Заключение: во что они верили?

Все религиозные движения в России резко делятся на движения до раскола и после него. До раскола это все были более или менее энергичные попытки реформировать государственную церковь, исправить нравы иерархов, то есть привести их в соответствие с евангельским учением. После раскола стали создаваться новые церкви; верующие люди, вышедшие из «порушенной» церкви, стали собираться отдельно от нее и независимо от нее, потеряв к ней всякое доверие за ее союз с государством и подчиненность его целям. Вот тогда-то, собственно, и стало возможным задать вопрос: во что они верили? До этого у нас просто не было возможности согласовать между собой разнородные высказывания и мнения, тем более что они доходили до нас не в изложении носителей этих верований, а в сокрушительной критике на них со стороны правящей церкви.

Мы можем видеть, однако, основные направления религиозных движений до раскола: они были против обрядовости и иерархии, за возвращение к «первоначальному откровению», к тому, чтобы вера основывалась на Писании, а не предании, чтобы не было посредников между Богом и человеками, кроме Единого Посредника Иисуса Христа… Это последнее утверждение — самое важное. Все нравственные требования, как, например, нестяжательство священников, их учи-тельность, их близость к нуждам своей паствы, касались их поведения, а не исповедания, а вот признание Иисуса Христа Единым Посредником между Богом и человеками лишало всякого смысла иконопочитание, культ Богородицы, таинство исповеди, и вообще вся структура православной церкви оказывалась неверной: как только найден прямой путь к Богу через посланного Им в мир Иисуса, массовая религия государственной церкви оказывается в кризисе, потому что спасение не в ней, а во Христе. Возникает образ совсем иной церкви — церкви единоверцев и иной образ жизни — по вере, и значит, по правде, по Божьей истине. Все эти мысли высказывались и до раскола; они имели характер протеста иногда в форме увещания, разъяснения, как в Учительном Евангелии Ивана Федорова, иногда в форме диспута, вроде диспута архиепископа Геннадия и чернеца Захарии или же Матвея Башкина и священника Благовещенского собора.

Изо всех религиозных движений XV — XVI веков Московско-Новгородское было ближе всех к реальному изменению положения православной церкви, оно имело поддержку во всех слоях населения, включая царский двор. Как писал Иосиф Волоцкий: «Ныне же и в домах, и на путях, и на торжищах иноци и мирстии вси сомняться». И источником этих «сомнений» было Священное Писание, которым люди проверяли церковь и обнаруживали большие расхождения и в учении, и в практике. Поэтому тот же охранитель традиции Иосиф Волоцкий и писал гневно, что «грех простым людям чести Апостол и Евангелие» и что нельзя их «читать своим разумом» и иметь свое мнение, потому что «мнение — второе падение».

Между тем эти «мнения» очень близко подходили к евангельскому пониманию спасения: нужны собственное покаяние и отказ от греховных дел, нужен собственный Духовный труд, а не церковная исповедь и надежда на заступничество святых и иных посредников и не уход в монастырь.

С этим периодом связаны имена таких выдающихся мыслителей, как дьяк Ивана III Федор Курицын, настоятель Кирилло-Белозерского монастыря, основатель нестяжательства Нил Соре-кии, публицист нестяжательства боярин Вассиан Патрикеев, боярин Матвей Башкин, Чросвети-тель Иван Пересветов, первопечатник Иван Федоров и неведомый нам настоятель Псковского монастыря Захария. Никто из них не собирался покидать церковь и выходить из православия, но они ясно видели неправду в церкви: неправду в жизни иерархов, неправду в учении и богослужении, неправду в самом ее положении господствующей и порабощенной, ищущей источник своей силы в крепнущем государстве, а не в Духе Святом.

Царская власть в эту эпоху только еще становилась: Иван III был то царем, то великим князем, его сын Василий III именовался великим князем, и только Иван Грозный твердо встал царем, самодержцем и владыкой как государства, так и церкви, и фактически руководил Сто-главым собором 1551 года, «наводя порядок» в церкви. Никакие изменения церкви изнутри стали уже невозможны. Когда государство в лице царя Алексея Михайловича, второго Романова, коснулось уже не внешнего поведения и нравственности священников, а самого богослужения, изменив его, — народ отреагировал на это выходом из церкви, конфликт с которой зрел уже давным-давно.

