Глава 10. Студенты-добровольцы: отрекаясь от богатства и престижа

В отличие от одиноких женщин, которые по большей части повышали свой общественный статус, ступая на стезю миссионерской деятельности, студенты-добровольцы были в основной массе молодыми людьми, в глазах общественности принижающими свое положение. В отличие от женщин, они начинали свою миссионерскую деятельность либо женатыми, либо женились вскоре после своего прибытия в страну служения. Множество людей считали вполне приемлемым, чтобы женщины, подобные Глэдис Эйлворд, Мод Кэри и Джоанне Винстра, отправлялись на дальние берега с благовестием для «язычников», потому что все, чего они могли достичь в жизни на родине, так или иначе сводилось лишь к положению горничной или стенографистки; но отправить молодого и блестящего студента «впустую» прожить свою жизнь среди язычников было непростительной ошибкой.

Студенческое добровольческое движение возникло в Маунт-Хермоне (Mount Hermon), Массучусетс, в 1886 г., хотя идея о его организации родилась еще раньше, когда семь студентов Кембриджа отказались от блестящей карьеры и посвятили свою жизнь зарубежным миссиям. Движение процветало около пятидесяти лет и, согласно Герберту Дж. Кейну, «оно организовало отправку в зарубежные миссии 20 500 студентов, большая часть из которых служила в Северной Америке». Согласно статистике, студенты-добровольцы в начале XX в. составляли половину всех протестантских миссионеров. Многие из них работали в странах с высоким уровнем развития цивилизации. В среде добровольцев было высоко стремление попасть в Китай. Примерно одна треть их там и трудилась. Другим большим районом концентрации сил добровольцев являлась Индия, где служили около двадцати процентов добровольческих отрядов. Лидеры миссионерских станций молили прислать им в Китай «мужчин и женщин с литературными наклонностями», и ответ на этот призыв был получен. К 1920 г., времени съезда движения в Де-Мойне, оно достигло расцвета и с того времени пошло на убыль. «Неизбежным, — пишет Гарольд Р. Кук, — явилось то, что те же либеральные тенденции, что повлияли на основные деноминации, затронули и Студенческое добровольческое движение. К концу 1920-х оно уже теряло почву под ногами. Затем наступила Великая депрессия и появился сокрушительный «Отчет мирян» (Laymen’s Report) о состоянии дел в зарубежных миссиях, нанесший непоправимый удар по миссионерскому движению».

Несмотря на все неудачи, студенты-добровольцы оказались одними из самых преданных своему делу миссионеров. Когда некоторые (или «большинство», по оценке Хадсона Тейлора) миссионеры стали «праздными, потворствующими себе людьми», студенты представляли разительный контраст с ними. Эти люди уверенно шли к намеченной цели, что редко оценивалось по достоинству, но они были преданы идее благовествования миру, чего бы это ни стоило.

Такая настойчивость в сочетании с либеральным университетским образованием часто приводила к тому, что студенты приспосабливали свою веру к новой культуре народа, среди которого работали, чтобы привести как можно большее количество людей под знамена христианства. Они во многом отличались от своих предшественников, чье образование было зачастую основано лишь на изучении Библии. Многие студенты-добровольцы, получая библейскую подготовку, в то же время использовали свое образование для борьбы с «Критикой чистого разума» Канта или «Происхождением видов» Дарвина. Многие начинали свое служение как помощники из мирян, совершенно неподготовленные к предназначенному для них виду служения. Более того, их острый интерес к мировым религиям приводил к неслыханному до сих пор уважению к другим религиям со стороны исповедующих христианство, что также открывало дорогу для переосмысления и приспособления национальных верований во имя христианского благовестия.

Благодаря регулярным ежеквартальным съездам, финансируемым Студенческим добровольческим движением, была налажена межконфессиональная связь между студентами-добровольцами, чего никогда не встречалось раньше в широкой области миссионерского движения. Результатом таких встреч явилось благотворное совместное объединение усилий всех миссионеров, что редко происходило в прежнее время; и это также проторило путь для развития экуменистического движения. Такое стремление к объединению, наряду с модернистским подходом к Писанию, оказало долговременное воздействие на проповедь Евангелия в международном масштабе. «Протестантский либерализм, принижающий и развенчивающий чудеса и авторитет Библии, явил начало мощному, но увечному обмирщению в китайском христианском мире». Согласно Кеннету С. Латуретту, такое «движение обмирщения» явилось главным фактором, повлиявшим на потери среди христиан в Китае перед лицом надвигавшегося коммунизма.

Для многих студентов-добровольцев миссионерским полем деятельности был скорее весь мир, чем конкретная страна. В то время как некоторые осели на одном месте и посвятили жизнь одной маленькой и конкретной области, множество других постоянно меняли место пребывания и ездили по всему миру в попытке добиться благосклонности местной элиты — образованных классов, которые, в свою очередь, могли бы оказать наибольшее влияние на собственных сограждан. С собой студенты привозили членов Ассоциации молодых христиан и других организаций, что обеспечивало расширение деятельности христианских студентов по всему миру.

В течение первой половины XX в. студенты оказали сильнейшее влияние на работу зарубежных миссий. Их имена — Ч. Т. Стадд, Дж. Э. К. Стада, Роберт Уайлдер, Джон Р. Мотт, Джозеф X. Оулдам, Роберт Е. Спиер, У. Темпл Гейднер, Уильям Патон, Флетчер Брокман, Е. Стэнли Джоунс (С. Т. Studd, J. Е. К. Studd, Robert Wilder, John R. Mott, Joseph H. Oldham, Robert E. Speer, W. Temple Gairdner, William Paton, Fletcher Brockman, E. Stanley Jones) и другие — навсегда вошли в анналы миссионерского движения. Это были герои, полностью отрекшиеся от богатства и удобств, чтобы служить выбранному делу.

Шервуд Эдди говорил от имени многих добровольцев, когда трогательно рассказывал о собственной жизни и движении в целом:

«Оглядываясь назад, могу сказать, что половину своей жизни я провел на передовой линии далеко растянувшегося миссионерского фронта. Я был одним из первых среди шестнадцати тысяч студентов-добровольцев, попавших в струю того, что нам казалось не менее чем миссионерским крестовым походом. Некоторые считали нас фанатиками, и мы совершили множество ошибок, которые позже осознали на собственном горьком опыте. Многие пожертвовали карьерой и богатством, властью, престижем в обществе и удовольствиями, чтобы отправиться в дальние страны, о которых не знали ничего, кроме того, что люди там отчаянно нуждались в нас. Весьма схожим было ощущение принадлежности к одной команде многих студентов, сравнимое с единством христианского мира в Средние века; они работали в одном мире под руководством одного Капитана. Мы чувствовали то же, что Вордсворт чувствовал по отношению к Французской революции — которую он, несомненно, идеализировал, как и мы наш крестовый поход:

Блаженство на рассвете быть живым,

Но самым райским было оставаться юным!»

Ч. Т. Стадд

Наверное, самым знаменитым из всех студентов-добровольцев был Ч. Т. Стадд, талантливый атлет и сын богатого англичанина. Чарли Стад являл собой поразительный пример готовности студентов смело жертвовать богатством и карьерой, чтобы посвятить себя полностью задаче евангелизации мира. Он обладал поистине фанатичным рвением — особенно в зрелые годы — рвением, которое позволило ему не принимать в расчет собственное благополучие и благополучие своей семьи в стремлении расширить границы царства Божьего. Неослабная дисциплина в сочетании с необходимыми личностными качествами сделала его одной из наиболее загадочных фигур в мире миссионерских лидеров евангелической церкви современности. Его роль основателя и директора Всемирной евангелизационной кампании демонстрирует чрезвычайную важность хорошего знания потенциальным миссионером особенностей деятельности миссионерского Совета и его руководителя.

Богатство и роскошь окружали юного Ч. Т. Стадда в 1870-е гг., когда он жил в Тедуорте, фамильном поместье в Уилтшире. Эдвард Стадд, отец Чарлза, сделал состояние на плантациях в Индии, а затем вернулся в Англию, чтобы пожить в свое удовольствие. Его страстью были скачки, и великим праздником для него стал тот день, когда его собственная лошадь выиграла Большой приз на национальных скачках. Естественно, общественность испытала шок, услышав, что человек с такой репутацией обратился на одном из евангелических собраний Д. Л. Мооди. Результат его обращения последовал незамедлительно. Он продал своих лошадей, перестал посещать скачки, начал созывать евангелические собрания в Тедуорте и вложил всю свою энергию в спасение человеческих душ, проповедуя друзьям и родственникам. Трое сыновей стали излюбленными мишенями его беспрестанных свидетельств и, согласно Чарлзу, «все в доме жили собачьей жизнью, пока не обратились».

