Глава 37. Какое место занимает дар языков (14:1-19)

«Достигайте любви; ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать. Ибо, кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу, потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом; А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя; а кто пророчествует, тот назидает церковь. Желаю, чтобы вы все говорили языками; но лучше, чтобы вы пророчествовали, ибо пророчествующий превосходнее того, кто говорит языками, разве он при том будет и изъяснять, чтобы церковь получила назидание. Теперь, если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? И бездушные вещи, издающие звук, свирель или гусли, если не производят раздельных тонов, как распознать то, что они играют на свирели или на гуслях? И если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? Так, если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер. Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения. Но, если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец. Так и вы, ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию церкви. А потому говорящий на незнакомом языке молись о даре истолкования. Ибо, когда я молюсь на незнакомом языке, то, хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода. Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом. Ибо, если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет «аминь» при твоем благодарении? Ибо не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается. Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; Но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтоб и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке» (14:1-19).

После того, как Павел представил коринфянам любовь как «путь превосходнейший», превосходнее всех служений и даров, он прямо и сурово предъявляет им обвинение в том, что они грешат против любви, не понимая и неправильно используя дар языков. Коринфские верующие до того злоупотребляли этим даром, что могли бы посоперничать с Вавилоном в том, что касается смешения языков, и апостол посвящает этому целую главу. Злоупотребление даром языков было так характерно для коринфян.

Когда мы разбирали 12:10, мы уже говорили о том, что в дни Павла обычай говорить в экстазе был распространен во многих языческих и греко-римских вероисповеданиях, в том числе и в тех, что процветали тогда в Коринфе. Религиозные фанатики при помощи плясок и алкогольных напитков доводили себя до неистовства, пока не погружались в полубессознательное или даже в бессознательное состояние — переживание, которое они считали высшей формой общения с божеством. Они верили, что в состоянии такого упоения их дух покидал тело и непосредственно общался с богом или с богами. На этот обычай Павел ссылается в 5:18 послания к Ефесянам. У язычников считалось, что экстатическое говорение, которое часто сопровождало такое переживание, является языком богов.

Термин лалеин глоссэи (глоссаис) говорит языком (языками), который Павел так часто употребляет в главе 14, в его дни обычно использовался для описания языческого говорения в экстазе. С этой же целью греки употребляли также и слово эрос. Хотя обычно этим словом обозначали половую любовь, им же обозначали и любое сильное чувственное ощущение или действие, и языческие экстатические Неистовства часто сопровождались половыми оргиями и всякого рода извращениями.

В коринфской церкви говорение на языках часто принимало форму и привкус этих языческих экстазов. Повышенная эмоциональность почти лишила коринфян здравого смысла; кроме того, в их среде был распространен эгоистический эксгибиционизм, и каждый из них хотел делать и говорить свое одновременно с другими (ст. 26). Их богослужения превращались в хаос. Почитанию Бога и назиданию в этих-богослужениях отводилось мало места.

Поскольку церковь в Коринфе была крайне плотской, мы можем быть уверены, что многое из их говорения на языках было подделкой. У этих верующих не было надлежащего духовного состояния для того, чтобы правильно употреблять истинные духовные дары или правильно проявлять истинные плоды Духа. Как могло бы проявлять дары Духа собрание верующих, которые были такими мирскими, упрямыми, эгоистичными, разделяющимися на клики, завистливыми, ревнивыми, вздорными и спорящими, надменными, ни с кем не считавшимися, лживыми, обжорами, безнравственными, и которые к тому же оскверняли Господню Вечерю? Это бросало бы вызов любому библейскому принципу духовности. Вы не можете водиться с Духом, поступая по плоти.

На фоне таких ложных переживаний Павел учил коринфян трем основным истинам о даре языков: во-первых, этот дар занимает второе место после дара пророчества (стихи 1-19); во-вторых, его предназначение состояло в том, чтобы служить знамениями неверующим (стихи 20-25); и, в-третьих, служение этим даром невозможно, если при его употреблении не соблюдается порядок и благопристойность (стихи 26-40).

В первом из этих разделов апостол приводит причины того, почему дар языков занимает второе место после дара пророчеств: пророчества назидают все собрание верующих, языки невразумительны; дар языков оказывает скорее эмоциональное, чем рациональное воздействие на присутствующих.

