Глава 3. Старое и новое

После того, как семинар по гомилетике закончился, ко мне подошел один из его участников, офицер Армии Спасения. Он сказал, что в течение семи лет работает на знаменитом побережье Атлантик-Сити. “До сих пор я ни разу не слышал об индуктивной проповеди. Такие термины, как индуктивная последовательность и индуктивная структура — нечто совершенно новое для меня, — сказал он. — Однако вот, что я вам скажу; никто никогда не стал бы слушать меня, если бы я не использовал тот метод, который вы сейчас описали как “индуктивную проповедь””.

Если вы только и делаете, что соревнуетесь с коровами или пытаетесь отвлечь человека от повседневных забот, то вам довольно трудно увлечь тех дружелюбно настроенных людей, которые в воскресное утро сидят на церковной скамье. Но как бы вы отнеслись к тому, если бы вам надо было как-то задержать равнодушных или, быть может, даже враждебно настроенных прохожих, чтобы отвести их в вашу церковь и там, наконец-то, получить возможность обратиться к ним с проповедью? Как бы вы отнеслись к тому, если бы вам пришлось излагать вашу весть тем, кто появляется в вашей церкви очень ненадолго, чтобы потом уступить место другим? Как бы вам понравилось, если бы каждую минуту вы были бы поставлены перед возможностью завоевать или потерять всю вашу аудиторию? Проповедуя, упомянутый офицер Армии Спасения часто сталкивался со всем этим, и любой свой успех он связывал с индуктивным построением проповеди, с тем методом, на который он наткнулся случайно и который в ходе своего служения освоил на практике.

Почему традиционная теория проповеди приводит к тому, что по обширной пустыне бродит множество усталых и разочарованных проповедников, которым лишь случайно, в силу того или иного испытания или по ошибке, удается наткнутся на индуктивный метод?

Почему те немногие, кто добился успеха в своих проповедях, как правило открывают индукцию после того, как на горьком опыте ощутят несостоятельность дедуктивной гомилетике? Некоторые евангелисты, используя в своей работе перечень определенных историй или прибегая к ярким сценам

на тему жизни и смерти, сами того не подозревая становятся первопроходцами в области индуктивного метода. Так, например, Д.Л. Муди, обратив свою простую весть к обычным людям, просто собирал истории по той или иной теме. Он чувствовал, сколь актуально служение для тех, кто ничего не знает о Божием Слове и не стремится к Нему. Поэтому, путешествуя из города в город во время евангельских компаний, он каждый день собирал свои путевые истории и заметки в конверты и затем тасовал собранный материал в различном порядке. Отталкиваясь от конкретного опыта жизни и подводя своих слушателей к простым выводам, он, таким образом, обращал непосвященных. Либеральные богословы середины 20 века с характерными для них проповедями, направленным на разрешение той или иной проблемы, открыли другой способ, позволивший акцентировать внимание на индукции. Стремясь удовлетворить человеческие потребности, они сочетали библейские и небиблейские компоненты. Порой они не торопились прибегать к утверждениям или упускали их вообще. Встречались проповеди, в которых не слышалось авторитарного “так говорит Господь” и которые завершались на неопределенной ноте предположительных выводов. та касается проповедников консервативной ориентации, то многие из них, рассекая проповедь пополам, свидетельствуют о своем нерешительном подходе к индуктивному способу проповедования. В первой половине речь у них идет о том, что было “тогда и там”, а вторая редко переходит к тому, что совершается “здесь и теперь”. Вся беда, однако, в том, что, по мнению слушателей, эта “пара” нередко так и не находит друг друга.

Надо сказать, что успешные проповедники, пользуясь богатым богословским наследием, сами открывали некоторые приемы индуктивного метода. В Приложении 3, помещенном в конце книги, мы рассмотрим индуктивные компоненты многих величайших проповедников истории. Однако, несмотря на дилетантов, несмотря на тех исследователей, которые доходили до этого метода путем проб и ошибок, несмотря на всех остальных, кто, благодаря своей прозорливости, убеждался в его эффективности, традиционная гомилетика по-прежнему как будто не замечает его силы и сокрытые в нем возможности.

В како-то мере усвоив его, мы не стремимся его признать и использовать все его возможности. Почему?