Все это ненаписанная история, непрослеженные связи, намеки: духовная жизнь народа неизвестна. Всплывают только какие-то отрывочные слухи: то передаются из уст в уста слова некоего Матвея Васильева, четвертованного за свои религиозные убеждения, то ходят «тверитиновские тетрадки», то под совсем уже страшным секретом рассказывают об убеждениях сожженного в срубе мечтателя Квирина Кульмана, приехавшего к нам как на «Восток Востоков» с целью проповеди Евангелия, но и года здесь не прожившего. Сожгли и думали, что с ним покончено, так нет, идеи его по всей России расходятся, на добрую почву чьих-то сердец падают. Говорят, что идеи духоборов с ним связаны или же, по крайней мере, им вызваны. Есть глухой рассказ о том, как в 1679 году царь велел отрубить головы шестидесяти подмосковным крестьянам, которые отказались ему кланяться. Будто бы это известно со слов английского посла.

Я не хочу вас питать слухами, но просто хочу указать, как трудно собирать правдивую историю о стране, где на протяжении целой тысячи лет уничтожали инакомыслящих, где и сейчас не получить архивов несправедливо осужденных и погибших братьев и сестер. Что уж тут делать со стригольниками, этим удивительным новгородским движением, которое историк, академик М.Н.Тихомиров, назвал евангельским и имел на это серьезные основания, хотя все эти основания взяты из обвинительных речей их противников, а сами стригольники и их «книжно учение» уничтожены.

Между тем это первое известное на Руси религиозное движение представляло собой попытку не реформировать церковь, а образовать общины вне ее, на евангельских началах, с нестяжательными учителями, имеющими дар от Бога, а за отсутствием церковных помещений ставили «молельные кресты», около которых и собирались. Может быть, они хотели показать добрый пример? Вызвать ревнование по правде в установленной церкви? Все-таки русская церковь тогда была как бы в начале своего пути, да еще и татарское иго не было свергнуто. Могли возникнуть такие надежды, особенно среди самого духовенства, ведь руководители были из него.

Вот раскол и раскольники — вопрос гораздо более изученный, но и то больше со стороны бытовой, экономической и социальной. Наш брат Юрий Сергеевич Грачев находился в местах заключения на стройке Беломорско-Балтийского канала, на берегах реки Выг, где раньше была Выговская община раскольников-беспоповцев. Они называли себя христианами евангельского исповедания. И, как и Грачев, они попали сюда из-за своих религиозных взглядов. Они бежали от преследований со стороны властей в глухие и нелюдимые тогда места. Грачев нашел их песни. Он пишет: «Их песни свидетельствуют о глубоком неприятии ими мира, в котором законы все истреблены, а сонмы мерзостей умножены и торжествует зло. Они не хотели и не могли мириться с такими порядками в обществе, при которых… «лихоимцы все грады содержат, немилосердные в городах первых, на местах злые приставники»» (Грачев Ю.С. В Иродовой бездне. Т. 2. С. 125). Автор этой книги — безвременно погибший историк, один из многих наших братьев.

История гонимых христиан после раскола — духоборов, молокан и штундистов ни в какой мере не отражена в светской истории, ни в православной, ни в атеистической. Между тем это были люди, которые сумели организовать крепкие и жизнеспособные общины, выйдя из православной церкви, совершенно порвав с нею, люди, готовые перенести любые гонения и даже смерть, лишь бы только не возвращаться ко лжи, внешнему, номинальному христианству. Они хотели не казаться, а быть, хотели живой веры и живого общения с Богом и друг с другом.

