Глава 1. Потребность

Когда Сэм Смит, выруливая на своем форде, который служит ему уже добрых три года, подъезжает к автомобильной стоянке у церкви, он видит, что она заполнена новыми шевроле, бьюиками и тойотами. Он вспоминает, что завтра, уплатив тридцать шестой по счёту взнос, он получит этот автомобиль, как раз в то время, когда приспела пора купить другой — поменьше. По дороге в церковь его жена Сюзанна без устали говорила, что ей надо больше денег: на четырехлетнюю Сюзетту, на покупку бакалейных товаров, цены на которые, как известно, на месте не стоят, на то, чтобы к весне обновить гардероб и спокойно появиться на конференции в Нью-Йорке, куда ее приглашает хозяин. Нужны новые наряды, и поэтому надо копить побольше денег и побольше работать, чтобы их зарабатывать, чтобы купить что-нибудь из одежды, и чтобы что-нибудь купить, надо … Слушая все это, Сэм едва находит в себе силы, чтобы ехидно не пошутить насчёт издержек женской эмансипации.

Он задумчиво смотрит, как Сюзанна вместе с маленькой группой других девушек направляется в класс, организованный для деловых молодых женщин. Он припоминает, что согласно определению из “Reader’ Digest”, совместимость — “это когда у обоих супругов голова болит в одно и то же время.” Он с гордостью смотрит, как его шестнадцатилетний Стив в компании подростков живо обсуждает игру, которую они смотрели в прошлую пятницу вечером. Он хочет, чтобы старший сын поступил в колледж: ведь в таком случае у него в этой жизни будет шанс получше. Быть может, для того, чтобы как-то покрыть постоянно растущую плату за обучение в университете, можно будет хоть что-то поиметь через страховку, однако похоже, что сейчас Стив не столько думает о колледже, сколько о подержанном автомобиле.

Его четырнадцатилетняя Салли, смущаясь, проходит мимо небольшой группы школьников и за минуту до начала воскресной школы растворяется в компании своих подруг. Во время рождественских каникул ей надо походить к стоматологу и привести в порядок свои зубы.

“Быть может надо с кем-то поговорить обо все этом, — думает Сэм. — Он бы, конечно, так и сделал, если бы хоть кто-то проявил желание послушать и понять. Хозяин грозит увольнением, если компания не заработает “еще один миллион в год”. Распродажа уменьшается, и управляющие буквально сбились с ног, охотясь за новыми клиентами. Глядя на все это, Сэм чувствует, что намеченный им пятилетний план, который должен привести его к благосостоянию, на самом деле не очень-то реален. Несколько минут спустя он уже в воскресном классе для мужчин и, усевшись в углу, пытается настроиться на то, что происходит, и прекратить свой внутренний монолог. Почти прекратить. Он опять начинает перебирать варианты, которые позволили бы ему найти деньги, необходимые для его семьи. Он мог бы занять в страховой кассе, однако в таком случае ею уже не воспользуешься, чтобы оплатить обучение Стива в колледже. Можно, правда, продать автоприцеп, но другого такого уже не достанешь. Он начинает думать, что, в конце концов, можно что-нибудь перезаложить, и тут замечает, что сидит на уроке воскресной школы.

Его охватывает острое чувство вины за то, что он не слушает учителя, однако тут же он вспоминает, что вообще не хотел идти в церковь. Настояла Сюзанна. “Она должна быть счастлива, что я пришел”,-говорит он себе. Ощущение вины проходит, и его мысли опять начинают плавать.

Наконец раздается звонок: урок окончен. Сэм выходит из класса, проходит через коридор и входит в притвор, где договорился встретиться с Сюзанной. Войдя в храм, они садятся на свое обычное место, в середине помещения на правой стороне. Сэм слышит слова знакомого песнопения и на какое-то время забывает о пронзительном шуме рынка. Мягкая мелодия успокаивает и как-то странно отличается от этого трескучего радио, которое он слушает всю неделю. Сэм не спеша впитывает тонкое, священное дуновение; на смену прежних воспоминаний приходит ощущение одиночества, неторопливого раздумья и благоговения.

Однако Сэм человек светский, и, решив в воскресенье отправиться на остров под названием “церковь”, он захватил весь культурный багаж, долгими буднями накопленный на материке, который называется “жизнь”. Этот остров кажется ему необитаемым, и он не хочет высаживаться. Сомнение, противоборство, ужас, — все это постепенно возвращается к нему. И вот он снова мучительно решает, где добыть денег для семьи и как преуспеть в карьере.

Пастор начинает читать отрывок из Писания, и, взяв в руки распечатку, Сэм ищет наименование проповеди:”Вся истина для всего современного мира”, — акцент на особое миссионерское служение, согласно порядку совершаемой службы.

Пастор читает, а Сэм опять начинает решать свои вопросы. За последние десять лет он слышал так много проповедей, что, пожалуй, и сам мог составить определенный план. Сегодня он решает наметить семь пунктов. “Странствование по семи дорогам”, — такое название дает он своей теме и едва сдерживает улыбку. На первом месте деньги. Затем автомобиль. Одежда. Проблема совместимости. Карьера. Колледж. Нынешний кризис. Решив еще раз проехать по этим семи дорогам, Сэм не успевает сделать это. Пастор начинает проповедь для детей.

“Когда я был маленьким”, — начинает пастор, и Сэм наклоняется вперед, чтобы получше рассмотреть сидящих впереди детей и послушать, что им скажет пастор. Затем начинается “обычная проповедь”, и Сэм видит, как люди начинают беспокойно двигаться на своих местах. Они пытаются усесться поудобнее, чтобы опять начать думать о своем или вовсе ни о чем. Сэм делает слабую попытку как-то по-иному взглянуть на намеченную им схему и затем пускает мысли на самотек. Лишь иногда в своих воспоминаниях и мечтах он возвращается к тому что происходит в храме. Он совершенно забывает о пасторе, и его мысли плывут на материк “жизнь”. Он раздумывает, каким в понедельник утром станет его возвращение в этот безумный мир. Что я скажу хозяину? Что я решил? Может, не стоит скандалить? Слегка наклонившись в его сторону, Сюзанна прижимается к его руке. Воспоминания опять овладевают им. А ведь это была хорошая жизнь. Конечно, было всякое, но обычно мы довольно хорошо ладили. Были просто чудесные минуты, а потом родились дети. Конечно, кое-что пошло не так быстро, как хотелось бы, но все-таки жизнь — штука хорошая. Конечно, надо бы побольше денег. Как ни крути, деньги — это первое в моем плане.

За пятнадцать минут до конца проповеди Сэм начинает прикидывать, как бы ему выйти. Интересно, а что сегодня на обед, думает он. Сюзанна, вроде бы говорила о курице? А, может быть, рис по-испански? О, чуть не забыл, ведь сегодня в 12.30 игра по телевизору.

