8. Сирота нуждается в защите

Многие книги Чарлза Диккенса напоминают историю Оливера Твиста, беззащитного сироты, рожденного в приюте для бедных. Рассказы Диккенса о сиротской жизни оттого столь трогательны, что в детстве он сам испытал чувство покинутости, похожее на то, что испытывают сироты. Он знал, насколько темным и враждебным представляется мир ребенку, лишенному любви и защиты родного отца.

Многие его романы автобиографичны, и Оливер Твист позволяет нам увидеть, какое одиночество испытывал сам Диккенс. Известно, что Оливер родился без отца, и его полная незащищенность и покинутость ощущаются в первых же строках романа.

«Достаточно долгое время после того, как он вступил в этот мир, полный печали и страданий… было неясно, доживет ли он до момента, когда ему потребуется имя… Дело в том, что принудить Оливера к дыханию — весьма обременительному, но необходимому для жизни любого из нас занятию — было достаточно трудно; и некоторое время он лежал, ловя ртом воздух, на маленькой… подстилке, выбирая между нашим миром и миром лучшим; при этом явно склоняясь ко второму… Никто не вмешивался… в поединок, который Природа и Оливер вели между собой» (1) Согласно подробнейшей биографии Диккенса, составленной Питером Акройдом, сюжет книги имеет связь со «страданиями, испытанными в детстве» (2), в том числе и печальный эпизод, когда неразумное обращение с деньгами привело к тому, что отец Диккенса провел три месяца в тюрьме. По правде сказать, из-за несостоятельности отца заточению подверглась вся семья (за исключением Чарлза). В течение трех месяцев малышка Чарлз жил один в огромном городе, «замерзший, одинокий, практически без еды» (3).

Такое происшествие не так-то легко пережить, оно способно оставить глубокий след — причем в любом возрасте. В истории об Оливере Твисте новорожденному младенцу пришлось бороться за воздух — аллегория борьбы, которую ведут сироты за жизнь, за любовь окружающих, за все на свете. И, подобно младенцу из романа Диккенса, эмоциональный сирота может даже не осознавать своей борьбы — или ее причины.

У пастора Фреда был слабый, пассивный, эмоционально оторванный от семьи отец. Фред никогда не «общался» с ним на эмоциональном уровне — настолько тот был апатичен и вял. Вот почему Фреду трудно «общаться» с людьми и проявлять заботу о них, от чего в первую очередь страдают те из его паствы, кто нуждается в его поддержке и добром слове.

В прошлом году, когда пастору Фреду была поручена сравнительно небольшая церковь, он окружил себя целой группой помощников. Однако скоро стало ясно, что он не умеет общаться с ними по-человечески. Они для него не более чем пешки, которых он использует для того, чтобы восполнить пустоту своего внутреннего мира, пустоту, образовавшуюся от одиночества и беззащитности, вызванными отстраненностью его отца. Говоря о заботе, которую следует оказывать прихожанам, он не понимает сути вопроса; он всего лишь твердит заученную роль. О нем самом никогда не заботились, его не ценили, и он не понимает, как заботиться о прихожанах своей церкви. На первых этапах терапии у меня сложилось впечатление, что я виделся Фреду чем-то вроде врача-куклы, ему было все равно, с кем говорить, лишь бы его слушали. Однако года через два наметились изменения. В глазах Фреда я стал приобретать черты личности; когда я болел, он начинал скучать по мне, и вовсе не оттого, что мое отсутствие означало перерыв в лечении. Постепенно, но непрерывно, Фред развивался. Обнаружив, что кому-то он небезразличен, он начал понимать, что значит заботиться о других.

Сиротская психология часто вредит нашему восприятию критики. Когда нас огорчают, говоря, что мы «не совсем правы» — в особенности, если это кто-то значимый для нас, к примеру, отец — у нас может возникнуть ощущение, что весь мир мрачен и враждебен, что мы одиноки, покинуты и брошены.

