I. Введение

Христианская Церковь — один из тех фактов нашего времени, которые могут нравиться или не нравиться, но мимо которых не пройдет ни один вдумчивый обозреватель современной жизни. Поэтому, если мы хотим осмыслить события, из которых Церковь возникла, и понять роль ее Основателя, мы не уподобляемся археологам, раскапывающим остатки забытых цивилизаций, или же палеонтологам, восстанавливающим вымершее животное. События, о которых идет речь, стали органичным элементом культуры современного общества. Живая связь с Основателем неизменно характеризует этот элемент на всем протяжении его непрерывного бытия. Чтобы реальнее ощутить эту непрерывность, попытаемся проследить, хотя бы в самых общих чертах, роль Церкви в истории последних девятнадцати веков.

Отправившись на машине времени в прошлое, сделаем первую остановку на грани великого перелома, в XVI столетии, когда средневековая Европа становилась той Европой, которую мы сейчас знаем или, по крайней мере, знали до мировых войн, опять сменивших старые ориентиры. Гуманизм, Реформация, контрреформация знаменуют мощный прорыв новых идей — они хотя и привели к ряду осложнений, но все же создали новый мир и вдохновили новую культуру, чьей наследниками стали мы. Церковь пребывала в самом центре событий, и без нее правильно понять этот взрыв невозможно. Перелом расколол ее самое, но страстная непримиримость разделившихся частей не угасла и в наши дни. Даже беглый взгляд на сегодняшнюю Церковь убеждает, что по крайней мере эта страница ее прошлого жива до сих пор. Нынешние усилия преодолеть разделение Церкви — одна из примет ее жизнеспособности.

Углубляясь дальше, мы вступим в Средние века — эпоху готических соборов, крестовых походов, великих административных и правовых систем, схоластической философии. В то время Европа, была «Христианским миром». Ею правили люди, стремившиеся толковать и претворять в жизнь принципы христианства. Подчас они допускали ошибки; но все же без Церкви Средние века были бы пробелом в истории.

Средним векам предшествует Смутное время (Переводим так строгий термин англоязычных историков — «Dark Age» (букв, «темное время», «темный век»), обозначавший период от V — VI до X — XI вв. -‘ Примеч. ред.) — время, когда Европа, ввергнутая в пучину беспорядков после падения Рима и нашествия варваров, постепенно приходила в себя. Между старой цивилизацией и новой, еще не родившейся, пролегла пропасть. Единственным общественным организмом, перебросившим мост через эту пропасть, была Церковь. Она сохранила начатки законности, порядка, человеколюбия. Ее монашеские ордены способствовали оживлению ремесел и сельского хозяйства. Она заложила основы образования и просвещения. Трудно себе представить, что породил бы хаос Смутного времени, если бы не было Церкви.

По ту сторону пропасти лежит Римская империя- итог, последнее воплощение античной цивилизации. При Константине Великом Рим признал главенство Христианской Церкви. Постепенно вся римская государственная система подпала под ее контроль, что позволило империи передать последующим эпохам свои самые характерные черты. Гонения, которым Константин положил конец, были борьбой за выживание. Церковь восторжествовала не только потому, что у нее были вера, упорство и воля к жизни, но и потому, что она доказала свое превосходство над соперниками.

Эпохе Константина предшествуют два с половиной века борьбы, иногда — открытой, чаще — подспудной. Во всяком случае, в то время не было ни одного императора, которого не тревожил бы «христианский вопрос». Когда борьба еще только начиналась, два римских писателя оставили письменное свидетельство о своем отношении к этой проблеме.

В начале второго века римский наместник малоазиатской провинции Вифинии Гай Плиний Секунд, или, как его обычно называют, Плиний Младший, сообщал императору Траяну о состоянии дел’. Хлопот у него было много: народные беспорядки, политические смуты, административные дрязги. Случалось — и религиозные волнения. Многие храмы, пишет Плиний, совсем обезлюдели, в некоторых даже нет богослужений. На рынках затишье, ибо народ уже не покупает, как ему подобало бы, скот для заклания. Соглядатаи донесли, что в этом виновны люди, называемые «христианами», -: тайное общество, от которого добра ждать не приходится; во всяком случае, к империи они нелояльны, ибо не желают приносить жертвы богу-императору. Так что некоторые из них арестованы и преданы суду. Однако, пишет наместник, следствие не обнаружило доказательств преступной деятельности. Самое тяжкое, в чем их удалось обвинить, — это их «безмерно уродливое суеверие». Но жертвы императору они все равно приносить отказываются и потому заслужили наказания за «непреклонную закоснелость и упрямство».

