8. Зачем прощать?

Из засушливых сердец

Выжмет влагу слез Творец.

Даже в горестной темнице

Волен узник помолиться.

У. Оден

Как раз в те дни, когда я участвовал в оживленнейшей дискуссии о прощении, в тюрьме умер Джеффри Дамер — убийца–маньяк, изнасиловавший и убивший семнадцать юношей. Этот каннибал ел мясо своих жертв, храня части их тел в холодильнике. Арест изверга сотряс полицейское управление города Милуоки: стало известно, что полисмены пренебрегли призывом о помощи, когда подросток–вьетнамец, голый, окровавленный, пытался бежать из квартиры Дамера. Этот мальчик также пал жертвой злодея. Его труп, в числе одиннадцати других, был найден в квартире убийцы.

В ноябре 1994 года погиб и сам Дамер, забитый насмерть шваброй. Его убил сокамерник. В тот день телерепортеры брали интервью у родственников несчастных мальчиков: почти все сожалели о смерти Дамера лишь потому, что смерть далась ему чересчур легко. Они бы предпочли, чтобы приговоренный преступник томился дольше, и у него было время поразмыслить обо всех совершенных им злодеяниях.

По телевидению показали интервью с Дамером, записанное за несколько недель до его смерти. Корреспондент спросил, как он мог совершать подобные злодеяния. В ту пору он еще не верил в Бога, ответил Дамер, и никому не давал отчета. Начал с небольших правонарушений, немного садизма, и постепенно заходил все дальше и дальше. У него не было тормозов.

Потом Дамер заявил, что уверовал в Бога. Его окрестили в тюремном фонтане и теперь он, не отрываясь, читает религиозные брошюры, которые посылают ему из местной церкви. Камера переключается на тюремного священника. Тот подтверждает, что Дамер действительно покаялся и стал одним из наиболее ревностных его прихожан.

Наша маленькая группка раскололась: те, кто видел только новости о смерти Дамера, воспринимали его как чудовище и отмахивались от упоминаний о покаянии в тюрьме. Измученные лица осиротевших родственников глубоко запечатлелись в их сердцах. Кто–то сказал совершенно искренне: «Подобным преступлениям нет прощения. Он просто прикидывается».

Однако те, кто видел последнее интервью с Дамером, не были столь уверены. Да, его злодеяния немыслимы, но этот человек казался таким смиренным, сокрушенным. Наш разговор уперся в вопрос: «Существуют ли преступления, которым нет прощения?»

И, надо сказать, ни та, ни другая сторона не нашла удовлетворительного ответа.

Несправедливость прощения — вот с чем сталкивается всякий человек, который соглашается заключить мир, едва услышав «Извините меня». Если меня обидели, найдутся тысячи доводов против прощения. Нужно его проучить. Нельзя поощрять безответственность. Пусть поварится в собственном соку — ей это только на пользу. Пусть усвоит, каковы последствия подобных поступков. Пострадал–то я — так что первый шаг не за мной. Как его простить, когда он даже не раскаивается?! Я выстраиваю аргументы в ряд, пока какой–то из них не поколеблет мою решимость. И когда я наконец смягчусь и соглашусь простить, мое прощение больше походит на капитуляцию, на скачок от жесткой логики к слюнявой сентиментальности.

Почему я все–таки совершаю этот скачок? Я уже упоминал причину, побуждающую меня к прощению: я обязан прощать как христианин, как дитя Отца, который меня прощает. Однако кто сказал, что монополия на прощение принадлежит христианам? Так почему же человек, христианин или неверующий, соглашается на столь неестественный поступок? Я смог выделить по крайней мере три прагматических ответа. И чем дольше я обдумывал эти причины прощения, тем более осознавал их логику — жесткую и фундаментальную.

Во–первых, только прощение разрывает порочный круг вины и боли, разрывает оковы безблагодатности. В Новом Завете акт прощения чаще всего именуется греческим словом, которое означает буквально «освободить, вырваться, отпустить себя».