«Кембриджская семерка» после прибытия в Китай (Ч. Т. Стада стоит слева)

Все три сына обратились к Христу еще за два года до безвременной кончины отца, но только приблизительно шесть лет спустя, после серьезной болезни младшего брата, чуть не закончившейся трагически, Чарлз пошел на встречу с Мооди по собственной воле и там посвятил свою жизнь Богу и миссионерскому служению. Его решение произвело сенсацию. И в Итоне, и в Кембридже он сумел затмить даже своих талантливых братьев как игрок в крикет, и как капитан, и как лучший игрок из знаменитой «Команды одиннадцати» из Кембриджа, считаясь «величайшим крикетистом

Англии». Сенсационное решение Стадда вызвало отклик еще шести блестящих и талантливых кембриджских студентов, которые также посвятили себя служению. «Кембриджская семерка», как их теперь называли, поклялась вместе отплыть в Китай, чтобы служить под эгидой КВМ. «Никогда раньше в истории миссионерского движения, — писал газетный репортер, — не отправлялась трудиться на миссионерской ниве такая уникальная группа». Многие люди, включая членов семьи Стадда, считали решение университетской семерки торопливым и необдуманным, неоправданной тратой интеллектуальных способностей.

Стадд пребывал в Китае менее десяти лет, но эти годы были заполнены активной деятельностью. Вскоре после своего приезда он женился на Прискилле Стюард, которая служила в Китае в Армии спасения; в Китае у них родились четыре дочери. Годы труда в глубинных областях этой страны были сопряжены с трудностями. «В течение пяти лет, — писал Стадд, — мы ни разу не выходили за порог нашего дома, чтобы не услышать потоки проклятий из уст наших соседей». Несмотря на это, они расширили свое служение — Прискилла вела благовестническую работу с женщинами, а Ч. Т. Стадд работал с наркоманами. Хотя Стадд получил значительное наследство (по современным меркам более половины миллиона долларов), он отказался от него, предпочтя жить жизнью только по вере, как остальные миссионеры КВМ, и испытывал часто гнетущие финансовые затруднения. Плохое здоровье вынудило Стадда с семьей вернуться в 1894 г. в Англию. Следующие шесть лет он посвятил встречам с аудиторией в Соединенных Штатах и Англии, где говорил о нуждах миссионеров от имени Студенческого добровольческого движения. По словам Дж. Герберта Кейна, «…студенты шли на его собрания толпами, и иногда он проводил до шести встреч в день, а добровольцы сотнями записывались на миссионерское служение, увлеченные движением пробуждения». В 1900 г. Стадд приехал вместе с семьей в Индию на шесть лет, чтобы служить плантаторам и англоговорящему населению, но эти годы, лишенные непосредственного миссионерского благовестия, не принесли ему удовлетворения. Вернувшись в Англию, опять по причине болезни, Стадд продолжил свои встречи с людьми в разных городах, где говорил о миссиях, но ему не хватало убеждения в том, что он исполняет волю Божью.

Жизнь Стадда коренным образом изменило знамение, явившееся ему написанным на дверях и гласившее: «Каннибалы хотят миссионеров». Затем он узнал о сотнях тысяч людей из различных племен в Центральной Африке, которые никогда прежде не слышали Благой вести, потому что «ни один христианин никогда не приходил к ним, чтобы рассказать об Иисусе». Стыд, по словам самого Стадда, «глубоко пронзил» его душу. «Я сказал: «Почему христиане не идут туда?» Бог ответил: «А почему ты не идешь?» «Доктора не разрешат», — произнес я. Ответ был следующий: «А Я разве не хороший врач? Разве Я не проведу тебя через это? Разве Я не сохраню тебя там?» Оправданий не было, я должен был ехать».

Ч. Т. Стада, миссионер в Китае, Индии и Африке

Прискилла Стюард Стадд, жена Ч. Т. Стадда

Решение Стадда ехать в Африку принесло отчаяние Прискилле, страдавшей от изнуряющей болезни сердца. Как мог он так просто оставить ее и преследовать какую-то дикую цель? Ему было пятьдесят лет, он постоянно болел и не имел какой бы то ни было финансовой поддержки. Она твердо возражала, но Стадд, убежденный в своем призыве, в 1910 г. уехал в исследовательскую поездку, вернувшись на следующий год, чтобы составить новый план миссионерской работы в Африке, организовав «Сердце африканской миссии». В 1913 г. с одним помощником, Альфредом Бакстоном (Alfred Buxton), который впоследствии стал мужем его дочери, Стадд начал восемнадцатилетнее служение в бельгийском Конго, в «сердце Африки». Хотя он получил известие о том, что у Прискиллы обострилась болезнь сердца, он отказался вернуться обратно. Труд Божий, он твердо верил в это, должен быть превыше всех семейных проблем. Когда он вернулся домой в 1916 г. (его единственный отпуск), чтобы увезти в Африку новых добровольцев, Прискилла уже не была инвалидом, напротив, она стала намного активнее, чем раньше, успешно справляясь с домашней работой и с домашним офисом. В последующие годы в Африку приехало еше больше добровольцев, а среди них — его дочь Эдит, вышедшая замуж за Альфреда Бакстона, и дочь Полина, приехавшая вместе со своим мужем, Норманом Граббом. Но по мере прибытия новых миссионеров личностные и доктринальные различия все больше омрачали жизнь новорожденной миссии. Даже дочери Стадда и их мужья считали, что с ним очень тяжело ладить. Он пожертвовал всем для Африки и ожидал, что другие миссионеры поступят так же. Он работал по восемнадцать часов в сутки и, по словам Нормана Грабба, «…не было оправданий… не было различий между ними, не было выходных, не было отпусков». Предполагалось, что миссионеры будут жить по-африкански, избегая любых намеков на образ жизни европейцев.

Между Стаддом и другими миссионерами, как было сказано выше, также возникали разногласия доктринального характера, особенно между ним и новыми миссионерами, прибывавшими в Африку на служение. Стада рассказывал в письмах домой о крупных достижениях в своей миссионерской деятельности. В 1918 г., всего лишь через пять лет пребывания в Африке, он писал: «Прогресс воистину чудесный; люди приходят к нам отовсюду и очень издалека. У нас крещения происходят почти каждую неделю. Новообращенные сами ведут работу по проповеди Евангелия и в отдаленных местах, и поблизости». Но когда приехали новые миссионеры, они увидели совершенно иную картину. «Но что потрясло нас более всего, — писал Норман Грабб, — так это его отношение к африканцам, исповедующим христианство. Каждое воскресное утро пятьсот африканцев-христиан собирались на богослужения. Мы предполагали увидеть сияющих святых Божьих, но Чарлз говорил им, что грех царит во всем и никто, погрязший в грехе, не увидит царства Божьего, независимо от того, насколько он возродился заново; и, поднимая пальцы обеих рук, он сказал, что сомневается, что хотя бы десять человек из присутствующих пятисот попадут на Небеса. Мы были в ужасе. По нашему богословию… мы считали, что если человек возрожден… он уже не может погибнуть. Чарлз не принимал такого подхода в расчет Его позиция заключалась в следующем: «без святости никто не увидит Бога»».

Стадд считал грехом не только серьезные аморальные проступки, но и мелкие недочеты и недостатки. Его понимание греховной жизни включало в себя широкий спектр грехов, в том числе отношение к работе. «Одним из тягчайших грехов этих людей, — писал Стадд, — является их ужасная леность. Каждый готов просто сидеть на стуле и болтать. Работа для них — это глупость». Обычный рабочий день Стадда начинался в 6 утра, и он хотел бы, чтобы и африканцы, и другие миссионеры брали с него пример. Частные молитвы в те дни отошли на задний план, чтобы не было препятствий для своевременного начала рабочего дня. Когда однажды Грабб предложил, чтобы миссионеры и африканцы собирались для специальной молитвы во имя наступления пробуждения среди африканцев, Чарлз ответил: «Я не верю в молитву, которую творят в рабочие часы. Давайте соберемся в 4 утра». Когда Грабб поднялся в 4 утра, чтобы помолиться самому, в утренней тишине миссионерского поселка он услышал звуки банджо старика. Он собрал молитвенную группу из нескольких африканцев, чтобы помолиться в 4 утра.

Такая напряженная христианская жизнь оказалась не по силам ни африканцам, ни миссионерам, но у Стадда не хватало времени для тех людей, которые, по его мнению, не были полностью преданы своей вере, даже если дело доходило до увольнения собственной дочери и ее мужа, Эдит и Альфреда Бакстонов. Для них это явилось очень тяжелым ударом, особенно для Альфреда, который пожертвовал многим только для того, чтобы начать миссионерскую деятельность с Чарлзом Стадном в Африке. Стадд за несколько лет до этого писал: «Заботам и уходу Альфреда я обязан… своей жизнью; воистину ни одна мать не ухаживала за своим ребенком с такой нежностью и так успешно, как ухаживал за мной он».

Другие близкие связи также обрывались, и к концу 1920-х гг., несмотря на напряженный труд и безотчетную преданность делу, Стадд быстро терял поддержку своих сторонников на родине, особенно после смерти Прискиллы в 1929 г. Его жесткие требования к миссионерам и отрицательное отношение к африканцам были хорошо известны комитету его организации на родине, но вслед за этими возникли и другие разногласия. Во-первых, относительно брошюры, которую написал Ч. Т. Стадд. Она была озаглавлена «D. С. D.»⁰¹⁷ и написана по поводу пребывания многих христиан, как казалось Стадду, в летаргическом состоянии. Стадд говорил: «Я хочу быть среди тех, кому наплевать на все, кроме одного — отдать жизнь за Иисуса и за души заблудшие». «D. С. D.» явилось выражением его преданности христианскому учению, но фраза, употребленная им, привела в ужас и обидела многих христиан, включая самых ярых его сторонников на родине».