Пророчество назидает все собрание

«Достигайте любви; ревнуйте о дарах духовных, особенно же о том, чтобы пророчествовать. Ибо, кто говорит на незнакомом языке, тот говорит не людям, а Богу; потому что никто не понимает его, он тайны говорит духом; А кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Кто говорит на незнакомом языке, тот назидает себя; а кто пророчествует, тот назидает церковь. Желаю, чтобы вы все говорили языками; но лучше, чтобы вы пророчествовали, ибо пророчествующий превосходнее того, кто говорит языками, разве он при том будет и изъяснять, чтобы церковь получила назидание» (14:1-5).

Слово диоко (достигать) означает следовать или охотиться за кем-нибудь или всеми силами преследовать его; иногда это слово переводится как «гнать» («гонизм», как в 2 Кор. 4:9). Прежде всего остального, как Павел подчеркивал в предшествовавшей главе, коринфянам следовало достигать любви. Отсутствие любви было их самой большой бедой, и все остальные беды так или иначе были с нею связаны. Единственным сильным чувством, которое многие из них испытывали, была большая любовь к самим себе. В этом стихе Павел заповедует им стремиться к любви.

Однако, тот факт, что любовь стоит на первом месте, не означает, что всем остальным следует пренебрегать. Ревнуйте о дарах духовных, — продолжает Павел. Любовь не замещает ни другие добродетели, ни даже добрые дела. На самом деле — она великая движущая сила, единственная движущая сила добрых дел. Она также — великая движущая сила любого духовного служения, помогающая правильно употреблять каждый из духовных даров.

Сильное желание иметь духовные дары, которое одушевляло коринфян, само по себе не было неправильным; неправильной была его эгоистичная направленность — только к «большим дарам» (13:31), к эффектным дарам, притягающим к себе всеобщее внимание. Коринфяне были правы в том, что желали духовных даров: но им следовало заботиться о том, чтобы научиться употреблять те духовные дары, которые они уже имели, а не завистливо желать даров, которые были у других. Их желание должно было быть направленным в сторону служения другим их духовными дарами, а не к тому, чтобы выставлять себя в выгодном свете, щеголяя особенно «видными» дарами. И особенно им следовало желать пророчества. Особенно же о том, чтобы пророчествовать, — по гречески глагол пророчествовать стоит во множественном числе («о том, чтобы вы пророчествовали»). Это указывает на то, что не отдельным личностям следовало желать пророчествовать, но всей церкви в целом, чтобы в их собрании служить этим даром. Пророчество было более значительным даром, чем дар языков, потому что при помощи пророчества было возможно добиться того, чего при помощи дара языков добиться невозможно.

А уж тот тип говорения на языках, который был распространен в Коринфе, никакой назидающей ценности не имел. Коринфяне, говорившие на языках, не могли говорить людям; они никому не могли дать указаний или увещаний; они могли говорить только Богу. Однако, я считаю, что лучше было бы перевести «какому-то богу». В греческом языке нет определенного артикля, и такой оборот обычно переводится с неопределенным артиклем (см. Деян. 17:23, где та же самая форма слова тео (бог) употребляется в ссылке на «неведомого Бога»).

Мнение, что в этом случае следует перевести «какому-то богу», подтверждается и тем фактом, что в Библии не содержится записи ни об одном случае, когда верующие обращались к Богу на каком-то ином языке, кроме нормального, разборчивого. Даже язык великой первосвященнической молитвы Иисуса (Иоан. 17), в которой Сын изливал Свое сердце Отцу, когда Божество общалось с Божеством, является замечательно простым и ясным. На самом деле Иисус предостерегал: «молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны» (Матф. 6:7). В этих стихах ссылка и на повторяющуюся нечленораздельную тарабарщину языческого говорения на языках, когда определенные бессмысленные звуки повторялись снова и снова. Молитва, которую тогда дал Иисус и которую обычно называют Господней молитвой, является образцом простоты и ясности.

Но плотские коринфяне гораздо больше интересовались изощренным, чем простым, и таинственное увлекало их сильнее, чем назидательное. Их не беспокоило то, что говорящих на языках никто не понимает, или, как в греческом оригинале буквально — «никто не слушает». Им хотелось тайны говорить духом, потому что в этом для них было что-то волнующее, вызывающее самодельное удовольствие. И их вовсе не заботило, что эти тайны не имели смысла ни для них самих, ни для кого-нибудь другого.