Признаю: прощение несправедливо. Индуистская доктрина кармы предлагает нам гораздо более жизненное учение о справедливости. Индуистские ученые с математической точностью рассчитали, сколько времени понадобится для полного осуществления справедливости: дабы наказание уравновесило все мои прегрешения в этой жизни и в будущих, необходимо 6 800 ООО перевоплощений.

Брак — наглядное воплощение того, как работает карма. Два упрямых человека живут вместе и действуют друг другу на нервы, непрерывно возобновляя борьбу за власть, занимаясь эмоциональным «перетягиванием каната».

— Как ты мог забыть про мамин день рождения? — восклицает жена.

— Погоди–ка, следить за календарем — твоя обязанность!

— Нечего валить вину на меня — это твоя мать!

— Но ведь я просил тебя на прошлой неделе, чтобы ты мне напомнила. Почему ты этого не сделала?

— С ума сошел — это же твоя мать! Не помнишь, когда день рождения у родной матери?

— С какой стати? Напоминать мне — твоя обязанность.

И так бессмысленный обмен репликами повторяется вновь и вновь, скажем, 6 800 ООО раз, пока, наконец, один из собеседников не скажет: «Довольно! Пора разорвать порочный круг!» А сделать это можно лишь с помощью прощения. «Мне очень жаль. Пожалуйста, прости меня!»

Если же порочный круг не прервется, не останется ничего, кроме постоянного раздражения. Раздражение — понятие клиническое: человек вновь и вновь обращается к прошлому, переживает обиду заново, сдирает подсохшую корочку с раны и не дает ей зажить. Надо полагать, начало этому положила первая супружеская пара на земле. «Подумайте, сколько раз Адам и Ева ссорились за девятьсот лет супружества, — писал Мартин Лютер. — Она твердила ему: «Это ты съел яблоко», а муж отвечал: «Это ты мне его дала»».

Две книги нобелевских лауреатов обнаруживают ту же схему в современной жизни. В романе Габриэля Гарсия Маркеса «Любовь во время чумы» брак распался из–за куска мыла. На жену возлагалась обязанность содержать дом в полном порядке, обеспечивать чистые полотенца, запас туалетной бумаги и мыла в ванной. Однажды она забыла положить новый кусок мыла. Муж тут же преувеличил недосмотр: «Чуть ли не неделю я вынужден обходиться без мыла!» Жена яростно отрицала свой промах. В итоге обнаружилось, что она и впрямь забыла о мыле, но не пожелала признавать свою вину, поскольку ее гордость была уязвлена. После этого в течение семи месяцев супруги спали порознь и не разговаривали за обедом.

«Даже когда они постарели и смирились, — пишет Маркес, — они избегали говорить об этом случае, ибо едва зажившие раны начали бы вновь кровоточить, словно были нанесены лишь вчера». Неужели какой–то кусок мыла может разрушить брак? Да, может. Если ни один из супругов не скажет: «Хватит. Не надо. Я виноват. Прости меня».

Франсуа Мориак в «Клубке змей» рассказывает примерно такую же историю: старик последние десятилетия — то есть многие годы своей жизни! — спал отдельно от жены. Разрыв произошел тридцать лет тому назад, потому что муж не выразил достаточной озабоченности, когда тяжело заболела пятилетняя дочка. Ни муж, ни жена не пожелали сделать первый шаг к примирению. Каждую ночь он ждал, что она придет к нему. Но жена так и не пришла. Каждую ночь она надеялась, что муж явится к ней. А он так и не явился. Ни один из них не смог разорвать порочный круг, сложившийся многие годы назад. Ни муж, ни жена не сумели простить.