Поглядывая на выход, Сэм прикидывает, как бы ему улизнуть, когда начнут петь последний гимн. Звучит последняя нота, раздается “аминь”, и Сэм трогает с места. К несчастью, кратчайший путь пролегает неподалеку от пастора, у задней двери. Иногда удается улизнуть незаметно, но сегодня, увидев его, пастор Джонс кивает головой. “Ну вот и попался,”- думает Сэм. — Что бы такое сказать?” “Вы прекрасно говорили,”- роняет он, в то время как в уме копошатся какие-то другие, более честные слова. Пастор протягивает ему руку, и он неуклюже ее пожимает. Протиснувшись сквозь толпу, он выходит на стоянку, садится в машину, включает радио и начинает слушать полуденные новости — голос из реального мира. Через некоторое время все выходят из машины. “Наверное, курица уже готова,”- говорит Сюзанна, и все направляются домой.

В этой воскресной утренней драме Сэм и его товарищи — не единственные раздосадованные актеры, хотя они, конечно, никогда не догадались бы, как скверно чувствовал себя пастор Джонс. Вот как протекало для него то утро. Как овец ведя собравшихся по каменистым тропам заранее расписанного богослужения, пастор Джонс все больше и больше впадал в уныние. Песнопения объединяют почти всех. Все слушают, что он скажет, но, начав читать Писание вслух, он чувствует какую-то перемену. “Между нами как будто бы какая-то невидимая стена. Почему они не слушают? Быть может, я читаю слишком громко? Или слишком медленно? А может быть, слишком быстро?” Закончив читать, он садится.

Начинается сбор пожертвований, и он опять обдумывает, как ему быть. “Быть может, когда я начну читать проповедь для детей, позвонить в колокольчик? Похоже, что иногда это заставляет их встрепенуться. Что с ними? Быть может, мои проповеди слишком сильны для них? Но ведь им надо учиться слушать?”

Сбор пожертвований завершается, поется славословие, и затем пастор Джонс рассказывает детям случай из своего детства: простую историю, благодаря которой он понял, как опасно лгать и как важно быть честным. Он завершает свой рассказ словами о том, как важна истина для Бога, и затем отправляет малышей к боковой двери, где их ждут руководители детской церковной программы.

Наступает время проповеди. Вернувшись на кафедру, он поправляет галстук, откашливается и ждет наступления тишины. Открыв Библию, он читает:”Наконец, братия мои, что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте /Флп.4:8/. “Почему они уставились куда-то мимо? Ведь я их пастор; они должны внимательно меня слушать. Так почему же они не слушают?”

Глубоко вздохнув, он начинает отрепетированным голосом:

“Да, дорогие мои друзья, истина — любезна, она достославна. Она заслуживает того, чтобы мы поразмыслили над ней, и давайте подумаем над этим.” Он говорит, что такое истина, он возвещает ее. Он ее защищает. Его правильные, хорошо подобранные слова возносятся к потолку и, долетая до вестибюля, мягко отскакивают от противоположной стены.

“Интересно, — думает он, — слушает кто-нибудь или нет?” Кто-то согласно кивает, однако он знает, что это почти ничего не значит, потому что спустя какое-то время эти монотонные кивки замедляются, и затем, словно встрепенувшись, люди опять начинают кивать. Это обескураживает его еще сильнее. Где-то в середине проповеди, когда он приводит пояснительный пример, все поднимают головы и устремляют на него глаза, однако воодушевление, которое он испытывает, тут же проходит, потому что он видит , что за его словами следят уже не так внимательно и народ начинает суетливо ёрзать на стульях. Когда проповедь подходит к концу, его воодушевления хватает только на то, чтобы более- менее выразительно произнести последние слова, которые, как он надеется, заставят собравшихся с пониманием отнестись к тем огромным задачам, которые предусмотрены церковной миссионерской программой. “Что толку?”- спрашивает он себя. Когда он начинает свой последний пример, человек шесть-семь украдкой поглядывают на часы. “Какое им дело до голода, который царит в третьем мире и нуждах медицины? Интерес к этим глобальным проблемам исчезает за пять минут до полудня.”

Наконец, он приглашает всех встать для последнего благословения. Он чувствует искусительное желание честно помолиться о том, чтобы как-то уменьшить свое отчаяние, или даже зачитать псалом, в котором призывается проклятие. Однако, поборов в себе это искушение и не дав волю своим чувствам, он нараспев произносит привычную формулу. Теперь свое благословение поет хор, а он отходит в боковой предел. Едва смолкают последние звуки, все в храме оживает. Глядя на эту внезапную перемену, пастор ловит себя на тихой, циничной мысли. “Интересно, — думает он, — будет ли когда-нибудь на мою проповедь такая же реакция, которая возникает всякий раз, когда я произношу благословение?”

Предел, в котором он стоит, заполняется людьми, все толпятся вокруг него, и он пытается отогнать от себя разочарование и сомнения. Криво улыбаясь, он пожимает тянувшиеся со всех сторон руки и терпеливо слушает то, что ему говорят. “Рад вас видеть.” “Прекрасная проповедь, пастор”. “Счастливой вам недели”. “Вы прекрасно говорили сегодня”. “Меня всегда радует, когда в начале служения вы немного говорите с детьми”. Всегда кажется, что в этих безобидных замечаниях что-то недосказано и что они не так уж искренни, однако хорошо, что в это воскресение пастор Джонс не слышит хвастливого:”Я по телевизору видел эту хорошую проповедь”.

Когда Сэм и все остальные, кто сегодня был в церкви доканчивают свою курицу и, усевшись перед телеэкраном, готовятся смотреть футбол, пастор, пообедав, задумчиво расхаживает по кабинету. Чувство разочарования вновь возвращается к нему, и он опять проигрывает все это утреннее представление.

“Но что же им, в конце концов, надо? Я проповедую им Слово Божие. Почти по каждому поводу я цитирую им Писание. Почему они не отвечают? Не могу понять.” “Не могу понять, Господи, — говорит он, обращаясь к небу.- Ведь Ты же, Господи, сказал, что Твое Слово не возвратится без ответа. Но похоже, что каждое воскресение происходит именно так. Где же ответ?” “В конце концов, нельзя сказать, что я не проявляю никакой заботы и не пытаюсь что-то сделать”, — говорит он самому себе. Он вспоминает, что последние пять лет он тратил свой отпуск на то, чтобы побывать в самых живых церквях в надежде узнать у преуспевающих проповедниках какие-нибудь секреты. Он посещает все конференции священнослужителей, какие только может, и на тему проповедования у него накопилось столько книг и статей, что из них можно составить небольшую библиотеку. Всю энергию своей юности и силу воображения пастор Джонс направил на то, чтобы, по-настоящему благовествуя, изменить мир или, по крайней мере, какую-нибудь его часть. Желание служить в нем никогда не угасало, но каждое воскресное утро это высокое стремление обращается какой-то заурядностью. Похоже, что люди всегда остаются одними и теми же. Его проповеди не так уж много для них значат. Интересно, есть ли какой-нибудь смысл в его служении вообще?