В ходе расследования Плинию удалось кое-что узнать о делах христианской общины. Установлено, что в определенные дни они собираются до рассвета, поют гимны Христу, /’как Богу» и друг другу дают торжественные обеты но не мерзкие преступления совершать (как он поначалу думал), а соблюдать нравственный закон: не грабить, не красть, не прелюбодействовать, не обманывать. Далее: они сходятся для совместной трапезы, самой простой и невинной (замечает наместник). И ничего больше. Плиний довольно невнятно рассказывает, что, собственно, происходило, когда христиане собирались по воскресеньям, но и в этой картине нетрудно узнать некоторые черты современной литургии. Миллионы людей по всему миру участвовали в такой же службе в прошлое воскресенье.

Было это в 112 г. по Р. X. Приблизительно в то же время друг Плиния, — Корнелий Тацит писал историю Римской империи. Он подошел к правлению Нерона и к великому римскому пожару. Поговаривали, будто к поджогу причастен сам император. Нужно было что-то делать, и римская полиция стала искать, на кого бы свалить вину. Свалили ее, сообщает Тацит, на людей, называемых «христианами», которых в Риме не жаловали, подозревая в неприглядных делах. Многие христиане были схвачены и обвинены в поджоге. Большую часть из них предали казни, однако столь изощренно-жестокой, что всеобщая неприязнь сменилась состраданием к жертвам. Сам Тацит, похоже, не верит в обвинение, но тем не менее безжалостно отмечает, что они, как-никак, были врагами обществу (и, следовательно, участь свою заслужили). Основал эту секту, насколько ему стало известно, некий злодей, лет тридцать назад казненный Понтием Пилатом, правителем Иудеи. К сожалению, смерть вожака не остановила смуту. «Зловредное суеверие» вспыхнуло вновь и вскоре достигло Рима, куда, по горестному замечанию Тацита, рано или поздно доходит все гнусное и непотребное. Ко времени пожара число суеверов стало «безмерным» — так он пишет, возможно и преувеличивая их общественную опасность. И все-таки здесь перед нами еще одно свидетельство — авторитетное, хотя и недружелюбное — римского историка: свидетельство о первых шагах христианства в конце двадцатых или начале тридцатых годов первого века.

Наше путешествие в глубь времен подводит нас к чрезвычайно важному периоду мировой истории. Только что, при Августе, образовалась Римская империя (в годы его правления и произошел переход летоисчисления от «до Р. X.» к «по Р. X.»). Политически это было огромное достижение. Но не только. Империя уподобилась гигантскому водоему, собравшему все реки античной цивилизации и породившему впоследствии все потоки западной истории. В сфере духа открылись новые пути и возможности. Наряду с христианством вызревали плоды и других, более ранних религиозных и философских исканий. Ни Тациту, ни Плинию не могло прийти в голову, что горстка людей, в которой один из них видел опасность для общества, а другой — сборище упрямых безумцев, была авангардом великого единства, что положит начало новому движению, направит его и пронесет сквозь века. Но случилось именно так. Среди многочисленных новых верований, которыми изобиловала Римская империя, лишь одному было суждено уцелеть и принести в будущее совершенно новые семена. Это верование — христианство, Основатель которого, рожденный при Августе, был казнен при преемнике Августа — Тиберии; религия, чьи последователи, вскоре составившие довольно многочисленное и влиятельное сообщество, воздавали Иисусу божеские почести, принося обет служить Ему, Его заповедям.

