V. Народ Божий

Всякий, кто изучает греко-римский мир начала нашей эры, пытаясь проникнуть под покров политической, экономической и военной его истории и понять, что происходило в душах людей, видит: все ждали поворота к лучшему, даже золотого века, который сменит горести и беды, уже больше ста лет сотрясавшие общество. Ожидание это было сродни религиозной вере. Люди взывали к пророкам и оракулам, древним и новым, и нередко связывали свои упования со «спасителем» или «избавителем» — великим человеком, а то и со сверхчеловеком, который похож на Бога или просто Бог и есть. Миллионы римских подданных видели такого избавителя в самом императоре. Римский поэт назвал Августа praesens divus, что можно передать словами «божество, живущее рядом с нами» (в одно с нами время, при нас). Власть императора казалась чуть ли не сверхъестественной подвластным народам восточных провинций, уже два или три поколения которых жили в распадавшемся обществе. Он даровал им единство. Он обеспечил мир, защитил от вторжений, даровал определенную безопасность внутри страны и, уж во всяком случае, смог дать каждому «хлеба и зрелищ». Его действительно почитали, как самого Бога на земле; он был спасителем, «восстановителем мира» (restitutor orbis). Тем, кто ратовал за империю, не составляло труда выдавать ее за преддверие тысячелетнего царства. При Августе и в самом деле многим казалось, что золотой век уже на пороге. Правда, во времена Тиберия (при котором и произошли описанные в Евангелиях события) позолота несколько потускнела.

Евреев не слишком трогали эти притязания кесаря. и они, подобно многим другим, жили общей надеждой на лучшие времена. Конечно, у них были собственные представления о Боге, пришедшем к людям. Они верили, что в далеком прошлом Бог открылся Моисею и пророкам, освободил Израиль из египетского рабства, возродил его после вавилонского плена. И теперь, в годы бедствий, когда Израиль был опять угнетен, они страстно желали, чтобы Он еще раз явил себя. Одни верили в это больше, другие — меньше.

Как мирские чаяния золотого века породили свою пророческую литературу, так и иудаизм той поры создал удивительные книги, называемые «апокалипсисами». Авторы их притязали на раскрытие будущего — очень близкого будущего — в довольно причудливых видениях, непременно сулящих славную судьбу избранному народу. Народ, естественно, окрашивал эти видения в тона, напоминающие мечты язычников о золотом веке. Место божественного императора, непобедимого в брани и милостивого в мире, занял идеальный образ «Сына Давидова» мудрого и могущественного даря из древнего царского рода. Он становился кесарем Иудейской империи, не менее великой, чем Римская. Справедливости ради надо сказать, что в книгах о нем, близких по времени к годам жизни Иисуса, говорилось гораздо больше о правде и добродетели, чем о «хлебе и зрелищах». Этого идеального,. царя часто называли Мессией. Слово это — скорее намек, нежели термин. Само по себе оно значило просто «помазанный» — человек, посвященный на служение делу сугубой важности; однако дело всегда подразумевалось связанное с особым положением Израиля, Народа Божьего. В ретроспективе, заглядывая в глубь веков, Давид, идеализированный основатель Израильского царства, виделся, прежде всего «помазанником Господа» (Мессией). Грядущий же избавитель должен был стать как бы вторым Давидом. Очевидно, это была самая распространенная форма «мессианской» идеи. В условиях римского владычества она означала мятеж, и очень многие готовы были применить ее именно так.

Однако национальные чаяния облекались не только в эту воинственную форму мессианизма. Древняя синагогальная молитва: «Возврати нам наших судей, чтобы было как с самого начала, и наших правителей, чтобы было как встарь, и Ты будь царем над нами, Господи, только Ты!» — соединяет в себе трезвую просьбу угнетенного народа о независимости и подлинное религиозное вдохновение. Бог был истинным Царем Израиля, это знал каждый еврей; но само Царство Бога скорее ожидали, чем ощущали. И потому в синагогах молились: «Да установит Он Царство Свое во время жизни вашей и во дни ваши и дни всего Дома Израилева». Что же есть на самом деле «Царство Бога», каждый понимал по-своему, в зависимости от среды, образования и ума. Отсюда и возникали школы и партии со своими «программами». Но за всем этим стояла высокая мысль о том, что явится и воцарится здесь, на земле, живой и могучий Бог, и это не может остаться незамеченным. Мысль эта ждала своего часа.