Мери Карр написала документальную повесть о дисфункциональной семье под названием «Клуб лжецов». Она рассказывает о дядюшке из Техаса, который не развелся с женой, но на всю жизнь прекратил разговаривать с ней, поссорившись из–за лишних денег, потраченных ею на сахар. В один прекрасный день он включил циркулярную пилу и распилил дом пополам. Забив досками образовавшиеся дыры, он перетащил свою часть поближе к соснам, и так муж с женой продолжали до могилы жить на одном и том же акре земли, но каждый в своей половине дома.

Прощение дает выход. Оно не решает проблему вины и справедливости, подчас эти вопросы умышленно обходит, но зато позволяет начать отношения заново, с чистого листа. Этим, говорит Солженицын, человек отличается от животных. Не способность мыслить, а способность к покаянию и прощению отличает нас от прочих тварей. Только человек может совершить столь невероятный и противоестественный поступок, выходящий за пределы неумолимых законов природы — простить.

Если мы не преодолеем законы природы, мы так и останемся заложниками людей, которых не сумели простить. Они задушат нас в своих жестоких объятиях. Этот принцип верен даже в том случае, когда одна сторона — совершенно невинна, а вторая виновата во всем, потому что именно невинный будет страдать от внутренней раны, пока не найдет путь к исцелению. А единственный путь — прощение. Оскар Ихуэлос написал сильную вещь — «Рождество мистера Ивса» — о человеке, которого душили злоба и горечь, пока ему не удалось, наконец, простить преступника–латиноамериканца, убившего его сына. Сам Ивс не сделал ничего дурного, но в течение многих лет он был эмоциональным заложником убийцы.

Иногда я предаюсь фантазиям и пытаюсь вообразить себе мир, где не осталось места прощению. Как это было бы, если бы каждый ребенок угрюмо накапливал обиды против родителей, и горечь передавалась бы в семье из поколения в поколение? Я уже рассказал об одной такой семье — о Дейзи, Маргарет и Майкле — и о поразившем их вирусе безблагодатности. Я знаком со всеми членами этой семьи и дружу с каждым из них по отдельности. В их жилах течет одна и та же кровь, но они не могут собраться вместе в одной комнате. Каждый из них заверял меня в том, что он не повинен в создавшемся положении, однако и невиновные страдают от последствий безблагодатного состояния. «Видеть тебя не хочу, пока жива!» — крикнула Маргарет сыну. Ее желание осуществилось. Теперь она каждый день страдает из–за разлуки с сыном. Я вижу, как мучительно прищуриваются ее глаза, как ходят желваки, стоит упомянуть при ней имя Майкла.

Воображение увлекает меня дальше, в мир, где прежние колонии ненавидят былую метрополию, где все народы враждуют друг с другом, где каждое племя вступает в борьбу с соперником, где при любом соприкосновении народов, рас и племен оживают все исторические обиды. Сильно ли моя фантазия отличается от современного состояния мира? Философ Ханна Арендт сказала, что единственное средство от исторической неизбежности — прощение, иначе нам не выбраться из ловушки «необратимой судьбы».

Если я не прощаю, я остаюсь в заточении, любые перемены делаются невозможными. Я передаю ключи от своей камеры в руки другого человека — моего врага — и несу последствия греха. Как–то раз я слышал поразительное заявление раввина, эмигрировавшего из Европы: «Прежде, чем ступить на берег Америки, я должен был простить Адольфа Гитлера, — сказал он. — Я не хотел тащить его в себе в новую страну».

Мы прощаем не только для того, чтобы исполнить некий высший моральный закон — прежде всего мы делаем это для самих себя. Льюис Смедес напоминает: «Прощение исцеляет в первую очередь того, кто прощает, а подчас только его и исцеляет… Искренне простив, мы отпускаем узника на волю, а потом видим, что этот узник — мы сами».

Библейский Иосиф, много лет питавший вполне естественную обиду на братьев, излил ее, наконец, в слезах и стонах. Эти стоны, как стоны роженицы — предвестие новой жизни. Иосиф, наконец, обрел свободу. Он дал одному из сыновей имя «Манассия», что означает: «Тот, кто помогает забыть».