Касаясь всего многообразия форм человеческой мысли, философы обнаружили только две основные структуры: индуктивную и дедуктивную. Почему проповедники сосредоточивают внимание на одной в ущерб другой? Неужели мы надеемся, что в воскресное утро наши слушатели просто отключат одно полушарие мозга? Разве мы не можем задействовать их богоданную способность самостоятельно мыслить и делать выводы и затем использовать ее, чтобы увлечь их той вестью, которую мы хотим им сообщить?

Почему мы этого не делаем? Быть, может, основная причина кроется в том, что большинство проповедников просто не понимают всей эффективности индуктивного подхода. Лишь немногие вообще знают, что это такое. Решив во время моего последнего научного отпуска отыскать какую-нибудь книгу, посвященную этой теме, я посетил много богословских библиотек. Всякий раз, объясняя цель своего посещения, я ловил на себе непонимающий взгляд библиотекаря. Индуктивная проповедь? Он никогда об этом не слышал? Чем больше я искал необходимый мне материал, тем меньше меня удивлял ответ этих профессиональных исследователей. Наконец, просмотрев около миллиона с половиной наименований, имевшихся в межбиблиотечном фонде, компьютер выдал мне только одну диссертацию по этой теме.

Однако больше меня удивило не то, что на эту тему никто не пишет, а то, как на неё отвечали преподаватели гомилетики, которых я посетил. Кто-то отвечал также неопределенно как и упомянутые библиотекари. У большинства мысль об индуктивной проповеди вызывала интерес, однако в ходе разговора становилось ясно, что никто об этом почти не думал.

Итак, вряд ли стоит удивляться, что большинство проповедников никак не использует индуктивную проповедь или не понимает, что это такое. Почти во всех семинарских курсах и учебниках по гомилетике, не проводится никакой связи между индуктивном методом и проповедью. В результате этого индукция рассматривается как некая сомнительная, запутанная и отвлеченная теория, никак не связанная с тем высоким призванием, когда в воскресное утро вы обращаетесь со своим словом к общине.

Надо сказать, что это большое и трагическое недоразумение. Большое потому, что сила индуктивной проповеди — в ее практичности, в том, что она не умозрительна. Трагическое потому, что используя этот метод, можно, наконец, достичь той цели, которая нередко остается недостижимой — увлечь слушателя. Я намеренно не расстаюсь со словом “вовлеченность”, поскольку это ключ к объяснению и осмыслению объективной проповеди. Благодаря ему я смог самым лучшим образом ответить на те непонимающие взгляды, которыми встречали меня работники богословских библиотек. Я говорил, что индуктивная проповедь , это способ, благодаря которому мы можем своими проповедями увлечь слушателя. В ответ на это несколько упрощенное объяснение обычно с пониманием кивали, ухмылялись или делали глубокомысленные замечания, наподобие:”Да, это достойное дело” или “Моему пастору это ,наверняка бы, помогло”. Потребность увлечь , это нечто такое, что все мы понимаем и ценим, однако, как этого достичь? Как применить индукцию к проповеди, чтобы вовлечь слушателя? Что же это такое — индуктивная проповедь?

Наверное, для того, чтобы понять, что это такое, надо сделать выборочный анализ тех компонентов, которые являются общими. Даже тем, кто само наименование “индуктивная проповедь” воспринимает как странный новый термин, некоторые

из них покажутся на удивление знакомыми.

Повествование.

Я знал одного импульсивного проповедника, который прыгал на кафедру и “погонял” ее, как верблюда, которому предстояло проскакать 800 миль, чтобы найти невесту для Исаака. Он качался из стороны в сторону, изображая, как Елеазар, отправившись на поиски Ревекки, идет по песчаным холмам. Находились и такие, кто, желая доходчиво пояснить, как гигант Голиаф возвышался над мальчишкой Давидом, влезали на обитое бархатом кафедральное кресло. Однако, для того, чтобы поддерживать интерес слушателя, повествование не нуждается в таком драматизме. Сценическое искусство может оставить незабываемое впечатление, однако образно-реалистический характер рассказываемой истории не требует фейерверка и мелодрамы, посредством которого пытаются достичь желаемого внимания.

