Глава третья

в ней автор, продолжая путешествие по прошлому, делает вид, что коротко знаком с авторитетами

 

Эпоха Возрождения началась критикой всей картины мира. «Все, чему учил Аристотель, ложно!» — прозвучал знаменитый тезис гуманиста Питера Рамуса с университетской кафедры в 1536 году. Люди, уставшие от беспросветного отчаяния последних веков древнего классицизма, от смирения и отказа от радостей мирской жизни в эпоху веры, словно проснулись от тяжелого сна. Заботы о настоящем сменили прошлое радение о загробной жизни.

Расцвели светские искусства. «Делайте, что вам нравится», — учил в своих книгах шутник, а по некоторым сведениям толстяк и обжора Алькофрибас Назье — человек, которого нищие пациенты Лионской городской больницы почитали как доктора мосье Франсуа Рабле. Ширятся списки отважных авантюристов, чтимых в качестве первооткрывателей новых земель. Да и так ли важно сегодня, что сын генуэзского ткача Христофор Колумб в молодости занимался морским разбоем? А первый английский кругосветный путешественник Френсис Дрейк был корсаром и не только в годы безрассудной молодости.

Беспокойное, но обнадеживающее наступило время; «Троны шатаются, умы волнуются, наука рвется в бой — как славно жить, да, как славно жить в эти годы, друзья мои!..» — писал немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен. К этой же замечательной эпохе относится и новая страница в истории развития взглядов на вселенную…

Кардинал Николай Кребс из Кузы

Бог пользовался при сотворении мира арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией, всеми искусствами, которые мы также применяем, когда исследуем соотношение вещей, элементов или движений, — писал выдающийся мыслитель Возрождения Николай Кузанский в своем трактате «Об ученом незнании». — При помощи арифметики бог сделал из мира одно целое. При помощи геометрии он образовал вещи так, что они стали иметь форму, устойчивость и подвижность в зависимости от своих условий. При помощи музыки он придал вещам такие пропорции, чтобы в земле было столько земли, столько воды в воде, столько воздуха в воздухе и огня в огне. Он сделал так, чтобы ни один элемент не мог раствориться полностью в другом, отсюда вытекает, что машина мира не может износиться и погибнуть…»

Николай Кузанский (настоящая его фамилия Кребс) родился в семье рыбного торговца в селении Куза Южной Германии на Мозеле. (Отсюда и прозвище его Кузанский, сопутствовавшее всю жизнь этому человеку.) В те годы людей часто метили названиями мест их рождения. Во-первых, это расширяло возможности небогатых средневековых святок, во-вторых, сразу давало весьма важную для эпохи информацию о территориальном происхождении человека. Сохранилось предание, что еще в ранней юности непоседливый сын работорговца удрал из дома, где должен был унаследовать отцовский фартук. Какой-то местный благодетель из знатных помог мальчишке, пристроив его в школу «духовных братьев общей жизни» в старинном Девентере.

Окончив учение, Николай перебирается в Падую, в знаменитый университет, и в 1424 году защищает докторскую степень по каноническому праву, вступив одновременно в монашеский орден августинцев. Скоро слава о молодом знатоке античной философии, сочетающем ее популярные идеи с идеями уходящего средневековья, разносится по всей папской монархии. Наступивший переходный к Возрождению период требовал компромиссов с ортодоксией уходящего времени. И Николай Кузанский один из первых боролся за примирение самых крайних точек зрения.

В связи со вступлением на престол нового папы Евгения IV в Базеле собирается вселенский собор, на котором должны решаться важные церковные дела, как-то: об ограничении власти папы, о борьбе с ересью, об испорченности нравов духовенства, о заключении мира с умеренными гуситами и «чашниками» и так далее, и тому подобное… В качестве эксперта — ученого богослова — призван был в Базель и отец Николай Кузанский. Он знакомится с известным гуманистом папским легатом Юлианом Чезарини и завязывает с ним дружбу.

Пользуясь поддержкой влиятельного вельможи, Николай Кузанский впервые выступает с собственным мнением, удачно сочетающимся с атмосферой собора. Как ученый богослов он призывает к церковным реформам, но как сторонник партии папы он ратует за реформы без нарушения центральной власти. Признавая Рим — «престол святого Петра» — средоточием души вселенской церкви, Николай Кузанский мягко отрицает власть папы над государством, осуждает вместе со всеми злоупотребления интердиктами и финансовыми махинациями. Но когда собравшиеся на собор раскололись и большинство выступило против папы Евгения IV, Николай Кузанский вместе с Чезарини и другими «гуманистами-прогрессистами», испугавшись «революционных» требований, покинули вслед за папой заседание. Евгений IV попытался распустить собор и открыть новый в Ферраре. Но упорствующее большинство не подчинилось. Мало того, оставшиеся в Базеле избрали вместо Евгения IV другого папу — престарелого развратника герцога Амедея Савойского, который принял имя Феликса V. Но двоепапство не устраивало светских государей. И Феликса V почти никто не признал. Тем временем Николай Кузанский как знаток греческого языка едет послом Евгения IV в Константинополь, чтобы договориться об унии с властителями восточной (византийской) церкви. И после феррарского собора, закончившегося через год во Флоренции, возвращается в родную Германию настоятелем монастыря в Майнфельде, имея важный чин визитатора прирейнских и мозельских монастырей. В это время он и пишет свой знаменитый трактат, цитатой из которого начался рассказ об этом удивительном человеке. Несколько лет спустя Николай Кузанский возводится в сан кардинала-пресвитера римской церкви и назначается епископом бриксенским (в Тироле).

Это наиболее плодотворное время Николая Кузанского. Он много пишет, занимается философией, математикой, изучает астрономические трактаты древних… Его произведения и взгляды немало содействуют расшатыванию устоев схоластики, открывая и намечая пути для научного познания мира. С одной стороны, он еще абсолютный схоласт, принимающий лишь то, что согласуется с «непоколебимыми» догматами церкви. Он видный теолог, философ, кардинал и сподвижник папы римского. Но с другой стороны, он математик и астроном. Его астрономические идеи удивительны своей плодотворностью. Он категорически отрицал, что Земля — центр мира, и допускал возможность ее движения вокруг Солнца, сформулировав впервые ясно принцип относительности движения.

«Нам уже ясно, что Земля на самом деле движется, хотя это нам не кажется, ибо мы ощущаем движение лишь при сравнении с неподвижной точкой. Если бы кто-нибудь не знал, что вода течет, не видел бы берегов и был бы на корабле посреди вод, как мог бы он понять, что корабль движется? На этом же I основании, если кто-либо находится на Земле, на Солнце или на какой-нибудь другой планете, ему всегда будет казаться, что он на неподвижном центре и что все остальные вещи движутся… Машина мира имеет, так сказать, свой центр повсюду, а свою окружность нигде, потому что бог есть окружность и центр, так как он везде и нигде…»

Здорово, если отбросить упоминание о боге как дань времени, то перед нами вполне разумная современная точка зрения на вселенную.

В своем сочинении «Исправление календаря» Николай Кузанский предлагает свой метод усовершенствования календаря, совершенно аналогичный по результатам позднейшему — грегорианскому методу. В этом же сочинении можно не в очень отчетливой форме прочитать и гипотезу о шарообразности Земли и ее вращении вокруг своей оси. Правда, эти намеки пока не имеют никакого физического обоснования, пока это скорее лишь возврат к воззрениям древнегреческих мыслителей. Но для нас они важны уже тем, что являются свидетельством грядущих идей Коперника, которые в то время «витали в воздухе». Ах, опасная сила — сомнение. Оно настолько сильно своей привлекательностью, что даже поднаторевший в богословских спорах теолог, осторожный Кузанский увлекается и выводит из своих намеков и бесконечность мира в пространстве и времени и даже упоминает о множественности миров… Пройдет полтора века, и эти же мысли, только развитые, собранные в стройную еретическую систему, возведут другого мыслителя на костер…

Противоречивые философские идеи Николая Кузанского породили немало сторонников. И если вам встретятся имена Жака Лефевра из Этапля (1455- 1537), гуманиста Сорбонны, или пылкого ученика его Шарля Булье (1476-1553), подписывавшего свои произведения именем Каролуса Бовилуса, или легендарного Иеронима Кардано (1501-1576), наконец, Джордано Бруно, помните, все эти вполне почтенные исторические личности: философы, мыслители, математики — были убежденными сторонниками учения Николая Кузанского — первого философа эпохи Возрождения. Список его последователей можно было бы продолжить.

На берегу космологического Рубикона

Рубеж XV и XVI столетий дал человечеству столько, сколько не дало все время, пролетевшее с момента выхода «Альмагеста» Птолемея. Вместе со сменой картины мира изменилось место человека во вселенной, изменилась его роль, его значение в собственных глазах. И это событие повлияло особенно глубоко на развитие всей дальнейшей культуры. Собственно, подготовка этих изменений началась давно — едва ли не с началом крестовых походов, когда впервые наивные и примитивные представления людей о форме и составе Земли подверглись коренному пересмотру. Однако рыцари отправлялись в походы, не особенно отягощаясь грузом знаний. Благочестие и жадность к наживе заменяли любознательность. Затем были Марко Поло, Васко да Гама и, наконец, Колумб. Предприятие Колумба особенно важно потому, что оно родилось из идеи, из гипотезы о шарообразности Земли. И дело мореплавателя столь же блестяще подтвердило эту гипотезу. От принятия шарообразности Земли один шаг и до приемлемости ее вращения вокруг оси. Но эти предположения носили в себе еще и иные, куда более драгоценные зерна. Мир был подготовлен к смене мировоззрения. Эта смена созрела внутри общества, в сердце общества. И нужен был лишь гений, который сделает последний шаг. Таким гением стал фромборкский каноник Николай Коперник из Торуня. Он перешел Рубикон.

Николай Коперник не был нигилистом. По натуре своей он не был даже борцом, несмотря на то, что вся его жизнь прошла в непрерывных сражениях не только в переносном, но и в прямом смысле этого слова. Николай Коперник был ревностным католиком, родственником епископа и священнослужителем не по принуждению. Но, служа богу, он прежде всего служил истине. Он был не только настоящим ученым, но и глубоко порядочным человеком. Сколько внутреннего мужества нужно было иметь этому скромному и застенчивому от природы человеку, чтобы, отбросив в сторону тройные оковы привычек, священного писания и здравого смысла, провозгласить свою верность «абсурдным» взглядам древних авторов, утверждавших движение вращающейся Земли вокруг Солнца.