И вот Иисус приходит в Галилею, возглашая: «Настал час: Царство Бога рядом». Естественно, многие решили, что Он говорит о царстве Сына Давидова, а значит — и о перевороте. Непонимание неотступно сопровождало Его миссию до самого конца, до того дня, когда Он был распят римлянами как «царь евреев». Иисуса не понимали, и обернулось это весьма печально. Но ведь за всяким недоразумением может стоять истина, искаженная всего лишь смещением акцента или перспективы. Так оно, собственно, и было. Иисус держался в стороне от всех «партийных программ». Он видел сквозь них, за ними главное: что Бог во всей своей силе и славе обращается к каждому человеку и требует от него ответа. Как мы уже знаем, мысль эту Он выразил заново с небывалой ясностью. Однако не надо думать, будто бы Он до такой степени «одухотворил» идею Царства Бога, что у Него она соотносилась лишь с внутренней жизнью отдельного человека. Чуждый политическим распрям, Он не был безразличен к судьбе того народа, к которому принадлежал. Когда покаялся сборщик податей, столь нелюбимый народом, Иисус похвалил его, назвав «сыном Авраамовым». Когда Его бранили за то, что он нарушил субботу, исцеляя увечную, Он назвал эту женщину «дочерью Авраамовой». Слова эти очень многозначительны. Конечно, человек был важен для Иисуса как индивидуум, но, помимо того, человек этот — представитель определенного народа. Его состояние связано с состоянием исторической общности, к которой принадлежал и он, и сам Иисус; и «спасение» его (физическое и нравственное) связано с благополучием этой общности. Иисус рассказывает притчу о потерянной овце, напоминая, как важна каждая заблудшая овечка; но послан Он «к погибшим овцам дома Израилева». Говоря о Царстве Бога, Он, очевидно, не меньше любого еврейского равви понимал значение древней традиции, согласно которой Бог — законный Царь народа Израиля. В Нем и через Него должно осуществляться Его Царство.

Предание ветхозаветных пророков входило в духовное наследие иудаизма. Пророки настойчиво повторяли, что Бог действует в истории, и действует Он через общину, служащую Его целям, — через «народ Бога» или «Божье сообщество». Израиль и полагал себя таким народом — то было его raison d’кtre (разумное основание). Собственно, и само слово «Израиль» выражало теперь именно это — несколькими веками раньше, когда пали оба израильских царства, оно утратило географический и политический смысл, обретя взамен идеальную окраску. В пятом веке до Р. X. реформаторы перестроили еврейскую общину, исходя из того что всю жизнь должен регулировать священный Закон, который, согласно вере Израиля, выражает Божественную волю. Они искренне и смело попытались создать общество, в котором могло бы осуществиться Царство Бога. Попытка, однако, не удалась. Иудея первого века жила в неестественных условиях: ее терзали раздоры; весьма обмирщенное священство корысти ради раболепствовало перед иноземными властями; народ ненавидел римлян, но изменить что-либо был бессилен. Ученые и набожные равви лишь углубляли пропасть между благочестивой элитой и «народом земли»·. Кризис все нарастал, пока не вспыхнуло восстание 66 г. по Р. X., с которым и кончилось еврейство как политическое целое.

Иисус остро ощущал опасность, угрожающую Его соотечественникам. Ни простой народ, ни вожди не могли «судить… о знамениях времен». Достаточно прочесть описание этих времен у еврейского историка Иосифа Флавия, чтобы убедиться, насколько прав был Иисус. Как в древности пророки возвещали об ассирийской или вавилонской угрозе, так во времена Иисуса опасен был Рим. Флавий приводит рассказ о стычке в храме, в которой римские солдаты убили нескольких галилеян. Примерно в то же самое время рухнула одна из башен иерусалимской крепостной стены, какие-то люди погибли. Напоминая об этих событиях, Иисус говорит: «Думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Или те восемнадцать, на которых упала башня в Силоаме и убила их, — думаете ли вы, что они оказались большими должниками, чем все люди, живущие в Иерусалиме? Нет, говорю вам, но если не покаетесь, все так же погибнете».

