Глава 4

С наступлением темноты вся семья опять собралась вокруг глиняной чаши и ужинала при слабом свете горящих углей и свечи. Кинза была бодрой после крепкого сна и сидела на коленях у матери, открывая рот, как голодный птенчик. Хамид с любовью наблюдал за ней и, вспоминая тяжесть ее усталого маленького тельца на своей спине, думал: никогда он не оставит ее и будет защищать…

Слабый ветерок проникал в хижину через открытую дверь и приносил запах лекарственных трав, которые росли в кадках около хижины. Хамид, уставший от пути по жаре, пошел спать на свою циновку. Во сне он видел нищего, который становился все больше и больше, пока не достиг огромных устрашающих размеров, и он стоял между ним и Кинзой… Со страхом он проснулся. Спокойно светила луна, а взрослые все еще сидели за столом, разговаривая у потухших углей. В серебристом свете луны он ясно видел их лица: жестокое и решительное у отца, злорадно-довольное у Фатьмы, бледное и умоляющее у матери.

— Это единственное предложение, какое мы можем когда-нибудь получить за нее, — сказал Си Мухамед с оттенком упрямства. — Она на всю жизнь будет обеспечена.

— Всю жизнь? — с горечью воскликнула его мать. — Жизни не будет! Она умрет, ведь она такая маленькая и такая слабая.

— Слепому ребенку лучше умереть, — заметила Фатьма.

Мать сердито повернулась к старой женщине, но отец утихомирил их обеих, подняв руку.

— Замолчите вы, глупые женщины! — приказал он. — Больше не будем говорить об этом. Ребенок должен пойти со мной через три дня.

Он величественно поднялся, Фатьма тоже встала, но Зохра осталась сидеть у потухшего огня, согнувшись и качаясь взад и вперед при лунном свете. «Моя маленькая дочь! Моя маленькая дочь!» — шепотом причитывала она.

Хамид лежал совсем тихо и смотрел на нее. Он не смел ни заговорить, ни подойти к ней, потому что боялся разбудить отчима. Но его горячее маленькое сердце учащенно билось, а в мыслях он уже твердо решил: «Этого не будет! Я не позволю забрать ее! Этого не будет!» Он видел, как лунный свет передвинулся от двери и охватил колыбель, где лежала Кинза со своими детскими снами. Он видел, как забрезжил слабый летний рассвет, и услышал первый крик петуха и движение коровы в стойле. Все это время он лежал и думал, думал, думал… Но он ничего не смог придумать и уснул перед самым рассветом так крепко, что проспал обычный час вставания. Отчим разбудил его небрежным толчком ноги:

— Проснись ты, ленивец! Давно пора выгонять коз на пастбище!

Хамид скатился с циновки, наскоро умылся и поспешно стал есть свой завтрак. Жуя хлеб и мелкими глотками попивая кофе из чашки, он украдкой поглядывал на мать. Она была бледнее обычного, с темными кругами под глазами, но не выглядела такой несчастной, какой он ожидал увидеть ее. На ее лице он видел выражение твердой решимости, как будто она пришла к какому-то вполне определенному решению. Один раз Хамид поймал на себе ее взгляд и ответил тем же решительным и твердым взглядом. Она приподняла брови, и он слегка кивнул. При малейшей возможности они будут держать совет.