он был мрачен, а она весела. Он был застенчив, а она открыта. Он был неуклюж, а она очень грациозна. И она подчеркивала свою «неприступность».

Пьерпоны находились на одной из самых высоких ступеней социальной лестницы. Мать Сары была внучкой Томаса Хукера, знаменитого пуританина, одного из отцов-основателей Нью-Хэйвена. Хотя Саре и было всего тринадцать лет, женихи просто-таки выстраивались в очередь. Большинство из них были гораздо более изысканными и воспитанными, чем неуклюжий и долговязый Джонатан. А поскольку в те времена девушек выдавали замуж в шестнадцать, то быть свободной Саре оставалось совсем недолго. Но она все время думала о Джонатане. Она очень любила природу, как и он. Они гуляли по берегу и беседовали. Она также очень любила читать. Одна из ее книг о природе Завета оказала большое влияние на богословские воззрения Джонатана. Он уважал в ней ум, и ему нравилось обсуждать с ней серьезные, глубокие темы. Несмотря на суматоху и скандалы в университете, Джонатан обычно легко сосредоточивался на богословии. Иногда все заслонял образ Сары. Ему пришлось дисциплинировать себя, чтобы не впасть в искушение. Он писал: «Когда меня сильно одолевают искушения… я концентрируюсь на своих занятиях и не позволяю своему разуму отвлекаться». Тогда он упорно занимался грамматикой древнегреческого языка.

Но, очевидно, это не всегда помогало. На титульном листе греческой грамматики им была написана такая ода Саре: «Говорят, в Нью-Хэйвене живет одна юная леди, которую очень любит то Великое Существо, Которое сотворило этот мир и правит им, и иногда наступают такие времена, когда это Великое Существо, до той или иной степени невидимое, приходит к ней и наполняет ее разум изумительным блаженством, и она едва может думать о чем-либо другом, кроме как о Нем… ее разум на редкость светел, а чувства чисты; во всем, что она делает, она руководствуется совестью и справедливостью; и ее невозможно заставить сделать что-либо скверное или греховное, даже предложив ей весь мир за это… Иногда она гуляет, нежно напевая, и кажется всегда такой светлой и радостной; но никто не знает почему. Она любит одиночество, и, когда она бродит по полям и рощам, кажется, что с ней беседует кто-то невидимый». После трех лет дружбы и ухаживаний Джон сделал ей предложение, добавив при этом: «Терпение обычно считают добродетелью, но в этом случае я готов признать, что терпение почти греховно». И Сара Пьерпон ответила согласием этому долговязому юноше. 20 июля 1727 года они поженились. Ему было тогда двадцать три года, а ей — семнадцать.

Они прожили в браке тридцать один год, пока в 1758 году их не разлучила смерть. И двадцать три года совместной жизни они провели в городе Нортхэмптон, в центральном Массачусетсе. Джонатан принял там служение в приходе с шестьюстами прихожанами. Его дед, Соломон Стоддард, который был там священником прежде, решил уйти на покой — ему было уже восемьдесят три года. Это была самая большая и влиятельная церковь после Бостонской. Возможно, молодым более подошло бы именно служение в Бостоне. Джонатан был интеллектуалом, а не человеком, способным зажигать проповедью большие массы народа. Его предки были аристократами, что, конечно же, оказало огромное влияние на его вкусы и манеры. Но тем не менее молодожены считали, что в Нортхэмптон их призывает Сам Господь.