Эмоциональный сирота, которого супруг, друг, любимый человек или начальник подвергают критике, может отреагировать, проявляя враждебность и отстраненность. Это происходит оттого, что чем ближе к нам человек, тем прицельнее он может нанести выстрел. А если отец-придира уже оставил в душе рану, человек с сиротской психологией станет особенно чувствителен к критике.

Угодить другому, чтобы чувствовать себя в безопасности

Трисия была всегда очень привязана к отцу. Он очень энергичный, по-настоящему целеустремленный знаток хозяйственного права. Я бы сказал, что она сама весьма похожа на своего отца, ибо норма, которую она сама себе ставит в своей работе, личных взаимоотношениях, вопросах морали, финансах и семейной жизни, достаточно высока. Отец приучил ее к такому подходу, когда она росла, — на личном примере и с помощью постоянной критики, причем последний способ явно преобладал. Трисия проявляет постоянную озабоченность, хотя органического расстройства, вызывающего обеспокоенность, у нее нет. Ее беспокойство, похоже, вызвано стремлением угодить множеству людей, или, точнее, ее желанием во что бы то ни стало избежать критики, потому что «она слишком болезненна». Она постоянно отвлекается от своих дел, чтобы угодить людям, чтобы те не критиковали ее, не выражали своего неодобрения. Во время одной из бесед, когда она села в своем кресле так, что почти вывалилась из него, я сказал ей:

— С каждой минутой вы выглядите все более усталой и сонной.

Она вздохнула.

— Да… была такая тяжелая неделя, вот я и устала.

— Отчего же вам было так тяжело?

— Я согласилась в понедельник остаться на работе попозже, потому что старшая медсестра — моя подруга — попросила меня отработать двойную смену. А во вторник я очень устала, потому что моя подруга из церкви родила ребенка, и я заказывала обеды на десять дней вперед и делала уборку у нее в доме.

— А почему именно вы занимались этим? — спросил я.

— О, я сама вызвалась на собрании домохозяек нашего дома. Мы всегда оказываем такую помощь роженицам, в этот раз никто не изъявил своего желания… ну… а председательница собрания посмотрела на меня…

— И вы подумали, что ей бы хотелось, чтобы добровольцем стали вы?

— Вы правы. А вчера вечером моя мама попросила меня помочь приготовить место для установки душа, что нужен для купания маленького ребенка моей кузины. Ну, я пошла, и это заняло вдвое больше времени, чем я предполагала. Наверное, это было интересно, маме, похоже, понравилось — однако, я не говорила, что согласна убить на это пять часов.

— Почему же вы остались?- Потому что мама бы сказала, что ей без меня не обойтись… или что я не думаю о своей кузине.

Трисия испытывает боль, если ей нужно кому-то отказать. Чем больше от нее ждут, тем больше ей хочется подчиниться и предоставить себя в их распоряжение. Она боится, что, отказавшись потратить свое время на чьи-то дела, она заслужит порицание и, в некотором роде, осуждение. Она навязчиво угождает всем, лишь бы понравиться, чтобы малейшая критика не травмировала ее.

Критика окружающих как средство самозащиты

Трисия старается угодить всем подряд, чтобы чувствовать себя в безопасности, а Кристофер демонстрирует свое сиротство, прибегая к агрессивной критике. Другими словами, он предпочитает обрушить дубину на голову ближнего, пока тот не обрушит ее на голову ему самому.

Когда Кристофер был ребенком, его отец обычно проводил на работе время с восьми утра до семи вечера, а дома был очень раздражителен. Общим настроением в семье была отнюдь не эмоциональная близость; всех заботило лишь одно — не попадаться на глаза отцу, чтобы не подвергнуться поношениям с его стороны. Кристофер вспоминает об обстановке в семье с усмешкой, однако вскоре становится ясно, что смешного там было мало.

Вспоминая, что ему раз за разом предписывали «не шуметь», он грустнеет. Он говорит, что редко веселился в обществе отца. В одной из бесед Кристофер упомянул, что его концепцией был «несчастный случай». Он не мог вспомнить, откуда это стало ему известно, но утверждал, что слышал это несколько раз.