Обладая широкими научными познаниями в математике и философии, Коперник испытывал склонность к теоретическим рассуждениям. Свою модель вселенной фромборкский каноник обосновывал без всякой эмпирики, чисто умозрительно. Он писал: «В середине всех этих орбит находится Солнце, ибо может ли прекрасный этот светоч быть помещен в столь великолепной храмине в другом, лучшем месте, откуда он мог бы все освещать собой. Поэтому не напрасно называли Солнце душою вселенной, а иные — Правителем мира. Тримегист называет его Видимым Богом, а в «Электре» Софокла оно выступает как Всевидящее. И таким образом, Солнце, как бы восседая на царском престоле, управляет вращающимся около него семейством светил. Земля пользуется услугами Луны и, как выражается Аристотель в своем трактате «De Animalibus», Земля имеет наибольшее сродство с Луной. Но в то же время Земля оплодотворяется Солнцем и носит в себе плод в течение целого года».

Сын своей эпохи, Николай Коперник чувствовал красоту и гармонию строения мира и пытался выразить ее в своей модели.

Следуя традициям эпохи Возрождения, Коперник учил критическому отношению к данным чувственного опыта. Так, в отличие от системы мира в изложении Аристотеля или Птолемея движение небесных тел в системе Коперника было относительным. Не следовало принимать видимые движения планет за реальные. Точно так же, как человеку кажется, что Земля неподвижна, а Солнце и планеты обходят ее по орбитам, так и обитатели иных планет окажутся в подобном же заблуждении. Они также будут думать, что Земля движется вокруг их неподвижной планеты. Это отрицание неподвижности Земли в будущем дало возможность утверждать, что и система отсчета движения всех тел относительно Земли не имеет абсолютного характера, — вывод, сыгравший огромную роль в становлении материалистического мировоззрения.

Далеко не все и не сразу приняли идею Коперника всерьез. Возражения были очень существенными. Как доказать, например, что огромная Земля стремительно вращается вокруг своей оси и летит вокруг Солнца? Куда же тогда девается ураганный ветер, возникающий всегда при быстром движении? Или почему вращение Земли не вызывает отклонения падающего пушечного ядра?.. Чтобы устранить эти серьезные возражения, миру понадобился Галилей…

А пока теорию Коперника большинство астрономов принимало как абстракцию, удобную для математических вычислений. Не все ли равно математике, что считать движущимся — Солнце или Землю. Но в действительности…

  На берегу космологического Рубикона

Система Коперника была по-прежнему замкнутой, ограниченной сферой неподвижных звезд. Эту точку зрения разделяли большинство не только его современников, но и ученых, живших в последующие годы.

Тех же взглядов на строение вселенной придерживался и Кеплер. Он даже вычислил радиус этой «звездной сферы из льда и кристаллов», который оказался меньше, чем предполагал Коперник, но все-таки равным шестидесяти миллионам радиусов Земли: для тех лет невероятное расстояние. (Заметим, что сегодня это в сто раз меньше кратчайшего пути до Проксимы Центавра — ближайшей соседки нашего Солнца.)

Приверженность к старой модели понятна. За внешней сферой находилась обитель, самая почетная во всей схеме вселенной — жилище блаженных у Аристотеля или обитель бога в системе Птолемея. Покуситься на ее целостность значило поднять руку на самого бога. И Коперник, и его последователь Кеплер были слишком добрыми христианами. И все-таки именно их трудами вместе с хрустальными сферами исчезли и небеса, на которых прочно сидели ангелы. Различие между земным и небесным потеряло смысл. Человек перестал быть центром вселенной. Если бы Коперник предвидел те результаты, к которым приведет его учение, он пришел бы в ужас. Церковь спохватилась, но поздно. Механизм истории уже пришел в движение.

В 1596 году молодой провинциальный преподаватель астрономии и математики в Граце Иоганн Кеплер пишет книгу «Тайна вселенной», объясняя с позиций философской гармонии строение Коцерниковой системы. Он связал расстояния планет от Солнца с пятью правильными многогранниками, которые назывались «Платоновыми фигурами». С древних времен этим фигурам приписывались некие мистические свойства. Кеплер построил на каждой концентрической планетной сфере (в то время еще не знали, что орбиты представляют собой эллипсы) почти точно один из правильных многогранников, так что его вершины касаются следующей планетной сферы, Кеплер решил, что это не может быть случайностью. Пять геометрических тел: восьми-, двадцати-, двенадцати-, четырех- и шестигранники — между шестью планетными сферами показались «весьма серьезными» аргументами в пользу новой системы. Впрочем, научного значения этот кеплеровский трактат не имел и важен для нас лишь как подтверждение приверженности Кеплера учению Коперника.

Могучее воображение Кеплера, склонное к фантастике и мистицизму, сочеталось в нем со скрупулезной честностью. Сотканный из противоречий, он всю жизнь провел в попытках проникнуть в тайны вселенной. Прочитав письмо Кеплера, Эйнштейн писал: «В письмах Кеплера мы как бы вплотную соприкасаемся с душой глубоко чувствующей и страстной. Эта страсть направлена на поиски наиболее глубокого объяснения процессов природы».

Однако, несмотря на честность, на мощь интеллекта, на неспособность к компромиссам, Кеплер не был по натуре своей борцом. Чтобы закрепить за новой системой право на существование, ей нужен был пропагандист и популяризатор!

Бессмертие Великого Еретика

В четверг 17 февраля 1600 года в два часа ночи на башне Братства усекновения головы Иоанна Крестителя глухо зазвонил колокол. Случайные прохожие и старики, которым не спится глухими ночами, испуганно читали молитвы. Колокол каждого монастыря и братства в Риме имел свое назначение. Звон с колокольни Братства усекновения головы Иоанна Крестителя означал, что утром предстоит сожжение. В темноте из ворот братства вышла колонна монахов в надвинутых капюшонах с прорезями для глаз. От церкви святой Урсулы братья направились к тюрьме в башне Нона и вошли в капеллу. Здесь уже находился приговоренный к смерти еретик. Началась панихида. Братья пели «за упокой души», увещевая осужденного отказаться от упорства и подписать свое отречение от ереси. После панихиды процессия с нераскаявшимся грешником вышла из тюремной башни, прошла через мост и по переулку Лучников вышла к площади Кампо ди Фьоре. Там, возле углового дома, против камня, исписанного латинскими стихами в честь папы Сикста IV, учредившего на Кампо ди Фьоре «трон божественного правосудия», был сложен костер…

Трещали факелы сопровождавших. Палачи сорвали с приговоренного к смерти одежду и накинули ему на плечи «санбенито» — грубый саван, разрисованный языками адского пламени и пропитанный серой. Затем осужденного привязали к столбу железной цепью и туго-натуго перетянули мокрой веревкой. От жары веревка будет сохнуть, съеживаться и, врезаясь в тело еретика, усиливать его мучения, к вящей славе и удовольствию милосердного господа. У ног осужденного сложили его книги и книги, запрещенные святой церковью, которые он читал. Язык его вытянули изо рта и зажали тисками. После чего палачи запалили хворост. Сквозь дым и пламя монах братства протянул умирающему распятие, но тот отверг его взглядом…

Так окончил жизнь бывший монах-доминиканец Джордано, сын покойного Джованни Бруно из Нолы. В Вечном городе шел второй день пышных юбилейных празднеств по случаю наступления нового столетия. И прежде чем начать церковные торжества, следовало воздать хвалу господу святым делом осуждения и сожжения еретиков.

Еретик и атеист, отпавший монах, расстрига-священник, безнравственный человек, мятежник против Христа и церкви… Революционер… Философ и магистр искусств, человек феноменальной памяти, исключительных способностей и чудесных познаний в самых различных областях науки своего времени — вот насколько по-разному характеризуют Джордано Бруно враги и друзья.

Чем же заслужил этот человек столь большую любовь и великую ненависть, которые одновременно испытывали к нему современники?

Когда свободно крылья я расправил,

Тем выше понесло меня волной,

Чем шире веял ветер надо мной;

Так дол презрев, я ввысь полет направил.

Дедалов сын небес не обесславил

Паденьем; мчусь я той же вышиной!

Пускай паду, как он: конец иной

Не нужен мне, — не я ль отвагу славил?

Так писал в одном из своих сонетов Джордано Бруно, выразив поэтическим слогом программу жизни: постигнуть мир, но не как религиозную доктрину, а как завлекающую и манящую тайну природы.

«Четырнадцати или пятнадцати лет я вступил послушником в орден доминиканцев, в монастырь святого Доминика в Неаполе, — записаны в протоколе допроса инквизиции слова Джордано Бруно. — По истечении года послушничества я был допущен к монашескому обету…»

Однако это вовсе не значило, что с этих пор брат Джордано должен был посвящать все свое время постам, молитвам и умерщвлению плоти. В XVI веке мужские монастыри представляли собой, по свидетельству современников, настоящие разбойничьи притоны. 13 августа 1587 года было издано даже специальное постановление: «Папа Сикст V приказал и повелел, чтобы монахи под каким бы то ни было предлогом не смели ставить комедии. А также чтобы не принимали в число братьев воров, наемных убийц и мошенников, а также подобных им личностей». Но доминиканский орден не подчинился запрещению, обжаловал его как нарушение права убежища и добился его отмены. По-прежнему в образе монахов бродили в монастырях преследуемые законом. Надевали под рясы панцири и вооружались тяжелыми ножами и кинжалами, уходя на ночные приключения. И это несмотря на то, что ношение оружия по неаполитанским законам каралось смертью.

Много споров в стенах монастырей было и по поводу догм священного писания и по обрядам, церемониям церковной службы, и особенно по поводу крайне распространенного в Италии почитания всяческих фетишей, вроде крестов, статуй, кукол и икон. Многие гуманисты выступали против такого «папистского идолопоклонства». Джордано было всего 18 лет, когда он после одного из споров с братьями выбросил из своей кельи образа святых. С этого, по-видимому, и начался перелом в его воззрениях. Перелом, который привел его к полному атеизму. Бруно возненавидел свой орден, возненавидел все монашество, весь клир, включая и папу. «Кто упоминает о монахе, тот обозначает этим словом суеверие, олицетворение скупости, жадности, воплощение лицемерия и как бы сочетание всех пороков. Если хочешь выразить все это одним словом, скажи: «монах», — писал он.

Джордано Бруно был беден. У него не было ни покровителей, ни возможности покупать книги, ни места, где их держать. В монастырских кельях слишком часто бывали обыски, а читать светскую литературу монахам запрещалось. Выход был один: заполучив нужную книгу, молодой ноланец выучивал требуемое наизусть. При этом он постоянно укреплял свою природную память, развивая ее упражнениями по методу средневекового испанского философа Раймунда Луллия.