“Быть может все хорошие проповедники от рождения наделены даром слова? Быть может, от рождения на них почила харизма?”- думает он. “Но как же тогда быть с божественными обетованиями об умножении сил человеческих?”

Нужды его общины вполне очевидны: здесь и личные проблемы, и семейные неурядицы, и просто все то, что присуще человеку. У веры есть ответ. Пастор Джонс знает это. Он знает это по своему опыту. Он читал историю. Он верит в то, что говорит Библия. Нужды высятся до небес, и порой кажется, что богословская лестница слишком коротка.

Год назад он всерьез подумывал бросить это служение. С его образованием можно устроиться на социальную работу. Имея ограниченную врачебную нагрузку и работая с 9 до 5 он мог бы больше времени уделять семье. Кое-кто из бывших университетских друзей подшучивает над его пасторской должностью. Как можно тратить жизнь на то, чтобы рассказывать людям вещи, которые им и так известны? Они говорят, что в его проповедях содержится хороший совет, но потом добавляют, что “в мире, где предложение превышает спрос, совет — единственный товар”.

Одолев сомнение, пастор Джонс решил продолжать свое служение. Он верит, что к этому его призвал Бог, и знает, что, когда секулярный Сэм и все остальные из его общины в понедельник утром приступят к работе, он придет в свой кабинет, чтобы начать подготовку к следующей воскресной проповеди. И будет молиться, чтобы Бог хоть как-то благословил и использовал его старания, его проповедование.

И все-таки уныние остается.

Каждое воскресение по всей стране, в тысячах церквей разыгрывается все тот же сценарий под названием “Секулярный Сэм и пастор Джонс”. Секулярный Сэм и тысячи таких же, как он приходят из своих трудовых будней отягощенные и измученные казалось бы неразрешимыми проблемами. Они приходят оттуда, где каждую неделю уличные торговцы назойливо предлагают им около 600 печатных изданий со всеми теми новостями, от которых они сознательно пытаются отключиться. Они приходят буквально напичканные газетной информацией и уставшие от своих сугубо личных проблем. Проблема собственного достоинства, поиск смысла и целей жизни, потребность в безопасности, успехе и необходимость выживания, — от всего этого просто разламывается голова. Каждое воскресное утро пастор Джонс и целый легион других пасторов читают свыше 350000 проповедей. Они видят, в каких борениях живет современное общество и глубоко страдают от этого. Они видят, как от развода страдает семья, видят, как боится умирать больной раком, какую тревогу испытывают потерявшие работу мужчины средних лет, видят, как неуверенность переполняет молодых людей, достигших опасного возраста. И они готовы со всеми поделиться теми ответами, которые дает Бог и в которые они верят.

Но что-то не так, непонятно почему, но ответ не помогает, Секулярный Сэм и пастор Джонс расходятся, удрученные.

Быть может, это разочарование объясняется той тревожной тенденцией, которая приводится в июньском 1978 года опросе Комиссии Гэллопа. “Какую роль играет религия в вашей жизни?”- такой вопрос был задан американцам? В упомянутом году только 53% ответили, что религия для них “весьма значима”. 26 лет назад, в 1952 году, на этот вопрос таким образом ответили 75 % опрошенных. Где- то посередине этого периода, 1965 году, такой же ответ дали 70% . Серия опросов показало, что в первую половину уменьшение составило 5%, тогда как в последние годы наметился тревожный спад в 17%.

В чем смысл проповеди сегодня? Может ли она снова сделать религию “весьма значимой”?

Вряд ли кто сегодня станет сомневаться в том, что назрела необходимость в более действенном проповедовании? Посмотрите вокруг. Обратите внимание на симптомы безразличия, отчужденности и апатии. Полистайте список какой-нибудь церкви, и вам наверняка встретятся “мертвые души”. Поговорите с секулярным Сэмом или пастором Джонсом. Наконец, припомните свой собственный опыт.

Где решение? Быть может, еще можно сделать что-то, что умерит разочарование, которым сегодня окружена проповедь?

Вовлеченность. Это примелькавшееся слово

содержит многообещающий ответ. Во всем проповедовании 20 века вовлеченность — главная цель и задача. Именно этого ждет в воскресное утро секулярный Сэм. Именно этого хотел бы добиться и пастор Джон. Но как увлечь слушателей? Есть ли верное, надежное средство?

В последнее время это пытаются сделать с помощью диалога и дискуссий. Церковь экспериментирует с драматургией и танцем. Проповедь меняет содержание. Стиль и манера произнесения все в большей степени опираются на фольклор, становятся диалогичными и непосредственными. Однако все эти новшества, измерения и творческие находки не слишком оживляют современную проповедь и не очень на нее воздействуют. Несмотря на творческий подход, похоже, что мечта об увлеченных слушателях остается далеким миражом. Собираются толпы, чтобы послушать тех немногих проповедников, которых, по-видимому, удается увлечь своих слушателей. Быть может, у этих “собирателей толп” есть какие-то секреты, которым надо выучиться? Различия, однако, столь велики, что в их проповедях, вероятно, нельзя выявить общие закономерности. Обстоятельное обследование тех немногих гигантов, которые всегда могут увлечь слушателя, не дает общей картины. Похоже, что чаще всего они “плывут” не по правилам и плану, а следуя интуиции и опыту.

По-видимому, успех в этом деле не зависит от выучки. В большинстве растущих церквей служат пасторы без семинарской степени /согласно недавнему исследованию — в 555 растущих общинах/. Наверное, в деле проповедничества образование не гарантирует успеха. Но где же в таком случае искать ответ? Быть может, современная проповедь не оставляет никакой надежды, и Бог просто не думает о ней? Есть ли какое библейское основание, опираясь на которое можно найти выход? Дает ли Иисус какой-нибудь образец надежды для нашей проповеди? Может ли пастор Джонс и тысячи других столь же разочарованных служителей надеяться на то, что их проповедь станет действенною?

Где ответ? Можно ли найти решение, которое бы позволило увлечь людей, то есть, можно ли справиться с основным кризисом современной проповеди?

Да, можно.

Эта проблема так же современна, как все прочие сегодняшние проблемы и так же стара, как само Писание.

Рассмотрению этого решения мы и посвятим остальную часть нашей книги.

Глава 2. Многообещающее решение.

После уроков меня ждал Ренди, студент моих гомилетических курсов. “Почему, когда я проповедую, люди смотрят на коров, которые пасутся рядом с церковью?”- сгоряча выпалил он. “Я стараюсь изо всех сил, но всегда найдется кто-то, кто будет смотреть в окно. Они и так всю неделю могут видеть этих коров, так почему же они делают это тогда, когда я пытаюсь привлечь их внимание к моей проповеди? Как быть?”