«Если не измените свою жизнь»! Иисус, конечно, требует изменения жизни («покаяния») от каждого человека; однако каждый человек здесь — часть нации, считавшей себя «народом Бога», но пошедшей по ложному пути. Если мы спросим, чего же, собственно, хотел от них Иисус, ответить будет нелегко, ибо Он не предлагал никаких религиозных или политических преобразований и не устанавливал точных правил индивидуальной этики. Он вообще отклонял всякую мысль о реформе существующей системы. По Его словам, это не благоразумней, чем приставлять к ветхой одежде заплаты из новой ткани. Но, может быть, стоит спросить: как изменилась бы жизнь изнутри, если бы «изменили свою жизнь» те важные люди, которые были «уверены в собственной праведности и презирали всех остальных», или если бы удалось убедить правоверных евреев, что самаритянин тоже им брат? Как сдвинулись бы отношения между людьми, если бы благочестивые кумранские сектанты, питавшие свою бесплодную ненависть к Риму мечтою о священной войне, вдруг поняли, что «любить брата» не значит «ненавидеть врага», или если бы закосневшее священство сделало храм домом истинной веры, где нет национальных различий, «домом молитвы будет назван для всех народов»? Это праздные вопросы; и все же они помогают увидеть и понять, как важны были в той исторической ситуации принципы, предложенные Иисусом. Но никакой «программы действий» Он не предлагал, даже не помышляя перестраивать систему иудаизма в духе своих идей (как, скажем, английские церковные реформаторы XVI в.). Миссия Его — выше, она не на этом уровне.

Прелюдией к ней была миссия Иоанна Крестителя, загадочного человека, о котором мы знаем достаточно, чтобы строить предположения, но слишком мало, чтобы принимать их за факты. Впрочем, Евангелия сохранили нам несколько его подлинных речений. Вот одно из них: «И не думайте говорить самим себе: «отец у нас — Авраам», ибо говорю вам, что может Бог из камней этих воздвигнуть детей Аврааму».

Намек понятен: наследственная принадлежность к избранному народу сама по себе не значит, что ты принадлежишь к народу Бога. Чтобы вывести «Новый Израиль» из существующего общества, нужно начать заново, а поможет в этом сам Бог. Так думает Иоанн; и вряд ли Иисус был умеренней. Только сходством радикализма можно объяснить некоторые Его слова и поступки, зафиксированные в Евангелиях.

В этом (как и во многом другом) Иисус продолжал дело древнееврейских пророков, последним и величайшим из которых был, по Его словам, Иоанн Креститель.

Снова и снова в годину народной беды пророки, каждый по-своему, повторяли, что истинный народ Бога восстанет по Его воле из полной, казалось бы — окончательной гибели, и будет это так, словно воскресли омертвевшие кости. Бедствия, которые терпит Израиль, воплощают, как в действе, праведный Божий суд. Всемогущий карает за уклонение от путей праведных. Но суть этого суда — милость, ибо Господь может восстановить погибшее. Вот почему, за гранью всякой надежды, и возродится народ.

Так говорили пророки. Иисус же сказал, что время это пришло. Его поколение участвует в действе Божьего суда, вобравшего в себя все прошлые суды; «чтобы кровь всех пророков, пролитая от основания мира, была взыскана с этого рода». Он видел, что катастрофа близка; но ничуть не радовался ей. Когда Он в последний раз шел в Иерусалим и, перевалив через хребет, увидел город, Он заплакал, воскликнув:

Если бы познал в сей день и ты, что ведет к миру, но теперь это сокрыто от глаз твоих. Ибо приидут на тебя дни, когда враги твои возведут против тебя укрепления и окружат тебя и стеснят тебя отовсюду, и повергнут на землю тебя и детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего.

Вот как ясно и точно видел Иисус будущее своего народа.

Однако опасность, идущая от римлян, только приоткрывала нечто куда более важное, чем любая политическая катастрофа. Израиль переживал духовный кризис, и от исхода этого кризиса зависела судьба Народа Божьего в мире. Пришла пора решать. По толкованию пророков, Израиль умирает, чтобы воскреснуть. Теперь же это значило, что здание иудаизма вот-вот рухнет, а истинный Народ Божий возникнет из его развалин.

Мысль эта обычно выражена метафорически, и очень редко — напрямую. Точный текст самого емкого решения, к сожалению, сегодня утрачен, поскольку слова Иисуса передавались по-разному, что, впрочем, как раз и убеждает нас в их подлинности и особой важности.