Тайны, которые имел здесь в виду Павел, имели отношение к языческим религиям мистерий, из которых вышли многие из коринфских христиан. В отличие от тайн Евангелия, являющихся откровением в том, что прежде было сокрыто (Матф. 13:11; Еф. 3:9, и т.п.), языческие тайны намеренно оставались таинственными. Это были неизвестные истины и принципы, которые, как предполагалось, имела привилегию знать только посвященная элита.

Тот дух, на который здесь ссылается Павел, это не Святой Дух, как утверждают некоторые интерпретаторы, но собственный дух человека: в греческом языке это подразумевается, потому что здесь употребляется местный падеж, и в НАСБ на это же указывает слово «его» (ср. стихи 14-16). Павел не защищает дар языков, он просто показывает, что все усилия подделывать его — бесполезны.

Тот верующий, который правильно служит настоящим духовным даром, служит не ложному богу, но другим людям. Например, тот, кто пророчествует, тот говорит людям в назидание, увещание и утешение. Цель пророчества состоит в том, чтобы укрепить назиданием, поддержать увещанием и ободрить утешением. Духовные дары даются для того, чтобы верующий мог выполнить что-нибудь ценное в духовном или практическом отношении, они всегда предназначаются для пользы других верующих или неверующих.

А кто говорит на незнакомом языке, тот, с другой стороны, назидает себя. Я думаю, что Павел говорит с сарказмом. (То, что он склонен к сарказму, проявляется также в 4:8-10 и достигает своего апогея в 14:16: «Разве от вас первых вышло слово Божие?»). Поскольку даже истинный дар языков нуждается в истолковании, чтобы быть понятным, говорящие на языках без такого истолкования не могут назидать никого, и самих себя в том числе. Поэтому дар языков не может быть предназначен Богом для личного молитвенного употребления, как считают пятидесятники и харизматики. Павел ссылается здесь на предполагаемую ценность, которую коринфяне приписывали своему самоосознанному, мнимому говорению на языках. То удовлетворение, которое многие из верующих испытывали от своего злоупотребления даром языков, было самоудовлетворением, которое происходило от эмоций, называемых гордостью, а не от духовного назидания. Это — незаконное самоназидание, часто не созидающее ничего, кроме духовной гордости.

А верующий, который пророчествует, назидает церковь. Этот человек использует свой дар для служения, для чего и предназначены все дары. Дары, как говорил Павел, предназначались для того, чтобы служить за Бога, а не Богу. Их предназначение, конечно, не в том, чтобы эгоистично служить самим себе, как думали некоторые из коринфян, что они и делали, говоря языками. Наши дары должны служить другим к Божьей славе. «Каждому дается проявление Духа на пользу» (12:7).

Почему, спрашивают многие люди, Павел говорил: Желаю, чтобы вы все говорили языками? Он предостерегал коринфян против злоупотребления даром языков, и посвятил начало этой главы показу неполноценности этого дара. Почему же ему могло прийти в голову, что эту проблему можно решить, втягивая в говорение на языках всех коринфян?

Но Павел говорил о том, что желает невозможного, ради того, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. Он знал, что все христиане не могут иметь одни и те же дары: «Все ли имеют дары исцелений? Все ли говорят языками? Все ли истолкователи?» (12:30). Апостол, конечно, не предполагал, что его мудрость могла бы быть больше, чем мудрость Святого Духа, Который «все же сие производит…, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (12:11). В буквальном смысле пожелать, чтобы все коринфские верующие получили дар языков, это означало бы позволять себе сомневаться в мудрости Духа, позволять себе указывать Ему, как следует распределить духовные дары. Этими словами Павел просто хотел как можно яснее показать, что он не относится с презрением к подлинному дару языков, истинное проявление которого — от Бога. «Если Святой Дух решит одарить всех вас даром языков, — говорит он этими словами, — я буду совсем не против».