Джонатан всегда предпочитал писать, а не проповедовать, и свои проповеди он именно писал. Писал в стиле, который был характерен для духовной прозы того времени, то есть без яркого драматизма… Один из его биографов пишет: «Высокий и хрупкий, с высоким лбом, он был по-студенчески бледен и говорил очень спокойно и разборчиво. Лицо его при этом было довольно сурово, а поза — величественна. Он практически не жестикулировал. Эффектность его проповедей заключалась в его серьезности, в ясности изложения и в мастерском владении паузой». Его проповеди, которые впоследствии приобрели такую широкую известность, были написаны в большинстве случаев на клочках бумаги, на обороте счетов из магазина, на обороте упражнений в чистописании его детей и на обороте рекламных объявлений. Биограф Ола Уинслоу пишет: «Эдвардс берег частички бумаги точно так же, как он берег частички времени. И те, и другие он использовал для дела». В наши дни историкам интересны как сами проповеди Эдвардса, так и то, что сохранилось на обратной стороне этих листочков.

Эдвардс поднимался рано утром. В своем дневнике он отмечал: «Полагаю, что Христос всем нам заповедал рано вставать, восстав из гроба в весьма ранний утренний час». У него была фобия пустой траты времени. «Я давно принял решение никогда не терять ни минуты зря, но использовать все время с максимальной пользой, на какую я только способен». Но это вовсе не значило, что он только и делал, что читал Библию и молился. Один час он ежедневно посвящал физическому труду. Зимой он с огромным удовольствие колол дрова. Иногда и больше, чем час в день. Но Сара следила не только за домом, но и за садом и за полем. Как-то Эдвардс спросил ее: «Не пора ли наколоть дров?» А Сара ответила: «В сарае ты запас дров уже на две недели вперед». Самьюэл Хопкинс писал: «Очень счастливым обстоятельством его жизни было то, что он все мог доверить заботам миссис Эдвардс, будучи полностью уверенным в том, что она все устроит наилучшим образом. Она была в высшей степени рассудительной и деловитой хозяйкой, при этом и хорошим экономистом. В хозяйстве она всем управляла твердо и незаметно для других. Она относилась к мужу с огромным почтением, искренне разделяла его интересы и склонности и во всем, что касалось дома, добивалась превосходных результатов».

Джонатан очень любил конные прогулки, но его огорчало то, что, катаясь на лошади, он теряет драгоценное время. Поэтому он и во время этих прогулок делал записи. А чтобы не потерять драгоценные мысли, он прикалывал записки к одежде. По его возвращении домой Сара снимала эти листочки и помогала ему привести в систему все им записанное. Часто он брал на эти прогулки и Сару, чтобы дать ей возможность немного отвлечься от хлопот с детьми. Это говорит вовсе не о том, что семья ее утомляла, а о том, что Джонатан любил бывать с нею. Обычно около четырех часов пополудни они вместе выезжали на прогулки. В это время они обсуждали самые разные вопросы, в том числе и дела прихода.

Поздно вечером, когда все в доме уже спали, они вместе молились в его кабинете. «Все в доме» — это их маленькая дочь, которая родилась спустя год после их брака. Список все увеличивался и завершился двадцатью двумя годами позже рождением их одиннадцатого ребенка. «Она прекрасно умела держать себя с детьми, — писал Самьюэл Хопкинс, — она умела заставить их подчиняться весело, без сердитых слов и шлепков… Если требовалось наказать кого-либо из детей, то она никогда не делала этого в гневе… Воспитывая своих детей, она обращалась в первую очередь к их разуму, так что они не только знали, чего от них хотят, но и понимали, зачем это нужно… Она приучала их к дисциплине с очень раннего возраста и взяла за правило корректировать как самые первые вспышки неповиновения, так и все последующие… справедливо полагая, что если ребенка не научат подчиняться родителям, то его никогда уже не научить подчиняться Богу».

Джонатан также занимался детьми. Он уделял этому ежедневно час своего времени. Хопкинс писал, что этот внешне суровый проповедник праведности «с легкостью поддерживал разговор с детьми обо всем, что их заботило, их разговоры всегда были оживленными и очень веселыми… Затем он снова отправлялся в свой рабочий кабинет». В книгах и проповедях Эдвардса почти не говорится о проблемах семьи. Но там мы находим такие слова: «Все человечество живо и развивается только благодаря любви». «Каждая семья должна быть маленькой церковью, посвященной Христу, и полностью подчиняться Его законам. А семейное образование и порядок в доме — одни из самых главных путей благодати. Если в этом благодать не проявляется, то все другие ее пути — скорее воображаемые, чем действительные».