Настало время взглянуть на истоки этого сообщества с более близкого расстояния. По словам Тацита, смута возникла в Иудее. К ней мы теперь и обратимся. Палестина лежала на восточной окраине Римской империи, которая унаследовала эту область от греческой монархии, установленной после завоевания Персии Александром Великим. Связующей тканью региона были греческий язык и греческая культура; политическое же единство обеспечивала римская административная машина. Почти все порабощенные народы благоразумно принимали такой порядок вещей. Владычество римлян, возможно, бывало суровым, зачастую жестоким, иногда, пожалуй, и деспотическим, но оно было лучше, чем хаос и произвол, царивший в греческих монархиях времен упадка. Однако Палестина занимала совершенно особое положение. Евреи, ее основные жители, были своеобразным, строптивым народом. Римляне никогда их не понимали. Долгое время евреи находились в зависимости у персов, потом у греческих монархий — Сирии и Египта — и немало впитали из культуры своих хозяев. Но национальное возрождение во II в. до Р. X. позволило им ощутить вкус независимости под единокровной династией. Начатое героической борьбой Маккавеев, оно достигло апогея при их преемниках, Хасмонейских князьях, и вылилось в грязные склоки между наследниками, когда владычество Рима уже стало неизбежным. Однако евреи не забыли своей кратковременной славы и предавались опасной ностальгии по прошлому. Римляне поначалу пытались править «косвенно», как бы издали, и какое-то время это им удавалось; но в конце концов южная часть страны была преобразована в римскую провинцию — Иудею, которой управлял второразрядный чиновник с титулом префекта (впоследствии — прокуратора). На остальной территории сохранилась власть марионеточных царьков. К тому времени, о котором идет наш рассказ, префектом Иудеи был Понтий Пилат, чье правление продолжалось с 26 по 37 г.

К северу от самой Иудеи, но еще в границах Римской империи, лежала земля, называемая Самарией. Ее насельники — и чистые израильтяне, и потомки от смешанных браков — исповедовали ту же религию, что евреи, с незначительными различиями в деталях; однако жители Иудеи гнушались ими как чужаками и отступниками. Века отчуждения и мучительные воспоминания о прошлом разожгли взаимную ненависть между сородичами, жившими по соседству, на очень маленькой земле, и они постоянно задевали друг друга, что иногда кончалось кровопролитием.

Северной частью Палестины, Галилеей, расположенной к востоку от Иордана, правил местный царек Ирод Антипа. Страна со скученным, пестрым по составу населением, Галилея была истинным рассадником брожений Многие галилеяне, считавшиеся евреями, по-видимому, происходили от инородцев, насильственно «обращенных» после того, как земли эти завоевали Хасмонеи. Это, впрочем, не умеряло их религиозного фанатизма Префект Иудеи неусыпно следил за беспокойными галилеянами, тысячами стекавшимися в Иерусалим во время народных праздников. На эти дни он обычно покидал свою резиденцию в Кесарии и поселялся в Иерусалиме. Там, в крепости, возвышавшейся над храмовыми постройками, у него наготове было достаточное количество войск.

Дело в том, что нервным центром еврейского общества был Храм. Ничтожный, с политической точки зрения, клочок земли — Иудея как таковая — являл собою религиозный центр мировой значимости. В Риме это хорошо понимали, поскольку во всех частях империи жили евреи, считавшие Иерусалим своей столицей. Пятью веками раньше, когда еврейская община, чуть было не перечеркнутая как самостоятельное целое, восстала из пепла, она преобразовала себя в нечто, более напоминавшее церковь, чем государство. Ее «конституцией» (если можно так выразиться) — не менее фундаментальной и непреложной, чем, скажем, конституция Соединенных Штатов, — стал так называемый Закон Моисея. Закон этот не только охватывал гражданское и церковное право — он содержал исчерпывающий кодекс социальной и личной этики, которому в идеале должен был следовать каждый член общины, независимо от того, жил ли он на родине или в рассеянии. В свою очередь, лица, посвятившие себя толкованию Закона и признанные учителями, пользовались особым влиянием и почетом. Таких людей называли словом, которое обычно переводится как «книжники», но более точно его можно бы передать словосочетанием «знаток права». Выполнение всех мельчайших предписаний Закона в обстоятельствах, несравненно более сложных, чем те, для которых он был сформулирован, было непростым делом, и люди, искренне желавшие следовать ему, объединялись в «товарищества», чтобы поддерживать и просвещать друг друга. Члены этих товариществ известны нам под именем «фарисеев» — слово неясного происхождения, означавшее, как полагают, нечто вроде «отделенные». Если это действительно так, то оно довольно точно выражает суть дела, ибо и сами они, и все другие чувствовали, что фарисей в какой-то мере отделен от тех, кого «не заботит Закон». Фарисеев почитали и слушались, а товарищества их объединяли высоконравственных и умных людей — хотя, конечно, их тоже подстерегали соблазны, которые всегда подстерегают человека, стремящегося быть благочестивее других. Большим влиянием фарисеи пользовались в «синагогах», бывших не только местом богослужения, но и социальными центрами, даже, до известной степени, органами местного самоуправления еврейской общины.