Но если этого памфлета было недостаточно, чтобы комитет предпринял решительные действия против него, то слухи о том, что он стал принимать морфий, переполнили чашу терпения. Слабое здоровье Стадда и его восемнадцатичасовой рабочий день оказали свое воздействие на физическое и эмоциональное состояние этого человека. Обнаружив, какое облегчение приносит ему одна доза морфия, он стал принимать таблетки, которые распространял доктор из Уганды и которые миссионеры провозили тайком, не декларируя, на всякий случай. «Когда новости об этом дошли до родины… комитет, — по словам Грабба, — решил, что единственным выходом было отправить его из Африки». То, что последовало, по воспоминаниям Грабба, «явилось одной из самых мрачных страниц в истории миссии». Когда комитет собирался реорганизовать свою деятельность, основав новую миссию без Стадда, Грабб (уволенный из миссии вместе со Стаддом) и Дей-вид Манро (David Munro), муж еще одной дочери Стадда, оказали ужасное сопротивление, отправившись в штаб миссии и забрав с собой архивные записи.

Но даже с архивом на руках миссия распадалась на части, не существовало никакой надежды восстановить полностью утраченное. Можно ли было хоть как-то вдохнуть жизнь в работу неоперившейся еще ВЕК («Сердце африканской миссии» теперь превратилось во Всемирную евангелизационную кампанию)? Да. Очень скоро, буквально через несколько недель, Стадд умер. Эра хаоса пришла к концу, и под смелым руководством Нормана Грабба миссия совершила новый качественный скачок вперед, но она никогда не забывала неустанного и бескорыстного служения своего основателя, Ч. Т. Стадда.

Что же случилось? Как мог один из наиболее талантливых молодых миссионеров Британии прийти к такому концу? Несомненно, существует множество скрытых факторов, которые оказали воздействие на течение жизни Стадда, но определенно то, что на его падение повлияла интенсивность его устремлений. Величайшее напряжение сил было характерно для многих студентов-добровольцев. «Нам действительно важно быть настойчивыми, — писал Стадд, — и наша настойчивость должна все время возрастать». Но именно такая напористость, являвшаяся, по мнению многих, фанатизмом, привела его к падению. Ч. Т. Стадд часто называл себя «игроком ради Бога». Можно сказать, что он играл и проиграл.

За годы после смерти Стадда ВЕК численно возрастала и набирала силу, а к 1970-м гг. она охватила весь мир стараниями более пятисот миссионеров, среди них — смелая доктор Хелен Роузвиер, начавшая свое служение в Ибамби, где работал неутомимый Стадд. Анализируя феноменальное возрождение ВЕК, трудно не заметить выдающуюся роль ее лидера Нормана Грабба (Norman Grubb), человека, обладавшего редким умением честно говорить о собственных ошибках, и несгибаемого защитника своего тестя, достаточно мудрого, чтобы признать его недостатки и учиться на них.

Джон Р. Мотт

В то время как Ч. Т. Стадд и его друзья-студенты из «кембриджской семерки» привлекли к студенческому миссионерскому движению внимание мировой общественности, Джон Р. Мотт стал человеком, который более других повлиял на приток студентов в армию миссионеров последующих десятилетий. Он не был рукоположенным священником и никогда не служил миссионером в строгом смысле этого слова, однако его влияние на миссионерское движение сравнимо — а может быть, и превосходит — с влиянием его идеала, Дейвида Ливингстона, «чьи героические, истинно христианские достижения», говоря словами самого Мотта, «стали движущим миссионерским мотивом его жизни». Как многие студенты-добровольцы, Мотт не пожелал воспользоваться блестящей возможностью добиться положения в обществе ради всемирного благовестил. Хотя он отказался от дипломатической карьеры и финансового благополучия, он не смог избежать славы. Он являлся другом и советником президентов, лауреатом Нобелевской премии и самым влиятельным религиозным деятелем XX в.

Джон Р. Мотт родился и вырос в Айове, в семье преуспевающего торговца вторсырьем. Он обратился в юности и стал активно работать в методистской епископальной церкви. В 1881 г., в возрасте шестнадцати лет, он уехал в университет Верхней Айовы и стал там полноправным членом АМХ, международной организации, посвятившей себя всемирному евангелизму. Пробыв в университете этого города четыре года, Мотт перевелся в Корнеллский университет, где изучал политологию и историю. Именно здесь, услышав проповедь Дж. Стадда, он испытал чувства, изменившие всю его жизнь. Это привело к тому, что духовный рост и благовестив стали для него самыми главными ценностями. Дж. Стадд, брат Чарлза Стадда, приехал в турне по университетским городкам Соединенных Штатов по приглашению Д. Л. Мооди и руководителей АМХ. Стадд, по словам биографа Мотта, хотел привлечь студентов к миссионерской деятельности рассказами о «кембриджской семерке», отказавшейся от богатств и славы, чтобы добровольно служить выбранному делу».

Джон Р. Мотт на Всемирной конференции в Уитби в 1947 г.

Хотя Стадд призывал студентов отправиться в миссии, Мотт не решился посвятить себя миссионерскому делу до следующего лета, пока не стал участником первой конференции христианских студентов в Маунт-Хермоне, Массучусетс (финансировавшейся Д. Л. Мооди и позже проводившейся в близлежащем Нортфилде). Будучи делегатом от Корнелла, он вместе с другими студентами, в количестве двухсот пятидесяти человек из ста колледжей и университетов, провел месяц под влиянием Д. Л. Мооди и других известных библеистов. В последний день конференции Роберт Уайлдер, миссионер-энтузиаст из Принстона, выступил с миссионерским обращением, которое прозвучало как страстный призыв к личному посвящению. В результате сто студентов, позже названные «сотней из Маунт-Хермона», подписали «Принстонскую клятву» («Я намерен, по Божьей воле, стать зарубежным миссионером»), которая вскоре стала клятвой посвящения в студенческом миссионерском движении. Мотт был среди тех ста студентов, кто подписался под клятвой, и то собрание стало началом Студенческого добровольческого движения зарубежных миссий, официально зарегистрированного в 1888 г., — организации, работавшей со студентами более тридцати лет.

После этого знаменитого митинга Уайлдер, при поддержке Д. Л. Мооди и других, начал собственное турне по студенческим городкам, чтобы сделать свой призыв известным всей стране. Его трогательный призыв, фантастический лозунг («Евангелизация мира за одно поколение») и то, что он тоже поставил подпись под «Принстонской клятвой» обеспечили стремительный успех его поездкам как на родине, в Англии, так и на континенте. Миссионерское рвение самого Уайлдера происходило из опыта его жизни в Индии с родителями-миссионерами; на его участие в побуждении студентов отчасти повлиял отец, который был членом «Общества братьев» в Андовере (возникшего в 1806 г., членом которого также являлись Самьюэл Миллз и вся «группа в стогу»). Деятельность этого общества была ориентирована на интересы миссионерского движения. После успешного турне Уайлдер вернулся в Индию и работал там со студентами, в то время как Мотт и другие взяли на себя руководство работающими на родине.

Как лидер и организатор СДД, Мотт взвалил на свои плечи тяжелую ношу, особенно учитывая лозунг «Евангелизация мира за одно поколение». По его мнению, наилучшим образом подобную задачу можно было решить путем призыва тысяч студентов, несущих Благую весть даже до края земли. Но почему СДД? Как могло это движение добровольцев совершить такой подвиг, который был не под силу даже организованной религии? Мотт был убежден в необходимости сотрудничества, а СДД, охватившее молодых людей из самых различных конфессий, казалось идеальным решением этой проблемы.

Тесно связанной с деятельностью Мотта в СДД была его работа в АМХ, организации, в которой он успешно служил более сорока лет, шестнадцать из которых провел на посту ее генерального секретаря. Когда он работал в этой должности, путешествия стали для него образом жизни, и как только заканчивалась одна поездка, он тут же планировал следующую. В поездках он работал как с резидентами-миссионерами, так и со студентами тех стран, которые посещал, стараясь создать обширную сеть объединенного миссионерского движения. Чтобы добиться реализации своего плана, он помог организовать Всемирную федерацию студентов-христиан, свободную международную организацию, которая под его руководством расширилась, объединив в себе студентов из трех тысяч учебных заведений.

Одними из самых восприимчивых к призыву Мотта, адресованному студентам, стали, как это ни удивительно, «ученые из великой страны ученых», Китая. Во время первого посещения этой страны в 1896 г. он увидел лишь весьма расплывчатые перспективы охватить этот класс, но, согласно Мотту, атмосфера вскоре изменилась: «Пять лет спустя стены Иерихона стали сокрушаться… Старые интеллигенты уступали дорогу современным образованным людям… Когда я добрался до Кантона, к своему удивлению я обнаружил, что они арендовали самый большой театр в Китае, здание, вмещавшее три с половиной тысячи человек. В первый же вечер, когда мы подошли к театру, я увидел на улице толпы людей и спросил, почему до сих пор не открыли двери здания. Мне ответили, что двери открыли час назад, а в театре нет свободных мест… На сцене находилось около пятидесяти ведущих ученых Китая из Кантона, многие из которых были молодыми людьми, учившимися в Токио и американских университетах». К тому времени, когда серия встреч подошла к концу, более восьмисот человек заинтересовались этим вопросом, и в течение месяца около ста пятидесяти из них «крестились или готовились к крещению». В двух других китайских городах, где Мотт проводил евангелизационные собрания, реакция была сходной с кантонской.