В 1734 году, после того как Эдвардс произнес серию сильных проповедей о любви, основанных на 13-й главе 1 Послания к Коринфянам, в нортхэмптонской церкви началось движение Великого пробуждения. «Едва ли хоть один человек в городе оставался безразличным к проблемам вечности», — говорил Эдвардс. Ему был тогда тридцать один год. Саре было двадцать четыре года, и у нее уже было четверо дочерей. Они почувствовали, что начатое ими движение набирает огромную силу и выходит из-под их контроля. Город был захлестнут эмоциями. Даже всегда такая спокойная Сара поддалась всеобщему экстазу. Приход стал самым популярным местом во всей округе. Скептики, которые приезжали разобраться, в чем было дело, обращались к Христу. Эдвардс пытался сдерживать вспышки эмоций, но ему это далеко не всегда удавалось. Около трехсот человек, живших в маленьком массачусетском городке, утверждали, что все были обращены в течение полугода.

Но так же быстро, как и началось, это движение пошло на спад, а затем и вовсе сошло на нет. Многие из жителей города, которые утверждали, что пришли к духовным открытиям, снова вернулись к прежним грехам. Джонатан был сильно обескуражен этим. Но что его удивило еще больше, так это то, что происходило с Сарой. Прежде она была спокойным менеджером, а теперь стала раздражительной, мелочной и придирчивой. Позднее, вспоминая об этом периоде, Джонатан писал: «Ее состояние было крайне нестабильно, у нее было множество спадов и подъемов… она часто впадала в меланхолию». Более того, что прежде было для нее совершенно нехарактерно, «она стала порицать и сурово судить других». Конечно, посторонние люди, как например Самьюэл Хопкинс, поначалу ничего не заметили. «Она всегда говорила о людях только хорошее», — писал он и восхищался ее терпением, бодростью и чувством юмора. Но Джонатан видел, что все обстоит далеко не так замечательно.

В Нортхэмптоне возникла оппозиция Эдвардсу, и Сара не знала, как ей на это реагировать. К ней в городе всегда относились очень хорошо. У нее никогда не было никаких врагов, и она не знала, что ей делать, если таковые появятся. А вот у Джонатана недоброжелателей хватало. Даже многие из его двоюродных братьев отравляли ему жизнь. Часто он не замечал недоброжелателей вовремя. Ведь он все время проводил в своем кабинете. А Сара часто бывала в магазинах, на улицах, встречалась с людьми. И она прекрасно понимала, что над Нортхэмптоном сгущаются тучи. Сара заранее чувствовала то, что Джонатан еще не разглядел. Она не хотела беспокоить мужа из-за мелких стычек в приходе и пыталась сохранить равновесие и относительное спокойствие. Но ей это давалось все труднее, в том числе и психологически.

Саре было всего тридцать лет, но в течение последних тринадцати она была одной из самых влиятельных фигур в городе. Наступил 1740 год. И за следующие два года в приходе произошло больше бурных событий, чем за предыдущие тринадцать. Сара только что родила своего седьмого ребенка (шестую из своих дочерей). Через четыре дня она получила известие о смерти своей старшей сестры. Той весной дети болели чаще, чем обычно, и Эдвардсы оказались в очень трудной финансовой ситуации. Джонатан (вне всякого сомнения, под влиянием Сары) обратился в городской совет с просьбой о повышении жалования. Осенью в город приехал двадцатишестилетний проповедник Джордж Уайтфилд. Он уже взбудоражил Филадельфию и Бостон. Нортхэмптон, переживший лихорадку пятью годами раньше, был готов к новой вспышке. То же самое относилось и к Саре. Она говорила, что ее сердце «было поглощено пламенем любви Христа, которое спускалось на нее, подобно мощному потоку прекрасного света».