Ему казалось, что Мелани, девушка, с которой он встречался в течение пяти лет, станет его любовью на всю жизнь, однако она расторгла их помолвку вскоре после того, как о ней было объявлено.

Я познакомился с ним, когда Кэйт, его новое увлечение, уговорила его обратиться за консультацией к психологу, прежде чем они поженятся. Она почувствовала, что Кристофер постоянно «издевается» над ней. Как выяснилось, острый язык его отца сильно травмировал его и насмешки и бесконечные шутки стали механизмом защиты. Когда его предыдущая любовь, Ме-лани, порвала с ним, чувство собственной никчемности у Кристофера еще больше возросло. О своих страхах или беспокойстве он не рассказывал никому, а вместо этого предпочел успокоить душу в отношениях с Кэйт.

Самое примечательное, что он постоянно критиковал Кэйт. Мы обсуждали «факты» в течение двух сеансов, после этого он стал прислушиваться к высказываниям Кэйт о том, что он «хочет выдрессировать ее, прежде чем они поженятся». Сначала он решил, что она преувеличивает, однако постепенно осознал, что очень боялся привязаться к ней по-настоящему, боялся сблизиться с кем-то, кто мог бы причинить ему боль.

Сироты и порядок

Маргарет подверглась насилию со стороны своего отца, когда ей было восемь лет. Позже она узнала, что ее младшая сестра также прошла через это. Сейчас Маргарет работает в универсальном магазине. У нее две подруги, одна из которых — соседка по квартире.

Маргарет обратилась ко мне, потому что испытывала подавленность, а также оттого, что у нее был конфликт с соседкой, утверждавшей, что требования Маргарет к чистоте — поистине «выше луны».

Я признал, что это действительно высоковато, однако Маргарет любила, чтобы во всем был порядок и чистота. Она также любила, чтобы все шло по расписанию, и было предсказуемо. Если я заставлял ее ждать пять минут, она очень сильно беспокоилась; отмена встречи была способна разрушить ей весь день.

Мы стали разбираться, откуда возникла в ней нужда все контролировать и организовывать. Грязный поступок отца был нарушением запретов, это глубоко ее потрясло. В ответ на него она пыталась привести мир вокруг себя в такой порядок, который мог бы уравновесить тот хаос, что царил в родительском доме. Контроль, порядок и предсказуемость стали ее реакцией на насилие, учиненное отцом. К сожалению, методы, использованные в общении с отцом, она стала применять и к своему новому окружению, желая таким образом обезопасить себя.

Стремление к порядку и контролю распространилось и на представления Маргарет о морали. Она придерживалась строжайших моральных правил — и требовала того же от других, однако в большей степени ею руководил страх, а не благочестие. Она рассматривала мораль как средство контролировать окружающий мир, чтобы тот не нанес ей того зла, что испытала она в детстве. Среда, окружавшая ее в прошлом, ошеломила ее, поэтому теперь она желала, чтобы действия окружающих были морально обоснованными и безопасными. В этом Маргарет очень похожа на многих эмоциональных сирот, чьи настойчивые попытки «сочинить» другой конец к истории, причинившей им боль, только порождают новые проблемы.

Сиротские фантазии

Очень часто ребенок фантазирует по поводу своих отношений с отцом, в особенности если отец умер, или отсутствует, или применяет к нему насилие. Если отец умирает, когда дети еще маленькие, они могут заполнить пустоту, общаясь с отцом, которого нафантазировали. Другие дети прибегают к помощи фантазии, если папы часто не бывает дома, например, сочиняя, что отец работает где-то очень далеко. Кое-кто прибегает к спасительной фантазии тогда, когда отец причиняет им такую боль, что не заметить ее невозможно. Эта категория детей зачастую фантазирует, чтобы создать для себя романтизированный образ отца, преувеличивая его хорошие черты и преуменьшая его слабости.