“Как вы думаете, почему они делают это?” — спросил я в ответ. Мы обсуждали причины его недовольства. Я спросил, как он начинает проповедь, и на что больше всего обращает внимание: на богословие или тех, кто собрался его послушать. Кроме того, я поинтересовался, какие примеры он использует.

Мы проговорили несколько минут и, по-прежнему пребывая в расстроенных чувствах, Ренди сказал:”Я попытаюсь сделать все, что вы говорите. Я действительно хочу завладеть их вниманием.” Мы поговорили о том, в чем именно ему следует попытаться, и Ренди поклялся, что с еще большей силой будет стараться завладеть вниманием собравшихся на своих воскресных проповедях. Отправляясь на свою студенческую проповедь, Ренди был настроен решительно. Выходные прошли, и в начале следующей недели Ренди пулей ворвался в класс. “На этот раз никто не поглядел на коров”, — выпалил он. Я видел, что ему не терпится рассказать о том, как все было. “Ну, и как же тебе это удалось?” — спросил я. “Понимаете, профессор, когда я начал, я сразу сказал: в субботу вечером, в 10.30 популярный танцор постучался в дом пастора…” Широко улыбнувшись, он продолжал:”За всю проповедь никто даже не поглядел на тех коров, никто не глянул в окно и даже вокруг себя никто не глядел. Все как будто замерли, ожидая, что я скажу дальше. Как здорово, когда все их внимание целиком отдано тебе. Они, вообще-то, всегда относились ко мне тепло и участливо, но я ни разу не видел, чтобы они так внимательно слушали мою проповедь”.

История Ренди еще раз обращает наше внимание на ту проблему, которую мы подняли в предыдущей главе. Любой проповедник /начиная с молодых взволнованных семинаристов, наподобие Ренди, и кончая таким старым, усталым умельцем, каким является уже известный нам пастор Джонс/ ломает голову над тем, как увлечь своих слушателей.

Итак, как же нам увлечь их? Конечно, не каждый проповедник начнет свою проповедь с такой фразы, которую сказал Ренди, ибо это вовсе и не требуется. Если вы тоже так сделаете, то что вы скажете в следующее воскресение? Ведь вы уже не сможете просто упомянуть о каком-то субботнем часе. Однако начать наш ответ мы можем именно с этого эпизода.

Проанализировав его, мы увидим, что надо обратить внимание на три момента, если мы действительно хотим увлечь людей своей проповедью. Эти три аспекта далеко не новы. 2300 лет назад или более того Аристотель разделил выступление оратора на три части: этическую /то, что касается самого оратора/, эмоциональную /слушатели/ и логическую /та роль, которую играет сама весть/. Все это можно отнести к основам гомилетики, и любой свежий подход, направленный на то, чтобы увлечь слушателя, неизбежно будет включать в себя эти аспекты. Поэтому давайте рассмотрим, как все это может послужить более эффективной проповеди.

Оратор или проповедник

Если мы, действительно, решили увлечь слушателя, то начинать надо с установки проповедника. Он должен стремиться к тому, чтобы увлечь его, и это желание непосредственно должно вырастать из участия и заботы проповедника. Никого не волнует, как много мы знаем, если не видно, с каким участием мы относимся к слушателям. В начале моего служения я знал одного сельского пастора, которого все сильнее угнетало сознание того что его община не идет с ним на контакт. В одно из воскресений он был так удручен этим, что прямо обозвал собравшихся “сборищем тупоголовых голландцев” /а надо сказать, что его община состояла из американцев голландского происхождения/, с шумом вышел из боковых дверей церкви и гордо прошествовал к своему дому, чтобы там успокоиться и прийти в себя. Он, конечно, показал, что он человек небезучастный, однако, проявив свою заботу таким образом, он, тем самым развеял всякую надежду на то, что в его приходе можно будет совершать действенное служение.

Пастор Джонс и Ренди — лучшие примеры. В какой-то мере, они чувствовали себя такими же удрученными, но, испытывая сострадание к членам церкви и заботясь о них, пастор Джонс сдержался и не осудил их в заключительной молитве. Что касается Ренди, то его забота и участие помогли ему сдержаться: он обуздал свое желание перестрелять коров и начал искать какой бы то ни было помощи у профессора. В отличие от пастора, который стал просто ругать собравшихся, за свой неуспех, они готовы были возложить ответственность и на себя. Именно в нашем проповедовании сокрыт первоисточник всякой надежды на то, что мы сможем увлечь своих слушателей.

Служение начинается в уме и сердце того, кто служит. Частично об этом условии упомянул Павел, сказавший:”Ибо в вас должны быть те же чувствования, какие и во Христе Иисусе

/который / уничижил Себя Самого, приняв образ раба … смирил Себя, быв послушным даже до смерти и смерти крестной”

/Флп.2:5/.

Дальнейшие вехи служения наметил Иисус, сказавший, что:

“Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода”

/12:24/. “Так как Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, то чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих”/Мф.20:28/. “Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее”/Мф.10:39/.

Однако как все это может послужить тому, чтобы мы смогли увлечь наших слушателей? Если мы хотим увлечь их, мы сами должны быть готовыми увлечься. Забота истинного пастыря такова, что он готов отождествить себя со своим народом, подобно тому как Пастырь Добрый готов отдать Свою жизнь за Своих овец.

Итак, служение требует жертвы и жертвы рискованной. Если вы хотите, чтобы ваша проповедь стала действенной, вы должны с готовностью пойти на риск эксперимента. Вслед за Ренди нам надо спросить:”Что мне делать, чтобы мои слова стали более проникновенными? Как мне изменить свою проповедь, чтобы слушатели увлеклись ею? “ Такая перемена рискованна. Однако служение, исполненное смысла, призывает нас рисковать не только нашими проповедями. Оно призывает, чтобы мы

рисковали собой. Это значит, что нам надо сесть на одну

церковную скамью вместе с нашим народом, показав себе и другим, что вы тоже человек, и проповедуя с убеждением, что все мы -”соработники у Бога”/1Кор.3:9/.

Чтобы увлечь слушателей, приходится рисковать собой, м поэтому проповедник становится уязвимым. Впрочем, любовь и служение всегда требуют такой цены. Если сам проповедник увлечен, то ему чужды стремление к комфорту, самодовольство и безразличие. Вслед за Учителем он должен сказать:”Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего”

/Ин.18:37/. Однако, несмотря на то, что надежда на увлекательную проповедь берет начало в уме и сердце проповедника, этим дело не ограничивается. Стремление принять”образ раба” должно выразиться в его характере. Говоря о силе проповеди, добрый характер проповедника мы обычно воспринимаем как нечто само собой разумеющееся, однако ни в коей мере нельзя умалять его значения.