Не менее взволнован был и сам Уайтфилд. На него произвели огромное впечатление дети Эдвардсов, сам Джонатан («Я не встречал человека, подобного ему, во всей Новой Англии»), но в особенности Сара. Он очень оценил ее способность «говорить о Боге прочувствованно и в то же время очень точно и уверенно». Его поразило то, насколько гармоничной парой они были с Джонатаном. Подвлиянием Сары он стал молиться о том, чтобы встретиться с женщиной, которая стала бы его женой. В следующем году он женился. Взволнованность 1735 года стала первой фазой Великого пробуждения. Искра, которую зажег в 1740 году Уайтфилд, стала второй фазой. В Новой Англии пламя поддерживал Джонатан Эдвардс. Хотя по натуре он не был человеком, стремившимся к работе с большими массами людей, его часто приглашали на богослужения в самые разные церкви Новой Англии. Именно в тот период была написана проповедь «Грешники в руках разгневанного Бога». Она сразу же приобрела огромную известность.

В жизни же Сары это означало новый период психологической нестабильности. Ей не нравилось, что ее муж так много времени проводит вне дома, но она понимала, что не может настаивать на том, чтобы он не уезжал из Нортхэмптона. Бог посылал его на служение в самые разные города. Но Джонатан принимал далеко не все приглашения. Многие он отклонял со словами: «Последнее время я слишком много времени провожу вдали от моей паствы». В середине января 1742 года, в одну из самых суровых зим восемнадцатого века, он снова отправился в путь, а Сара осталась дома с детьми. В каждый четный год их брака у них рождался ребенок. Но в 1742 году Сара не была беременна. «Я чувствовала себя такой несчастной, мне было очень тревожно… Думаю, я очень нуждалась тогда в помощи Бога… В течение некоторого времени я просто боролась с Богом».

Незадолго до своего отъезда Джонатан довольно резко сказал, что она, по его мнению, слишком негативно относилась к некоему «мистеру Уильямсу Хэдли», который проповедовал в Нортхэмптоне. Эта критика пришлась как раз на то время, когда Сара была чрезмерно ранимой. На нее это произвело слишком сильное впечатление. «Я лишилась сна и покоя из-за того, что мой муж высказал мне свое неудовольствие». Ее беспокоило не только то, что муж потерял к ней доверие, но и то, что она обидела Уильямса. В отсутствие Джонатана проповедовать в церковь прибыл выпускник семинарии Самьюэл Буэлл. Сара была в очень подавленном состоянии. Безусловно, она хотела, чтобы проповедь молодого человека приблизила паству к Богу, но она опасалась, что тот окажется лучшим проповедником, чем ее муж, и это подорвет авторитет Джонатана в приходе.

Стремилась ли она к духовному возрождению в Нортхэмптоне, даже при том условии, что Бог явит Свою силу не через Джонатана? И в особенности если бы духовным лидером стал молодой человек, подобный Самьюэлу Буэллу? Саре трудно было ответить на этот вопрос. В ее душе происходила внутренняя борьба. Но затем она стала ходить на «проповеди Буэлла, которые были гораздо эмоциональнее, нежели проповеди мистера Эдвардса». И снова Сара была в состоянии, близком к экстатическому. «Ее душа стремилась ввысь, была в Боге и, казалось, почти отделялась от тела». В голову ей приходили песнопения, и она «едва сдерживалась, чтобы не вскочить со своего места, чувствуя себя исполненной счастья». На следующий день она потеряла сознание и «пролежала значительное время в обмороке счастья». В течение нескольких последующих дней она, по ее словам, «ощущала бесконечную красоту и доброту Христа и небесную сладость Его трансцендентной любви». Она претерпела сильное изменение личности. «Никогда я не ощущала так ясно пустоту и тщету самолюбия и любых корыстных интересов. Я поняла, что мир мог думать обо мне все, что угодно, это не имело ни малейшего значения». С того времени она начала ощущать «поразительную близость к Богу в молитве».