Стремление сирот к определенности

Рон — священник из Мэриленда. Иногда он отправляет ко мне на консультацию кого-то из своих прихожан, считая меня «крайним средством», которое может им помочь. Прежде чем сделать это в первый раз, он пожелал встретиться со мной пару раз, чтобы убедиться в моей компетентности. Мы прекрасно провели время за ланчем, он обладает замечательным чувством юмора. Тем не менее, его стремление к определенности в противоречивых вопросах поразило меня.

Рон чрезвычайно доверяет Библии, хотя, как мне кажется, эта преданность имеет мало общего с «верой». Напротив, она кажется мне проявлением его маловерия. Родился он в пригороде Атланты, был старшим сыном в семье с пятью детьми. Он рассказал мне:

«Бывало, моя мать заходила в мою комнату в два часа ночи, прежде чем отправиться в больницу. Говорила, что все в порядке, что вернется через несколько часов. Однако ее покрасневшие глаза выдавали ее, и становилось ясно, что все отнюдь не в порядке. Она сообщала мне, что отец заболел и пробудет в больнице несколько недель. Я не позволял себе сильно беспокоиться. Такое случалось время от времени, и предшествовали этому настораживающие изменения в поведении отца. Он начинал говорить все быстрее и быстрее, делать все больше работы по дому. Тогда мама спрашивала, не забыл ли он принять свое лекарство. Он отвечал, что ему не нравится, как он себя чувствует после этого лекарства, а через некоторое время становился раздражителен, потом начинал транжирить Деньги. Затем просто-напросто пропадал из дому на несколько дней. Раньше или позже кто-нибудь замечал, что он ведет себя странно, и вызывал полицию. Так отец снова оказывался в приемном покое больницы».

Совершенно очевидно, что в родительском доме Рона не было особенной стабильности. Он никогда не был уверен в том, что отец не прекратит принимать лекарство и не впадет в манию или психоз.

Возможно, именно неопределенность, окружавшая его в детстве, заставила его стремиться к определенности, когда он стал взрослым. Хотя я и не имел возможности узнать Рона получше, его необычайно твердые убеждения по поводу сложнейших политических, теологических и моральных проблем очень меня поразили. Казалось, ему известны все правильные ответы, как бы не был сложен вопрос. Чрезмерная определенность взглядов Рона, возможно, оказалась в значительной степени порождена ситуацией с его отцом. Суть в том, что свое стремление к определенности, свой страх перед грядущим хаосом он обратил на изучение Библии. Это кончилось тем, что у него накопилось больше правильных ответов на все вопросы, чем у самого Моисея.

Теперь, когда мы поговорили о стремлении Маргарет управлять ситуацией и о сиротском желании Рона определить все на свете, давайте сопоставим их. Мне хотелось бы сделать это, поговорив о моем собственном отце.

Мой отец всегда был не только очень умным, он еще был одержим некоей идеей. Однажды, оглядываясь на прожитую жизнь, он сказал мне: «Иногда, вспоминая, как я жил тогда, прямо содрогаюсь. Сейчас я понимаю, как много я отдал ради того, чтобы выбраться из бедности, — словно был готов продать душу дьяволу, только бы стать врачом и заработать немного денег».

Он был десятым из одиннадцати детей в семье. Родился в 1932 году, в том самом, когда его отец пришел однажды со своей изнуряющей работы весь в слезах, потому что ему вдвое сократили жалованье. Мой отец был тогда слишком мал, чтобы понять это, однако рассказ о том, как плакал отец, повторялся неоднократно и был источником страха для всей семьи.

Мой отец рос в Ланкастере, Пенсильвания, вдалеке от Эмишских ферм, которыми знаменита эта местность. Их семья жила в тесном, плохо отапливаемом сыром доме, чрезвычайно слабо утепленном, с жестяной крышей, мой отец спал на чердаке, вместе с друг ими пятью детьми. Зимой он видел, как идет пар у него изо рта, как этот белый туман выплывает из-под его покрывала, чтобы смешаться с туманом, что выдыхают остальные дети в комнате.