Наибольшим достижением Мотта как миссионерского деятеля явился созыв Эдинбургской всемирной миссионерской конференции 1910 г. Он был ее организатором и председательствовал на ней. Эта десятидневная конференция, на которой присутствовало 1355 делегатов, была первой межконфессиональной миссионерской конференцией подобного рода. Она явилась стимулом к развитию экуменистического движения, оформившегося в последующие десятилетия. Миссионерский энтузиазм на конференции достиг своей высшей точки; призыв евангелизировать мир «за одно поколение» все еще звучал в ушах. Некоторые делегаты действительно верили в то, что, имея сорок пять тысяч активно работающих миссионеров и учитывая предсказание, что их число за тридцать лет увеличится втрое, можно добиться полной евангелизации всего мира.

Но после Эдинбургской конференции интерес к миссионерскому движению в основных деноминациях постепенно стал угасать и СДД на своем напряженном собрании в Де-Мойне в 1920 г. приняло решение, по словам Говарда Хопкинса (С. Howard Hop-kins), «исправить серьезные последствия рокового очарования чудесами и тайнами Востока, которое загипнотизировало их предшественников и отправило их в Китай… подальше от вида, звуков и запахов трущоб Чикаго или несправедливости пропахшего потом труда. Они хотели сосредоточить свое внимание в большей степени на видимой и реальной социальной несправедливости, чем на «традиционных вопросах миссионерской деятельности»».

Мотт всегда подчеркивал значение мирового благовествования в социальном плане, но никогда не считал социальное служение первоочередной задачей. И все же ему пришлось столкнуться «со сдвигом в сторону социального Евангелия», который стал проявляться в миссиях. Он говорил, что социальная служба является «одним из наиболее характерных призывов для этого поколения» и она тесно связана с личным благовестием: «Не существует двух евангелий, одного социального и другого индивидуального. Есть один лишь Христос, Который жил, умер и воскрес вновь, связывая Себя с жизнями всех людей. Он является Спасителем индивидуальной личности, и Он есть достаточная Сила, которая изменяет Свое окружение и связи».

Консервативная позиция Мотта и строгая приверженность первоочередности проповеднической работы в миссиях привела к утрате его влияния в СДЦ в последние годы. Молодое поколение добровольцев более не считало его узкий подход действенным для своей расширяющейся концепции миссий. Были и такие, кто критиковал Мотта. Его имя связывали с запросом мирян о деятельности зарубежных миссий (Laymen’s Foreign Missions Inquiry) и их отчетом, озаглавленном «Новый подход к миссиям» (Rethinking Missions), а потому некоторые считали, что он стал более либеральным в отношении к миссиям. Тот отчет продемонстрировал стремление дать новое определение целям и задачам миссионерской деятельности: «…видеть лучшее в других религиях, помогать верующим других религий найти или вновь обрести все лучшее, что есть в их традициях, использовать самые активные элементы других традиций в деле социальных реформ и очищении религиозного выражения. Обращение более не должно быть главной целью»». Хотя Мотт признавал ценность запроса и последовавшего за ним отчета, они явно не отразили его собственную позицию. Всю свою жизнь он рассматривал обращение нехристиан к вере как самый важный результат миссионерской деятельности.

Последние годы жизни Мотт активно сотрудничал в зарубежных миссиях и на родине. Он участвовал в создании Всемирного совета церквей, организации, которая, как он верил, сможет укрепить влияние христианства в мире. Хотя Мотт старался избежать ожесточенных дискуссий фундаменталистов-модернистов, разгоревшихся как на родине, так и за рубежом, он и Роберт Спиер стали мишенью для их критики. Все же весь этот период его собственная личная вера и трепетная любовь к Спасителю никогда не угасала и он сохранил теплые взаимоотношения со многими более консервативными коллегами.

Всю свою жизнь, несмотря на постоянные разъезды, Мотт оставался верным и добрым семьянином. Лейла, с которой он прожил шестьдесят два года, сопровождала его в поездках и работала вместе с ним, часто выступая перед группами женщин в колледжах и помогая женщинам-миссионеркам по всему миру. Она умерла в 1952 г. в возрасте восьмидесяти шести лет, и ее смерть стала тяжелым ударом для Мотта, но он продолжал свои путешествия без нее ради дела всемирного благовестия. В 1953 г., в возрасте восьмидесяти восьми лет, он женился вновь, а в 1954 г. он в последний раз появился перед аудиторией на съезде Всемирного совета церквей в Эванстоне, штат Иллинойс. Но путешествия его на этом не прекратились. «Смерть, — сказал он репортерам, — это место, где я пересяду на другой поезд», и он совершил эту пересадку 31 января 1955 г.

Роберт Е. Спиер

Близким соратником и другом всей жизни Мотта, человеком, названным «воплощением духа Студенческого добровольческого движения», был Роберт Е. Спиер, который, подобно Мотту, служил делу зарубежных миссий как мирянин. В отличие от Мотта, его служение было в основном посвящено единственной деноминации — пресвитерианской церкви, — где он работал сорок шесть лет секретарем Совета по зарубежным миссиям. Пресвитерианская церковь была одной из церквей, страстно преданных миссионерскому делу, и собственный энтузиазм Спиера только укреплял подобную позицию церкви. Хотя Спиер слыл популярной и уважаемой фигурой в своей церкви и в экуменических кругах, служение этого человека ознаменовало бурный период в истории развития его церкви; и, несмотря на его усилия играть роль миротворца, старавшегося повлиять на враждующие фракции, он часто сам становился объектом критики. Тем не менее во время его служения пресвитерианская церковь во многом расширила сферу влияния на работу заморских миссий.

Спиер родился в Пенсильвании в 1867 г. в семье юриста, который был избран в Конгресс от демократической партии на два срока. Отец воспитывал детей в строгом пуританско-пресвитерианском духе. Роберт получил образование в Андовере и Принстоне, где дважды становился старостой класса и заслужил репутацию отличного защитника в университетской футбольной команде. Во второй год обучения в Принстоне Спиер, услышав сильную и убедительную проповедь Роберта Уай-лдера, подписал клятву студента-добровольца вместе с несколькими своими сокурсниками. Он отказался от намерения последовать по стопам отца и решил посвятить жизнь миссионерскому служению. «Многие, — писал он, — считают нас впавшими в какое-то странное заблуждение, а другие полагают, что нами овладело фанатическое безумие…»

Закончив Принстон, Спиер стал походным секретарем Студенческого добровольческого движения; и хотя в этой должности он прослужил всего лишь год, на его счету оказалось более тысячи студентов, решившихся на служение в зарубежных миссиях. С намерением самому отправиться служить миссионером, Спиер вернулся в Принстон для подготовки в семинарии, но через два года его занятия были прерваны, когда он неожиданно получил приглашение из Совета по зарубежным миссиям пресвитерианской церкви занять его высший административный пост. Это приглашение, по словам Шервуда Эдди, «расстроило планы Спиера, и он сопротивлялся ему, как мог. Он определенно не хотел оставаться дома, потому что призвал тысячу студентов подписать декларацию и отправиться преодолевать трудности в зарубежных миссиях». Спиер все же с неохотой принял приглашение, решив, что в роли такого ключевого лидера сможет оказать существенное воздействие на работу миссий.

Хотя Спиер был активистом, его все же помнят скорее благодаря философскому влиянию, которое он оказал на миссии того времени. В тот период, когда многие представители молодого поколения призывали к социальной активности в миссиях, он настаивал на том, что «высшей и определяющей целью» всех миссий должна быть религиозная цель: «В век, когда мысли человека заняты миром вещей, а его тело взобралось на престол его души, мы не можем утверждать, что наша деятельность не является в первую очередь благотворительностью, не является политической и мирской работой любого толка; но она также является духовной и религиозной деятельностью. Конечно, религия должна выражать себя в жизни, но религия есть духовная жизнь. Я скорее посажу одно семя Христовой жизни под корку языческой жизни, чем покрою всю эту кору внешним слоем наших социальных привычек, процветающих на облачении западной цивилизации».

Спиер занял твердую позицию против «Отчета на запрос мирян о зарубежных миссиях» 1932 г., опять отделяя себя от многих более либеральных коллег, но настоящие столкновения, которые он испытал как деятель миссионерского движения, были связаны не с либералами, а с фундаменталистами, хотя он сам помог написать последний том «Основ» («The Fundamentals⁰¹⁸ «)

Moдернистско-фундаменталистские противоречия, возникшие на родине в пресвитерианской церкви, стали проявляться и в миссиях. Спиер, казалось, попал в центр полемики, огорченный тем отрицательным эффектом, который оказала эта борьба на деятельность по проповеди Евангелия. «Как бы мне хотелось, чтобы наши убеждения и действия по благовестию приобрели бы такой пыл, рвение и натиск, — писал он миссионеру в Китае, — чтобы мы могли свободно пройти мимо вопросов, подобных этим, и чтобы люди, желающие их обсуждать, остались бы позади для дискуссий, а остальные могли бы двигаться вперед, чтобы за новыми победами забыть горечь поражения и восполнить потерю тех, кто остался позади».