Единственное, что труднее прощения — это непрощение.

Втopoe великое преимущество прощения заключается в том, что оно способно освободить преступника от тяжких оков вины.

Сознательно подавляемое в себе чувство вины постепенно разъедает душу. В 1993 году член Ку–Клукс–Клана по имени Генри Александр исповедался своей жене. В 1957 году он и его товарищи вытащили из кабины грузовика чернокожего водителя, отвели на высокий мостик над быстрой рекой и заставили его спрыгнуть — навстречу смерти. Александра судили за это преступление в 1976 году (понадобилось двадцать лет, чтобы изобличить его и привлечь к ответственности), однако он настаивал на своей непричастности к убийству. Двенадцать белых присяжных вынесли оправдательный приговор. Тридцать шесть лет он утверждал, что ни в чем не повинен, пока, наконец, в 1993 году не признался во всем жене. «Не знаю, что Бог думает обо мне. Я даже не знаю, как теперь молиться Ему», — сказал он. Через несколько дней Генри Александр умер.

Его жена написала вдове чернокожего водителя письмо с просьбой о прощении. Это письмо было потом опубликовано в «Нью–Йорк Таймс». «Генри прожил всю жизнь во лжи, и меня заставил жить так же», — писала она. Все эти годы она верила, что ее муж невиновен. До последних дней своей жизни он не проявлял никаких признаков раскаяния. Однако он не посмел унести страшную тайну с собой в могилу. После тридцати шести лет упорного, агрессивного отрицания вины он все же нуждался в том освобождении, даровать которое может только прощение.

Другой член Ку–Клукс–Клана, «Великий Дракон» Ларри Трэпп из Линкольна, штат Небраска, попал на страницы центральных газет в 1992 году, когда отрекся от ненависти, порвал нацистские знамена и уничтожил свою коллекцию антисемитской литературы. В книге «Не мечом» Кэтрин Уотгерсон рассказывает о том, как Трэппа победила и изменила всепрощающая любовь семьи еврейского кантора. Трэпп посылал им памфлеты с длинноносыми жидами на обложке, в которых геноцид объявлялся еврейской выдумкой. Он звонил им по ночам и бормотал в трубку угрозы. Он наметил синагогу в качестве ближайшего объекта взрыва. Но семья кантора всегда отвечала ему заботой и сочувствием. Трэпп, с детства страдавший диабетом, был прикован к инвалидной коляске и терял зрение. Семья кантора пригласила его жить в их доме, обещала ухаживать за ним. «Они проявили такую любовь, что я не мог не ответить им взаимностью», — говорил потом Трэпп. Последние месяцы своей жизни он потратил на то, чтобы испросить прощения у различных еврейских организации и у множества людей, на которых прежде обрушивал свою ненависть.

Недавно зрители всего мира с напряжением следили за драмой прощения в мюзикле по роману «Отверженные» Виктора Гюго. Близко следуя первоисточнику, мюзикл передает историю Жана Вальжана, французского каторжника, преследуемого и в конце концов преображенного прощением.

Приговоренный к девятнадцати годам каторги за кражу хлеба, Жан Вальжан постепенно превратился в закоренелого преступника. Никто не мог одолеть его в драке, сломить его волю. Так он дождался свободы. В те времена бывшие заключенные получали при освобождении меченые документы — опасного каторжника не пускали ни в одну гостиницу. Несколько дней Жан Вальжан бродил по дорогам, ища убежища от непогоды, пока его не пожалел добрый епископ.

В ту ночь Жан Вальжан лежал без сна на пышной постели, пока хозяева — епископ ц его сестра — не заснули. Тогда Жан поднялся, достал из шкафа серебряный сервиз и пропал в ночи.