Военное время тоже принесло отцу много страданий. С девяти до тринадцати лет он жил в условиях рационирования. Он стоял в очередях за мясом, маслом, сахаром. Он ясно помнит, как ходил на мясной рынок и стоял в очереди целый час, чтобы получить один-два фунта сырой говядины. И очень часто бывало, что мяса на его долю так и не доставалось.

Во время войны он также убедился в том, что бедняки в первую очередь попадают на фронт и на передовую. Многие из его старших родственников были в пехоте и десантных войсках. Даже его сестра служила в армии. Однако самым ужасным была гибель кузена, чей дом стоял через два дома от их собственного. Еще трое из их квартала погибли в бою, и моему отцу было интересно, неужели и на соседних, более богатых улицах было столько же погибших.

Эта мысль особенно часто приходила в голову моему отцу, когда он разносил почту в районе Ланкастера, называемого Грандвью, и видел, что люди там живут в отдельных домах, окруженных обширнейшими лужайками. «Вот это да, у них столько места, что они не слышат, как соседи переговариваются за стенкой, думал отец. — Можно включать музыку, и никто не станет жаловаться на тебя за то, что ты шумишь».

Все эти впечатления, сложившись одно с другим, создали у него мечту о другой жизни. Где нет сокращения зарплаты, холодных зим, очередей за мясом, гибели на войне. Где твое жилище неприкосновенно. Где ты сам себе хозяин — и оттого сам определяешь собственное будущее. Эта мечта давала ему силы на то, чтобы тратить тысячи часов на занятия, целью которых было — воплотить мечту в жизнь.

Порой сирота находится в изоляции, проводя массу времени за работой или учебой — желая гарантировать себе финансовую безопасность.

Несмотря на то, что у моего отца были любящие родители, в каком-то аспекте он был уязвим, подобно сироте. Он поклялся, что никогда не будет бедняком, чего бы это ему ни стоило. Такое весьма типично для сиротского образа мысли. Те, кто испытал финансовую незащищенность сироты, часто клянутся, что никогда к ней не вернутся. Многие идут на все, лишь бы избежать бедности.

Сироты и дружба

Впервые я услышал об уличных детях Рио-де-Жанейро от своего близкого друга Тима Мэнетта, который ежегодно путешествует по Латинской Америке и Мексике. Он видел, как тысячи детей живут там на улице. Эти дети способны нам показать, к каким отношениям прибегают люди, оторванные от своих родителей.

Мы увидим, какую важность для сироты или человека, чьи отношения с отцом были ущербны, представляют его друзья. Порой друзья могут заменить семью, и любые изменения в отношениях с друзьями могут быть очень болезненны для сироты.

Примерно подсчитано, что на улицах латиноамериканских городов сейчас живет около сорока миллионов брошенных детей (4). Некоторые из этих детей — «хорошие», они просят милостыню возле аэропорта или отеля, чистят ботинки, поют на улицах, собирая мелочь, или разносят зелень; другие — это крикуны, наркоманы и безответственные хулиганы. Жизнь на улицах сопряжена с опасностями, однако исследование показало, что физическое и душевное здоровье уличных детей порою оказывается крепче, чем у их братьев и сестер, оставшихся дома с родителями.

«Уличные дети разработали стратегию жизни, весьма удачно компенсирующую утрату ими родного дома. Многие исследователи отмечают, что уличные дети, в среднем, весят больше, чем их братья, оставшиеся дома, что вызвано тем, что они лучше питаются» (5).

Многие исследования показывают, что такие дети, несмотря на свою необразованность и безграмотность, необыкновенно сообразительны и прекрасно умеют заботиться о самих себе. В самом деле, попрошайничество в условиях такой жесткой конкуренции требует от них ума, проницательности и выносливости (6).