В этот период сам Спиер подвергся нападению за приписываемую ему неоортодоксальность. Против него выступили Дж. Грешем Мачен (J. Gresham Machen) и другие, обвинив в «должностном преступлении, проявившемся в назначении якобы неоортодоксальных миссионеров». Это стало трудным испытанием для того, кто прослужил так долго и так преданно своей церкви (даже занимая там высшую должность председателя собрания в 1927 г.), но он противостоял этой буре, и его оправдала Генеральная ассамблея, где большинством голосов ему был вынесен вотум доверия.

В отличие от многих лидеров миссионерских Советов того времени, Спиер имел необычно смелые взгляды по вопросу женского участия в миссионерском движении. Он утверждал, что «будет странно и ненормально отрицать равенство женщин в церкви, которая и является самим источником равенства. Именно Христос сделал их свободными и равноправными. Неужели женщине будут дарованы свобода и равенство повсюду, но она будет лишена этого в церкви, откуда они имеют свое происхождение?» Подобным же образом он восхвалял «те христианские церкви на поле миссионерской деятельности», которые «понимали меру Евангельской вести в этом вопросе лучше, чем мы… Бог не закрывает перед Своими дочерьми дверей, открытых для Его сыновей».

В возрасте семидесяти лет, после сорока шести лет служения, Спиер ушел в отставку с руководящей должности в пресвитерианских миссиях. В последующие десять лет он путешествовал, выступая в студенческих городках и на конференциях, призывая работать в зарубежных миссиях; и та энергия, что характеризовала его активность в ранние годы, была присуща ему до самого конца. («Когда он садился в поезд», по словам его биографа, «он брал с собой портфель с документами и книгами. Из потрепанного временем портфеля появлялись бумаги и отчеты из офиса или книга. Он тут же погружался во внимательное их изучение…»)

Будучи смертельно болен, страдая лейкемией, он настаивал на соблюдении составленного им плана выступлений даже за три недели до кончины в 1947 г. Он был тогда настолько слаб, что не мог стоять. Несмотря на то, что его называют одним из величайших деятелей миссионерского движения нашего столетия, сам Спиер всегда принижал значение собственного труда в сравнении с теми, кто служил на переднем крае; и когда его друг предложил написать его биографию, он ответил: «Никаких биографий… просто скажи, что жил один парень; он работал; он умер; есть многие другие».

Самьюэл Цвимер

Сила и энергия, характерные для молодых и образованных студентов-добровольцев, разбросанных по всему миру с конца XIX в., явились теми качествами, которые пронизали миссионерскую деятельность в исламском мире, где сопротивление христианству оказалось особенно велико. Первая значительная христианская миссия, адресованная мусульманам, была организована Раймундом Луллием в XIII в. (см. гл. 2), и он был практически единственным среди христиан, кого больше заботила проповедь Евангелия в мусульманском мире, чем борьба с ним. В последующие столетия, по словам Стефана Нейла, «к землям, населенным мусульманами», «христианские миссионеры относились с большим пренебрежением, чем к землям других народов». Это положение изменилось в конце XIX в., в период, «ознаменовавший начало настоящей схватки между верой в Иисуса Христа и верой в Магомета». Англикане вступили в эту схватку в 1860-е гг., и, с некоторым колебанием, за ними последовали другие деноминации, но именно Самьюэл Цвимер, студент-доброволец, в начале своей деятельности выступавший без конфессиональной поддержки, взялся за координацию усилий, направленных на завоевание сердец мусульман, и сфокусировал внимание общественности на жизни мусульман и их нужде в Христе. Многие другие студенты-добровольцы, включая У. X. Темпла Гейднера, доктора Пола Харрисона и Уильяма Бор-дена (Paul Harrison, William Borden), также посвятили свою жизнь самой трудной и неблагодарной из всех миссионерских областей.

Самьюэл Цвимер, «Апостол ислама», родился в штате Мичиган в 1867 г. тринадцатым из пятнадцати детей. Его отец был пастором реформатской церкви, и казалось естественным, что Самьюэл должен посвятить себя христианскому служению. Четверо братьев стали священниками, а его сестра, Нелли Цвимер, отдала сорок лет своей жизни миссионерскому служению в Китае. Во время учебы в колледже Хоупа Цвимер почувствовал потребность в миссионерской деятельности. В последний год обучения под влиянием убедительной проповеди Роберта Уайлдера (тот же миссионер-энтузиаст, который оказал влияние на Джона Р. Мотта и на сотню студентов из Маунт-Хермона) он, вместе с семью однокашниками, выразил согласие на служение в миссии.

После обучения в семинарии и медицинской подготовки Цвимер и его сокурсник по семинарии, Джеймс Кантин (James Cantine), предложили свои услуги реформатскому Совету для работы в арабском мире; но их кандидатуры отвергли из-за преобладавшего в то время убеждения, что такое служение будет «непрактичным». Непоколебимая пара энтузиастов создала собственную организацию, Американо-арабскую миссию, и стала искать поддержки, для чего Цвимер отправился в путешествие в четыре тысячи миль, посещая «почти каждую церковь своей деноминации к западу от Огайо», тогда как Кантин отправился на восток. Их метод сбора денег был уникальным. Вместо того чтобы просить деньги для себя, «Цвимер… просил помощи для Кантина, а Кантин просил для Цвимера…» «Летаргическое состояние пасторов, — писал Цвимер, — является величайшей помехой делу», но существовали также и более мелкие досадные моменты: «В последний день недели я проповедовал о миссиях после обеда — хотя мне не разрешили повесить мои иллюстрации для выступления, потому что было воскресенье! В этом же приходе имеется певческая школа для молодежи, которая собирается после службы (!) — «О постоянство, ты — драгоценность», — но с Божьей помощью я могу говорить и без иллюстраций — я так и сделал».

К 1889 г. турне Кантина завершилось, и он отплыл в Аравию, за ним в 1890 г. последовал Цвимер. Их решимость и самоотверженность не прошли незамеченными, ибо в 1894 г. лидеры церкви пригласили их миссию войти в состав реформатской церкви в Америке. Небольшие успехи и враждебность, с которыми сталкивался Цвимер в первые годы служения в регионе Персидского залива, не обескуражили его, но только утвердили в том, чему он посвятил себя. Вначале он и Кантин жили вместе с англиканскими миссионерами, но когда англиканская пара переселилась, они остались одни, не считая одного молодого обращенного сирийца, который стал работать с ними. Его безвременная смерть, менее чем через подгода после приезда Цвимера, явилась болезненной задержкой в работе.

В 1895 г., после пяти одиноких лет миссионерской жизни, Цвимер влюбился в Эми Уилкс, медицинскую сестру-миссионерку из Англии, поддержку которой оказывало Церковное миссионерское общество англиканской церкви. Но как в работе по проповеди Евангелия, так и в ухаживании и браке не обошлось без проблем и препятствий. Нарушение «очень строгих правил Церковного миссионерского общества молодыми женщинами-миссионерками, имеющими друзей среди мужчин» уже само по себе было суровым испытанием, но брак столкнулся с еще более серьезными преградами, одной из которых были ограниченные финансовые возможности молодого миссионера. «Верно то, — писал биограф Цвимера, — что Церковное миссионерское общество не расставалось со своей находкой без борьбы. Как было принято во многих обществах, если новый миссионер покидал миссию раньше определенного времени, то он должен был возвратить своему Совету часть транспортных расходов. Приходилось выполнить это правило… и Самьюэл Цвимер купил себе жену в истинно восточных традициях». > Отплыв в Соединенные Штаты в отпуск в 1897 г., Цвимер вернулся в район Персидского залива, чтобы работать с мусульманами на острове Бахрейн. Он и его жена раздавали христианскую литературу и проводили евангелические мероприятия на перекрестках и в частных домах, но редко видели какой бы то ни было положительный результат. Жилищные условия также не способствовали успешному служению. Тогда еще не существовало кондиционеров, а жара была практически невыносимой — «107 в самом прохладном месте веранды»⁰¹⁹ . Личная трагедия также отразилась на работе. В июле 1904 г. две маленькие дочери Цвимера, четырех и семи лет, умерли с разницей в восемь дней. Несмотря на боль утраты и трудности, Цвимер был доволен своим служением и пятьдесят лет спустя мог сказать об этом периоде: «Я вспоминаю чистый восторг того времени. С радостью я повторил бы все с начала…»

К 1905 г. Арабская миссия основала четыре базы, и, хотя количество обращенных было небольшим, они являли собой необычный пример смелости в исповедании своей новой веры. В тот год Цвимеры вернулись в Соединенные Штаты и, хотя они об этом еще не знали, возвращение ознаменовало собой конец их пионерской миссионерской работы для мусульман. В Соединенных Штатах Цвимер путешествовал и рассказывал о миссиях для мусульман. Он старательно собирал деньги, пренебрегая философией Хадсона Тейлора о том, что нельзя показывать нужду в деньгах. В 1906 г. он был избран председателем Первой всеобщей миссионерской конференции по исламу, которая собралась в Каире.