Хотя Сара и не прислушивалась к мнению мира, мнение ее мужа оставалось для нее очень значимым. И она очень боялась, что когда он вернется и узнает о том, что произошло, то подумает, что она уронила свое достоинство. Ведь Джонатан всегда стремился свести к минимуму эмоциональный накал в движении духовного возрождения. Но Джонатан отнесся ко всему с пониманием. Его очень заинтересовал ее духовный опыт, и он попросил ее описать все, что она чувствовала, так точно, насколько только могла. Эдвардс, подобно психоаналитику, записывал поток ее сознания. Позже он опубликовал эти записи (не указав ее имени, чтобы не смущать ее) как аргумент в защиту духовного возрождения. Он не стремился ставить на жене эксперименты, как на морской свинке, или подвергать ее опыт научному анализу, но понимал, что это все же необходимо. Его разочаровали недолговечные результаты духовного всплеска 1735 года. Многие пережили действительное возрождение, но многие были просто охвачены эмоциями. Ему было очень важно знать, насколько долговечными будут результаты того, что пережила Сара.

Он вовсе не собирался пропагандировать религиозный экстаз, тем более что речь шла о его собственной жене. В каждом эмоциональном опыте «есть то, что заложено от природы, то, что продиктовано грехом, и то, что даровано Богом». Джонатан, наблюдавший эмоциональное состояние своей жены в течение последних нескольких лет, видел, как изменилась эта хладнокровная и собранная женщина. Он не мог не догадываться, что вскоре она должна была выйти из того состояния, в которое пришла под влиянием религиозных переживаний. Часть ее опыта была заложена природой, но часть, несомненно, была чем-то истинно духовным. Она уверовала в раннем детстве, и Джонатан знал об этом. Он знал, что дело было не в одних эмоциях. Речь шла и о явлениях, которые, безусловно, имели духовную природу. Сара всем своим существом стремилась к Иисусу Христу.

Годом позже Джонатан опубликовал результаты своего исследования. Теперь Сара обрела твердую уверенность в благих намерениях Бога, которой у нее не было прежде. Она успокоилась, и успокоилась в Боге. Джонатан поражался, насколько она была «спокойна, безмятежна и ласкова». Что бы она ни делала, она делала теперь для славы Божьей, а не ради мирских похвал. По словам Эдвардса, она жила «с ежеминутным ощущением трудов и переживаний ради Господа». В его понимании такая сосредоточенность на Христе и была главной целью духовного возрождения. Вполне возможно, что без такого духовного опыта Сара не смогла бы справиться с теми проблемами, которые в скором времени возникли в Нортхэмптоне.

Самой главной проблемой были финансы. Нортхэмптон со все большим неодобрением относился к непрерывным просьбам Эдвардса о материальной поддержке. С одной стороны, Джонатан и Сара были очень бережливыми людьми. С другой стороны, Сара была воспитана в одном из богатейших домов Нью-Хэйвена, и это чувствовалось. Она хорошо одевалась и обставляла дом дорогой мебелью. Горожане, кроме того, не понимали, зачем Джонатану такое огромное количество книг. Почему Эдвардсу не хватало обычных библейских комментариев? Ведь он проповедовал по Библии, не так ли? Да и тот факт, что в доме Эдвардсов раз в два года появлялся новый ребенок, не вызывал в прихожанах особого сочувствия. В окрестностях у многих семей было гораздо больше детей, но люди вполне могли прокормить их и на деньги вдвое меньшие, чем жалование Эдвардса. Историки пишут о «волнениях в городе», вызванных тратами Эдвардсов. Дело кончилось тем, что от Сары потребовали детального отчета по всем расходам.