За одиннадцать лет пребывания в монастыре доминиканцев Джордано Бруно прошел все ступени учености и получил степень доктора богословия. Но вскоре после этого его вызывают в Рим по доносу, обвиняя в ереси. И тогда Бруно «покинул духовное звание, снял монашескую одежду и уехал».

С этого начинаются его скитания. Сначала по Италии, потом по Швейцарии, Англии. Ученый магистр много пишет, обличая тупость католических священнослужителей, жадность и разврат пап, нелепость католической религии вообще. Издает свои труды с помощью друзей в подпольных типографиях или анонимно. Он преподает в высших школах Франции: в Лионе и Тулузе, в Париже, привлекая на свои лекции массу студентов-протестантов. В Англии в Оксфорде он участвует в знаменитом диспуте с докторами теологии, блистательно защищая свое новое миропонимание, изложенное в книгах «Пир на пепле» и «О бесконечности, вселенной и мирах».

В документах, описывающих это событие, предмет диспута не назван. Но из слов самого Бруно понятно, что он защищал прежде всего правильность теории Коперника, известной в то время лишь немногим, и доказывал, что наш мир лишь ничтожная часть вселенной, в которой имеется множество других обитаемых миров, что звезды — это далекие Солнца, вокруг которых движутся иные Земли.

Бруно был одним из тех, кто поднял на щит имя Коперника, заставил думать о его теории, спорить о ней. Диспут в Оксфорде вынудил его бежать из Англии. Бруно переезжает в Германию, продолжая развивать свою идею пространственной бесконечности вселенной.

При этом ему не нужен бог. «И небесные тела, и наша планета не являются чем-то застывшим — миры непрерывно возникают и разрушаются, через огромные промежутки времени меняется земная поверхность, моря превращаются в континенты, а континенты в моря».

И хотя сама идея бесконечности вселенной и бесчисленности обитаемых миров выдвигалась не раз и до того, эти гипотезы гибли как кратковременные ереси. Космология Бруно осталась в истории науки потому, что ее создатель опирался на новое учение Коперника, развивая его философские основы дальше.

«…Разумному и живому уму невозможно вообразить себе, чтобы все эти бесчисленные миры, которые столь же великолепны, как наш, или даже лучше его, были лишены обитателей, подобных нам или даже лучших».

Германия: Майнц, Висбаден, Марбург, университетский Виттенберг, оплот лютеранства. Потом Прага, Гельмштадт, Франкфурт-на-Майне… В 1589 году протестантский пастор суперинтендант Гельмштадта Гильберт Воеций отлучил Бруно от церкви, произнеся обычную лицемерную формулу:

«Любезные братья во Христе! Джордано-ноланец в течение долгого времени пребывал в грехе богохульства. Многократные увещевания словом божиим и наказания, налагаемые светской властью, не могли направить его к христианскому благочестию. Дабы паршивая овца не заразила все стадо господне, дабы соблазнительный пример не повредил всей христианской общине…» И так далее, и тому подобное.

Лютеранско-евангелическая церковь мало чем отличалась от католической. Теперь отлученный был лишен всяческого участия в общественных делах, кроме торговых операций. Ему запрещалось все, Во время церковной службы его в железном ошейнике и на цепи, как дикого зверя, должны были выводить на середину церкви и ставить на колени…

Едва собрав нужное количество денег, Бруно вместе со своим учеником Иеронимом Бесселером уезжают во Франкфурт. Но город отказал ему в праве гражданства и жительства. «Его прошение надлежит отклонить, — писал бургомистр на бумаге, поданной Бруно, — и пусть ему скажут, что он может тратить свои гроши в другом месте». Изгнанный из Франкфурта, где издавались его книги, он переезжает в Цюрих.

В 1590 году папа Сикст V, отравленный врагами, скончался. Начавшаяся в ночь его смерти буря положила основу для легенды о том, как дьявол явился за душой папы. В том же году Бруно в сопровождении книготорговцев переходит границу Венецианской области по горным тропам, возвращаясь в Италию…

Вот почти и весь жизненный путь отважного ноланца, непримиримого атеиста и пропагандиста новых идей. Дальше все шло обычно. Нашелся провокатор, выдавший себя за друга. В ночь с 22 на 23 мая 1592 года Бруно предательски арестован мерзавцем, заманившим его обманом в свой дом. И сутки спустя он уже был в тюрьме венецианской инквизиции.

Восемь лет подвалов. Восемь лет допросов. Обряд отлучения и проклятия не сломили духа Великого Еретика. Верный своему учению, своим взглядам, взошел он на костер на Кампо ди Фьоре — Площади Цветов, чтобы, окончив жизнь, обрести бессмертие.

Склоним головы, дорогой читатель, перед его мужеством. И пожелаем себе, чтобы в трудную минуту и у нас хватило также сил стоять за идеалы, которые мы исповедуем.

EPPUR SI MUOVE!

Галилео Галилей был сыном Винченцо Галилея — известного в Пизе спорщика, музыканта и философа. Сын унаследовал характер отца и в юности мечтал стать художником. Но живописцев в Италии — пруд пруди, музыкантов и философов тоже… А вот врачей хороших… Люди же всегда имеют скверную привычку болеть. И когда болеют, то вместе с духом слабнут и завязки их кошельков. Короче говоря, Винченцо Галилей послал сына в университет изучать медицину.

Так бы, может, и вышел из него еще один безвестный последователь Гиппократа, если бы однажды, перепутав ли аудитории, или просто от нечего делать, не забрел студент Галилей на лекцию о геометрии Эвклида. Потрясенный стройностью и логичностью учения, молодой человек «заболел» математикой. У студентов XVI века расписание занятий не было столь перегруженным, как в веке XX. И Галилею хватало времени на то, чтобы основательно познакомиться с сочинениями древних математиков и механиков. А когда во время богослужения, наблюдая за качающейся люстрой, он вдруг понял закон качания маятника, Асклепий навсегда потерял его из рядов своего воинства.

Когда Галилею исполнилось двадцать пять лет, один из многочисленных Медичи пристроил его на должность преподавателя математики. Молодой выпускник университета с удовольствием принялся еще более глубоко изучать труды древних, толкуя их по примеру своих профессоров, только за более скромное вознаграждение. Иди он дальше по этому проторенному пути, не знали бы мы сегодня его имени. Потому что не было бы в истории ученого Галилео Галилея. Но как-то пришла ему в голову мысль проверить одно из утверждений Аристотеля с помощью опыта. Мысль по тем временам совершенно безумная. И конечно, Галилей нашел ошибку. Это доставило ему огромное удовольствие. Слава богу, ошибок во взглядах Аристотеля было предостаточно. И Галилей решил их исправить.

С этим решением родился в нем ученый — человек, который превыше всего почитает служение истине. Ведь ученый — это не должность, даже не звание. Ученый — это призвание. И вовсе не такое уж это интересное дело — заниматься решением довольно запутанных вопросов. И вовсе не обязательно каждый из посвятивших свою жизнь беззаветному служению науке становится Галилеем. Особенно в наш век сугубого коллективизма в науке. Но для «ученого по призванию» другой жизни не существует.

Галилей каждый раз испытывал буквально восторг, когда ему удавалось, разобравшись в той или иной устоявшейся традиционной концепции, доказать ее ошибочность и найти истинные соотношения «между вещами». Когда ему удавалось уличить самого Аристотеля или кого-либо из перипатетиков, он охотно делился с окружающими тем, что узнавал сам. Всегда с необыкновенной горячностью готов был отстаивать свою правоту.

В спорах он не только не знал устали, он разбивал противника так остроумно и доказательно, что скоро ни в Пизе, ни в Падуе, куда ему пришлось перебраться из-за сложной обстановки, созданной «благожелательными коллегами», не осталось для него соперников. Правда, не прибавила ему эта слава и друзей. Молодой Галилей горел сжигающими его идеями. Он не только, подобно Кеплеру, хотел во что бы то ни стало узнать истину о мире, но и жаждал возвестить ее людям.

Любое исследование, любой поиск падуанский профессор вел своим собственным экспериментально-математическим методом. Любой вывод должен опираться на уже доказанные положения. Сегодня такая истина может показаться азбучной. Но триста с лишним лет назад она была открытием. Собственно говоря, с Галилея начала развиваться настоящая физика…

Он разработал новый метод — метод опытного естествознания. От фактов Галилей шел к идеализации явления и лишь потом, через идеальную модель, к теории. Фактически он дал современную методологию эмпирического естествознания, построив для Ньютона целую совокупность моделей. Благодаря им Ньютон пришел ко многим своим открытиям, которые легли в основу современной картины мира.

Гениально задуманные опыты плюс великолепная интуиция выгодно отличали Галилео от его предшественников. Вы думаете, что, бросая с наклонной башни в Пизе деревянные и железные шары, каждый бы убедился в том, что все тела независимо от их тяжести имеют одно и то же ускорение в свободном падении?.. Ничуть не бывало.

Во-первых, Аристотель утверждал обратное, а во-вторых, результат опыта вовсе не был настолько очевидным, чтобы прямо из него можно было написать закон. Нет, нужно было еще иметь великолепное воображение… Нужно было быть Галилеем.

Еще острее должно было быть чувство предвидения, чтобы обосновать принцип инерции. И здесь ходилось выступать против авторитетов, и здесь доказывать новое, ненаглядное свойство тел сохранят, состояние покоя или равномерного прямолинейного движения до тех пор, пока какая-нибудь приложенная к нему сила не изменит этого состояния…

Познакомившись с астрономией Коперника, Галилей стал страстным ее пропагандистом. В те годы система фромборкского каноника остро нуждались в популяризации. Она настолько расходилась с данными науки того времени, не имея ни одного мало-мальски наглядного доказательства, что даже передовые люди не считали возможным принимать ее всерьез. Лекции Галилея собирали огромные массы слушателей. Из близлежащей Венеции приезжали в Падую даже многие знатные люди, чтобы послушать его рассуждения о гелиоцентризме…

Попробуйте вы, читатель, обремененный знаниями XX столетия, взять какую-нибудь старую, пусть забытую, теорию по интересующему вас разделу науки, разберитесь в ней настолько, чтобы самостоятельно найти ошибки. Если это вас увлечет и вы почувствуете желание познакомиться с другой теорией, противоположной первой, или узнать подробности о самых последних точках зрения на этот счет, то признак того, что карьера научного работника вам не противопоказана.