В Соединенных Штатах Цвимер принял настойчивый призыв стать походным секретарем Студенческого добровольческого движения — должность, которая ему хорошо подходила. В то же время он служил полевым секретарем Реформатского совета по зарубежным миссиям, а потому его жизнь протекала в поездках и встречах. В отличие от работы с мусульманами, это занятие получало немедленный отклик, и многие студенты отвечали на призыв и отправлялись в миссии. Тем не менее Цвимер стремился вернуться на свой пост в Аравии; и в 1910 г., после Всемирной миссионерской конференции в Эдинбурге и обратной поездки в Америку, он отправился в Бахрейн, чтобы продолжить работу.

Жена Цвимера и два младших ребенка сопровождали его в район залива, но не смогли прожить там долго, учитывая, что двое старших детей остались на родине, а в Аравии не было возможности для хорошего образования младших, не говоря уже о неудовлетворительных бытовых условиях. Поэтому Эми вернулась с детьми в Соединенные Штаты, и это поставило его семью, как выразился Цвимер, «в треугольник проблем», для которых фактически не существовало положительного решения. «Если жена уезжает домой с детьми, то можно сказать, что миссионер не любит жену, поскольку отпускает ее. Если дети остаются на родине, то считается, что родители их бросили. Если муж с женой проводят больше времени в отпуске, то их обвиняют в том, что они пренебрегают работой в миссии».

Вернувшись в миссию, Цвимер обнаружил, как трудно ему войти в рабочий ритм. Его организаторские способности требовались везде, в частности, в подготовке конференций и выступлений, что часто вынуждало его покидать свой пост. В 1912 г. он получил приглашение из Объединенной пресвитерианской миссии в Египте, поддержку которой оказывало Церковное миссионерское общество, также расположенное там, с просьбой поселиться в Каире и координировать миссионерскую работу во всем исламском мире. Нильская миссионерская пресса, известная распространением христианской литературы среди мусульман, также присоединилась к этому приглашению вместе с АМХ и Американским университетом в Каире, и Цвимеру ничего не оставалось, как ответить положительно.

В Каире Цвимер встретил на много более открытое общество, где образованные молодые люди стремились послушать сильного и яркого интеллектуала-миссионера с Запада. Он по нескольку часов в неделю отдавал посещению университетских городков и, по словам Шервуда Эдди, даже «получил возможность общаться с руководителями гордого и влиятельного мусульманского университета аль Азхара». Иногда он проводил собрания, где присутствовало до двух тысяч мусульман, но настоящие обращения были редки, а сопротивление оставалось сильным. Однажды его вынудили покинуть Каир за то, что он незаконно распространял листовки среди университетских студентов, но этот случай способствовал обращению одного из тех студентов. Разъяренный профессор разорвал в клочья попавшую к нему брошюру Цвимера перед своими учениками; и студент, заинтересованный тем, почему маленькая листовка так раздосадовала профессора, позже подобрал кусочки и сложил их вместе, а впоследствии обратился в христианство.

Когда Цвимер работал в Каире в первый раз, к нему присоединился Уильям Борден, молодой студент-доброволец из Йеля, подписавший «Принстонскую клятву» после проповеди самого Цвимера. Кротость Бордена и его умение раздавать христианские брошюры прямо на пылающих от жары каирских улицах, разъезжая по городу на велосипеде, являлись приятным противоречием тому факту, что он родился в роскоши и был наследником огромного состояния Борденов. Прежде чем отправиться в миссии, он подарил сотни тысяч долларов различным христианским организациям, устояв в то же время перед искушением купить себе машину — «неоправданная роскошь». Его главной целью было посвятить всю свою жизнь миссионерской деятельности. Что он и сделал, хотя срок его служения оказался коротким. После четырех месяцев пребывания в Каире он умер от менингита.

В течение семнадцати лет Каир был для Цвимера штабом, откуда он путешествовал по всему миру, участвуя в конференциях, призывая к сбору пожертвований и организуя работу среди мусульман в Индии, Китае, Индокитае и Южной Африке. Методы проповеднической работы Цвимера являли собой сочетание традиционного благовестил и более современной концепции, характерной для студентов-добровольцев, когда они «делились» своим свидетельством. Он общался с мусульманами как с равными — делясь с ними собственной верой (очень консервативная теология), стараясь узнать как можно больше об их верованиях, всегда проявляя к ним величайшее уважение. Хотя обращенных было немного — наверное, чуть больше десяти за все его сорок лет служения, — он смог доказать христианскому миру важность проблемы проповеди Евангелия исламским народам.

В 1918 г. Цвимер получил соблазнительное предложение занять место преподавателя в Принстонской теологической семинарии, но потребность в его служении в Каире оказалась слишком велика и он отклонил это предложение. В 1929 г., когда его работа была уже хорошо организована и когда приглашение из Принстона прозвучало вновь, он смог уехать с чистой совестью, чтобы начать новую карьеру руководителя факультета истории религий и христианских миссий.

Кроме преподавательской деятельности, Цвимер последние годы своей жизни посвятил встречам с людьми и писательскому труду. В течение сорока лет он издавал «Мусульманский мир» («самый престижный журнал такого рода в англоязычном мире», по мнению Дж. Герберта Кейна), написал сотни брошюр и около пятидесяти книг. До самого конца он был наполнен «пульсирующей энергией» и постоянной интеллектуальной активностью. Один его спутник однажды с раздражением рассказывал о проведенной в одной комнате с Цвимером ночи: «…он не мог оставаться в постели более получаса …и тогда включался свет и Цвимер вылезал из постели, доставал бумагу и карандаш, писал несколько строк, а затем возвращался спать. Когда мои веки вновь тяжелели, Цвимер вскакивал, включал свет — и еще несколько предложений… И опять ложился в постель».

Вся жизнь Цвимера была наполнена трагедиями и трудностями. Он испытал горечь утраты маленьких дочерей, близких соратников, двух жен (первая жена умерла в 1937 г., вторая — в 1950-м). И все же он оставался на удивление счастливым человеком и большим оптимистом, всегда находил в себе силы для шуток и веселья. Однажды его поведение в ресторане в Гранд-Рапидс, штат Мичиган, стало таким «шумным и буйным», что метрдотелю пришлось вмешаться и восстановить порядок. Он обладал чувством благодарности, умел ценить светлые стороны жизни, и многие замечательные черты его личности расцветали с годами труда на пустынной почве исламского мира.

Флетчер Брокман

Возбуждение, вызванное тем, что блестящие молодые люди, присоединившиеся к Студенческому добровольческому движению, посвящают свою жизнь зарубежным миссиям, во многом улеглось, когда стали известны методы и идеология некоторых из них. Много раз консервативные евангельские миссионеры ужасались новым системам взглядов молодых интеллектуалов, и многие думали, что христианству нанесен непоправимый ущерб. Этот конфликт философий особенно четко проявился в Китае, и одним из молодых миссионеров, громко провозгласивших свои прогрессивные взгляды, был Флетчер Брокман.

Брокман вырос на плантации в Джорджии и получил образование в Вандербилтском университете, который закончил в 1891 г. Затем он служил национальным секретарем в АМХ, работая со студентами-коллегами на юге и оказывая содействие в развитии миссионерской деятельности. Как методист, Брокман вначале предложил свои услуги Совету по миссионерской деятельности собственной деноминации, но его епископ предположил, что межконфессиональная поддержка АМХ может стать более подходящей основой для широкомасштабного служения, которое Брокман со студентами рассчитывали иметь в Китае. АМХ с радостью приняли его на службу, отвечая желанию многих миссионеров в Китае, приветствовавших работу этой миссии на Востоке.

В 1898 г. вместе с женой и маленьким сыном Брокман отправился в Китай, прибыв как раз накануне Боксерского восстания. Хотя он пережил ужасы этого неистового периода, многие студенты-добровольцы погибли. Гораций Питкин (Horace Pitkin), руководитель группы студентов из Йеля, пробыл в Китае всего лишь четыре года, а летом 1900 г. его жестоко казнила в Баодине толпа боксеров. Но его смерть не была напрасной. Четырнадцать лет спустя Шервуд Эдди, другой доброволец из Йеля, посетил тот же город в Китае по приглашению Брокмана и напомнил своей аудитории (состоящей из трех тысяч студентов) о жертве Питкина: «Когда я подошел к рассказу о кресте и смерти Питкина, переводчик замолчал от нахлынувших чувств и не мог говорить. Китайцы считают позорным плакать на людях. Аудитория склонила головы от стыда и сочувствия. Многие плакали. Когда, после паузы, мы спокойно произнесли наше приглашение, несколько человек приняли Христа, а другие серьезно заинтересовались. Было продано более десяти тысяч христианских книг за один день в том городе, где Питкин умер мученической смертью».