Горожане изумлялись: с какой стати человеку нужно два парика? Почему Джонатан потратил одиннадцать фунтов на покупку золотой цепочки и медальона для жены? Город был возмущен их тратами. КакДжонатан мог просить денег у бедных прихожан, которые ели из деревянных тарелок, тогда как в его доме все ели из оловянных? Джонатан мог позволить себе серебряные пуговицы на ботинках, а большинство верующих ходило в обуви с обычными шнурками. Да и Сара носила дорогие наряды. Эта тема была одной из основных в городе в течение многих лет. В периоды духовного пробуждения она отступала на задний план, но затем ее вновь начинали муссировать.

Другая проблема заключалась в том, что Джонатан решил не допускать на богослужения «тех, кто не является практикующим христианином». Они обсудили это с Сарой и пришли к выводу, что именно так и нужно поступить. По словам Сары, муж сказал ей, что он «никогда не допустит в церковь человека, если не будет уверен, что тот истинно верующий. Он прекрасно понимал, что такое решение повлечет за собой множество проблем».

Почему Джонатан занял такую жесткую позицию? Ведь этим Он отвергал принципы своего деда. Эдвардс знал, что он может потерять все, и что семье, вероятно, будет угрожать бедность, но решил пройти по этому пути до конца.

Его пригласили директором в один из колледжей. Комитет колледжа хотел, чтобы Джонатан «постарался избежать возможных проблем». Но Эдвардс отказался.

Период с 1735 по 1740 год стал крайне тяжелым для Сары, а для Джонатана полными испытаний стали годы с 1745-го по 1750-й. В течение всей жизни Джонатан сильно страдал от головных болей, колита и приступов дурного настроения. Но теперь он раздражался из-за самых незначительных обстоятельств и потерял даже тех, кто прежде его горячо поддерживал. Несколькими годами позже Джонатан размышлял: «Бог не посылает нам раздражения и внутреннего давления, если на то нет каких-либо действительно значимых причин». Но вопрос об «истинности верующих» в церкви был очень значимой причиной. Когда события начали принимать серьезный оборот, Сару попросили поехать в Бостон, чтобы ухаживать там за одним из ее родственников, пережившим удар. Она пробыла там несколько недель и получила от Джонатана нежное письмо, в котором он обращался к ней «моя дорогая супруга» и писал о том, что дети очень хорошо ведут себя в ее отсутствие. Он также просил ее привезти из Бостона сыра, а заканчивал письмо словами: «Без тебя мы уже так долго, что уже и не знаем, что нам делать». Он всегда подчеркивал, как ему хорошо с ней, и никогда не нуждался в ком-то другом.

В 1750 году обстоятельства сложились самые скверные. Сара только что родила одиннадцатого ребенка, а через два месяца после родов, ослабленная как физически, так и морально, она тяжело заболела. Горожане объявили семье Эдвардс бойкот и отказывались разговаривать с ними на улице. Церковь посещала лишь небольшая часть прихожан. Была составлена петиция об увольнении Эдвардса, и эту петицию подписали двести человек. К лету Джонатан потерял работу. Джонатан, сорока шести лет от роду, и Сара, которой было тогда сорок, прожили в Нортхэмптоне двадцать три года. Жители этого города, как пишет Пол Элмер Мор в «Кэмбриджской истории американской литературы», «изгнали величайшего богослова и философа изо всех когда-либо живших в Соединенных Штатах».

Сколь бы странным это ни казалось, Эдвардсу было очень трудно найти другую церковь, в которой он мог бы нести служение. Он был охвачен отчаянием и не знал, что ему предпринять. «Теперь я выброшен в огромный океан мира и понятия не имею о том, что станет с моей женой и детьми». Он признавал, что не способен заниматься «ничем, кроме исследований».