Известно, что личную привлекательность оратора Демосфен ставил выше всего остального; хороший оратор — это добрый человек, который хорошо говорит. Аристотель тоже затрагивает вопрос о нравственном облике или личной привлекательности оратора, подчеркивая, что ум оратора, его характер и добрая воля имеют важное значение.

Библия и христианское предание говорят об ораторе в более широком аспекте, наряду с нравственными качествами и поведением подчеркивая значение цельности, искренности, доброжелательной установки. Если мы решим на практике осуществлять то, о чем проповедуем, то речь пойдет о чем-то гораздо большем, нежели простое повторение нашей проповеди.

На протяжении многих веков христианская мысль исследовала, что значит быть добрым человеком. Позиция, которую занимает проповедник, характер его отношения с другими людьми, его убеждения и поведение, — все должно подтверждать то, о чем он говорит. В Иельских Лекциях, посвященных основам проповедования, больше всего говорится о том, каков характер проповедника.

Сегодня многие наши слушатели просто жаждут увидеть проповедника, который сам готов выслушать, проявить заботу и участие и который не останавливается в своем развитии, постоянно углубляя отношения с членами общины. Большинство общин желает видеть проповедь, а не слушать ее раз в неделю. Если мы действительно хотим, чтобы нашей проповедью увлеклись, нам не мешает вспомнить четвертый принцип взаимообщения, автором которого является Кьеркегор и согласно которому “говорить о христианстве может только тот, кто сам преображен христианством”.

В 1980 году в сентябрьском номере “Review of Relegios Research” лютеранский пастор Вильям Эйвери и профессор из Пенсильвании Роджер Гоббел поместили сообщение, в котором рассказывалось о двух исследованиях, посвященных тому, как слушают проповедь лютеране центральной и южной Пенсильвании.

В статье “Слова Божии и слова проповедника” они пишут:

“Верят оратору или нет … зависит от того, какие у него отношения со слушателями”. Около 83 процентов респондентов сказали, что теплоту, дружелюбие и доброту, которые чувствуются в проповеди, они ценят также высоко, а может быть, даже и больше, чем богословскую осведомленность и интеллектуальную обоснованность.

“Прихожане не требуют, чтобы их священники нравственно были более совершенными, но хотят видеть стремление к последовательности между словами и делами. … На них влияют личные отношения с пастором, которые воспринимаются ими довольно чутко. Когда они чувствуют, что их служитель готов проявить доброту и понимание и что он, действительно, заботится о них, выражая это в сочувствии своем, открытом поведении и теплом отношении, они серьезно воспринимают те толкования Евангелия, которые могут расходится с их собственным пониманием. Когда отношения действительно хорошие, они с большой готовностью заявляют … что слышали Божие Слово. …”

Проведенное исследование подтверждает то, что говорит Писание и наш опыт. Вовлеченность слушателя должна начинаться с той позиции, которую занимает проповедник, которая коренится в его уме и сердце и о которой свидетельствует его характер, жизнь и проповедь. Тем не менее, правильная установка не является достаточной гарантией того, чтобы слушатель действительно увлекся. Проповедник — лишь одна часть процесса взаимообщения.

Слушатели

Вовлеченность, отправной точкой которой является оратор, может развиваться только при том условии, если собравшиеся будут его понимать. Люди — единственное основание для того, чтобы проповедовать. Складывается, однако, впечатление, что есть слишком много книг, посвященных гомилетике, а также проповедей, где такое осмысление ситуации утрачено. Гомилетика нередко просто игнорирует аудиторию. Второй момент, на который обращал внимание Аристотель, сводился к стремлению , чтобы сказанное могло быть понято /и чтобы оно было понято/ всеми слушателями, при всех условиях и во всех ситуациях. Сегодня исследования в области рыночной экономики изменили характер рекламы, торговли и индустрии общения. Если мы на самом деле хотим, чтобы наша проповедь была эффективной, нам, наверное, не мешает узнать немного больше о том, что исследователи говорят относительно демографии, психографии и ощущаемых нами потребностях. Если мы действительно собираемся понять людей и затем увлечь их, нам надо задать несколько актуальных для этой ситуации вопросов. Кто те люди, которые утром приходят на воскресную проповедь: все эти секулярные Сэмы и созерцатели коров? Что их беспокоит? Что заставляет идти их на контакт? Как они учатся? На все эти вопросы нам надо дать ответ.

Итак, кто они, эти люди? В наше время не только философы не могут дважды вступить в одну и ту же реку. Во многих пригородных церквях складывается впечатление, что проповедь обращена к некоему подобию бесконечной процессии. Люди приходят и тут же исчезают. Даже те, кто остается, меняются каждую неделю, влекомые мощным потоком современной общественной жизни. Кто они? Можно сказать, что их внутренний мир — это сочетание многих взаимодействующих факторов, однако, в первую очередь, они — порождение нашей культуры. Бросим на нее беглый взгляд. Какова она? Это культура, где половина браков кончается разводами, где два миллиона американцев предпочитают просто жить парами без благословения каких-то ни было свадебных обрядов. В этой культуре подростки зарабатывают и тратят два миллиарда долларов в год. Как никогда раньше люди зарабатывают все больше денег и их свободное время постоянно увеличивается. 60 процентов женщин работает вне дома. Возможности передвижения доносят нас до Луны и далее. Каждые 10 лет полмиллиона американцев становятся жертвой автомобильной революции. Телевидение вторгается в дом, отнимая у средней американской семьи 48 часов в неделю. Год за годом безработица медленно пожирает сбережения и самоуважение миллионов людей. Миллионы сидят на велфаре, тогда как высококлассные спортсмены зарабатывают по миллиону долларов в год. Полиции — больше, чем когда бы то ни было, и в то же время наши дома незащищены и сама наша жизнь находится под постоянно растущей угрозой насилия. Третья часть денег, расходуемых на продукты, оседает в кассах закусочных.

Среди бесконечных особенностей нашей культуры есть много широких черт, которые играют огромную роль в формировании наших воскресных слушателей. Рассмотрим лишь четыре примера.

Во-первых, никто не станет отрицать, что наша культура секулярна. В значительной степени, благодаря той революции общения, которое пережило прошлое поколение, сегодняшние члены церкви все более и более секуляризуются. Каждый вечер они усаживаются у экранов телевизоров, чтобы, подобно миллионам невоцерковленных американцев, смотреть те же самые сцены, испытывать те же чувства, принимать те же ценности, и вообще переживать все то, что переживают они.

Сегодняшний член церкви впитывает в себя секулярное окружение, а оно в свою очередь впитывает его. Секуляризация, характерная для нашей культуры и наших общин, еще более усугубляются второй основной особенностью: сосредоточенностью на себе. Многие посвящают свою жизнь накоплению власти и денег, многие сносят свои гаражи /а также дома и семьи/, чтобы в безумной погоне за удовольствиями обзавестись еще большими.