Когда восстание боксеров закончилось, Брокман активно включился в миссионерскую работу, но вскоре обнаружил, что его концепция миссий быстро менялась. «В Америке, — вспоминает Шервуд Эдди, — Брокман готовил себя к работе для обращения тех, кого он тогда называл «язычниками» Востока. И только добравшись до Китая, он со смирением сел у ног Конфуция, изучая китайский язык, и тогда он узнал, что «все люди четырех морей — братья»». В своей книге «Я открываю Восток» («I Discover the Orient») он писал о поиске значения китайской философии и религии: «Следующие десять лет ушли на открытие и отделение истины от фальши и их связи с моим ощущением миссий».

Брокмана, как и некоторых других студентов-добровольцев в Китае, хорошо приняла китайская интеллигенция потому, что он терпеливо и сочувственно относился к конфуцианству, буддизму и другим восточным религиям. Это отношение явилось смелым расхождением с традиционной евангельской миссионерской стратегией. Хотя он всегда оставался христианским миссионером и проповедником, он шокировал многих коллег-миссионеров и спонсоров на родине своей расположенностью к другим мировым религиям и их руководителям. «Я богат, — писал он в книге «Я открываю Восток», — я вступил во владение огромным наследством. Мое богатство собиралось в течение тысяч лет: Конфуций, Mencius, Mo Ти, Будда, Авраам, Моисей, Исайя, Павел, Иисус. Я — наследник мудрости веков. Я послан не для того, чтобы выкапывать корни, но собирать урожай».

По мере того как Брокман изучал китайских авторов и учился у китайских ученых, он завоевывал сердца китайцев. Ему мало было того, что он учился сам. Он верил, что должен отдавать взамен и учить их своему образу жизни, что, естественно, включало в себя передачу христианской веры; но что более важно, с китайской точки зрения, он рассказывал китайцам о современной науке и технологии — предмете, о котором студенты хотели знать более всего. Осознавая нехватку собственных знаний в этой области, Брокман писал Джону Р. Мотту и, по словам Эдди, «молил его привлечь лучшего специалиста в Америке с научно-технической подготовкой, чтобы удовлетворить потребность Китая в таком специалисте». X. Робертсон (С. Н. Ro-bertson), профессор в области машиностроения в университете Пердью (Purdue), который в студенческие годы состоял в Христианском союзе, был послан в Китай, и «в течение нескольких лет мечта Брокмана осуществлялась самым чудесным образом. Популярный молодой гений, которого Брокман вызвал из Америки, обращался к самым огромным аудиториям чиновников, аристократов, старых ученых и молодых студентов, которые когда-либо слушали китайца или иностранца». Одной из главных задач Брокмана в Китае стала организация филиалов АМХ в городах по всей территории страны. Такая работа требовала финансов, и Брокман во многом полагался на помощь китайцев — в частности, на более терпимых конфуциан. Хотя контроль над АМХ должен был оставаться у христиан, появились другие организации, которые позже стали контролировать определенные слои населения. Например, БАМЛ сегодня стала частью восточного общества.

Флетчер Брокман и Джон Р Мотт с китайским христианским лидером

Брокмана настолько уважали в Китае, что после пятнадцати лет пребывания в этой стране ему предложили пост руководителя Пекинского университета По совету Джона Р. Мотта он отклонил это предложение. Мотт считал, что организационное служение Брокмана среди китайских студентов было слишком великим призванием, чтобы от него отказаться ради мирского занятия. Но всего лишь через три года после этого Мотт сам призвал Брокмана покинуть Китай, чтобы помочь организовать деятельность АМХ в Америке. Брокман уехал из Китая с большой неохотой. «Мотт, — по словам Латуретта, — почти заставил его пойти на это», и годы, последовавшие за новым назначением, не были счастливыми Работа Брокмана под непосредственным начальством Мотта была равносильна «самоотречению», казалась «трудной» и «изнуряющей». И все же до выхода в отставку в 1927 г. Брокман сумел съездить на Дальний Восток и немного поработать среди людей, которых он так любил и так уважал.

Стэнли Джоунс

Тот энтузиазм, с которым Брокман приобщал Китай к западной науке и технологии, не нашел отклика у Стэнли Джоунса, проповедовавшего интеллигенции Индии Фактически Джоунс отклонял любую попытку поставить христианство в один ряд с западной цивилизацией, считая, что Христос должен быть понят индийцами в соответствии с их собственными традициями и культурой. Даже используя научные лекции как введение в Евангелие, он считал, что проводит параллель, которую проводить не следовало. Одним из величайших препятствий для развития христианства в Индии, на его взгляд, стала неразрывная связь между христианством и западной цивилизацией, а миссионеры казались ему виновными в увековечивании этого необдуманного брака.

Джоунс родился в Мэриленде в 1884 г., ему было всего два года, когда Уайлдер вдохновил сердца ста студентов из Маунт-Хермона. Его посвящение миссионерской деятельности произошло много лет спустя, когда он учился в колледже Асбери. Первой мыслью Джоунса было отправиться служить в Африку (призыв, который, по воспоминаниям Джоунса, был исполнен в ответе студента, утверждавшего на экзамене, что Стэнли Джоунса отправили в Африку на поиски пропавшего Ливингстона), но, прежде чем он покинул Асбери, из Общества методистских миссионеров ему написали письмо с просьбой приехать для работы в Индию.

До отправки в Индию Джоунс прошел через унизительный опыт, который изменил все течение его служения — опыт, который помог сконцентрировать его благовестив на Христе, а не на доктринальной путанице. Этим случаем явилась его самая первая служба.

«Маленькая церковь была заполнена моими родственниками и друзьями, все они хотели, чтобы все прошло хорошо. Я готовился к службе три недели, ибо мне предстояло стать адвокатом Бога и хорошо защищать Его дело. Я начал с высокой ноты и после шести предложений употребил слово, которое не использовал больше никогда: «безразличность». Тогда девушка, студентка колледжа, улыбнулась и опустила голову… Ее улыбка так расстроила меня, что, когда я подошел к сердцевине проповеди, все мои мысли вдруг исчезли. В голове у меня была абсолютная пустота. Я пытался что-то вымолвить и, наконец, выдавил: «Простите меня, но я забыл, что хотел сказать», — и пошел на свое место покрытый краской стыда и смущения… Когда я уже собирался сесть, внутренний голос произнес: «Неужели Я ничего для тебя не сделал? Если сделал, то разве нельзя рассказать об этом?» Я мысленно ответил на это предложение и вернулся к кафедре — хотя чувствовал, что мне там не место — и сказал: «Друзья, я вижу, что не могу проповедовать, но вы знаете, что Христос сделал в моей жизни, как Он изменил меня, и, хотя я не могу проповедовать, я буду свидетельствовать о Нем всю оставшуюся жизнь». В конце службы ко мне подошел молодой человек и сказал, что он хочет найти то, что нашел я. Для меня тогда было тайной, это и теперь для меня тайна, как в неудаче того вечера этот молодой человек все же увидел то, что ему было нужно. Мы оба встали на колени, и он нашел то, что искал. Происшествие ознаменовало глубокие перемены в его жизни, и сегодня он является пастором, а его дочь служит миссионером в Африке. Как Божий адвокат я оказался полным банкротом; как свидетель Божий я был намного удачливее. В ту ночь изменилась моя концепция христианского служения — центром должен быть Он, а не Божий адвокат, хорошо защищающий Бога; но Он Сам должен быть Божьим свидетелем, чтобы сказать, какие изменения благодать вносит в жизнь недостойного человека».

Джоунс начал свою миссионерскую деятельность в 1907 г. как рукоположенный методистский священник в англоговорящей церкви в Лакхнау. Он проповедовал по воскресеньям и большую часть своего времени изучал язык. Через три года он перевелся в Ситапур, где служил в основном отбросам общества — тому слою, которому многие миссионеры отдавали свои усилия, потому что отверженные оказывали им наименьшее сопротивление. Но когда Джоунс жил среди этих людей, он понял, что Индия — нечто большее, чем страна нищих и отверженных людей, и он стал думать о других, в частности, об интеллектуалах, принадлежащих к высшей касте, и вскоре он стал им служить.

Общение в среде образованных людей стало сложной задачей и работой на износ. Джоунсу часто приходилось защищаться, когда ему бросали вызов наиболее критично настроенные интеллектуалы, которых он когда-либо встречал. «Напряжение было слишком велико». Через восемь с половиной лет, после нескольких тяжелых нервных срывов он вернулся в Соединенные Штаты, чтобы восстановить силы и отдохнуть. Но, вернувшись после отпуска в Индию, он обнаружил, что его психические проблемы остались нерешенными. «Я понимал, что если не получу откуда-нибудь помощи, мне придется бросить миссионерский труд… Это был один из самых тяжелых периодов в моей жизни». Именно тогда Джоунс испытал глубокое духовное переживание: «В моем сердце наступил великий мир, полностью охвативший меня. Я знал, что свершилось! Жизнь — и жизнь счастливая — преизобиловала во мне». Больше уже никогда Джоунса не одолевали нервные расстройства.