Иногда спрашивают: «Если эти дети так хороши, как же они дошли до того, что живут на этих опасных улицах?» Ответ нужно искать в происхождении этих детей. Многие из них не брошены, они — из семей, лишенных отца. Если у них есть отец или отчим, он порой заставляет детей работать и отнимает заработанное. Если отца нет или если его интересуют лишь деньги, зарабатываемые ребенком, то ребенок начинает искать защиты и справедливых отношений на улице и часто находит там лучших друзей, чем у себя дома (7).

На улицах они находят тех, кто заменяет им семью, ровесников и мужчин, старших по возрасту. Обычно мальчики начинают интересоваться жизнью на улицах и вскоре обнаруживают, что там гораздо лучше, чем дома. По ночам можно видеть, как эти маленькие мальчики, прижавшись друг к другу, спят, укрываясь одеялом или газетами, забравшись в картонные коробки; по ним видно, что их тесная дружба приносит им много радости. В дневное время их попытки раздобыть еду или деньги очень часто носят коллективный характер, и они обычно делятся своей добычей друг с другом (8).Все эти наблюдения заставляют меня вспомнить о десятках подростков, с которыми я имел дело, многие из которых поступали примерно так же, как эти уличные дети. В поисках того, кто бы мог на эмоциональном уровне заменить им отца (а порой и мать), они обращали свое внимание на внешний мир. Друзья-ровесники заменяли им семью, а друзья постарше и учителя становились для них героями. Такое положение вещей в чем-то типично для подросткового возраста, однако этот процесс начинается раньше и проходит более интенсивно у тех детей, чьи отношения с отцом складываются не лучшим образом, отчего они испытывают сиротские чувства.

Выживание сирот

Кое-кого сиротские чувства приводят к краху (эмоциональному или физическому), однако многие восстают против своего одиночества и решают сами заботиться о себе. Они учатся в любой ситуации находить лучшие стороны.

«Вечером Роберто и Антонио отправились на фешенебельную Шестую Авеню. Заслужив несколько злобных взглядов и грубых замечаний от окружающих, они остановились на улице напротив того места, где молодая и обеспеченная парочка обедала в ресторане на открытом воздухе, расположенном почти на самом тротуаре. Мальчики попросили у них еды, но парочка предпочла не заметить их. Мальчики почувствовали, что вмешиваются в какой-то важный разговор, и проявили настойчивость, предполагая, что им заплатят за то, чтобы они оставили обедающих в покое. В конце концов мужчина громко сказал им, чтобы они уходили. Когда они не послушались, он позвал официанта, который без особого энтузиазма велел мальчикам уйти. Они перешли на другую сторону улицы, не теряя визуального контакта с обедающими, отчего те никак не могли насладиться своей беседой. Когда официант скрылся на мгновение внутри ресторана, Роберто с противоположной стороны улицы снова попросил, чтоб ему дали чего-нибудь поесть; в это время Антонио подкрался сзади и стащил с тарелки, принадлежавшей мужчине, кусок мяса. Со смехом убежали они в темноту улицы… И усталые возвратились в никем не занятый угол, который называли своим «домом» (9).

Могло ли быть, что Роберто и Антонио не просто хотели насытить свои пустые желудки? Они могли бы найти для этого более быстрый — и менее рискованный — способ. В тот день мальчики, наверное, хотели утолить и свой эмоциональный голод, заполнить внутреннюю пустоту, что им и удалось.

Если вы испытываете эмоциональную пустоту, вы будете искать любой способ для того, чтобы заполнить ее. Порой такие люди пытаются заглушить чувство незащищенности едой, выпивкой, постоянными физическими упражнениями, сексом и агрессией, кинофильмами, громкой музыкой, интенсивной работой или наркотиками.

Порой, проводя семейные консультации, я обнаруживаю сильнейшие реакции, направленные на выживание, сходные с теми, что свойственны сиротам. Джон и Лайта состоят в браке шесть лет, у них недавно родился ребенок. После рождения ребенка Лайла сократила число своих рабочих часов, отчего финансовое положение семьи ухудшилось, а обязанности Джона на работе расширились (без всякой прибавки к жалованью). Эти изменения внесли в их взаимоотношения значительную напряженность. Оба родителя продемонстрировали сиротскую реакцию.