У Нортхэмптонатоже появились проблемы. Там не могли найти священника, который мог бы стать достойным преемником Эдвардса. Некоторое время Джонатан оставался за кафедрой изгнавшей его церкви. Он проповедовал там без горечи и раздражения. Сара с дочерьми вышивала и расписывала веера. Все, что они изготовляли, отправлялось в Бостон на продажу. Как для Джонатана, так и для Сары это были очень тяжелые времена. Затем Джонатан отправляется миссионером к индейским племенам на западной границе Массачусетса. Там была маленькая церковь. Приход состоял из нескольких белых семей и сорока двух индейцев. На службу все собирались по сигналу некоего индейца по имени Давид, который «трубил в раковину». Это вовсе не походило на роскошь Нью-Хэйвена и даже на Нортхэмптон, в котором приход был самым большим после бостонского. В Стокбридже (так называлось их новое место жительства) Джонатан проповедовал в небольшой комнате, а переводчик доводил его слова до индейцев, которые кутались в медвежьи шкуры.

Джонатан писал своему престарелому отцу в Виндзор: «Моя жена и дети всем здесь довольны. Место им понравилось гораздо больше, чем они того ожидали. Здесь наконец мы живем в мире. А ведь мы уже давным-давно отвыкли от этого. Индейцы очень симпатизируют нашей семье, в особенности моей жене».

Джонатан не переживал оттого, что живет вдали от центра цивилизации. Приход не требовал особенных хлопот, и у него появилось время, которое он посвятил литературному труду. Его самый известный философский трактат «О свободе воли» был написан в Стокбридже. Но все же и Джонатан, и Сара чувствовали себя там не совсем уютно. Джонатану не нравилось то, что он проповедует через переводчика. Он пытался приблизить свои проповеди к уровню своих слушателей, но понимал, что их разделяли слишком значительные барьеры: языковой и, что важнее, культурный. Сара, которая в это время старалась выдать замуж дочерей, не интересовалась жизнью их нового прихода. Прежде, в Нортхэмптоне, она несла служение гостеприимства, дом Эдвардсов там практически превратился в отель. А вот в Стокбридж к ним почти никто не приезжал.

Все шло своим чередом, пока в 1754 году не разразилась война между французами и индейцами. Миссионерская работа Джонатана была приостановлена. В его приходе были могикане, мохоки, ирокезы и хосатоннуки. Некоторые из индейских племен встали на сторону французов, некоторые склонились на сторону англичан, другие вышли на тропу войны против тех и других. В окрестностях было убито множество европейцев, и постепенно дом Эдвардсов превратился в маленький форт. Три года они жили в осаде. Белое население покидало насиженные места для того, чтобы быть поближе к колонии Эдвардсов. У них в доме постоянно дежурили четверо солдат. Позже Сара представила правительству счет за восемьсот обедов и семь галлонов рома, которые употребили суровые вояки.

Эстер, одна из дочерей Эдвардса, вышла замуж за молодого ректора колледжа Аарона Бэра. Во время этой осады она приехала навестить своих родственников в Стокбридж и надолго осталась там, поскольку выбраться обратно уже не представлялось возможным. В это время она много беседовала с отцом о своих духовных исканиях. «Я рассказывала ему о своих проблемах, а он в ходе разговора устранял многие мои сомнения и страхи. Мы говорили о том, что значит быть христианином, и он дал мне несколько очень полезных советов о том, как оставаться близкой к Богу, соблюдая втайне ото всех некоторые важные правила. Говорили мы и на людях о серьезных вещах. Какое благословение иметь такого отца — такого прекрасного духовного попечителя». Едва ли многие могли отозваться столь лестно о Джонатане Эдвардсе.

Школе, которой руководил муж Эстер в Нью-Джерси, было суждено сыграть немаловажную роль в жизни Джонатана. Своего сына Эстер назвала Аарон, по имени мужа, и он впоследствии вошел в американскую историю.

Война французов и индейцев пошла на спад, и краснокожие воины стали постепенно возвращаться в Стокбридж. Джонатан и Сара были уже готовы возобновить миссионерскую работу, когда неожиданно получили известие о том, что их зять, Аарон Бэр, умер. Через пять дней в Стокбридж пришло еще одно известие: совет директоров приглашал Джонатана Эдвардса заменить его зятя на посту ректора этого учебного заведения. Джонатан считал, что ему не следует принимать это приглашение. В Стокбридже только-только что-то начинало налаживаться. Кроме того, он хотел завершить написание двух неоконченных рукописей. Физически и эмоционально он не был готов ехать.