Но еще больше Павел ждал, однако, чтобы все коринфские верующие пророчествовали. Он знал, что и это невозможно, по той же самой причине, по которой было невозможно, чтобы все они имели дар языков. Тут его точка зрения состояла вот в чем: если уж они неразумно настаивали на том, чтобы всем иметь один и тот же дар, то было бы намного лучше, чтобы они требовали себе дар пророчества, чем гоняться за даром языков. Пророчество превосходнее дара языков не только потому, что назидает церковь. Превосходство этого дара состояло еще и в том, что этот дар должен был быть гораздо более жизнестойким: Павел знал, что Господь будет использовать этот дар еще долгое время после того, как языки умолкнут.

Ключ, помогающий нам понять эту главу, состоит в том, чтобы заметить такую деталь: в стихах 2 и 4 слово язык (на языке) стоит в единственном числе (ср. ст. 13, 14, 19, 27), в то время как в стихе 5 Павел употребляет множественное число этого слова: языками (ср. стихи б, 18, 22, 23, 39). Очевидно, апостол употреблял единственное число, чтобы указать на поддельный дар, а множественное число — чтобы указать на подлинный дар. Может быть, осознание этой разницы и было причиной того, почему переводчики Версии Короля Джеймса вставили слово «неизвестный» перед единственным числом слова «язык». Единственное число употребляется для подделок, потому что слово тарабарщина — единственного числа; не может быть несколько тарабарщин. Не существует различных родов языческой экстатической речи. Однако в том, что касается истинного дара языков, существовали языки разного рода, — вот почему для обозначения истинного дара и используется множественное число — языки. Единственное исключение из этого правила находим в стихе 27, где единственное число употребляется в ссылке на одного человека, говорящего на одном подлинном языке.

В любом случае даже тот верующий, который имеет подлинный дар языков, не должен говорить языками, если он при этом не будет и изъяснять. Либо сам говорящий на языках, либо другой человек (стих 28) всегда должен был изъяснять сказанное, чтобы церковь получала назидание (в греческом здесь — придаточное цели). Никакое честное, самоназидающее говорение не могло быть подлинным даром, потому что предназначение дара языков осуществлялось только в том случае, когда на них говорили и изъясняли публично, так, чтобы собрание могло получить назидание.

Языки невразумительны

«Теперь, если я приду к вам, братия, и стану говорить на незнакомых языках, то какую принесу вам пользу, когда не изъяснюсь вам или откровением, или познанием, или пророчеством, или учением? И бездушные вещи, издающие звук, свирель или гусли, если не производят раздельных тонов, как распознать то, что они играют на свирели или на гуслях? И если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? Так, если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер. Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без назначения. Но, если я не разумею значения слов, то я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец. Так и вы, ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию церкви» (14:6-12).

Вторая основная причина, по которой Павел считает дар языков второстепенным, состоит в том, что языки сами по себе невразумительны. Чтобы подкрепить свою точку зрения, он приводит в качестве примера самого себя, говоря: если я приду к вам. Даже, когда на незнакомых языках станет говорить апостол, это не принесет пользу, если познание (сокровенное), или пророчество, или учение (вечное) не понимаемы для тех, кто слушает. Любое сообщение напрасно, если оно не может быть воспринято. И снова использование этого дара для личных целей исключается. Дар языков бесполезен, если не назидает церковь.

Это просто невероятно, что некоторые христиане поощряют невразумительное говорение для себя или en masse, которое никто не может даже попытаться понять, в том числе и сам говорящий. В некоторых случаях было доказано, что то, что выдается за истолкование, никакого отношения к сказанному не имеет. Люди, которые проверяли толкователя, говоря на еврейском или другом языке, известном им, но неизвестном толкователю, получали такой «перевод» своих слов, который не имел ничего общего с тем, что было сказано. Такие злоупотребители, как и некоторые в Коринфе, не только ставят самопрославление выше назидания церкви, но и прибавляют к злоупотреблению обман.

Даже от бездушных вещей, таких, как свирель и гусли, ожидается, что они будут издавать раздельные, осмысленные звуки. Благодаря ритму, структуре, гармонии и другим упорядочивающим элементам группа нот превращается в музыку, а не просто в шум. Чтобы музыка была музыкой, она должна быть по-своему понятной; она должна иметь музыкальный смысл. Каждая нота, каждый аккорд и каждая музыкальная фраза имеют особое предназначение: передать радость или печаль, воинственные или мирные чувства, призыв к борьбе или что-нибудь другое, что задумал передать своим слушателям композитор. Если не производят различных тонов, как распознать то, что играют на свирели или гуслях? Если отсутствуют вариации, порядок и раздельность нот, музыкальный инструмент издает только шум. Этот пример, связанный с музыкальной жизнью, коринфяне могли особенно хорошо понять и оценить, потому что их город имел один из самых больших музыкальных залов античности, вмещавший около 20.000 человек.