В столице само наличие Храма давало священству большую силу и власть. Первосвященник (должность эта передавалась по наследству среди нескольких семей) пользовался громадным авторитетом, хотя римляне и подрезали ему крылья. Он председательствовал в большом совете или сенате — санхедрине (древнееврейская транслитерация греческого синедрион — свидетельство глубокого греческого влияния). Римские власти, как и в других провинциях, предоставили санхедрину реальную, хотя и надежно контролируемую, автономию. В целом духовная аристократия и ее прямые сторонники стремились уживаться с римлянами, если не служить им. Возможно более гладкие отношения с верховной властью были полезны им самим и — как они, по всей видимости, искренне полагали — всему еврейскому народу. Ко временам нашего повествования первосвященником стал Иосиф Каиафа, утвержденный в этой должности предшественником Пилата; но значительная власть оставалась в руках его тестя Анны, которого за несколько лет до того вынудили «уйти в отставку». Не утратив влияния, Анна управлял из-за кулис и «протаскивал» пятерых своих сыновей, а также зятя, возведенного им на престол первосвященника. В еврейском предании «дом Анны» оставил недобрую память.

Вместе с тем некоторые влиятельные силы еврейского общества не имели официального статуса. Это были всевозможные секты, которые и учили, и жили по-своему. Об одной из них мы недавно узнали, благодаря открытию так называемых «Рукописей Мертвого моря». Рукописи принадлежали общине, похожей на монашескую, чьи поселения располагались на месте нынешнего Кум- рана. Пламенно приверженные Закону, члены кумранской секты на свой лад толковали его заповеди. Они отказывались признавать иерусалимское духовенство, предпочитая своих священников, чьи «распоряжения» (выражаясь современным языком) считали единственно законными. Новых людей они почти не принимали и подчиняли свою жизнь строгой, суровой дисциплине, исполняя лишь самые необходимые ритуалы. По складу своему они были крайними националистами. Один из документов содержит подробные наставления о том, как собрать воинство для битвы с «сынами тьмы». В основном это лишь чаяния, но, без сомнения, сектанты желали освободительной войны, которая привела бы к торжеству евреев над всеми врагами. Документ прямо не называет римлян, однако намек на них вполне прозрачен.

Нам неизвестно, намеревались ли благочестивые сектанты воплотить свои утопии в жизнь, подняв вооруженное восстание. Скорее всего да. А если нет, то были другие секты, которые определенно к этому стремились. Во всяком случае, в б г. по Р. X. некто Иуда Галилеянин возглавил восстание против Рима. Оно не удалось, но сопротивление продолжало существовать подпольно, время от времени прорываясь наружу, пока наконец в 66 г. не привело к широкому и открытому мятежу. Руководители его называли себя зелотами. Власти же видели в них просто бандитов. (Явление, довольно типичное для нашего двадцатого века.) Фарисеи, по всей вероятности, относились к тайному движению неоднозначно. Многие из них, наверное, могли бы сказать, что одобряют цели заговорщиков, но не приемлют их методов. Впрочем, духовную аристократию всегда беспокоило любое опасное проявление воинствующего национализма, и она стремилась его пригасить.

Как бы то ни было, Палестина первой половины первого века, раздираемая соперничеством сторон, спорами сектантов и политическими конфликтами, непрестанно пребывала в неустойчивом состоянии. Именно в этой напряженной атмосфере свершилось событие, о котором талмудическая традиция сообщает так: «Иисуса Назарянина повесили накануне Пасхи за то, что, он занимался колдовством и сбивал Израиль с истинного пути» . Свидетельство столь же неприязненное, как и мнение римского историка; и тем не менее опять это взгляд со стороны, который помогает нам нанести первые шаги христианства на историческую карту I в.