— Когда я пытаюсь поделиться с ним своими переживаниями, он отворачивается и начинает изображать Мистера Всезнайку, — говорит Лайла. — Когда он становится таким надутым, мне хочется его треснуть.

— Она может делиться всеми своими переживаниями, — встревает Джон. — Меня это вовсе не раздражает, просто мне не хочется их выслушивать в первые же минуты после того, как я прихожу с работы. Ей хочется, чтобы я в любой момент был способен бросить все и устремиться ей на помощь.

— Чего же вы от нее ждете? — спросил я.

— Ну… немножко свободного пространства. Чтобы у меня не было ощущения, что в ее обществе я теряю последние силы.

— А вы, Лайла, чего ждете от Джона?

— Если я делюсь с ним своими переживаниями, я не хочу слышать, что я заблуждаюсь, он не должен относиться ко мне как к маленькой.

— А еще?

— Хм-м-м-м… Да. Я сомневаюсь, найдется ли у него вообще когда-нибудь время для меня, потому что…

— Она повторит это, даже если я проведу с ней три часа, — перебил Джон. — Она никогда не считает, что я провожу с ней достаточно времени, даже если это целый уик-энд.

Слушая их, я поразился, что каждый из них, подобно сироте, считает, что слушать нужно именно его. Они были неспособны прислушаться друг к другу, потому что оба были в «режиме эмоциональной самозащиты».

Джон требовал свободы и простора, потому что не мог отыскать в себе эмоциональных резервов на то, чтобы прислушаться к выражению чувств Лайлы. Лайла требовала, чтобы Джон поставил ее чувства превыше всего. А Джон эмоционально ослаблен; у него не хватает «энергии», чтобы откликнуться на все запросы Лайлы, и все ее утверждения он либо отрицает, либо опровергает доводами логики. По сути, они оба решили, что в этом браке главное — выжить самому, невзирая на то, какую цену за это заплатит другой. Их «выживание» состоит в бесконечных разговорах о собственных потребностях, защите собственных прав — короче говоря, они ведут себя, как сироты.

Одиночество сирот

Пример Джона и Лайлы доказывает, что брак может и не быть спасением от одиночества. Чтобы в браке не возникло одиночества, он должен быть полон доверия, супруги должны иметь некую цельность, способность что-то давать друг другу. Одиночество может наполнять очень большие семьи, на любом этапе жизни, несмотря ни на какую тесноту.

Одна из моих пациенток, чей отец был раздражительным алкоголиком, рассказала, что она собирала себе в постель больших кукол и плюшевых зверей. В таком окружении она и засыпала вся в слезах, слушая, как отец громит все и вся в доме. Когда он начинал кричать, она обнимала большого плюшевого мишку, надеясь найти, таким образом, защиту и покой, которых лишил ее отец. Со слезами призналась она, что в детстве ее лучшим другом был именно этот плюшевый медведь.

Моя бабушка, которой девяносто лет, — значительно более зрелая личность, чем маленькая девочка, однако она тоже вынуждена бороться с сиротским одиночеством. Мы очень близки с ней и разговариваем по телефону не меньше двух раз в неделю. Она все еще продолжает жить одна в своем доме, а мои родители время от времени навещают ее. Она рассказывает, как с возрастом растет одиночество: «Доживаешь до пятидесяти, и твои друзья начинают умирать. Это удар, однако у тебя еще много друзей, надо жить своей жизнью. Но вот ты доживаешь до восьмидесяти, твой супруг умирает, те из друзей, кто пока жив, уехали во Флориду или попали в дом для престарелых. Тело угасает, колени болят оттого лишь, что ты стоишь. Выйти из дому все труднее, потому что жара, холод, вообще все на свете — сильно этому мешает».