Несколько изменяя свое сравнение, Павел замечает: если труба будет издавать неопределенный звук, кто станет готовиться к сражению? Звук трубы для бойца ничего не означает, если на трубе не играют определенный военный сигнал. Просто ноты, сыгранные на трубе, бессмысленны, даже, если их исполняет официально назначенный трубач на лучшем из всех доступных инструментов. Боец не мог бы извлечь никакого сообщения из ряда беспорядочно сыгранных нот, выбранных наугад. Он начинает готовиться к бою только тогда, когда играют «К оружию», «Атака» или тому подобные военные сигналы.

Таким же самым образом и мы не можем передавать христианскую истину при помощи бессмысленных звуков. Так, если и вы языком произносите невразумительные слова, то как узнают, что вы говорите? Вы будете говорить на ветер.

Коринфяне были до того плотскими, до того сосредоточенными на самих себе, что они не могли больше заботиться об общении с другими. Они интересовались только тем, чтобы общаться с ними, и еще меньше они заботились о том, чтобы назидать их. Павел сравнивает таких христиан с музыкальными инструментами, в которые дует кто-нибудь, кто не является музыкантом, или с трубой, на которой играют так плохо, что в результате получаются только бессмысленные звуки, которые невозможно разобрать. Из-за такой некомпетентности, к которой приводили гордость и безлюбовность, коринфское собрание верующих и не могло быть ничем иным, чем оно было: запутанным, беспорядочным и неплодотворным (11:21; 14:23, и т.п.).

Продолжая развивать ту же мысль, Павел пишет: Сколько, например, различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения. Здесь он просто отмечает очевидное. Язык, не имеющий значения, бессмыслен. Язык без значения — это на самом деле вовсе не язык. Именно значение делает язык языком. Большое количество различных слов в мире и все звучат различно. Но каждое из них имеет общее предназначение, одну и ту же цель — служить общению, передавать значение в среде тех, кто говорит на данном языке.

Для того, чтобы общение могло происходить, должен употребляться не только всеми признанный язык, но и такой язык, который понимает и говорящий, и слушающий. Общение уже по своему определению должно быть двусторонним. Иначе я для говорящего чужестранец, и говорящий для меня чужестранец. Чужестранец в греческом оригинале — варвар. Это — звукопродолжительное слово, происходящее из двойного слога «вар-вар». Для чужестранца, не знающего языка, чужой язык звучит зачастую так, как если бы все его слова были сходными между собой и все — без значения. Для большинства греков в дни Павла любой, не говорящий по-гречески, был варваром. Язык такого человека, был невразумительным.

Таким образом, даже если настоящие языки без перевода бессмысленны, говорит Павел, насколько же более бессмысленна тарабарщина, которая, уподобляясь языческим обычаям, подделывает истинный дар? Ревнуя о дарах духовных, старайтесь обогатиться ими к назиданию церкви. Другими словами, «если вы жаждете служить духовными дарами, служите ими так, как предназначил Бог: для пользы церкви, а особенно для ее назидания». И снова Павел ясно высказывает, что этот дар для общественного, а не для частного употребления, и для общей пользы. Настоящее время глагола зетео (старайтесь) указывает на продолжающееся, привычное действие.

Цель дара языков, в точности так же, как цель всех остальных даров, состояла в том, чтобы верующие общались между собой. Хотя это был чудесный дар знамений, это был также и дар общения. Начиная с его первого проявления в Пятидесятницу, Господь предназначил его для общения. Чудо языков в Пятидесятницу на самом деле состояло в том, что каждый присутствующий, — хотя там были люди из разных стран, — слышал апостолов «говорящих его наречием» (Деян. 2:6).