Вот, пожалуй, и все, что мы могли бы узнать, взглянув на вопрос извне. Теперь настало время посмотреть на него изнутри.

Давайте снова начнем с современных фактов, с того, что мы видим своими глазами, и будем постепенно возвращаться к истокам. Тому, кто хочет увидеть христианство изнутри, проще всего войти в храм — в любой христианский храм. Чем же здесь заняты эти люди? Церковь занимается множеством дел, в различной степени, наверно, полезных и уместных. Какие-то из них берут на себя и другие учреждения — там они делаются, может быть, даже лучше. Однако в одном у Церкви соперников нет -в богослужении. Допустим хотя бы на минуту, что в богослужении всерьез участвуют разумные люди, и потому стоит его понять. Не разобравшись в нем хотя бы немного, нам не понять ни природы, ни истории Церкви. Приняв это предположение, зададимся вопросом, что же все-таки делают христиане в церкви, когда они совершают богослужение. Я говорю не о бездонных глубинах общения человека с Богом, а о том, что увидит сторонний наблюдатель во время христианского богослужения.

Формы церковной службы могут меняться в очень широких пределах. Но, посетив любой храм, вы заметите, что некоторые элементы включаются в богослужение неизменно. Христиане всегда говорят или поют слова, выражающие веру в Бога. Они всегда славят Его силу и доброту, благодарят Его за все хорошее в жизни, ибо верят, что Он — Творец видимого и невидимого. Размышляя о Его доброте и обо всем, что, казалось бы, отрицает эту доброту, они исповедуются в своих проступках, безрассудствах и слабостях, испрашивают прощение и получают его, предают себя в руки Божьи. Поскольку Бог — источник всякого блага, они просят Его о том, в чем нуждаются или чего желают для себя и для других. Они слушают чтение Библии — собрания древних и различных по своему характеру писаний, в которых раскрываются разные стороны бытия Божьего и утверждается нравственный закон. Кроме того, в писаниях этих отражены события далекого прошлого. Такое внимание к древней истории — характерная и на первый взгляд довольно странная черта христианского богослужения. Многие здесь не выдерживают и спрашивают, на что эти древности человеку двадцатого столетия. Можно ответить так: давние события входят в тот же самый живой процесс, что и нынешняя Церковь. Но этим еще не все сказано. Другая часть ответа — в том, что, как верят христиане, в событиях, описанных в Библии, действует сам Бог. Именно из Его действия в истории, а не из отвлеченных доводов мы узнаем, что есть Бог и как Он сейчас и всегда строит свои отношения с людьми. Во всяком случае, именно эти события породили Церковь, которая, как верят христиане, есть творение Бога. Если мы задаемся вопросом об исторических истоках христианства, свидетельство это представляет для нас немалый интерес.

Среди церковных служб есть одна особенная служба, которую можно увидеть в любой христианской общине. Ее называют Вечерей Господа, Божественной Литургией, Евхаристией или Мессой. При всем различии форм мы узнаем в ней черты сходства с воскресными собраниями христиан, которые так заинтересовали римлянина Плиния в 112 г. Как в те давние времена, так и сейчас центр подобных собраний — общая трапеза, ныне сведенная к самому простому — хлебу и вину. Вокруг этого центрального действа собраны основные элементы христианского культа, о которых мы кратко говорили выше В высший миг богослужения вы услышите такие слова:

Господь Иисус той ночью, когда был предан, взял хлеб и, произнеся благодарственную молитву, разломил его и сказал: «Возьмите, ешьте, это Мое Тело, которое за вас отдается. Делайте так в память обо Мне». И точно так же после ужина дал им чашу и сказал: «Эта чаша — Новый Союз, скрепленный Моей кровью. Когда будете пить ее, делайте это в память обо Мне».