На следующее утро трое полицейских постучали в дверь дома епископа. Они притащили с собой Жана Вальжана, пойманного во время бегства с краденным серебром. Теперь негодяй до конца своей жизни будет носить кандалы!

Но никто из них, и менее всего Жан Вальжан, мог предвидеть ответ епископа:

— Ты вернулся! — сказал он Жану. — Как я рад тебя видеть! Что же ты оставил подсвечники? Они тоже из серебра и стоят по крайней мере 200 франков. Почему ты не взял их?

Глаза Жана расширились. Он молча уставился на старика. Слова бессильны описать выражение его лица.

«Вальжан отнюдь не вор, — заверил епископ жандармов. — Я подарил ему это серебро».

Когда полицейские удалились, епископ передал подсвечники своему дрожащему, лишившемуся дара речи гостю. «Не забывай, никогда не забывай, — повторял епископ, — ты обещал мне с помощью этих денег стать честным человеком».

Этот поступок, совершенный вопреки естественному человеческому инстинкту отмщения, навеки изменил жизнь Жана Вальжана. Встреча с прощением — непрошенным прощением — растопила наросшую в душе защитную корку. Жан сохранил подсвечники как драгоценный сувенир благодати и с той минуты посвятил себя благородной цели — помогать людям в нужде.

Однако роман Гюго показывает нам две стороны обоюдоострого меча. На протяжении двадцати лет Вальжана неумолимо преследует сыщик по имени Жавер — не признающий закона, но верящий в справедливость. Прощение преображает Вальжана, но Жавер снедаем жаждой возмездия. Когда Вальжан спасает жизнь Жавера — жертва оказывает милосердие хищнику — черно–белый мир детектива рушится. Не в силах принять милосердие, идущее вразрез со всеми его инстинктами, не находя в душе подобной благодати, Жавер прыгает с моста в Сену.

С великодушного прощения, подобного тому, какое оказал Вальжану епископ, может начаться преображение виновного. Льюис Смедз подробно описывает эту «духовную операцию»:

Прощая человека, вы отсекаете зло от того, кто его совершил. Вы отделяете человека от его дурного поступка. Вы творите из него нового человека. Раньше он был вашим обидчиком, теперь он стал другим. С этих пор вы будете по–иному думать о нем.

Он больше не обидчик, а человек, которому вы нужны. Не тот, кто оттолкнул вас, а тот, кто вам близок. Раньше вы считали его злым, теперь вы видите его слабость, его нужду. Вы изменили свое прошлое, изменив того человека, чьи дурные поступки омрачили вашу жизнь.

Смедз не забывает сделать необходимые оговорки. Прощение — не амнистия, предупреждает он. Вы можете простить человека, причинившего вам зло, но при этом требовать справедливой кары за это зло. Но если вы сможете простить, целительные силы прощения начнут действовать и в вас, и в том, кто причинил вам зло.

Один мой друг, работающий в неблагополучном районе, задается вопросом: имеет ли смысл прощать тех, кто даже не раскаивается. Он ежедневно сталкивается с надругательством над детьми, наркотиками, насилием и проституцией. «Если я вижу грех и попросту «прощаю», не пытаясь ничего исправить, в чем, собственно, смысл? — спрашивал он. — Я скорее поощряю преступника, нежели освобождаю его душу».

Друг рассказывал мне о людях, с которыми ему приходилось иметь дело. Я вынужден был согласиться, что иных простить немыслимо. И все же у меня не идет из головы сцена, когда епископ прощает Жана Вальжана, закоренелого, нераскаянного преступника. Прощение — сверхъестественная сила. Оно одолеет и закон, и справедливость. Перед тем, как прочесть «Отверженных», я читал «Графа Монте–Кристо» Александра Дюма. Обиженный человек обрушивает тщательно продуманное мщение на головы обидчиков. Роман Дюма был обращен к моему чувству справедливости, а книга Гюго пробудила ощущение благодати.