Процветает гедонизм. Для миллионов людей главное в жизни — безопасность и успех. Материализм буквально лезет изо всех щелей. Хорошая жизнь это та, где есть возможность покупать вещи. На смену прежним ценностям, бескорыстным отношениям, преданности и простым радостям приходит погоня за деньгами и влиянием. Семья, дом и общественная жизнь, — все приносится на алтарь богини Производства. И в то же время, несмотря на рост валового национального дохода, на шкале счастья наши очки идут вниз. В какой-то мере наша сосредоточенность на самих себе является, наверное, естественным механизмом самозащиты, который дает нам возможность бороться с этим безличным миром. В век компьютеризации человеку приходится буквально драться за выживание. Миллионы одиноких уходят в себя, чтобы защитить себя от мира, где они чувствуют себя лишними, беспомощными, запуганными и лишенными общения. И в то же время незримые приметы наших улиц напоминают пожилым людям, что были времена, когда народ пытался не утопать в своих заботах и не боялся сказать “здравствуй”.

Третьей и, наверное, самой ошеломляющей особенностью нашей культуры, являются перемены. Порой кажется, что самое постоянное в этом мире — это они. Для того, чтобы понять это, вовсе не надо читать Тоффлера или Саган, достаточно своего опыта. По-новому взглянуть на перемены, которые происходят в культуре, мне довелось тогда, когда я впервые пригласил свою восьмидесятилетнюю мать в торговый центр. Она поразилась невероятному выбору товаров и величине магазина. В свою очередь, ее изумление удивило меня, но потом я все понял. Она выросла, вышла замуж и прожила неподалеку от фермы, где и родилась в бревенчатом доме, который построил ее отец-переселенец. Она читала журналы и книги, вместе с мужем и семьей время от времени ездила по дорогам Мичигана, около 30 с лишнем лет вела библейский класс для взрослых, ни разу не повысив голоса, вырастила четырех сыновей, но ее прочный, знакомый ей мир не знал таких торговых центров. Я сравниваю жизнь моей матери с жизнью моей семьи и моей собственной. Недавно мой сын вместе с женой и ребенком прилетел в Техас на деловую встречу. В тот день, когда она завершилась, они позавтракали в Сан-Антонио, затем сели на самолет, приземлившись, провели два часа в Атланте, где еще раз позавтракали с родственниками жены и к ужину добрались до дому, который находится неподалеку от Чикаго.

Разница между “вчера” и “сегодня” просто пугает. “Что день грядущий нам готовит?” — никогда этот вопрос не был столь уместным и тревожным. Здесь не просто жалоба или недовольство:”Будущее не такое, какое оно обычно бывало”. Согласно исследованию компьютерного центра в городе Ханствиле, начиная с 1960 года раз в два года удваивается объем информации, составляющей сферу человеческого познания. Сегодня, однако, он удваивается каждые шесть месяцев. Никто точно не знает, как эти головокружительные перемены влияют на человека. Однако, влияние налицо. Шок будущего — это не просто теория. В какой-то мере, четвертая особенность нашей теории, довольно сильно влияющая на всех и каждого, является результатом трех предыдущих: речь идет о замешательстве и смущении. Со всех сторон нас отступили парадоксы. Рассмотрим несколько противоречий, характерных для нашей культуры:

Неслыханные богатство и доход и в то же время рост неуверенности и бедности;

доступная информация о жизни и половом воспитании и в то же время резкий рост беременности среди девочек-подростков;

беспрецедентные гражданские свободы, личная свобода человека и в то же время все большая актуальность проблемы прав человека;

увеличение числа компьютеров и уменьшение сострадания=

рост благосостояния и уменьшение заботы о человеке как личности;

беспрецедентные возможности и мобильность в средствах передвижения и доставке и в то же время отсутствие необходимого распределения, отравляющее жизнь стран третьего мира;

сотни книг, издающихся каждый день, и растущая неспособность читать; каждые двенадцать минут появляется новая книга о Шекспире и в то же время экран телевизора заполняют секс, насилие и мыльные оперы;

члены той или иной общины могут каждую неделю совершать путешествие в какую-нибудь другую страну, однако нельзя сказать, что это способствует еще большему их участию в удовлетворении тех нужд и потребностей, которые есть в нашем мире;

постоянно растет количество снарядов, ядерных боеголовок и других видов вооружения, однако возможность международного конфликта увеличивается;

совершенствуется технология изготовления продуктов питания, однако лишь одна четвертая от одного процента валового национального дохода Америки расходуется на то, чтобы решить проблему голода в мире;

нас окружает комфорт и всевозможные удобства, однако опросы показывают, что большинство люде не удовлетворены своей работой и что она не дает им счастья;

за период с 1920 по 1980 годы число миллионеров в Америке возросло от 24 человек до нескольких тысяч, и в то же время резко возросла безработица и теперь вместо одного миллиона составляет 8-10 миллионов человек.

Этот перечень, конечно, можно продолжить, однако и этого достаточно, чтобы понять, как, на самом деле, тревожна и встревожена наша секулярная, замкнутая на себе, постоянно меняющаяся, смятенная культура /мы, конечно, перечислили далеко не все определения/. Поняв это, мы хотя бы отчасти поймем, кто такие наши слушатели.

Что их волнует? Ответ на этот вопрос, по сути дела, вытекает из первого. Не особенно вдаваясь в подробности

/однако, в то же время, надеясь, что наш ответ не будет слишком простым/, мы можем сказать, что наших слушателей волнует все то, что их формирует. Это значит, что их опыт, те трудности, с которыми они борются, а также соответствующее культурное влияние оказывает на них непосредственное воздействие и вовлекает их в ту или иную ситуацию. Те чувства, которые в результате этого возникают, исследователи маркетинга называют ощущаемыми потребностями.

Так, например, углубляющаяся секуляризация нашей культуры приводит к тому, что многие люди все острее ощущают потребность в обретении определенного духовного смысла. Люди эгоцентричные нередко ощущают потребность в том, чтобы найти в своей жизни нечто более значимое, чем они сами и чему они могли бы предаться. В нашем мире, который постоянно меняется, ощущается потребность в надежности и стабильности.

Если вокруг царят хаос и бессмыслица, то естественным образом ощущается потребность в каком-то порядке и разумном осмыслении происходящего.

Говоря более конкретно, можно сказать, что люди одинокие нуждаются в общении, а те, кто не чувствует себя в безопасности — в ободрении и поддержке. Заботы наших слушателей определяются тем, что они из себя представляют. Есть проблемы, которые можно назвать почти универсальными, другие — более индивидуальны, однако, в общем и целом, можно сказать, что наши современники очень хотят найти ответ на то, что их заботит, ответ разумный, актуальный, практический, конкретный и здравый. В то же время их не интересует все абстрактное, непродуманное, темное, неактуальное и умозрительное.