Некоторые западные историки обратили на них пристальное внимание. Таков, например, Роберт Латимер, английский историк начала века, описавший их историю в книге «При трех царях». Она переведена на русский язык, и наш брат, А.В. Карев, высоко ее ценил. Вот что пишет Латимер в ответ на вопрос «Во что они верили?»«Какие верования скрывались в душе исключительно трезвых, рациональных, изобретательных «сектантов» — крестьян в России? Что заставило их отличаться так сильно в поведении и характере от их соседей? Это различие, созданное их верой, было столь удивительным, столь коренным, что вера, побудившая их к этому, должна вызывать особенный интерес.

Ранние духоборы и молокане XVIII века, как и штундисты недавнего времени, имеют определенные общие черты в их вере. Во многих деталях они имеют поразительную общность с евангельскими христианами Запада. Например, они все упорно отстаивают то, что Царствие Христа — не от мира сего, и что человеческие правительства вторгаются в область, которая им не принадлежит, когда они вмешиваются в отношения человека с Богом. Это глубокое убеждение является общим для всех русских «сектантов».

Столь же уверенно они отвергают власть в делах веры внутри самой церкви. Поэтому они не имеют никакого доверия к духовным чинам, особенно к попам и их начальникам. Они отрицают, что апостолы и проповедники Евангелия имели священную власть и сверхъестественные силы для управления верующими. Вместе с отрицанием священников отрицалась и практика исповеди, поста, наказаний. Браки тоже стали делом общественности и личного договора. И так как государство годами отказывалось признавать их браки, сила их принципов и высокая честь постоянно демонстрировались чистотой их морали

Выдающейся чертой веры всех русских «сектантов» было учение об обитающем в них Христе. Это учение было грубо искажено и злоупотреблялось из-за неграмотности этих крестьян и их недостаточного знания Священного Писания. Именно в этом пункте многие «сектанты» жестоко заблуждались. Примером этому является секта хлыстов… Все это, однако, ни в коей мере не извиняет жестокую расправу с ними правительства, в результате которой многие были засечены до смерти.

То, что Христос в личности Святого Духа обитает в детях Божьих, есть истина, в которую все христиане радостно верят, и это верование бесконечно более соответствует Священному Писанию, чем церковные верования в «святую воду» или в икону.

«Сектанты» были едины в своем отрицании поклонения иконам, мощам святых и т.п. материальным предметам богослужения. Чудно читать о том, как они совершенно освободились от языческих оков. Со всей деревни они собирали иконы и приносили их к дому попа: «Вот, батюшка. Мы больше не должны им поклоняться. Запрещено. Мы служим единому Невидимому Богу. Ефрем говорит: «что мне за дело до идолов?»»

«Сектанты» придерживаются учения о необходимости личной веры во Христа, чтобы иметь спасение. В этом их вера тоже резко отличается от церковной обрядовой практики.

Ожидание второго пришествия — таково было учение штундистского крестьянства…

Забота о бедных была частью жизни богатых членов, как и в апостольские времена. Равенство и братство — это постоянные их слова, и это не просто слова, но живые идеи».

Примем эти слова серьезно и с благодарностью, особенно потому, что менее внимательные зарубежные историки характеризовали религиозное состояние России не иначе как «обрядовая спячка». На поверхности так оно и было, но в глубине российской жизни столетиями существовали те евангельские верования и то уважение к Писанию как к Божиему слову, в которые своими корнями уходит удивительное и по-человечески необъяснимое Духовное пробуждение XIX — XX веков, охватившее всю страну и приведшее к образованию церквей евангельских христиан-баптистов. В свое время, конечно, создадутся исторические предпосылки большого евангельского пробуждения в России: Отечественная война 1812 года, библейское общество, крестьянская реформа, книгоноши, которые понесут Евангелие во все отдаленные уголки страны. Но прежде всех этих деянии Божьих в истории Бог подготовил почву сердец многих тысяч русских людей для принятия чистого семени Евангелия, Благой Вести о спасении по вере в Сына Божия, Иисуса Христа, принесенного в жертву за нас…

Бог — Владыка истории, и нам должно уповать на Него. Он обещает нам: «…Труд ваш не тщетен пред Господом» (1 Кор. 15:58).