Согласно Евангелиям, Ему вменили в вину речи о разрушении Храма. Это, конечно, мешало многим Его последователям в той напряженной ситуации, которая сложилась после Его смерти. В Евангелии от Марка сказано, что Иисусу приписывали слова: «Я разрушу этот рукотворный Храм и в три дня построю другой, нерукотворный», однако Марк утверждает, что Он так не говорил. Что же Он говорил? Матфей передает эти слова несколько иначе и тоже ставит их под сомнение. Лука опускает их. Иоанн же недвусмысленно утверждает, что Иисус действительно сказал: «Разрушьте Храм этот, и Я в три дня воздвигну его». По-моему, нам следует принять версию Иоанна, но учесть, что речение это, как и многие другие, не нужно понимать буквально: «Храм» здесь — состояние религиозной жизни, воплощенной в общине. Система явно рассыпалась, но это лишь предваряло новую религиозную жизнь, воплощенную в новой общине. И все-таки отстроить заново надо тот же самый Храм. Новая община — все еще Израиль; в разрыве осуществлена непрерывность. Старое не сменилось новым, оно воскресло.

Вероятно, здесь слышится отголосок замысла, о котором Иисус проповедовал жителям Галилеи и Иудеи. Он хотел образовать общину, достойную назваться Народом Бога, Божьим сообществом, — общину людей, которые ответили на призыв Бога, пришедшего царствовать. Мы уже говорили о том, как Иисус обращался к отдельным людям, и видели, что из этого выходило. Каждый такой случай — миниатюрная модель возникновения Народа Божьего, ибо сила Бога создает человека заново, действуя через Иисуса и пробужденную Им веру. Каждый раз все сильнее звучит призыв к «покаянию», и это — часть и ступень великой Иисусовой миссии.

За всем этим стоит образное видение всеобъемлющей власти и милости Творца. Особое место занимает чудо произрастания. Человек бросает в землю зерно, и оно «всходит и тянется вверх, он сам не знает как; земля сама собой дает плод: сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе», и не успевает он оглянуться, как настает время жатвы. Когда Иисус посылает апостолов возвестить, что «Царство Бога близко», Он как бы представляет их жнецами: «Жатвы много, а работников мало; поэтому просите Господина жатвы, чтобы выслал работников на жатву Свою. Идите!» В другой метафоре они — «ловцы людей» и подобны рыбакам, захватившим неводом «рыб всякого рода», без различия16. Не им дано выбирать. Ученики призывают людей войти в новый Народ Божий, но сами они призваны лишь поставить человека перед лицом Бога, пришедшего в Свое Царство. Каждый отвечает и выбирает по своей воле, сам решает перед Богом. Кто примет Его Царство «как ребенок», тот и войдет в него. Так силой Божьей (которая прежде всего проявится в прощении грехов) внутри Израиля в назначенный час возникает Божий народ.

Если Новый Израиль — не просто отвлеченная идея, он должен воплотиться в жизнь. Конечно, реформированная религия евреев могла бы в принципе послужить основой для этого воплощения. И когда пал Иерусалим, новый иудаизм под началом равви Иоханана бен Заккая и его школы действительно что-то такое делал. Но, как мы видели, Иисус не рассчитывал на реформированную религию — хотя признавал, что нужна определенная оболочка, в которую вольется вновь возникающая жизнь. Намек на это содержится в одной из притч: «И никто не наливает вино молодое в мехи ветхие: иначе прорвет вино мехи, и вино пропадет, и мехи: но вино молодое наливают в мехи новые». Новая оболочка уже начинала обретать форму. Ученики Иисусовы не только были призваны собирать Народ Божий — они сами стали его первыми членами, и на них стоит дом будущей Церкви.

Особенно это относится к группе ближайших учеников, которая выделилась из более широкого круга людей, приверженных делу Иисуса. Она состояла из самых преданных, оставивших все на свете ради служения Ему. Было их двенадцать человек. Очевидно, это число определил сам Иисус, и символизирует оно, почти несомненно, двенадцать колен. Одна весьма смелая фигура речи являет их «на двенадцати тронах», где они судят «двенадцать колен Израилевых»,. Иисус говорит о них в выражениях, которые применялись к Народу Божьему как единому целому. Как по всему Ветхому Завету проходит именование Израиля «стадом» Божьим, так и Иисус тоже обращается к Двенадцати: «Не бойся, малое стадо, ибо благоволил Отец ваш дать вам Царство»,. Ученики — будущий Израиль в миниатюре; но они не отделены от других, и из Евангелий не видно, чтобы они составляли замкнутый кружок. Центр общины определен довольно четко: это Иисус и его ближайшее окружение. Однако границы ее не очерчены. Всякий, кто слышит Его призыв к «покаянию» и стремится «изменить жизнь», принимая учение, уже входит в грядущий Израиль. Данные, которыми мы располагаем, не позволяют нам четко разделить, какие из нравственных поучений были обращены к толпе, какие произнесены во время споров, перед друзьями и недругами, какие, наконец, доверительно — в кругу ближайших учеников. Да в этом и нет необходимости. В определенном смысле они обращены ко всем и каждому, являя абсолютную этику пришедшего Царства Бога. Кто примет их и будет им следовать, тот войдет в Новый Израиль, живущий по новому закону — учению Иисуса.