Чем старше становилась моя бабушка, тем чаще она говорила о смерти, однако мне это кажется нормальным, ведь ее тело слабело, а чувство одиночества усиливалось. Кое-кто говорит, что смерть это дело, которое каждый из нас совершает в одиночку. Однако в случае с Милдред я буду вынужден не согласиться…

Один на один со смертью

Некоторые моменты одиночества не относятся к обыденному опыту. Жизнь прибывает и убывает, так же обстоит дело и с чувством одиночества. Оно, бывает, спускается в долину. А бывает, заберется на самую вершину горы.

Моя работа с Милдред была как раз одной из таких экстремальных ситуаций. Она была первым человеком, которого я сопровождал на пути к смерти.

Это была женщина в преклонном возрасте, лежала в больнице несколько раз; злокачественная опухоль распространилась у нее по всему телу, ей была прописана химео- и рентгенотерапия. Я в то время был молодым субинтерном, студент-медик четвертого курса, и был прикреплен к ней на месяц.

Когда я пришел к ней в первый раз, было шесть утра и, судя по звуку, она спала. Я не хотел будить ее, однако моя работа требовала этого. Милдред пришла в раздражение оттого, что я ее разбудил. Я извинился, что прервал ее сон, таким голосом, на который способен лишь встревоженный студент-медик, и спросил, не будет ли она возражать, если я прослушаю ее легкие. Она ответила, что согласна делать все, что я попрошу, лишь бы в этом не были задействованы ее собственные мускулы. Было очевидно, что она грустила, однако былое остроумие все же проглядывало. Мне показалось, что она была как раз таким человеком, к которому в детстве учителя относятся с симпатией. Я был уверен, что она встревожена, однако у нее хватало мудрости не поддаваться безутешной скорби.

Через несколько недель стало ясно, что Милдред умрет, однако никто не хотел сознаться в этом вслух. Врачи все тянули, однако я чувствовал, что дело дошло до той точки, когда ей следовало сообщить об истинном положении вещей. Она говорила мне, чем займется, когда вернется домой, а я сидел и слушал, как будто она действительно должна была туда вернуться. Все это казалось мне ужасным мошенничеством, и я в конце концов попросил разрешения у главного врача — и он его мне дал — на то, чтобы поговорить с ней о ее положении.

Миддред восприняла новость стоически. Я сообщил ей о ее предсмертном состоянии и стал навещать ее трижды в день. Две ее дочери тоже приходили, однако у них были свои обязанности, они уже смирились, годы, проведенные матерью в больницах, вымотали их. Очень скоро мы с Милдред обратились к вопросам веры. Обстановка для бесед была очень подходящей — молодой врач и умирающая женщина, один из нас стоял на пороге смерти, испытывая ни с чем не сравнимое чувство одиночества, другой же старался наполнить полумрак больничной палаты человеческим сопереживанием.

Мы ежедневно молились. Милдред говорила, что ей помогало, когда я держал ее за руку и молил Бога, чтобы Он не оставил ее. Мы были с ней такие разные. Наши даты рождения отстояли друг от друга на полвека, мы были разного пола, принадлежали к разным этническим группам. У меня не было ничего, кроме будущего, у нее — ничего, кроме прошлого. Однако, когда мы молились, Бог превращал отчаяние умирающего сироты в умиротворение и спокойную уверенность.

Когда Миддред умерла, меня не было рядом с ней. Я попрощался с ней вечером, и мы серьезно поговорили о ее смерти. В нашей последней беседе я сказал, что увижусь с ней в потустороннем мире, и выразил надежду, что она встретит меня, когда мне придет время отправиться в путешествие, в которое она отправится в ближайшее время. Она улыбнулась и кивнула. Она умерла рано утром — около шести часов. Ее смерть напомнила мне нашу первую встречу, когда я проник в ее комнату утром, примерно в то же время. Я думал об одиночестве и уязвимости, о том, что все мы, в конце концов, — тоже сироты, в одиночку отправляющиеся в свой последний путь. Я подвел ее к подошве горы и помахал на прощание рукой, а на вершину она взбиралась сама. Однако я верю, что Некто все же сопровождал ее во время этого последнего подъема.