Галилей спорил, читал лекции, буквально проповедовал новую астрономию, переходя из самой большой в Падуанском университете аудитории под открытое небо, когда в помещении не хватало мест для слушателей. Ах, с какой неотразимой смелостью он говорил…

А смелость была нужна. Еще в 1597 году он писал в письме Кеплеру: «К мнению Коперника я пришел много лет перед сим и, исходя из него, нашел причины многих естественных явлений, далеко не обьяснимых с помощью обычных гипотез. Написал многие соображения и опровержения противных aргументов которые, впрочем, пустить в свет не решился, устрашённый судьбой учителя нашего Коперника. У немногих стяжал он бессмертную славу и бесчисленным множеством — ибо таково число глупцов — осмеян и освистан…»

Год от года все больше жара вкладывает Галилей в свои выступления, все менее осторожен он в выражениях. Растет число его врагов.

Между тем жалованье профессора математики заставляет желать много большего. Галилей уже не мальчик. В 1604 году, когда в созвездии Змееносца вспыхнула новая звезда, ему было сорок лет. Это уже не «крикун и спорщик», яростно нападающий на «бумажных философов». В активе ученого подробные исследования о машинах, в которых он исходит из общего принципа равновесия, совпадающего с принципом возможных перемещений. Написаны работы о законах свободного падения тел, о движении тел по наклонной плоскости и брошенных под углом к горизонту. Он проводит важные исследования прочности материалов… Исследовано, написано, открыто…

Но напрасно пытался бы пытливый читатель искать в архивах работы, опубликованные в счастливый падуанский период. Нет, о серьезной и кропотливой научной работе Галилея знали только его немногочисленные друзья. И не потому, что профессор Падуанского университета страдал излишней застенчивостью. Отнюдь. Дело в том, что большинство своих работ по динамике он считал незаконченными.

У Галилея много биографов. Автор должен признаться, что раньше образ ученого не вызывал у него особой симпатии. Молодость беспощадна и ортодоксальна в суждениях. Официальное, внушенное со школьных лет звание «мученика науки», которое сопровождало всегда имя Галилея, казалось несовместимым с отречением и покаянием старого профессора, вызванного на суд инквизиции в Рим. Юная душа автора кровожадно требовала от «мученика» смерти за идею в пламени костра, а не отречения. Преодолеть это чувство помогли годы и знакомство с Галилеем-человеком.

В 1609 году это был рослый, крепко сколоченный сорокапятилетний мужчина с отменным здоровьем, блестящими глазами и роскошной рыжей бородой. И занимался он не одной только наукой. Преподавательская нагрузка Галилея составляла один час в неделю. Тут времени должно было хватить не только на научные изыскания. И Галилей, говорят, не чуждался благ мирских. Он любил вкусно поесть, не отказывался от кубка, охотно одевался в красивую одежду и даже, закройте глаза, благочестивые ханжи, имел троих детей, не будучи никогда официально женат. Галилей любил успех, и его выпало немалое на долю этого жизнерадостного человека. А то, что он при случае мог прихвастнуть… ну так, во-первых, ему было чем, а во-вторых, он был настоящим итальянцем.

В 1609 году Галилей из письма французского посланника узнал об изобретении в далекой северной Голландии удивительного «снаряда, способного приближать отдаленные предметы». В том же письме прилагалось и описание указанного снаряда, сделанное корреспондентом «со слов очевидца». Пробовали вы когда-нибудь воспользоваться свидетельством «очевидца»? Если нет — ваше счастье. Построить подзорную трубу по описанию посланника было не легче, чем разобраться в принципе действия пылесоса, пользуясь инструкцией по эксплуатации. Правда, не каждый владелец пылесоса Галилей. Падуанский профессор все-таки отшлифовал стекла в своей мастерской и собрал из них зрительную трубу, которая приближала… в три раза.

Подумаешь, скажет искушенный читатель: театральный бинокль! И будет прав, тем более что качество изображения у современного театрального бинокля во сто крат выше, чем у трубы Галилея. Разница заключается в том, что профессор соорудил первую в Италии трубу. И она показалась падуанцам чудом. Когда Галилей поднимался на башню, чтобы полюбоваться с помощью «удивительного снаряда» видом, очередь к окуляру типа очкового стеклышка выстраивалась не меньшая, чем сегодня на Выставке достижений народного хозяйства к новому космическому кораблю.

Приехавший гонец от Венецианского совета весьма прозрачно намекнул, что совет был бы не прочь получить сей инструмент. И Галилей широким жестом тут же вручил свою трубу гонцу, не преминув заметить, что «изобретение» стоило ему многих трудов и что он самолично «вывел его из тайных правил перспективы». Можно усомниться в искренности профессора. Но сказывалась некая всеобщая склонность к хвастовству, столь обычная и столь же мало осуждаемая в счастливые времена Возрождения. Сказывалось и слишком маленькое жалованье…

Вторая труба Галилея увеличивала уже в восемь раз. И вот тут-то ему и пришла в голову великолепная идея: посмотреть через «снаряд сей» на небо. То, что открылось его взору, было поразительным. Согласно Аристотелю Луна должна была быть гладким шаром, а она оказалась изрытой кратерами и загроможденной горами. Венера показала фазы такие же, какие наблюдались и у Луны. Это доказывало, что орбита Венеры лежит ближе к Солнцу, чем земной путь, и подтверждало теорию Коперника. Наконец, Млечный Путь рассыпался на мириады звезд, разрушив версию о своем туманном составе.

Наконец-то сферы Аристотеля, замыкавшие мир, лопнули, как гнилые скорлупки, открыв взору человечества бесконечность вселенной. Впрочем, человечество, держась за спасительный консерватизм, смотреть в телескоп на звезды не торопилось. И когда веселый рыжебородый великан предлагал ученым-коллегам убедиться в правдивости его слов, то часть, безусловно более благоразумная, отказывалась, а те, кто был не в силах противостоять искушению, заглядывали одним глазком, отскакивали, крестились… А потом уходили задумчивые, бросая осторожные взгляды на здание, где заседали обычно члены конгрегации святой инквизиции.

«Посмеемся, мой Кеплер, великой глупости людской. Что сказать о первых философах здешней гимназии, которые с каким-то упорством аспида, несмотря на тысячекратное приглашение, не хотели даже взглянуть ни на планеты, ни на Луну, ни на телескоп. Поистине как у кого нет ушей, тот не услышит, так и у этих глаза закрыты для света истины. Замечательно, но меня не дивит. Этот род людей думает, что философия какая-то книга, как «Энеида» или «Одиссея», что истину надо искать не в мире, не в природе, а в сличении текстов. Почему не могу посмеяться вместе с тобой? Как громко расхохотался бы ты, если бы слышал, что толковал против меня в присутствии великого герцога Тосканского первый ученый здешней гимназии, как силился он логическими аргументами как бы магическими прельщениями отозвать и удалить с неба новые планеты…»

В телескоп, увеличивающий в тридцать раз, Галилей открыл спутники Юпитера — четыре маленьких звезды, обращающиеся вокруг планеты наподобие того, как все планеты вместе обращаются вокруг Солнца. Впервые люди получили возможность увидеть как бы модель системы Коперника. Галилей хотел продать титулы новых звезд сначала королю Франции, потом папе. Кажется, и тот и другой от дорогостоящих небесных почестей отказались. И тогда, устав «от университетов, от чтения лекций, от преподавания, от квартирующих у него студентов; ему надоели длинные мантии, которые он высмеивал в сатирических поэмах… от душной и мелочной атмосферы Падуи…», Галилей переезжает на родину, сначала в Пизу, а затем во Флоренцию, приняв титул «первого философа и математика» светлейшего великого герцога Тосканского. Готовясь покинуть Падую и перейти на службу к Флорентийскому герцогу Козимо Медичи, Галилей назвал в конце концов спутники Юпитера Медицийскими звездами. Однако трудно сказать, это ли помогло его карьере.

  EPPUR SI MUOVE

Он много обещал герцогу: «…две книги о системе Вселенной, обширное сочинение, включающее Философию, Астрономию и Геометрию; затем три книги о движении, три книги о статике, две о демонстрации принципов, одну о проблемах, а также книги о звуке и речи, о свете и цвете, о приливах и отливах, о составлении непривычных величин (то есть о методе дифференциального исчисления, открытого, или, вернее, изобретенного век спустя Лейбницем и Ньютоном независимо друг от друга), о движении животных и о военном искусстве». Интересы Галилея были весьма разносторонни. Но для выполнения всех замыслов ему нужны были покой, свободное время, поддержка влиятельного лица и хорошее жалованье.

Герцог Козимо II встретил своего первого философа и математика водопадом щедростей. Галилей получил золотую цепь как знак высокого достоинства и почти все, о чем просил. Популярность его достигла зенита. Работами ученого зачитывались знатные приближенные герцога; князь Чези, основатель Академии рысьеглазых, сделал Галилея членом этого общества. Даже генерал-инквизитор кардинал Беллармини, будущий папа Урбан VIII, относился к нему благосклонно. Сам папа Павел V не без удовольствия внимал ему. Словом, положению его можно было позавидовать.

И зависть, эта малопочтенная дама, не заставила себя долго ждать. Зависть всегда пропорциональна славе. Именно в эти годы возникает в канцелярии инквизиции тайное досье на Галилея. Священники в проповедях стали нападать на него, открыто называя его поддержку Коперникова учения ересью. Галилей резко отвечал, приводил несокрушимые доводы в пользу новой системы мира. Стал писать публичные письма, в которых сравнивал и сопоставлял священное писание и науку. «Святой дух учит нас тому, как попасть на небо, а не тому, как это небо устроено», — заявлял Галилей, чувствуя за спиной поддержку сильных мира сего.

В 1632 году во Флоренции вышла книга «Диалог Галилео Галилея, члена академии Линчей, экстраординарного математика Пизанского университета и первого философа и математика светлейшего Великого герцога Тосканского, в котором в беседе в течение четырех дней велось обсуждение по поводу двух основных систем мира Птолемеевой и Коперниковой, предлагались неокончательные философские и физические аргументы как с одной, так и с другой стороны». Книга содержала критику учения перипатетиков о существовании в мире двух субстанций: элементной — земной и небесной, о коренном различии этих субстанций.

Написанный по-латыни, для людей ученых, и по-итальянски, для широкого круга читателей, «Диалог» прямо с предисловия начинался прямым выпадом против инквизиции. Текст книги содержал массу подробных популярных и очень остроумных рассуждений, убедительно объясняющих систему Коперника. И если книгу Коперника почти никто не понимал, то изложение его системы Галилеем явилось настоящим откровением. Враги Галилея уверили папу Урбана VIII, что под видом простака перипатетика Симпличио Галилей вывел его самого — христианского пастыря и наместника апостола Павла. Папа обиделся. Книгу конфисковали, а семидесятилетнего Галилея вызвали в Рим. Начался процесс…

22 июня 1633 года он закончился. Галилей должен был подписать отречение «от своего еретического учения». Галилей должен был принести покаяние и обещать смиренно «доносить инквизиции о всех тех, которые будут ему (учению) следовать». Галилей выслушал приговор о пожизненном заключении.