Однако кроме нравственного учения, по сути своей обращенного ко всем, мы видим слова, обращенные непосредственно к ученикам как живой общине, которую можно сопоставлять с другими сообществами: «Вы знаете, что те, которые считаются начальниками над народами господствуют над ними, и вельможи их показывают над ними свою власть; но не так между вами. Но, кто хочет стать великим между вами, пусть будет вам слугой; и кто хочет быть между вами первым, пусть всем будет рабом». Тема эта повторяется поразительно часто. Очевидно, для Иисуса она была краеугольным камнем, на котором покоилось все учение об угодном Богу устройстве общества. Приведенные выше слова, как говорят евангелисты, были вызваны тем, что среди Двенадцати зародилось соперничество. Перед нами, похоже, картина того, как эти люди, пытаясь создать настоящую общину, бредут вслепую, спотыкаясь о естественные человеческие слабости. Конечно, они преданы делу Иисуса и все оставили ради Него — а значит, в них почти нет своекорыстия и они преисполнены жертвенности. Однако понятно, что такие люди порой испытывали вполне простительное желание — вести других, встать впереди. Да и дурно ли добиваться первенства, если это первенство служения? О каком-либо ином первенстве и речи быть не могло, оно несовместимо с тем, как мыслил Иисус Народ Божий. Рассказывают, что однажды Он подкрепил урок собственным примером, взявшись вымыть ноги ученикам (почти повсеместно это делали рабы). Он спрашивал: «Ибо кто больше: возлежащий или служащий? Не возлежащий ли? А Я посреди вас — как служащий». Эту мысль о первенстве самоотверженного служения следует понимать как применимую не только к отношениям отдельных людей в общине, но и к роли общины в мире. Обычно мессианскую идею трактовали как царство Мессии над Израилем и господство Израиля над другими народами. «Мессия» Нового Израиля — слуга всем, и Новый Израиль должен так же служить в мире.

Во всей своей полноте требования к Двенадцати как к ядру новой общины открылись, когда Иисус решил вести их в Иерусалим. Там собрались враждебные силы, в чьих руках была власть. Всякому было ясно, что идти туда — истинное безумие. Те, кто пошел с Иисусом, должно быть, не питали иллюзий. Преданность Его делу значила в тот час больше, чем тогда, когда Он призывал их оставить дом и прежнюю жизнь. «Если кто приходит ко Мне и не ненавидит отца своего и матери, и жены, и детей, и братьев, и сестер, а также и души своей, не может быть Моим учеником. Кто не несет креста своего и не идет за Мною, не может быть Моим учеником». Так у Луки. Матфей приводит это речение несколько иначе: «Любящий отца или мать более Меня недостоин Меня; и любящий сына или дочь более Меня недостоин Меня; и кто не берет креста своего и не следует за Мною, недостоин Меня».

Скорее всего Иисус намеренно выбрал те резкие и крайние слова, которые мы читаем у Луки. Он призывал добровольцев, которые от всего отрекутся. И о таком отречении от жизни говорит еще раз, очень сурово и прямо. Слова «нести крест» не были просто метафорой. Римляне распинали мятежников. Преступника обычно заставляли нести к месту казни крест, на котором он должен был умереть. Именно эта картина рисовалась в воображении тех, кто слушал Иисуса. Они сознавали, что в Иерусалим надо будет идти, как осужденным, с петлей на шее. Казнью должен закончиться этот путь для Иисуса, и Он призывал их разделить с Ним такую участь. «Можете ли пить чашу, которую Я пью, или крещением, которым Я крещусь, креститься? Они сказали Ему: можем».