Как они учатся? Все мы учимся несколькими способами. Прежде всего, на собственном опыте и не примере других людей. Мы сравниваем, противопоставляем, запоминаем. Все, что мы накопили, все, что нами собрано мы пропускаем через наш индивидуальный фильтр. Мы учимся мимолетно, урывками и понемногу. Последовательное обучение почти утрачено. Утром мы слушаем краткую сводку новостей, пробегаем заголовки, быстро прочитываем вчерашние итоги, что-то уточняем у секретаря или проверяем по компьютеру, сопоставляем схемы и чертежи, подслушиваем то, что говорит начальник, завтракаем с коллегами, вечером смотрим ЗО-минутную программу новостей или тратим десять минут на рекламу. Нас учат компьютеры, сводки, какие-то выводы, специалисты, целые команды, несогласованные обрывки информации и прочие куски отовсюду.

Кроме того, нас учат и те связи, которые мы имеем. Мы опять-таки общаемся со специалистами, консультантами, с теми, кто наделен мудростью, силой, мастерством, проницательностью, с теми, кто получил огласку в рекламе, кто просто доступен или полезен.

По сути дела, все мы учимся несколькими способами:

1/ учимся слушая /и это предполагает какое-то сообщение/

2/ обсуждая /и здесь предполагается разговор/

3/ глядя на все вокруг /наблюдение/

4/ изобретая /эксперимент/

5/ думая /размышление/

6/ припоминая /рефлексия/

7/ увязывая одно с другим /воображение/

8/ моделируя /имитация/

9/ устанавливая отношения /соотнесенность/

10/ выбирая /решение/

11/ отыскивая /исследование/

12/ читая и молясь /откровение/

Продолжая свои исследования психологи и эксперты в области образования дают нам новые сведения относительно того, как мы учимся. Сегодня некоторые из них приходят к выводу, что человек учится только благодаря участию в процессе обучения, благодаря вовлеченности в него. Они утверждают, что нет таких людей, которые бы учились только слушая: то, чему мы учимся, должно быть укоренено в реальности нашего собственного опыта.

В течение многих лет на курсах по подготовке учителей используется графическая пирамида, показывающая, какую роль в образовании играет личный опыт человека и его вовлеченность. Из того, что мы слышим, мы усваиваем только 10 процентов, из того, что видим — 30 процентов и из того, что делаем — 60 процентов. В своей новаторской книге доктор Бернис Маккарти, более подробно и на более сложном уровне описывая теорию обучения, анализирует 8 его способов

[The 4-MAT SYStem; Oakbrook, Illinois, EXCEL, 1980]. Рассмотрев взгляды известных психологов и преподавателей, она подытоживает работу восемнадцати исследователей и приходит к выводу, что лишь в одном способе обучения слушание играет доминирующую роль и что в идеале нам надо учиться воспринимать все остальные способы, а не только вербальный.

Кроме того, она говорит, что 70 процентов учащихся не обладает навыками аналитического мышления и это тот тип студента, который преуспевает в нашей системе образования и который всегда доволен собой. С ее точки зрения, из 10 учащихся младших классов средней школы 8 или 9 не могут логически мыслить, 6 из 10 предпочитают не отвлеченное размышление, а конкретный опыт. Маккарти указывает на то, что традиционные методы образования акцентируют внимание на вербальном обучении и развитии, в ущерб невербальному. Она заключает, что каким-то образом надо покончить с этим довольно долгим и ложным противопоставлением двух способов обучения. Процесс обучения должен оставаться традиционным, но в то же время быть обращенным к конкретной личности, должен предполагать как работу интеллекта, так и интуиции, акцентировать внимание не только на содержании, но и на учащемся и ориентироваться не только на разум, но и на сердце.

Согласно Роджеру Сперри, лауреату Нобелевской премии за 1980 год в области исследований головного мозга, “наша образовательная система, равно как и наука в целом, тяготеют к тому, чтобы обходить стороной невербальную /правое полушарие/форму интеллекта. В итоге современное общество проводит дискриминацию против правого /визуального/ полушария”/The Psychophysiology of Thinking, McGuigan and Schooner, editors, New York: Academic Press, 197/.

Сегодня наши проповеди ориентированы только на слуховое восприятие, и мы редко используем другие пути, позволяющие добраться до мозга нашего слушателя. В этой книге я вовсе не призываю обойти стороной или просто прекратить возвещение Божьего Слова: речь, скорее, идет о том, чтобы призвать к использованию дополнительных возможностей, которые, способствуя более глубокой вовлеченности наших слушателей в содержание проповеди, смогли бы увеличить ее воздействие.

Независимо от того, все виды обучения или только его основная часть требуют непосредственного участия ученика, мы, как проповедники, стоим перед вызовом. Если мы хотим сильнее воздействовать на нашу общину, мы должны увлечь ее своими проповедями. Возможности человеческого разума поистине потрясают, и он буквально молит о том, чтобы его вовлекали и использовали. Не так уж важно, насчитывает ли средний мозг всего лишь 10 миллиардов клеток или /согласно утверждениям некоторых исследователей/ гораздо больше. От ста тысяч до одного миллиона различных химикалий воздействуют на наши нейроны, образуя бесконечные мозговые взаимосвязи и психические структуры. Используя самую малую

из названных цифр, психологи полагают, что в мозгу человека количество вариаций может составить цифру, превышающую цифру 10 с восемьсот одним нулем.

В то же время мы знаем, что количество атомов в известной нам Вселенной /то есть в том, больше чего мы ничего не можем помыслить/ измеряется цифрой 10 плюс тридцать четыре нуля. Таким образом получается, что мыслительные способности любого члена нашей общины превышают количество атомов всей Вселенной. Такое открытие тоже ставит нас перед выбором. Что нам делать , чтобы задействовать эти бездонные возможности? Есть, однако, еще одна особенность процесса обучения, которая проливает интригующий новый свет на нашу церковную жизнь в ее отношении к проповедованию.

Все мы давно знаем, как умеют говорить женщины: они могут это делать почти без остановки и, к тому же, не испытывают всех других проблем речевого общения, которые встречаются у мужчин. Мы знаем, что женщины стремятся сказать, тогда как мужчины — показать. Мужчины учат действием, женщины — словами.

Сегодня все больше исследований свидетельствуют о том, что мозг тех и других функционируют по-разному. Такое открытие приводит к некоторым интересным вопросам, вселяющим определенное беспокойство.

Нельзя ли сказать о том, что почти стопроцентная установка на декларативную проповедь в какой-то мере связана с тем фактом, что во многих общинах женщины составляют большинство? Быть может, привыкнув проповедовать без стремления увлечь наших слушателей, мы упрочиваем ту структуру, которая ориентирована на женское восприятие?

Не является ли такая установка дискриминацией по отношению к мужчинам, которая создает еще одно препятствие на пути к их воцерковлению?