Люди неохотно расстаются с голубыми обликами своих героев. Потому, наверное, и существует красивая гипотеза, будто, поднимаясь с коленей в церкви Santa Maria sopra Minerva, Галилей топнул ногой и вскричал: «Eppur si muove!», что означает «И все-таки она вертится!». Есть даже картина, написанная художником, на которой гордый Галилей повергает в смятение прелатов своими словами. Увы, это только легенда. Старый и немощный Галилей уже не годился в борцы. Возраст сломил его, не дав, подобно Джордано Бруно, бросить судьям в лицо: «Подписывая мое осуждение от имени бога милосердного, вы дрожите от страха более, чем я, идущий на костер».

Нет, Галилей не произнес гневных и гордых слов перед судом неправым. По словам Бертрана Рассела, «произнес это не Галилей, а весь мир».

Удалось ли церкви гнусным спектаклем сломить дух ученого? Девять лет жил после суда Галилей. Жил «узником инквизиции», без права общения и бесед с кем-либо о движении Земли, без права печатать что-либо вообще. Здоровье его пошатнулось. Но мысль была еще «слишком живой для столь немощного тела». И он начинает работу над большой книгой «Беседы и математические доказательства, касающиеся двух новых отраслей науки, относящихся к механике и местному движению». Это была серьезная работа, подводящая итоги его физическим изысканиям, исследованиям ускоренного движения, упругости и обоснованию исчисления бесконечно малых.

Мешает старость. Галилей слепнет. Сначала на один глаз, а потом и на другой. «Увы! Ваш верный друг и слуга полностью и непоправимо ослеп. Эти небеса, эта Земля, эта Вселенная, которую я вопреки представлениям прежних веков своими наблюдениями в тысячу раз увеличил, для меня теперь сжалась в узкую нору, которую я сам занимаю», — горестно диктует он своему ученику Вивиани.

8 января 1642 года великий ученый скончался. «Смертный одр его окружали: сын Винченцо, невестка, два ученика, Вивиани и Торричелли, местный священник и два постоянных представителя инквизиции». Даже слепой, даже отрекшийся от своего учения, он был страшен церкви. Святые отцы понимали, что, несмотря на внешнее смирение, дух великого ученого и великого еретика сломлен не был.

ене Декарт (Картезий)

Если Коперник — основоположник новой картины мира, если Галилей — создатель механики как учения о движении и равновесии в этом мире, то Декарт — основатель представления о мире, о вселенной как об огромной машине, однажды запущенной богом и продолжающей с тех пор вертеться по законам механики без всякой божьей помощи.

Отпрыск старинной французской фамилии, Рене Декарт начал свою учебу в коллегии иезуитов, по окончании которой согласно традициям поступил на военную службу. Шестнадцати лет он уже офицер, ведущий рассеянную жизнь современной ему молодежи.

Тридцати трех лет он уходит из армии и, не оставив никому адреса, скрывается в тихой Голландии. Здесь он ведет уединенную жизнь, изучает философию древних авторов и размышляет. Он занят разработкой нового, собственного взгляда на науку, на ее метод. Декарт убежден в первенстве интуиции. В том, что общие закономерности природы могут быть установлены с помощью логики и математики. Он отодвигает опыт на второй план «как вспомогательное средство дедуктивной мысли».

  Рене Декарт (Картезий)

Декарт блестяще владел математикой. И если до него геометрия служила лишь инструментом познания Эвклидова пространства и находящихся в нем объемов, если вавилоно-индийско-арабская алгебра существовала лишь как отдельная наука, то именно Декарт объединил их в аналитическую геометрию. Он ввел в практику систему прямоугольных координат х и у, которые позволили составлять алгебраические уравнения для любых кривых, что, в свою очередь, подготовило почву для создания в дальнейшем дифференциального исчисления.

Отвергнув взгляды классической философии, он пришел к представлению о существовании двух различных миров: мира материи с единственно реальными определяющими ее качествами — протяженностью и движением, и мира души и разума. Материю Декарт представлял себе мертвой, неодухотворенной, способной лишь механически обмениваться движением с другой материей при соприкосновении. Вдохнуть же первоначальную жизнь, дать первый толчок должен был бог. Декарт вовсе не хотел ссоры с церковью и потому постарался, чтобы его система не хуже Аристотелевой доказывала существование бога.

Прогуливаясь по тихим берегам голландских каналов, философ наблюдал, как течет вода, завиваясь у плотин в мелкие водовороты, затягивающие листья и травинки на дно… «Не так ли образовался и мир? — думал он. — Бог создал из ничего некоторое количество материи, придал ей толчком начальное движение, но потом…» И под пером Декарта рождается великолепная картина того, как возник мир.

Безграничное пространство, заполненное материей и невидимым эфиром, находится первоначально в состоянии полного хаоса. Но вот возникают вихри. Вихри наподобие центрифуг сортируют материю: крупные зерна отходят к крупным, мелкие — к мелким. В дальнейшем из грубых форм образовались планеты и кометы. Из более мелких, сглаженных взаимным трением, — жидкости и небеса. Из самых мелких — Солнце и звезды…

Вихри, вихри, не оттого ли и движения планет вокруг центрального светила происходят по замкнутым путям? В схеме вихрей Декарта не оставалось места для постоянно присутствовавшего бога. Картина мира была столь наглядной после путаных толкований перипатетиков и так хорошо защищена от теологических обвинений, что получила широкое распространение. И как ни прятался от мира французский философ, как ни скрывал часто меняющиеся места своего жительства, переписываясь с одним лишь Мерсенном — «почтовым ящиком европейской науки», исчезнуть из поля зрения церкви ему не удалось. Хорошо, что он выбрал протестантскую Голландию. В католической Франции ему уже давно бы не поздоровилось. С ростом популярности его имени начинают просыпаться и протестантские пасторы, обвиняя Деда карта в атеизме. Философ встревожен. Еще не остыли угли от костров Сервета и Джордано Бруно, мать Кеплера осуждена как колдунья, Галилей вызван в Рим на суд инквизиции.

Декарт уже собирался послать свою работу «Рассуждение о методе» отцу Мерсенну, когда узнал об осуждении и отречении Галилея. «Это меня так поразило, что я почти решил сжечь все мои бумаги или, по крайней мере, не показывать их никому; …признаюсь, если движение Земли есть ложь, то ложь и все основания моей философии, ибо они явно ведут к тому же заключению», — писал он своему корреспонденту. Лишь четыре года спустя в голландских книгоиздательствах выходит это сочинение Декарта с изложением сути его взглядов.

Если позволить себе вольность и задаться целью кратко и энергично изложить основы того, к чему призывал Декарт, то начать можно так: в своей работе философ убеждал: «Сомневайтесь! Сомневайтесь, черт вас побери, а не верьте на слово никаким авторитетам! Думайте сами! Человек может полагаться только на свои умственные способности!» И еще: «Для того, чтобы познать истину, нужно один раз в жизни все подвергнуть сомнению насколько это возможно».

Идеи Декарта настолько быстро распространялись в местных университетах, что протестантские профессора пришли в ярость. Главный пастор в Утрехте некто Воеций, читатель помнит это имя еще по делу Джордано Бруно, даже сделал карьеру на травле философов. Воеций был профессором Утрехтского университета, совмещая просвещение умов со службой богу. Он устраивает шумные демонстрации против взглядов Декарта, шествия студентов с криками, свистом и рукоплесканиями, которыми в те годы выгоняли со сцены провалившихся актеров.

Став ректором университета, Воеций сумел добиться вызова Декарта в суд. В Утрехте звонили колокола, а напечатанный текст вызова читали глашатаи и вывешивали на стенах домов. Декарт в суд не явился. Впрочем, Воеций все равно был доволен. Он готовился заочно осудить философа на изгнание из провинции, на штраф и уже собирал книги Декарта, чтобы развести костер.

Декарту пришлось искать защиты у влиятельных людей. «Меня уверяют, — писал он принцу Оранскому, — что Воеций вошел даже в переговоры с палачом, дабы тот развел костер как можно больше, чтобы пламя было видно издали…» Вмешательство вельмож прекратило комедию. Декарт не хотел открытого конфликта с религией. Его способ сглаживания острых углов, связанных со священным писанием, чрезвычайно остроумен. Бог создал мир, учит писание. Декарт и не покушается на подобное утверждение. Но после акта творения, говорит он, развивая исходный пункт философии, господь устранился и более не вмешивается в дела самоизменяющейся природы.

«Таким образом, Рене Декарт первым попытался отделить науку от религии. Отныне люди могли проводить свои исследования, не боясь церкви. Конечно, если они в работах не задевали теологических вопросов».

Однако покоя в Голландии Декарту больше не было. И он принимает предложение шведской королевы Христины переехать к ней. Суровый северный климат оказался непригодным для слабого здоровья философа. Он простудился, заболел воспалением легких и умер на пятьдесят четвертом году жизни.

Космологические идеи Декарта, или Картезия, как он подписывал свои сочинения на латинский манер, сегодня почти забыты. Несмотря на обилие математических формул и опытных данных, его система представляла собой не более чем мечту, чем «миф о том, чем могла бы быть новая наука». Но она помогла вытеснить обветшавшую систему средневековых схоластов из университетов Европы. Декарт первым выдвинул тезис о справедливости законов природы, ибо их сотворил бог. Такая точка зрения долгие годы владела умами ученых различных стран. Ее придерживался и Ньютон и его современники, считая, что все они ищут великие законы, установленные богом и лишь еще не открытые людьми.

Декарт говорил о развитии вселенной. Выступил против вековой традиции метафизики, утверждавшей постоянство и неизменность природы «от сотворения до страшного суда». Фактически Декарт едва ли не первым после Демокрита, жившего в V веке до нашей эры, попытался рассмотреть не только строение, но и развитие мира.