После такой внутренней перемены Джоунс стал одним из самых выдающихся проповедников мира, который работал среди образованной элиты Индии. Он путешествовал за пределы Индии с благовестием о Христе, и известность его росла. Именно Христос был центральным средоточием проповедей Джоунса, а не христианство, и он постоянно подчеркивал эту разницу. Христианство, каковым его знал мир, являлось установленной церковью Запада; и именно христианство несли миссионеры в Индию, а не Христа, что и отвергалось индийскими интеллектуалами. Джоунс был убежден, что если бы индийские образованные люди имели возможность видеть Христа без всякого западного облачения, они бы с радостью приняли Его.

Но Джоунс пошел еще дальше простого отделения Христа от западной цивилизации; он также отделил Его от Ветхого Завета: «Христианство следует определять как Христа, а не как Ветхий Завет или западную цивилизацию, и даже не систему, построенную вокруг Него на Западе, но просто как

Самого Христа…» Джоунс видел свою задачу в том, чтобы «быть у вас не знающим ничего, кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор. 2:2). Исключение Ветхого Завета из проповеди стало, естественно, делом достаточно противоречивым, но Джоунс защищал свою позицию практическими обоснованиями:

«Я все так же верю в Ветхий Завет как в наивысшее Божье откровение, данное миру прежде воплощения Иисуса; я буду внутренне подпитываться им, как это делал Иисус. Но весь вопрос в том, что дальше. Юрист, приверженец джайнизма, блестящий автор работ, направленных против христианства, встал на одном из моих собраний и стал задавать вопросы про ветхозаветные Писания из длинного списка. Я сказал: «Брат мой, я думаю, что могу ответить на все ваши вопросы, но я не чувствую необходимости делать это. Я определяю христианство как Христа. Если у вас есть какие-то возражения против Него, я готов выслушать вас и ответить, если смогу». Он спросил: «Кто дал вам право делать эти разделения? Какой церковный Совет дал вам такое право?» Я объяснил, что мой Господь дал мне это право… Откровение было прогрессивным, завершаясь в Нем Самом. Зачем же мне тогда направлять борьбу на несовершенный этап, когда все совершенство здесь, в Нем? Мой друг-юрист с унынием увидел, что множество книг, написанных против христианства, разлетелись в пух и прах после моего определения».

Не Библия и не христианская доктрина, согласно Джоунсу, делала христианство уникальной среди религий всего мира, но только Иисус Христос, и, таким образом, он верил, что Христос один должен быть превознесен.

Однажды, когда какой-то индус похвалил его за то, что он такой «широко мыслящий христианин», он ответил: «Брат мой, я самый ограниченный человек, когда-либо встречавшийся вам. Я широк во всем остальном, но в одной сверхважной потребности человеческой натуры я абсолютно сужен фактами к Одному — Иисусу». Джоунс продолжал: «Именно потому, что мы верим в абсолютность Иисуса, мы можем позволить себе иметь более широкий взгляд на нехристианские системы и ситуации».

«Широкий взгляд на нехристианские системы» сделал Джоунса объектом нападок, особенно со стороны фундаменталистов, считавших, что он приносит христианство в жертву компромиссу, чтобы сделать его более привлекательным для других религиозных групп. «Джоунс приютил в себе греховную гордыню, языческий образ мыслей и растущий национализм», — писал Честер Талга (Chester Tulga), консервативный баптист. «Его Христос выглядит скорее как индийский националист. Его библейская универсальность усыхает до границ индийской национальности… Христос модерниста-миссионера… становится Лжехристом без спасительной силы и без исторической достоверности».

Представляя Христа нехристианской Индии, Джоунс пытался найти методы, которые бы естественно сочетались с жизнью индийского общества. Его встречи за круглым столом и христианские ашрамы являлись тому примером. Встречи за круглым столом начались после того, как его пригласили однажды в индийский дом вместе с другими интеллектуалами принять участие в философском обсуждении, сидя в кругу на полу. Следуя этому примеру, Джоунс стал делать то же самое, приглашая как христиан, так и индуистов, джайнистов и исламистов. Эти дискуссии, хотя основной их задачей являлся обмен мнениями собравшейся интеллигенции, стали возможностью для проповеди Евангелия: «Не было ни единого случая, чтобы перед закрытием круглого стола Христос не овладевал бы духовным контролем над ситуацией».

Христианское движение ашрам, основанное Джоунсом, также являлось приспособлением к индийской социальной жизни — альтернативой западной церкви. «Церковь для многих является институтом богослужения, которым пользуются раз или два в неделю. Общение происходит один или два часа за семь дней. После этих нескольких часов каждый возращается в свою оквартированную жизнь. Мировосприятие индийцев устроено так, что они желали бы собрать всю жизнь под единый контроль и сделать общение длящимся не час или два, а более продолжительно и всеобъемлюще».

Христианский ашрам во многом походил на индуистский. «Семья» должна была вставать в 5:30 и проводить свой день, сочетая различные виды деятельности, включающие частные молитвы, физический труд и групповые дискуссии, последнее исключалось один день в неделю, который объявлялся днем «полного молчания». В то время как главной целью ашрама становился личный духовный рост, величайшим достижением его создания в Индии явилось разрушение кастовой системы и политических барьеров, которые иначе разъединяли христиан в их повседневной жизни. К 1940 г. в Индии насчитывалось около двадцати пяти христианских ашрамов.

Репутация Джоунса как проповедника и христианского деятеля сделала его уважаемым человеком в Индии и во всем мире. Он считал Махатму Ганди и Джавахарлала Неру своими друзьями, и оба платили ему взаимным уважением, хотя никто из них не обратился в христианство. Но Джоунс представлял собой нечто большее, чем просто миссионер в Индии. Говоря словами Шервуда Эдди, «никто не может более заслуженно называться всемирным проповедником, никто более сознательно не проводил работу по благовествованию — более сорока лет — в духе участника всемирной кампании, чем Стэнли Джоунс». Япония стала лишь одной из многих стран, которые он посетил во время своих рабочих поездок, и, согласно Герберту Дж. Кейну, собрания там «привлекали огромное количество людей со всех концов страны, и десятки тысяч из них заявили о своей решимости принять Христа».

Как всемирно известный проповедник и христианский лидер, Джоунс обладал влиятельным голосом на экуменических конференциях XX в., но часто сталкивался с отсутствием понимания со стороны своих коллег — в частности, по вопросу о том, что Иисус, скорее, чем установленное христианство, должен быть первостепенным. На конференции в Мадрасе в 1938 г., например, он стал обсуждать этот вопрос с Хендриком Кремером (Неп-drick Kraemer) и другими, кто поддерживал лозунг: «Церковь под Богом есть надежда мира». Только Бог, видимый через Иисуса Христа, утверждал Джоунс, был Абсолютом. «Церковь же относительна… Конференция, таким образом, не оправдала надежд». Из-за такого взгляда на установленную церковь Джоунс полностью не укладывался в соответствующие рамки в глазах остальных экуменистически настроенных миссионеров-деятелей, а потому его часто критиковали как либералы, так и консерваторы.

Хотя Джоунс уже давно отказался от конфессиональной исключительности в своем служении и провозглашал широкую концепцию полного христианского единения, его, без сомнения, высоко чтили среди равных в методистской церкви и на Всемирном методистском совете избрали епископом. Перед церемонией посвящения он, однако, отказался от этого поста: «Я — проповедник, — писал он, — а не епископ».

Джоунс всегда был в первую очередь проповедником. Хотя он «почитал все доброе и истинное в восточных религиях и делал все возможное, чтобы встретить их на полпути», по словам Кейна, «он всегда говорил о совершенности Иисуса Христа и уникальности христианского Евангелия» и «всегда заканчивал «Иисусом и Воскресением»». Его высшей целью было не расширение установленной церкви, но привлечение людей к Иисусу, а затем предоставление им возможности познать Его собственным путем. «Существует прекрасный индийский брачный обычай, — писал он, — который отчасти напоминает нам о том, как нужно выполнить в Индии поставленную перед нами задачу и на каком этапе остановиться. На брачной церемонии девушки — подружки невесты — сопровождают ее с музыкой к дому жениха. Они приводят ее в жилище жениха — так далеко, насколько могут пройти, — затем уходят и оставляют ее с мужем. Таковой является и наша радостная задача в Индии: познать Его, представить Его и уйти — не обязательно дословно уйти, но доверить Индию Христу и Христа Индии. Мы можем идти рядом лишь до определенного момента — Он и Индия должны сами пройти остаток пути».

Философия всемирного благовестил стала темой очень популярной книги Джоунса «Христос и индийский путь» («The Christ of the Indian Road»). Эта книга имела значительное влияние на миссионерскую деятельность XX в. До самой своей смерти в 1973 г.

Джоунс был первым по значению и искренним христианским проповедником, однако его взгляд на установленную церковь и его заботы о мире и социальной справедливости оказали отрицательное воздействие на многие миссионерские общества, обменявшие истинное благовестие на социальное Евангелие.

⁰¹⁷ «D. С D.» — аббревиатура англ. «Don’t Саге a Damn» (что означает «наплевать») — Примеч. пер.

⁰¹⁸ Печатный труд этого движения, «Основы», и дал название консервативному направлению в протестантизме XIX-XX вв. — Примеч. пер.

⁰¹⁹ Имеется в виду температурная шкала Фаренгейта. Один градус F = (°С х Д) + 32. — Примеч. пер.