Произнесение этих слов само собой подразумевает; вся служба включена в контекст того, что говорил, делал и претерпел Иисус во время Тайной Вечери, и понять ее можно лишь в такой связи. Сейчас мы не будем разъяснять тот глубинный смысл, который черпают христиане в Его словах. Для наших целей важно увидеть, что в эту центральную — и, следовательно, полнее всех других выражающую суть христианства — часть службы включено воспоминание. Церковь — любое собрание верующих, повсюду, в той или иной форме — вспоминает те слова и действия, которые в некую определенную ночь говорил и совершал ее Основатель. Вспоминает, как той ночью Он попал в руки врагов и как подвергся насильственной смерти (ибо что еще может означать преломленное тело и пролитая кровь?). Так память Церкви возвращает нас к тому самому историческому моменту, у которого мы остановились, отправившись в путешествие в глубь времен, — к моменту возникновения Церкви, когда ее Основатель «пострадал при Понтии Пилате». Все линии сходятся в определенной точке, которую мы можем предположительно датировать пятницей 7 апреля 30 г. по Р. X. Это не значит, что точная дата бесспорна или особенно важна; возможны и другие даты между 29 и 33 гг. по Р. X. Но очень важно, что Церковь вспоминает событие достоверное и конкретное, поддающееся датировке, как и всякий исторический факт.

Это воспоминание передается по никогда не прерывавшейся цепочке. На каждой службе присутствуют пожилые люди, которые пятьдесят, шестьдесят лет назад слышали те же слова из уст или в присутствии людей, Годившихся им в дедушки. Есть среди прихожан и люди молодые, которые, возможно, повторят эти слова при своих внуках. И так, без конца, тянется эта цепочка. За все девятнадцать веков не было ни одной недели, когда бы не совершалось это воспоминание, идущее от поколения к поколению.

Эту непрерывность церковной памяти можно проиллюстрировать примером. Около 200 г. по Р. X. во Франции умер епископ Лиона Ириней — один из самых выдающихся деятелей Христианской Церкви того времени. До нас дошло письмо Иринея к некоему Флорину. В юности они вместе учились, потом много лет не виделись. В письме Ириней вспоминает о тех днях, когда они оба жили в малоазиатском городе Смирне. Пишет, в частности, как они слушали епископа Смирнского Поликарпа, умершего около 155 г. по Р. X. в возрасте не менее восьмидесяти шести лет. Должно быть, он был уже стар и в те годы, когда ему внимали Ириней и Флорин. Ириней напоминает другу (что не имело бы никакого смысла, если бы тот не мог это припомнить), как Поликарп рассказывал им об «Иоанне, ученике Господа», с которым был лично знаком за много лет до того. О каком Иоанне идет речь, сказать трудно. Однако ясно, что он был непосредственным учеником Иисуса. Следовательно, незадолго до 200 г. во Франции Ириней мог вспоминать человека, жившего лишь на одно поколение раньше, который близко знал Иисуса. Когда епископ Лионский преломлял хлеб со своим небольшим приходом в память о смерти Иисуса, он думал не о том, что прочел «в напечатанной книжке» (где нашел Бога киплинговский Джон Никольсон), но о чем-то, что поведал его старый учитель, чей друг был современником событий и видел их собственными глазами. Вот она, память Церкви.

Общее воспоминание, передаваемое от рода к роду, становится преданием. То, что мы знаем о возникновении Церкви и ее Основателе, покоится главным образом на живом предании, которое уходит своими истоками в подлинные воспоминания тех, кто сам видел события и знал их Героя.

Передаваясь из уст в уста, предание может меняться или искажаться. Но, будучи однажды записанным, оно становится, по существу, застывшим. Его уже можно проверить, тщательно и критически анализируя документы, зафиксировавшие текст на самых ранних стадиях развития, какие только нам доступны. Новый Завет — это письменный кладезь непрерывного предания об Иисусе на разных ступенях его передачи в первом веке существования Церкви. Главные документы — четыре Евангелия, и к ним мы теперь обратимся. Пока же отметим, что эти письменные свидетельства (независимо от их исторической ценности в частностях) свидетельствуют о Личности, чья историческая роль осталась в памяти. Событие, к которому нас подвели все пути, изнутри и снаружи,- не далекий, забытый эпизод прошлого, восстановленный при раскопках древних захоронений или по найденной в пещере рукописи. Оно никогда не стиралось из памяти старейших, но уцелевших доныне сообществ западного мира.