Справедливость — благая, разумная, честная сила, а благодать — нечто совершенно иное. Она — не от мира сего, сверхъестественная, преображающая. Сила благодати проявилась в поступке Реджинальда Денни, водителя грузовика, на которого напали во время волнений в Лос–Анджелесе. Вся нация видела съемки с вертолета: два человека кирпичом выбили окно грузовика, выволокли водителя из машины, нанесли ему множество ударов разбитой бутылкой и пинали ногами, пока не превратили его лицо в кровавое месиво. На суде нападавшие держались агрессивно, не проявляя ни малейшего раскаяния, ни в чем не желая уступать. И на глазах миллионов телезрителей Реджинальд Денни, с опухшим, изуродованным лицом, не слушая указаний своих адвокатов, подошел к матерям обоих подсудимых, обнял их и сказал, что он их прощает. И матери в ответ обняли Денни, у одной из них вырвалось: «Я тебя люблю!»

Не знаю, как подействовала эта сцена на угрюмых парней, сидевших поблизости в наручниках, но твердо знаю: прощение, и только прощение может смягчить виновного, растопить его сердце. Я знаю, что делается у меня внутри, когда коллега или жена сами, по собственной воле, приходят ко мне и предлагают прощение за то зло, которое я причинил, но по гордыне своей и упрямству не пожелал признать.

Прощение — незаслуженное, незаработанное прощение — разрушает узы, и тяжкое бремя вины падает с плеч. В Новом Завете воскресший Иисус словно за руку проводит Петра через трехступенчатый обряд прощения. Петр не будет всю жизнь томиться виной. Он не будет нести клеймо отрекшегося от Сына Божьего! Нет! На таких вот раскаявшихся грешниках Христос возведет Церковь Свою.

Прощение разрывает порочный круг взаимных обвинений, ослабляет узы вины. Происходит нечто невероятное: прощающий переходит на сторону прощенного. Он понимает, что не так уж и сильно отличается от своего обидчика. «Я не такая, какой воображаю себя. Осознать это — значит простить», — пишет Симона Вайль.

В начале главы я рассказывал о дискуссии, разгоревшейся по поводу Джеффри Дамера. Как и многие другие дискуссии, из области личных примеров она быстро сместилась в область абстракций и теорий. Мы заговорили о других страшных преступлениях, о том, что творилось в Боснии, о геноциде. Почему–то прозвучало слово «развод», и тут, ко всеобщему удивлению, слово взяла Ребекка.

Ребекка — тихая, погруженная в себя женщина. За несколько недель нашей совместной работы она почти не открывала рта, но когда речь зашла о разводе, она решилась поведать нам свою историю. Ребекка была замужем за пастором. Но у ее супруга обнаружилась темная сторона: он коллекционировал порнографию, а во время командировок пользовался услугами проституток. Иногда он просил у Ребекки прощения, иногда обходился и без этого. Потом он бросил ее ради другой женщины, Джулианны.

Ребекка вспоминала, сколь унизительной была эта ситуация для нее, жены пастора. Некоторые прихожане, питавшие глубокое уважение к ее мужу, вели себя так, точно это она во всем виновата. Ребекка начала прятаться от людей. Она не могла никому довериться. И мужа выкинуть из головы никак не могла, поскольку у них росли общие дети, и ей приходилось постоянно общаться с ним, когда он навещал малышей.

Она начала понимать: если ей не удастся простить мужа, тугой ком злобы и мести перейдет по наследству к детям. Сначала в ее молитвах звучало столько же ненависти, как в некоторые псалмах: покинутая жена требовала от Бога воздать ее мужу «по заслугам». Наконец ей удалось довериться Богу: пусть Он Сам определит, что такое в данном случае «по заслугам».