Заметим, что призыв «нести крест» обращен к тем, кто вызвался пойти с Иисусом именно в Иерусалим. Иисус не ждал, что все, уверовавшие в Него, пойдут за Ним на это обреченное дело, и не собирался изгонять оставшихся из новой общины. Но за словами о кресте лежит призыв ко всякому: «Ибо, кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее; кто же погубит душу свою ради Меня и Евангелия, тот спасет ее».

Иоанн приводит это речение в особенно многозначительном контексте. Мы видели, что мысль, выраженная в притчах о семени и жатве, — самая главная из идей, относящихся к возникновению Народа Божьего. У Иоанна есть другая притча, в которой эта мысль сильно углубляется: «Если зерно пшеничное, упав на землю, не умрет, оно останется одно; если же умрет, приносит много плода». И далее, как бы вторя Луке (вспомним слова об отречении от собственной жизни): «Любящий душу свою губит ее, и ненавидящий душу свою в мире сем в жизнь вечную сохранит ее». Отвержение себя — это начало начал, без него невозможна та преданность Богу и Его Царству, которой требует Иисус. В чрезвычайных, обстоятельствах эта преданность может обернуться мученичеством; однако она же сопутствует любому подлинно нравственному поступку. Мы видели, что в основе замысла о новом Народе Божьем лежит принцип: «Умри, чтобы жить». Вот она, модель грядущего Израиля, воплотившаяся в общине последователей Иисуса. В них Народ Божий умирал, чтобы снова жить.

Как и предвидел Иисус, поход в Иерусалим не кончился миром. Когда напряжение достигло высшей точки, Он собрал Двенадцать для совместной торжественной трапезы. В конце ее Он передал по кругу чашу с вином и сказал: «Эта чаша есть Новый Завет в крови моей, за вас изливаемой» или что-то другое, но очень похожее (есть несколько вариантов предания). Мы еще поговорим об этих в высшей степени содержательных словах, а сейчас нас больше всего занимает слово Союз («завет»). Основной постулат еврейской религии гласит, что статус Израиля как Народа Божьего основывался на «завете», которым это сообщество людей посвящалось на особое служение Богу. В шестом веке до Р. X., когда Израиль пал, пророк возвестил о «Новом Союзе», которым будет создан Новый Израиль на развалинах прежнего. Во времена Иисуса народом Нового Союза считали себя кумранские сектанты. Следовательно, идея завета-союза, так сказать, учреждающего Народ Божий, была тогда в ходу; и не может быть никаких сомнений в том, что имел в виду Иисус, когда предлагал своим ученикам испить чашу Союза. Он по всей форме назначал их «членами-основателями» нового Народа Божьего.

Но еще не кончилась ночь, как они оставили Его. Иисус схвачен и предан суду, а ученики рассеялись, бросив Его на произвол судьбы. Казалось бы, Новый Израиль растаял, едва родившись. И тут возникает серьезная историческая проблема: как же тогда появилась христианская Церковь? Ответили на это первые христиане (а кому же знать, как не им.), и ответ их таков: Иисус вернулся к ним живым после смерти. Он вернулся и тем простил их — позволил снова занять то место, которого они лишились, предав Его, Рассказ об этом в конце четвертого Евангелия трогает необычайно. Петр ловил ночью рыбу, ничего не поймал и встретил на берегу воскресшего Иисуса. Как сообщают Евангелия, во время судилища он решительно отрекся от своего Учителя. С тех пор Петр уже не видел Его в живых до того утра на озере. Смысл их беседы, должно быть, передают слова евангелиста Иоанна: «Когда они позавтракали, Иисус говорит Симону Петру: «Симон, сын Иоанна, ты любишь Меня?»… Петр говорит Ему: «Да, Господи! Ты знаешь, что я люблю Тебя». Иисус говорит ему: «Паси Моих ягнят». Потом Он добавил: «Следуй за Мною!». Этими словами отступник возвращен туда, откуда вышел, он может начать все заново, его неверность изглажена. Это — образ свершившегося с «малым стадом», которое олицетворяло новый Народ Божий. Да, оно рассеялось так, словно и не было ничего раньше; но вот воссоздано заново прощением — и возникает Новый Израиль, который виделся пророкам как воскресение из мертвых.

Так родилась Церковь, и она не забыла, что первыми ее членами были неверные люди, обязанные своим местом одной лишь милости Того, с Кем так дурно обошлись.