Можно предположить, что вовлеченность в проповедь имеет крайне важное значение для того, чтобы мужчина смогли стать причастниками Божьего Царства. Нельзя надеяться, что мы сможем увлечь наших слушателей и понять их, если мы не знаем, как они учатся /и равным образом, нельзя понять наше аудиторию, если мы не знаем, что она из себя представляет, что ее заботит и заставляет идти на контакт/.

Однако, как и в случае с установкой оратора, о которой мы уже говорили, это знание не является достаточной гарантией того, что наша проповедь станет увлекательной.

Как перейти к третьему фактору общения, о котором говорил Аристотель: тому фактору, в котором должна отражаться установка оратора и который должен вбирать в себя все то знание о наших слушателях, которым мы располагаем.

Весть

На протяжении многих веков, как проповедники, так и их наставники, сосредотачивали значительную часть своих раздумий и усилий на этой завершающей части акта общения. Известно, что гомилетика сосредотачивает внимание и порой излишне рассуждает о содержании, об упорядоченности и логической выверенности самой проповеди. Однако, несмотря на то, что наше внимание почти целиком уделяется вести, немногие отваживаются что-либо менять в структуре проповеди и потому эта основополагающая структура остается дедуктивной.

В большинстве дедуктивных проповедей мы с самого начала заявляем основную мысль, не скрывая, куда будем двигаться в последствии. Найдется немало слушателей, и особенно среди тех, кто скептически настроен к нашей вести, которые смогут охарактеризовать наше вступление примерно так:”Ну, вот, ребята, это мой вывод, а теперь я начинаю проповедовать и докажу вам, что я прав”.

Хотим мы или нет, но такое начало, конечно, не будет способствовать формированию общего ответа на нашу весть или развитию коллективного участия в нашей проповеди. Надежд на вовлеченность становится еще меньше, когда утверждение, с которого мы начали, выглядит неактуальным, эгоцентричным, когда автор готов непременно его отстоять или когда оно не имеет никакого отношения к нашим слушателям. Надо, однако, сказать, что на всем протяжении истории проповедничества встречались проповеди, которые давали какую-то надежду. Вступление, в котором мелькали проблески реальной жизни

/популярный танцор Ренди, какой-нибудь пример, повествование, аналогия, конкретное исследование/ как бы освещало дорогу к той дедуктивной структуре, которая просматривалась в наших проповедях. Однако довольно часто проповедник, что называется, бросает в лицо собравшимся свой основной тезис и вся проповедь превращается в дуэль между пастором и общиной. На первый взгляд может показаться, что я преувеличиваю, однако, обратите внимание, как сильно дедукция подрывает все то, что, как мы говорим, нам надо знать о наших слушателях. На рыночной площади жизни они видят те или иные конкретные события, как-то пытаются справиться с ними и одолеть их, в семье они воспринимают их на уровне переживания; реальные проблемы нашей жизни обступают их со всех сторон, и они, в первую очередь, учатся на собственном опыте и благодаря тем отношениям, которые у них складываются.

С другой стороны, наша дедуктивная проповедь, разворачивающаяся как простое изложение, нередко ориентирована на то, чтобы увести их подальше от повседневной жизни, в те края, где легче предпринять одинокое путешествие, а не совместный поход. Порой получается так, что возможность всякого открытия исчезает и исследование завершается, когда пастор в субботу вечером заканчивает свои заметки, посвященные завтрашней проповеди.

Когда, отправляясь на кафедру, он запирает за собой дверь, вполне возможно, что исчезает всякая вероятность совместного приключения. Когда он начинает свою дедуктивную беседу, то она выглядит так, словно он говорит:”Я так решил. Моё повеление окончательно. Процесс закончен. Здесь все то, что я собираюсь сказать. Не обращайте внимание на то, что я страдаю комплексом Иеговы.” Прежде чем сказать, что это явное преувеличение, давайте честно ответим, на несколько вопросов. Не случилось ли так, что хотя бы отчасти наше долгое использование дедуктивного метода сказалось на способности увлечь наших слушателей? Не способствует ли дедукция тому, что наши проповеди, как это кажется многим, кто их слушает, напоминают жужжание где-то в вышине, причем весьма далекое от обычной жизни. Не появится ли хоть какая-нибудь надежда и не окажем ли мы себе хоть какую- то помощь, если попытаемся переосмыслить структуру нашей проповеди? Быть может существует какая-либо другая структура, в которой по самой ее природе отражается самоотверженная установка проповедника и люди имеют возможность увидеть, что все мы, действительно, “соработники”? Быть может, существует подход, благодаря которому в наших проповедях мы сможем обратиться к культурному опыту, эмоциональным потребностям и реальным жизненным заботам наших слушателей, обыгрывая то, как они привыкли учиться, и в большей мере используя почти неправдоподобные возможности человеческого разума? Все это может сделать индуктивная проповедь. Так почему же в своих проповедях мы отвергаем возможности индуктивной структуры и логики? Индукция начинается с учета конкретных особенностей жизненного опыта и затем подводит к тем или иным принципам, понятиям и выводам. Индуктивное развитие может возникать не столько из-за неуверенности проповедника, сколько из конкретных потребностей слушателей. Проповедник стремится к тому, чтобы не толкать, а вести. Сначала он ищет вместе с собравшимися, а уже потом объясняет, что они нашли. Индуктивная проповедь — это призыв к открытию. Она может убрать негативную установку слушателя, а также заинтересовать его и вовлечь в поиск, положительно обыгрывая психологический процесс на основе опыта.

Конечно, индуктивная проповедь не сможет полностью заменить нашей сегодняшней проповеди: она, скорее,, обогатит те сильные стороны и навыки, которые у нас уже есть. Однако, если мы возьмем ее на вооружение, мы, быть может, все-таки сумеем привлечь внимание наших слушателей и подключить их к естественному, нормальному и полезному процессу. Поступая таким образом, мы, возможно, сумеем добиться того, что воскресная утренняя проповедь из созерцательного мероприятия превратится в совместное возрастание, озарение и сотрудничество. Индукция не сделает так, что проповедник, как говорится, на последней остановке покинет всех собравшихся в поездку, причем как раз в тот момент, когда они ровно в 11 утра соберутся вознестись в “небесные пределы”.

Однако не будет ли все это сопровождаться разрушением самих основ проповедования? Не приведет ли индуктивный метод к тому, что нам придется отбросить все, когда-либо известное и практикуемое? Откуда мы начнем, если решим ввести индукции в наше проповедование? Есть ли хоть какая-та практическая польза и помощь в подготовке и произнесении таких проповедей? Действительно ли индукция дает ответ на современную проблему вовлечения слушателей в проповедование? Мы обратимся к этим и другим вопросам, когда продолжим наш поиск того механизма, который позволил бы увлечь наших слушателей.