И это было всегда свойством подлинного дара языков. Проявление дара языков в Пятидесятницу, как и каждое истинное проявление этого дара после Пятидесятницы и до их прекращения, было понятным, либо прямо (Деян. 2:6), либо через истолкователя (1 Кор. 14:27). Бог не дал дар языков двух родов: один — понятный, а другой — непонятный. Библия говорит только об одном даре языков, чье предназначение и чьи свойства остаются неизменными.

Дар языков оказывает скорее эмоциональное, чем рациональное воздействие

«А потому говорящий на незнакомом языке молись о даре истолкования. Ибо, когда я молюсь на незнакомом языке, то, хотя дух мой и молится, но ум мой остается без плода. Что же делать? Стану молиться духом, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом. Ибо, если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет «аминь» при твоем благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается. Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; Но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке» (14:13-19).

В этом разделе Павел продолжает говорить о поддельном даре языков и поэтому опять прибегает к сарказму (ср. 4:8-10). В первую очередь об этом свидетельствует тот факт, что он употребляет единственное число слова язык (см. обсуждение выше, там, где мы разбирали стихи 1-5), что относится к ложному дару языков (за исключением Стиха 27, где Павел ссылается на одного человека, говорящего в одном случае). А во-вторых, то, что Павел здесь говорит саркастично о поддельном даре языков, он попросил бы коринфян стремиться к истинному дару языков. Но он уже сказал, что Святой Дух суверенно распределяет дары, «каждому особо, как Ему угодно» (12:11). Личности не должны искать духовные дары, они должны только принимать дары и правильно их использовать.

Павел саркастично упрекает плотских верующих за их незрелость (ср. ст. 20), по сути дела говоря: «Бормоча неизвестно что на ваших псевдоязыках, вы могли бы хотя бы попросить Бога дать вам какое-нибудь средство, чтобы сделаться полезными для церкви. То, как вы говорите на языках сейчас, это и бессмысленно, и слишком напоминает языческие обычаи».

В языческих ритуалах, с которыми коринфяне были так хорошо знакомы, говорение в экстазе считалось общением с богами, духом к духу. Это переживание предназначалось для того, чтобы обойти ум и нормальное человеческое понимание. Как уже отмечалось выше, тайны этих религий так и должны были оставаться тайнами. Может быть, Павел употреблял здесь слово пнеума (которое может быть переведено как «дух», «ветер» или «дыхание») в значении дыхания. Если это так, то он этими словами говорил: Когда я молюсь на незнакомом (самодельном) языке, то, хотя мое (дыхание) и молится, но ум мой остается без плода.

Кажется определенно невозможным, чтобы употребленное здесь слово дух относилось к Святому Духу, как считают некоторые харизматики, которые верят, что Его Дух проявляется через наш дух. Во всех христианах пребывает Святый Дух, но если бы Павел здесь говорил о Святом Духе в связи Его с моим духом, тогда и грамматически, и теологически он также говорил бы о Святом Духе в связи с моим умом. Святой Дух не может молиться через человека в обход его ума. И уж, конечно, Павлу не пришло бы в голову сказать, что ум Святого Духа иногда может оставаться бесплодным. Апостол должен был говорить здесь полностью о самом себе, и то предположительно. «Если бы я, хотя я и апостол, говорил бы на этом тарабарском языке, на котором говорят многие из вас, то мой ум не участвовал бы в этом занятии. Я бы только производил шум, говорил на ветер (см. ст. 9). То, что я говорил бы, было бы таким же пустым и бессмысленным, как те экстазы, свидетелями которых вам приходилось быть в ваших языческих храмах».

Так что же получается? Что же делать? Ответ состоит в том, что не должно быть места бездумной экстатической молитве. Молитва и пение духом должны сопровождаться молитвой и пением умом. Очевидно, что вне ума не может существовать назидания. Духовность включает в себя не только ум, но она никогда не исключает ума (ср. Рим. 12:1-2; Еф. 4:23; Кол. 3:10). В Библии и, конечно, в посланиях Павла нигде не найдешь поощрения невежества. Цитируя Второзаконие 6:5, Иисус вновь подтверждает ветхозаветную заповедь «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим» (Матф. 22:37).