Пройдет время, и науку о происхождении и развитии отдельных небесных тел станут называть космогонией. Сначала космогонисты займутся развитием Земли, потом Солнца и его системы. А там придет черед и других звезд: двойных и тройных, кратных систем и звездных скоплений, наконец, галактик — гигантских архипелагов звезд наподобие Млечного Пути. И все теории, все космогонические гипотезы станут как бы ступеньками длинной лестницы, ведущей к заветной, крепко запертой двери храма природы. К двери, к которой стремимся и мы с вами, любезный читатель, и за которой скрываются уже не части, не отдельные куски вселенной, а вся она. Тогда возникнет настоящая наука, изучающая вселенную в целом, — космология. И никогда не нужно забывать о том, что первым человеком, разглядевшим эту дверь в конце длинного марша, был Рене Декарт, который «…восстановив с основания философию, открыв смертным к проникновению путь новый, верный и прочный, одно оставил в неизвестности: скромности в нем было больше или знаний…». Эти слова выбиты на надгробии мыслителя. Давайте остановимся рядом и чуть помолчим…

Исаак Ньютон

Ньютон родился через год после смерти Галилея и через сто лет после смерти Коперника. В день его рождения, 5 января 1643 года, Декарту было 47 лет. Жил Декарт в Голландии, и слава его гремела по Европе. Рождение Ньютона прошло совсем незаметно. Во-первых, случилось это в маленькой деревушке Вулсторп, во-вторых, радости особой ближним не принесло. Ибо отец будущего математика (тоже Исаак Ньютон) скончался до рождения сына, оставив молодую вдову беременной и с весьма скудными средствами. Время же было тревожным. «Железнобокие» — так называли крестьян, собравшихся под предводительством Кромвеля в парламентскую армию — лупили во славу будущего прогресса «кавалеров» — верных защитников старых феодальных порядков и короля Карла I.

В год победы буржуазной революции Исааку было шесть лет. Вместе с бабушкой, у которой он воспитывался, мальчик радовался тому, что палата лордов была распущена, хотя и не понимал, почему надо было радоваться. И горевал по поводу казни короля, также не понимая еще, чем уж так ему близок Карл I…

Еще шесть лет спустя, окончив сельскую школу. Ньютон отправляется в ближайший городок Грэнтэм, где начинает посещать школу учителя Генри Стокса. Однако вначале учится он из рук вон плохо. Слабый физически и неловкий, Исаак постоянная жертва мальчишек. Он сторонится общих игр, не принимает участия в шалостях и проказах, не умеет ни драться, ни дать сдачи. Это жестоко уязвляло самолюбие мальчишки. Постепенно Исаак приходит к мысли о необходимости если не силой, то успехами в учебе изменить свое положение в классе. Самолюбие плюс тумаки сделали свое дело. В конце концов он становится лучшим учеником и избавляется от унизительной роли козла отпущения. Ньютон всегда любил рисовать, но теперь он больше времени отдает чтению, наблюдая явления природы, размышляет над виденным. Исключительное прилежание и знакомство с принципами философии Бэкона и Декарта в изложении учителя Генри Стокса толкают его на то, чтобы попробовать на опыте убедиться в справедливости собственных мыслей. В шестнадцать лет ставит он свой первый эксперимент: пытаясь определить силу ветра, юноша прыгает, разбежавшись, по ветру и против него и потом тщательно измеряет длину прыжка…

Мать Исаака, овдовев вторично, решает взять сына из школы и приспособить для ведения дел на ферме. Что ж, собрав немудреный багаж и раздарив свои рисунки, Исаак прощается с маленькой воспитанницей аптекаря, к которой вроде бы питал признаки нежных чувств, и возвращается в Вулсторп, Однако на ферме помощи от него было мало. Этот парень предпочитал книгу лопате, а решение матеада: тических задач далеко уводило молодого фермера от подсчета доходов хозяйства.

Примерно в то же время, после смерти Кромвеля, начинается наступление реакции. Республику отменили. Двухпалатный парламент, состоящий из палаты лордов и палаты общин, истосковавшись без королевской власти, срочно посылает за Карлом II, сыном казненного короля. Впрочем, Англии на королей никогда не везло. Карл II заигрывал с пуританами, тайно покровительствуя католикам. А залу заседаний совета предпочитал лабораторию, где развлекался наукой. «Каков поп, таков и приход», — говорит русская поговорка. Но она отлично подходит и для английского короля. Так, лорд, хранитель печати Гилфорд, увлекается изготовлением барометров. Первый министр короля Бэкингем, махнув рукой на политику, интриги и возлюбленных, запирается в своем кабинете, чтобы развлечься химическими опытами. Аристократы шлифуют линзы… Наука стала модой!

  Исаак Ньютон

Существует мнение, что учителю Генри Стоксу удалось уговорить мамашу Исаака отпустить сына обратно в школу для подготовки к поступлению в университет. Немалую роль сыграл и дядюшка Исаака — преподобный Эйскоу, член одного из колледжей. Так или Иначе в 1661 году, славном для английской науки, Исаак Ньютон поступает в Тринити-колледж в Кембридже. Этот же год ознаменовался созданием знаменитого Лондонского королевского общества, в которое объединилась группа любителей натуральной философии.

Уже в первые годы обучения Исаак Ньютон из прилежного и аккуратного субсайзера — так называли неимущих студентов, обучавшихся бесплатно, — быстро превращается в человека с исключительной самостоятельностью мышления. Он много занимается математикой, изучает оптику, наблюдает небесные светила. Привыкнув к скромному достатку, Исаак лишь изредка позволяет себе участие в студенческой пирушке и партию в карты… Некоторые биографы упрекают его даже в скупости, недоумевая по поводу полного равнодушия к девицам… Впрочем, молодой человек рано решает посвятить себя университетской карьере. А по сохранившимся средневековым традициям, члены колледжей должны оставаться холостыми. Таким образом, Ньютон на всю жизнь избавляется как от романтических грез, так и от матримониальных устремлений, выиграв тем самым массу свободного времени и нерастраченных сил для будущих споров.

В 1664 году в Лондоне вспыхивает эпидемия чумы. Все, кто только мог, бежали из города, спасаясь от заразы. Уезжает в тихий Вулсторп и Ньютон. Чума 1664 года была великим бедствием для Англии, но как представить, что было бы, не случись у Ньютона этого вынужденного двухгодичного «творческого отпуска»?.. Именно там, в деревенской глуши, молодой философ обдумал и разработал все те идеи, которые приходили ему в голову в Тринити-колледже. В Вулсторпе создал он свой знаменитый анализ бесконечно малых, названный им методом флюксий. Сегодня мы, пользуясь терминологией Лейбница, называем этот математический аппарат дифференциальным исчислением. Позже, когда Ньютон станет уже признанным ученым, возникнет между ним и Лейбницем долгая тяжба, полная колкостей, упреков и взаимных оскорблений по поводу приоритета в создании этого метода. Но это потом, в Лондоне. Пока же Ньютон полон мыслей. А когда у человека много идей, он не всегда заботится о приоритете. Он экспериментирует с оптическими приборами, шлифует линзы и зеркала. Закладываются основы его взглядов на природу света. Здесь же возникают у Ньютона и первые мысли о проблеме всемирного тяготения — идеи, нашедшие свое завершение позже в замечательном труде, названном им «Математические начала натуральной философии». Академик С. Вавилов писал в биографии Исаака Ньютона: «в вулсторпские чумные годы Ньютон создал программу всей дальнейшей своей основной научной работы и в значительной мере ее осуществил».

Как полезно, когда не бывает великих открытий

Между изданием Галилеева «Диалога» и Ньютоновых «Начал» прошло немногим более полувека. За это время в астрономии не было сделано ни одного особенно значительного открытия. И тем не менее именно в этот период старое, отжившее аристотелевское представление о мире, замкнутом скорлупой сфер, взорванное Коперником, Бруно, Галилеем, умерло окончательно, тихо и безвозвратно.

Любознательный читатель вправе спросить: почему финал длительной битвы идей падает на столь скучное время? Но не зря писал философ Гегель, что самое счастливое время то, о котором не пишут в учебниках истории. Попробуем разобраться. Прежде всего усилиями Кеплера и Галилея, Декарта, Бэкона и многих других система Коперника к этому периоду перестала быть сенсацией. Утихли страсти. Рассеялась скандальная атмосфера. Даже сама святая католическая церковь стала втихомолку пользоваться богопротивной теорией, дабы уточнить сроки наступления церковных праздников и подремонтировать календарь. Система Коперника стала рабочей гипотезой науки, проникнув во все страны.

В 1657 году ученый, иеромонах, филолог и проповедник Епифаний Славинецкий, «в философии и богословии изящный дидаскал, искуснейший в елиногреческом и славянском диалектах», был вызван из Киева в Москву для «риторического учения» и перевода греческих книг. Сохранились сведения, что в числе божественных сочинений перевел иеромонах на русский язык и шеститомное сочинение голландского математика и астронома Иоганна Блеу, содержащее изложение Коперниковой системы. Это первое, правда, не очень достоверное свидетельство о проникновении к нам в Россию нового мировоззрения. Переводчик назвал свой труд «Позорище всея вселенной». Слово «позорище» применено здесь в смысле «обозрение». Рукопись света не увидела. То ли сам благочинный перепугался изложенных в ней идей, то ли подсказали ему вовремя доброхоты из духовной братии. И все-таки это был первый проблеск наступавшей зари для просыпающейся после многолетнего татаромонгольского ига России.

Не менее важным является и то, что, утомившись от общих рассуждений, люди стали интересоваться тем, что может дать наука практически. Такой перемене во взглядах весьма способствовала предприимчивая и развивающаяся буржуазия.

В астрономии совершенствуются методы наблюдений, улучшаются инструменты, уточняются таблицы движения планет. Данцигский бургомистр, астроном-любитель Ян Гевелий издает прекрасно иллюстрированную «Селенографию» — описание Луны. Люди с удивлением знакомятся с лунными Апеннинами и Альпами, с Морем Ясности и Морем Спокойствия. Из идеального аристотелевского тела Луна окончательно превратилась в планету подобную Земле.

Астроном Джованни Доменико Кассини, работавший в Париже, открыл вращение Марса и Юпитера. Но если планеты землеподобны, то почему отказать во вращении и Земле? Не есть ли это подтверждение опять-таки богопротивной, но мудрой Коперниковой теории?

Французские астрономы произвели важные работы по определению расстояний от Луны, Солнца и ближайших планет. Диаметр солнечной системы, ограниченный орбитой Сатурна — «высочайшей планеты», достиг почти трех миллиардов километров. Цифра просто невероятная… А тут еще датчанин Олаф Ремер, наблюдая затмения спутников Юпитера, вычислил величину скорости света, равную почти тремстам тысячам километров в секунду.

В общем, конечно, открытия были, но открытия явно прикладного характера. Была и еще одна задача, попытки решения которой сыграли большую роль в развитии астрономии.