Он писал: «Я часто страдаю как от физических недомоганий, так и от тяжелых приступов меланхолии. Часто я слаб, как ребенок. Моя внешность и речь унылы, и я недостаточно собранный человек для того, чтобы руководить колледжем». Затем выдвинул новые аргументы: он плохо знал алгебру и не ориентировался в древнегреческих классиках. Зная, что руководителю колледжа приходится произносить много речей, он отмечал: «Пишу я гораздо лучше, чем говорю». Но в Принстоне эти аргументы не сочли убедительными. Его ответ они истолковали скорее как «может быть», чем как твердое «нет». Церковным властям, в ведение которых входилСтокбридж, была направлена телеграмма, в которой говорилось, что Эдвардс был гораздо нужнее в Нью-Джерси, чем на диком Западе, в Массачусетсе. Эдвардса поразило, что совет церкви полностью согласился с этим мнением.

В январе 1758 года Джонатан покинул Стокбридж и отправился в Нью-Джерси, где через месяц приступил к исполнению своих обязанностей. Сара должна была вскоре к нему присоединиться, уладив семейные дела в Стокбридже. Но в марте, пробыв в своей должности несколько недель, Джонатан Эдвардс заболел оспой. Умирая, он все время думал о жене и детях. Он сказал: «Передайте моей дорогой жене, что я очень люблю ее. Я уверен в том, что наш неординарный союз имеет духовную природу, а потому продолжится в вечности. Надеюсь, что она преодолеет это испытание и найдет в себе силы с радостью принять волю Господа. Что же касается детей, то они теперь останутся сиротами, и, надеюсь, от того будут еще сильнее стремиться к Отцу, Который никогда не оставит их». Перед смертью он сказал дочери, сидевшей у его постели: «Уповай на Бога и ничего не бойся». Сара была потрясена случившимся. Почему Господь призвал Джонатана в Принстон? Однако, как отмечал Хопкинс, «она была тверда в вере и переносила смерть мужа достойно».

Через две недели после смерти Джонатана Сара писала одной из своих дочерей: «Мое дорогое дитя! Что мне сказать? Благой Господь погрузил нас во тьму… Я благодарна Ему за ту доброту, которую он являл нам так долго, и я всем сердцем принадлежу Господу». Прожив в браке с Джонатаном тридцать один год, Сара осталась вдовой. Теперь ее любимый стих Писания обрел для нее еще больший смысл: «Кто отлучит нас от любви Божией?.. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь… ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем». Спустя шесть месяцев, так же внезапно, как и ее муж, Сара заболела дизентерией и умерла. Ей было сорок девять лет.

Это был, как сказал Джонатан Эдвардс на своем смертном одре, «неординарный союз». Один из биографов назвал этот брак «редким и полным радости». Оба они уделяли друг другу много внимания, и их брак стал очень счастливым. Они наслаждались обществом друг друга и ценили таланты друг друга. Биографы считают, что успех этого брака — заслуга Сары. Возможно. Но Джонатан сделалее частью своего служения, и она играла в обществе более значимую роль, чем большинство женщин ее времени.

Это и в самом деле был неординарный союз.

Библиография

Dodds, Elisabeth D. Marriage to a Difficult Man.Philadelphia: Westminster, 1971.

Hirt, Russell Т., ed. Heroic Colonial Christian.Philadelphia: J. B. Lippincott, 1966.

Milter, Perry. Jonathan Edwards. 1949. Reprint. Amherst, Mass.: University of Massachusetts Press, 1981.

Winslow, Ola Elizabeth. Jonathan Edvards.New York: Macmillan, 1947.

Wood, James Playstead. Mr. Jonathan Edwards.New York: Seabury, 1968.