Молиться или петь на языках не могло бы служить никакой цели, и Павел не стал бы этого делать. Ибо, если ты будешь благословлять духом, то стоящий на месте простолюдина как скажет: «аминь» при твоем благодарении? Ибо не понимает что ты говоришь. Слово простолюдин (идиотес), я считаю, лучше перевести так, как оно переводится обычно: невежественный, необученный или не искусный. Человеку, который не знает того языка, на котором говорят, невозможно понять то, что он слышит. Например, во время богослужения он не мог знать, когда при благодарении сказать «аминь». К молитвам или благодарственным песнопениям не мог присоединиться никто другой, если они звучали на непонятных языках.

Аминь — это еврейское слово, означающее согласие и поощрение, которое можно перевести «пусть будет так»; обычно это слово употреблялось поклоняющимися в синагогах. Этот обычай был привнесен в некоторые из ранних христианских церквей и, фактически, распространен во многих церквях и сегодня. Однако, если верующий не знает, что было сказано, он не может понять, когда ему говорить «аминь». Человек, говорящий на языке, может иметь чувство, что он хорошо благодарит, но никто другой не будет знать, что было сказано. Другой не назидается, не получает того назидания, которое он должен был бы получить, если бы этим даром служили правильно (14:5, 12).

Чтобы коринфяне, прочитав эти строки, не подумали, что Павел больше не признает истинного дара языков, он добавляет: Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками. Этими словами он ясно показывал, что он не осуждал подлинный дар языков и не критиковал из зависти тот дар, которым он сам не обладал.

Здесь он употребляет множественное число: языками. Он больше не говорит предположительно (ср. ст. 6,11, 14-15), и он больше не говорит о поддельном даре. У Павла в том, что касалось говорения языками, было больше опыта, чем у любого из коринфян (более всех вас), хотя мы не имеем конкретных примеров такого рода. Павел знал, с чем было связано и с чем не было связано употребление этого дара, когда он был подлинным. Мы можем быть уверены, что апостол не использовал этот дар никаким извращенным образом для личного удовлетворения. Может быть Павел использовал этот дар так, как его использовали на Пятидесятницу, чтобы принести сверхъестественную весть тем, кого хотел достичь Бог, и как чудесный знак, заверяющий Евангелие и его апостольский авторитет. И все же Павел считал, что этот дар по своей ценности настолько ниже остальных его даров и служений, что ни в одном из своих посланий он не упоминал случаев конкретного употребления этого дара, — ни им самим, ни кем-нибудь другим из верующих.

В описываемые времена дар языков имел свое законное место: он был чудесным знаком, подтверждающим благую весть для неверующих, и обладал сопровождающей целью наставления благодаря истолкованию. Но в церкви, — продолжает Павел, — хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке. Снова используя единственное число (на… языке), подразумевая языческую тарабарщину, он подчеркивает, что бессчетному количеству слов, остающихся невразумительными звуками, в церкви не место, такие «слова» абсолютно бесполезны. Куда лучше пять понятных слов.

В этом стихе речь идет не о точном математическом соотношении. Хотя слово муриори может означать «десять тысяч» (ср. Матф. 18:24), — самое большое число, для которого у греков было особое слово, — обычно оно употреблялось, чтобы указать на бессчетное количество. Это термин, от которого мы произвели слово мириады, как оно иногда переводится. Например, в книге Откровения этот термин повторяется («тьмы тем») и затем к нему добавляется «тысячи тысяч» (5:11), чтобы дать представление о совершенно неизмеримом числе.

В этом самом общем смысле и используется названный термин в нашем тексте. Очень короткое предложение из пяти слов, сказанное умом, передающее слушателям весть, которая их научит или ободрит, для Павла дороже, чем неограниченное количество слов на незнакомом языке, который для слушателей останется непонятным.

Поскольку Павел знал, что дар языков через несколько лет упразднится, он не давал указаний о том, как правильно использовать этот дар в церкви наших дней. Он не давал таких указаний даже и коринфянам, потому что он говорил о поддельном даре языков, — о явлении, вызываемом эгоцентричной, повышенной эмоциональностью, а не о даре, имеющем свое происхождение в Святом Духе. Он давал им, как и христианам всех времен, предостережение против использования подделок истинных духовных даров для служения самим себе, по-мирски, по плотски, бесплодно и непочтительно по отношению к Богу. -А истинными духовными дарами, по замыслу Бога, должно служить в силе и в плоде Духа, для благословения и назидания Его церкви.