В XVII веке все еще нет метода точного определения такой важной координаты на поверхности Земли, как долгота. Между тем колониальные устремления развитых стран требовали надежности морских перевозок. И впервые в истории для решения научной задачи сами государства вынуждены создавать научные учреждения. И не только создавать, но и финансировать и поощрять… В 1667 году для уточнения земных координат при помощи наблюдения небесных светил создается королевская обсерватория в Париже, восемь лет спустя — в Гринвиче, затем в Петербурге, в 1725 году.

Первым директором Гринвичской обсерватории был назначен Джон Флемстид, трудолюбивый и добросовестный наблюдатель, обладавший, по мнению современников, невероятно нудным характером. Король Карл II от щедрот своих подарил новому директору пышный титул «Королевский Астроном», скомпенсировав расточительность королевской души за счет более чем скромного жалования… Англичане большие любители традиций. Желая сохранить пышный старинный титул за директором Гринвичской обсерватории по сей день, они со временем увеличили его денежный эквивалент. Должность стала не только почетной, но и выгодной. Традиция родилась…

В задачу первого королевского астронома входило: «прилагать наибольшее старание и усердие к исправлению таблиц небесных движений и положений неподвижных звезд и точно так же находить столь желанные долготы мест для усовершенствования искусства навигации».

Наказ, правда, помог мало. И несколько лет спустя, отчаявшись получить решение «столь желаемой» задачи, английский парламент по предложению Ньютона объявляет конкурс на разработку наиболее точного метода определения долготы на море. Причем за ошибку не более 0,25 градуса (примерно 30 миль) назначена премия в 20 тысяч фунтов стерлингов — сумма по тем временам весьма внушительная. Позже были назначены еще две премии за менее точные решения: 15 тысяч фунтов при ошибке в 40 миль и 10 тысяч фунтов при ошибке в 60 миль. Окончательно решена была эта задача лишь в XIX веке, когда сначала русский штурман М. А. Акимов, а потом француз Сент-Илер предложили современный способ совместного определения широты и долготы места, удобный в судовых условиях.

  Как полезно, когда не бывает великих открытий

Этот пример несколько меняет существующее мнение о скромной деятельности Ньютона в парламенте. Обычно принято считать, будто бы занятый своими мыслями Исаак Ньютон сидел на заседаниях палаты безучастно и лишь однажды взял слово. Получив торжественное разрешение председателя, ученый скромно попросил служителя закрыть окно, из которого дуло. После этого он снова погрузился в свои думы.

Это, конечно, анекдот. И автор склонен думать, что придумали его англичане, желающие создать вокруг имени Ньютона ореол необыкновенности.

Решение многих проблем того времени упиралось в вопрос о силе, управляющей движениями планет, движениями вообще и свободным падением тел в частности. Людям позарез нужен был хотя бы один количественный закон природы, позволяющий от разговоров вообще перейти к конкретным действиям.

Кеплер обработал результаты наблюдений Тихо Браге и своими законами сформулировал условия задачи, которую нужно было решить.

Затем Галилей установил принципы-правила, по которым задача о вожделенной силе должна была решаться. Гюйгенс, разработав теорию маятника, показал путь для наиболее простого ее решения. И тогда Ньютон ее решил, дав миру закон всемирного тяготения.

Интересно, что Ньютон и Гюйгенс, хорошо зная работы друг друга, долгое время не были знакомы. Их первая встреча произошла весьма курьезно. Гюйгенс приехал в Лондон и был приглашен выступить на заседании Королевского общества с докладом. Получил аналогичное предложение и Ньютон. Оба, как нарочно, выбрали самые неудачные темы своих сообщений. Так, Гюйгенс в присутствии Ньютона изложил свою ошибочную теорию тяготения. Ньютон же, в свою очередь, продемонстрировал неверные результаты измерений двойного лучепреломления в испанском шпате. (Следует помнить, что именно Гюйгенс был автором великолепной теории двойного лучепреломления.) Понятно, что после обмена такими докладами оба расстались, так и не испытав чувства взаимной симпатии.

Яблоко Ньютона

Случилось яблоку, упавши, перервать

Глубокие Ньютона размышленья,

И говорят, не стану отвечать

За мудрецов догадки и ученья,

Нашел он этим способ доказать

Весьма наглядно силу притяженья.

С паденьем, стало быть и с яблоком, лишь он

Был в силах справиться с адамовых времен.

Так писал Байрон. Анекдот о яблоке знают все. Но как связать падающий с ветки плод с сухой формулой закона?

Рассказ о яблоке имеет некоторую степень достоверности. Современник Ньютона Стекелей писал в конце жизни: «После обеда погода была жаркая; мы перешли в сад и пили чай под тенью нескольких яблонь; были только мы вдвоем. Между прочим, сэр Исаак сказал мне, что точно в такой же обстановке он находился, когда впервые ему пришла в голову мысль о тяготении. Она была вызвана падением яблока, когда он сидел, погрузившись в думы. Почему яблоко всегда падает отвесно, подумал он про себя, почему не в сторону, а всегда к центру Земли? Должна существовать притягательная сила в материи, сосредоточенная в центре Земли. Если материя тянет другую материю, то должна существовать пропорциональность ее количеству. Поэтому яблоко притягивает Землю так же, как Земля — яблоко. Должна, следовательно, существовать сила, подобная той, которую мы называем тяжестью, простирающаяся по всей вселенной…»

  Яблоко Ньютона

«Этот рассказ мало кому был известен, — пишет академик Вавилов, — но зато весь мир узнал похожий на анекдот пересказ Вольтера, слыхавшего об этом случае от племянницы Ньютона». Вольтеровская байка имела успех. И скоро предприимчивые наследники стали показывать яблоню, послужившую «главным поводом» появления «Начал» — великого произведения Ньютона, ставшего на долгие годы библией новой науки.

Весьма существенными были для разрабатываемой Ньютоном теории мысли, высказанные итальянцем Борелли в 1666 году. Борелли изучал движение спутников Юпитера и пришел к выводу, что хотя небесные тела и притягиваются, несомненно, друг к другу, однако вращательное движение вызывает в них некоторое стремление, направленное прочь от центра вращения. И если оба эти стремления равны друг другу, то спутники будут двигаться вокруг планеты, находясь всегда на одном расстоянии. Точно так же двигались планеты и вокруг Солнца…

Предположим, рассуждал Борелли, что планета находится на таком расстоянии от Солнца и движется с такой скоростью, что стремление от центра (сегодня мы называем его экономно «центробежной силой») меньше силы притяжения. Тогда планета начнет приближаться к светилу по спирали, пока обе силы не уравновесятся. Но вот, по инерции, открытой Галилеем, планета проскочила нейтральную орбиту и приблизилась к Солнцу ближе положенного. Сохранившаяся скорость движения заставит центробежную силу преодолеть притяжение. И планета снова начнет удаляться от светила по спирали…

В гипотезе Борелли нет ни строчки математических доказательств. Он просто постулирует существование силы притяжения и из нее логически выводит криволинейное движение планеты. Ньютона такой картезианский метод не удовлетворял. Прекрасный математик, он отдавал предпочтение количественным исследованиям. Вырвавшись из плена Декартовой философии, Ньютон выдвинул тезис «Гипотез не измышляю» и принялся считать.

Один из немногочисленных друзей Ньютона, астроном Эдмунд Галлей, рассказывал, что проблемой силы тяжести в связи с движением планет интересовались в то время многие. Самому Галлею в 1683 году удалось из третьего закона Кеплера вывести убывание тяжести с расстоянием по закону обратных квадратов. Однако получить эллиптическую орбиту движения светил он никак не смог. Однажды Галлей встретился в лондонской кофейне с архитектором Реном, строителем знаменитого собора святого Павла в Лондоне, и небезызвестным Робертом Гуком — физиком, математиком, экспериментатором и теоретиком вечно бурлящим тысячей идей и ни одну из них не доводящим до конца. Разговор зашел о науке, о научных проблемах. Оказалось, что все трое отдали немало времени и сил одной и той же задаче. И никто успехом похвастаться не мог. Тогда Рен, самый богатый из всех троих, чисто в английском вкусе предложил на пари выплатить премию тому, кто докажет, что под действием силы тяжести, убывающей обратно пропорционально квадрату расстояний, движение небесных тел должно совершаться по эллиптическим орбитам. Однако ни дух соревнования, ни заманчивое предложение Рена к успеху не привели.

Как-то, зайдя к Ньютону, Галлей рассказал тому о споре и пари, заключенном в кофейне. А когда через некоторое время случай снова привел молодого астронома в Кембридж, Ньютон сообщил ему, что решение задачи у него в руках. Ровно через месяц Галлей получил от Ньютона рукопись краткого мемуара «О движении». По просьбе Ньютона мемуар этот не был напечатан в журнале Королевского общества, но его зарегистрировали на случай споров о приоритете.

Обстановка в Англии той эпохи была сложной. После смерти короля Карла II обострилась борьба партий. И Ньютону, имевшему покровителей как в одной партии, так и в другой, приходилось быть крайне осторожным. Он вообще не любил споров. И тем не менее судьба уготовила ему путь, на котором ни один его самостоятельный шаг не обходился без дискуссии.

Работая над вопросами тяготения, Ньютон много внимания уделял теории движения Луны. Это очень сложная математическая задача, потому что на ночное светило действовала не только сила притяжения Земли, но и притяжение Солнца. В математике эта задача известна как знаменитая «проблема трех тел». Имеются три большие массы, обладающие известными начальными скоростями, известным образом расположенные в пространстве, требуется определить их дальнейшее движение.

Несмотря на кажущуюся простоту, полное решение этой задачи получить чрезвычайно трудно.

Для проверки итогов вычислений Ньютону нужны были результаты наблюдений Луны. И он не раз обращался с просьбой к Флемстиду, наблюдавшему ночное светило. Однако упрямый и желчный королевский астроном вовсе не был намерен потакать «причудам мистера Ньютона», как он неоднократно выражался. Это приводило к осложнениям и неприятным ссорам.

Ньютон думал упорно. Отбросив все, он сосредоточил всю свою могучую умственную энергию на вопросе о движении Луны. Как-то Ньютон даже пожаловался Галлею, что от лунной теории у него болит голова и что она так часто заставляет его просыпаться, что он хотел бы никогда о ней не думать. В конце концов Галлей, чтобы помочь своему Другу, без ведома Флемстида опубликовал результаты его наблюдений, заслужив небезосновательно прозвище «злонамеренного похитителя», которым наградил его королевский астроном. Зато Ньютон смог закончить работу над «Началами». Именно благодаря таблицам Флемстида Ньютон убедился в том, что величина ускорения движения Луны и ускорение падения тел у поверхности Земли очень хорошо согласуются с законом изменения силы тяготения в зависимости от квадрата расстояния. Это позволило сделать решающий вывод: сила, из-за которой падают тела на Земле, и сила, заставляющая ночное светило стремительно обращаться вокруг нашей планеты, — одна и та же.