Однажды вечером Ребекка позвонила бывшему мужу и дрожащим голосом сказала ему: «Я хочу, чтобы ты знал: я прощаю тебе все, что ты сделал. И Джулианну я тоже прощаю». Он рассмеялся в ответ, не желая признавать, что причинил жене какое–то зло. Однако, несмотря на такую реакцию со стороны мужа, этот разговор помог Ребекке преодолеть обиду.

Через несколько лет Ребекке в отчаянии позвонила Джулианна, та самая женщина, которая «увела» у нее мужа. Джулианна поехала с ним в Миннеаполис на конференцию, и пастор отлучился из гостиницы погулять. Потом Джулианне позвонили из полицейского участка: ее мужа арестовали, когда он пытался «снять» проститутку.

— Я не верила тебе, — всхлипывала в телефонную трубку Джулианна. — Я все уговаривала себя: даже если ты сказала правду, теперь он изменился. И вдруг такое. Мне так стыдно, так обидно! Я чувствую себя замаранной, виноватой, и на всем белом свете мне не с кем поделиться. Я вспомнила, как ты сказала тогда, что простила нас, и подумала: может быть, ты сумеешь понять меня? Конечно, я прошу слишком многого, но нельзя ли приехать к тебе, поговорить?

Ребекка нашла в себе мужество пригласить Джулианну. Они сидели в гостиной, вместе плакали, делились опытом предательства и покинутости, молились. По словам Джулианны, в ту ночь она стала христианкой.

Мы притихли, слушая Ребекку. Для нее прощение — не абстракция, а непостижимый опыт сближения: обманутая жена и похитительница чужого мужа бок о бок преклонили колени на полу гостиной.

— Долгое время мне самой казалось, что я поставила себя в глупое положение, простив их, — призналась Ребекка. — Но в ту ночь я пожала плоды прощения. Джулианна была права: я понимала, каково ей, поскольку сама прошла через это. Я могла принять ее сторону. Один и тот же человек предал нас обеих. Теперь я могла рассказать ей, как преодолеть раздирающие душу ненависть, чувство вины и желание отомстить.

В «Искусстве прощать» Льюис Смедз сделал поразительное наблюдение: в Библии Господь проходит разные стадии прощения, как и мы, смертные. Сначала Бог творит новую расу людей, прародителем которой стал Ной, устраняет возведенную грехом преграду. Потом Бог отказывается от права поквитаться, предпочитая принять расплату на Себя, заплатить Собственной плотью. Наконец, Бог пересматривает наши с Ним отношения и находит возможность «оправдать» нас, чтобы видеть в нас Своих детей — Свой восстановленный образ.

И когда я вникал в эти прозрения Смедза, мне подумалось, что чудо благодати и прощения осуществилось: Бог, сойдя на землю в образе Христа, установил нерушимую связь между нами. Бог искал способа примириться с существами, которых Он хотел любить — но как это сделать? На Собственном опыте Бог не знал, что такое искушение, что такое — неудачный денек. Он узнал это, когда жил на земле, среди нас. Он принял нашу сторону.

Послание к Евреям ясно дает понять: «Ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха» (4:15). Второе Послание к Коринфянам развивает эту мысль: «Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех» (5:21). Яснее не скажешь: Бог перебросил мост через пропасть, Он принял нашу сторону, и потому, как заверяет Послание к Евреям, Иисус может ходатайствовать за нас перед Отцом. Он прошел через все. Он понимает.

Судя по евангельскому повествованию, даже Богу прощение дается не без труда. «Если можно, пронеси эту чашу», — молит Иисус, осознав цену искупления, и пот выступает на Его теле кровавыми каплями. Другого пути нет. Одно из последних слов Иисуса перед смертью было: «Прости их» — прости всех, римских солдат, фарисеев, учеников, бежавших в ночи, тебя и меня — «прости их, ибо не ведают, что творят». Лишь став человеком, Сын Божий мог поистине заявить: «Они не ведают, что творят». Он жил среди нас и убедился в этом.