Теперь три основных закона механики, равно как и закон всемирного тяготения, стали универсальными для Земли и неба. Год спустя после появления краткого мемуара «о движении» в большой степени благодаря убеждениям и уговорам Галлея появилась сначала рукопись, а затем и первая книга манускрипта, названного Ньютоном «Математические начала натуральной философии».

— Сэр Исаак разработал руду, которую я откопал, — ядовито, хотя и не без горечи, заметил Флемстид.

— Если он откопал руду, то я смастерил из нее «золотое кольцо, — отпарировал Ньютон, который, несмотря на нелюбовь к спорам, еще меньше любил, когда о его работе отзывались без должного уважения и последнее слово оставалось за противником.

Ньютоновы «Начала» были удивительной книгой. «По убедительности аргументации, подкрепленной физическими доказательствами, книга эта не имеет себе равных во всей истории науки, — пишет Дж. Бернал. — В математическом отношении ее можно сравнить только с «Элементами» Эвклида, а по глубине физического анализа и влиянию на идеи того времени — только с «Происхождением видов» Дарвина».

Одним из важнейших общих философских выводов из ее содержания являлось то, что законы природы универсальны как для земных, так и для небесных объектов. Принципы Ньютона без дополнительных условий, гипотез и допущений объясняли движения тел в космосе и на Земле. Тогда как Декарту для объяснения тех же явлений требовалась гипотеза существования вихрей, а следовательно, и эфира. Физика Ньютона была строже и стройнее физики Декарта.

Вселенная сэра Исаака и был ли Ньютон ньютонианцем

По выходе «Начал» слава Ньютона стала общепризнанной, а авторитет непререкаем. Его труд фактически подвел итог всей науке о простейших формах движения материи за тысячу лет. Противоречивые и путаные гипотезы он заменил строгим и ясным математическим доказательством, давая схему для решения любых задач, будь то астрономия или прикладная механика. Его закон всемирного тяготения обосновал коперниковскую схему строения солнечной системы и позволил вычислять полную орбиту любого тела, обращающегося вокруг Солнца, даже в том случае, когда наблюдатель мог видеть лишь часть точек, отмечающих местонахождение небесного тела.

Так Галлей вычислил вытянутую орбиту кометы и период ее обращения вокруг Солнца, пользуясь законами Ньютона. И словно для того чтобы подтвердить славу ученого, небесное тело появилось снова в предсказанный срок через шестнадцать лет после смерти самого Галлея.

Для своего труда Ньютон сохранил классическое название Декарта: «Начала философии», скромно сузив его до «Математических начал…». Однако в самой работе он подверг суровой критике господствовавшую в его время расплывчатую картезианскую «философию гипотез». Ньютон не раз говорил о своем желании построить физику по образу и подобию геометрии. То есть на основе точно сформулированных и не нуждающихся в доказательстве аксиом-принципов вывести математическим путем все необходимые теоремы и леммы. О том, что в самих принципах кроются элементы гипотез, сэр Исаак умалчивал.

Этот могучий метод построения теории куда более несокрушимый, нежели метод построения теории на гипотезах. Гипотезы рождаются и умирают, заменяются новыми. Принципы же могут лишь дополняться и совершенствоваться.

Эти идеи, подхваченные ньютонианцами, едва не возвели творца закона всемирного притяжения в аристотелевский ранг, породив стремление к аксиоматичности. Мы еще встретимся с такой тенденцией и в космологии.

С самого момента выхода «Начал» между сторонниками нового метода и картезианцами возникли ожесточенные споры. Вот что писал об этой битве идей Вольтер, немало сделавший в области популяризации идей Ньютона на континенте.

«Если француз приедет в Лондон, он найдет здесь большое различие в философии, а также во многих других вопросах. В Париже он оставил мир полный вещества, здесь он находит его пустым. В Париже Вселенная заполнена эфирными вихрями, тогда как тут, в том же пространстве, действуют невидимые силы. У картезианцев все достигается давлением, что, по правде говоря, не вполне ясно, у ньютонианцев все достигается притяжением, что, однако, не намного яснее».

Ньютон применил свой закон к мириадам звезд, совершающих свой ежесуточный круговорот на ночном небе. И родилось требование равномерного распределения звезд в пространстве. Любое местное скопление в соответствии с законом притяжения оказывалось бы неустойчивым. Силы притяжения обязаны собрать звезды такого скопления в одну кучу… Затем условие равномерного распределения звезд требует и их бесконечного количества. Представим себе на минутку, что число звезд ограничено. Тогда внешние, самые дальние звезды будут испытывать силу притяжения только со стороны небесных тел, расположенных внутри скопления. А это значит, что уже не какие-то местные группировки, а все звезды вселенной должны собраться воедино… Допущение же бесконечного количества звезд требовало и бесконечного пространства, вмещающего их.

  Вселенная сэра Исаака и был ли Ньютон ньютонианцем

Как же представлял себе устройство мира Hьютон? Об этом пишет он в своих «Началах», заключая раздел «Определения» «Поучением», ставшим с тех пор едва ли не одним из самых знаменитых разделов книги. Начинает он с понятий о пространстве и времени.

«I. Абсолютное, истинное, математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему протекает равномерно и иначе называется длительностью. Относительное, кажущееся или обыденное время есть или точная, или изменчивая, постигаемая чувствами, внешняя, совершаемая при посредстве какого-либо движения мера продолжительности, употребляемая в обыденной жизни вместо истинного математического времени, как то: час, день, месяц, год.

II. Абсолютное пространство по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остается всегда одинаковым и неподвижным».

Сложная концепция, породившая в будущем немало споров. С одной стороны, это материализм — Ньютон полностью признает объективное существование пространства и времени. С другой — абсолютный характер обеих категорий, не связанный с реальными явлениями и материей, отдает дань метафизике.

Третья книга «Начал» посвящена изложению учения о системе мира. Она подводит последнюю черту под новым мировоззрением, установленным Коперником. Ньютон облекает свои доказательства и утверждения в строгую математическую форму, доступную лишь немногим истинным ученым, чтобы избежать пересудов тех, «кто, недостаточно поняв начальные положения… и не отбросив привычных им в. продолжение многих лет предрассудков, не вовлек бы дело в пререкания».

Однако в предпосланных изложению девяти гипотезах Ньютон четко ставит точки над «и».

«…ГИПОТЕЗА IV. Центр системы мира находится в покое, это признается всеми, между тем как одни полагают, что Солнце находится в центре, другие — что Земля.

…ГИПОТЕЗА VI. Пять главных планет: Меркурий, Венера, Марс, Юпитер, Сатурн — охватывают своими орбитами Солнце».

Так родилась вселенная Ньютона — бесконечная в пространстве, равномерно заполненная материей и… бесконечная во времени. Правда, во времени, лишь направленном в будущее, а не в прошлое. В прошлом существовал бог-творец. Если продолжить космологический принцип в прошлое, господь останется безработным. Это Ньютона не устраивало. И так ему немало досталось и от Лейбница, и от всей верноподданной своему кумиру немецкой партии за то, что его бог, как и бог Декарта, лишь творец, не вмешивающийся в работу мировой машины.

Ньютон был глубоко религиозным человеком. Своим званием ученого богослова он гордился больше, чем титулом блестящего математика и философа, считая своими главными трудами довольно многочисленные богословские трактаты. Трактаты, которые сегодня если и имеют ценность, то лишь историческую. Впрочем, такое заблуждение об истинности своего призвания довольно распространенное явление в истории.

Победе строгого метода Ньютона над картезианским вольнодумством немало способствовало то обстоятельство, что подъем свободомыслия, порожденный Возрождением, ко времени жизни Ньютона иссяк. Развивающемуся капитализму больше всего нужны были компромиссы: буржуазии с дворянством, республики с монархией, науки с религией… Богословские ортодоксы пошли на уступки, допустив вселенную Ньютона. Но и наука должна была поступиться, позволив религии использовать научные результаты для подтверждения сущности бога. Ретивые последователи великого англичанина поспешили воспользоваться утверждениями и авторитетом автора «Начал».

Пространство и время бесконечны? Хорошо, значит, они не связаны с материей, они «надматериальны» — читай «божественны».

Эфир и вихри Декарта — ложь? Еще лучше! Значит, силы, движущие материю, передаются через пустоту без всякого материального носителя. А это могло означать только промысел божий… И так далее.

Вряд ли можно винить Ньютона в реакционных выводах ньютонианцев. Его натуральная философия поддерживала не только реакционные бредни, но и свободомыслие Вольтера, и атеизм французских материалистов. Фарадей знал наизусть знаменитое письмо Ньютона к епископу Бентли и частенько его цитировал. В этом письме ученый точно отвечает богослову, что не склонен приписывать действие сил притяжения на расстоянии проявлению божественного участия. «…Тяготение должно причиняться некоторым деятелем, действующим согласно определенным законам. Какой это деятель — материальный или нематермальный, — я предоставил размышлению читателя».

О том же говорит он и в «Общем поучении», которым заканчивается третья книга «Начал»: «…до сих пop я изъяснял небесные явления и приливы наших морей на основании силы тяготения, но я не указывал причины самого тяготения… Причину… я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же я не измышляю».

Ломоносов прямо заявил: «Невтон притягательных сил не признавал при жизни и сделался их рачителем после смерти усилиями учеников».

А «ученики» вовсю приспосабливали «Принципы» к прославлению бога. И не только ученики.

О ты, пространством бесконечный,

Живой в движеньи вещества,

Теченьем времени предвечный,

Без лиц, в трех лицах божества,-

писал Державин в своей оде «Бог». А дабы у читателя не оставалось сомнений в философском смысле написанного, поэт снабжает оду примечанием: «Автор, кроме богословского православной нашей веры понятия, разумел тут три лица метафизические, то есть бесконечное пространство, беспрерывную жизнь в движении вещества и нескончаемое течение времени, кои бог в себе совмещает».

Ну как не признать блистательности этого изложения «совершенного космологического принципа» XVIII столетия!

Таким образом, ньютоновские принципы питали самые различные точки зрения. Но для нас важно одно: с помощью Ньютона утвердилось понятие вечной и бесконечной вселенной, подчиненной законам плоского эвклидова пространства с его тремя измерениями. Таковой стала картина мира в конце первого периода нового естествознания, который, по словам Энгельса, «заканчивается в области неорганического мира Ньютоном».