Все на свете любят истории, и на протяжении веков хорошие рассказчики, как правило, обращались к тем, кто в чем-то превосходил среднюю толпу. Рассказ /повествование/ увлекает: он не дает интересу угаснуть и удерживает в напряжении до тех пор, пока рассказчик и слушатель вместе не придут к определенному выводу. Рассказ может индуктивно подвести слушателя к тому, что он придет к такому же выводу, который предлагает оратор, однако не будет заранее защищать и одобрять все, что тот говорит. Слушая и принимая весть, облаченную в форме рассказа, человек, в силу самой природы такого повествования не будет утрачивать к нему интереса.

Вы замечали, что происходит, когда проповедник переходит к какому-нибудь рассказу? Почти всегда в собрании наступает явная перемена: все превращается в зрение и слух и наступает полная тишина. Рассказы почти всегда увлекают, однако в большинстве наших проповедей этот повествовательный элемент всегда отсутствует. В последнее время появилось много книг, посвященных рассказу в проповеди, и это, наверное, хорошее предзнаменование, свидетельствующее о том, что мы вновь начинаем понимать значимость повествовательного изложения. Утверждение, согласно которому рассказ сам по себе представляет проповедь находит много подтверждений в Писании /и об этом мы поговорим в 5 главе/.

В своей превосходной небольшой книге /The Homiletical Plot| The Sermon as Narrative Art Form.Atlanta:Iohn Knox Press,1980/ Юджин Лаури в главе, посвященной библейской повествовательной проповеди, дает двенадцать полезных советов, которые мы и приводим:

1. Обращайте внимание на любую “незначительную” строку;

2. Читайте между строк;

3. Улавливайте любое сюжетное столкновение и образно

представляйте, как это выглядит;

4. Пользуйтесь своим опытом и воображением;

5. В своем исследовании идите дальше наличествующего поведения, чтобы отыскать тот комплекс мотивов, который за ним стоит.

6. Усматривайте за фактами изначальные движущие силы.

7. Обращайтесь к чувствам;

8. Добивайтесь острого переживания той борьбы и печали, о

которой идет речь;

9. Используйте активные грамматические формы с яркими существительными и глаголами в активном залоге;

10. Употребляйте 1 и 2 лицо единственного числа, рассказывайте, а не показывайте;

11. Переходите от субъективного к объективному, от частного к общему и наоборот;

12. Подготавливайте почву для восприятия предсказанием основного развития событий.

Вопросы.

Наверное, найдется ни один пастор, который, перейдя на пониженные тона и риторически спросив “Кто сделал это?”, в ответ слышал, как в храме раздавался дрожащий детский голос:”Не знаю, но только не я”.

Уже давно считается, что риторические вопросы способны привлечь внимание слушателей. Для того, чтобы заинтересовать и увлечь его, многие проповедники прибегают к этому приему.

Согласно Реджису Даффи /Liturgy, May 1974/ слушатель может ответить только на “громовой” вопрос, и поэтому чуткий проповедник, бросив этот пробный камень, всегда сделает после него паузу. Если мы дерзаем использовать этот прием, говорит автор далее, то в таком случае необходимо, чтобы “проповедник по-настоящему глубоко и безусловно принимал каждого слушателя и уважал его” и сам тоже пытался дать ответ.

Независимо от того, имеем ли мы дело с действительными вопросами, требующими какого-то ответа на словах, или с чисто риторическими, все они рассчитаны на слушателя, давая ему возможность как бы вступить в разговор и тем самым принять участие в проповеди. Вопросы увлекают.

Беда, однако, в том, что есть проповедники, которые, по-видимому, никогда ни о чем не спрашивали. Поступая таким образом, они просто упускали возможность воспользоваться преимуществами того действенного индуктивного элемента, который мог бы присутствовать в их проповедях.

Притчи.

Этот жанр всегда индуктивен по самой своей природе. Притчи доносят весть посредством определенного сюжетного развития, определенного сценария. По мере восприятия той или иной притчи, слушатель улавливает ее суть и делают определенные выводы, актуальные для него самого.

Нередко под словом “притча” мы подразумеваем только библейские примеры, в частности, истории, рассказанные Иисусом или другими библейскими персонажами: Например, притча Нафана об овечке, которую он рассказал для того, чтобы обличить царя Давида. Однако это слово имеет гораздо более широкий смысл. Это может быть художественное повествование, открывающее для читателя более глубокий смысл

/так например, “Хроники Нарнии” Льюиса можно воспринимать, как расширенные притчи/. В жанр притч можно облечь исторические примеры и даже тот или иной современный опыт.

Согласно Дональду Капсу /Pastoral Counseling and Preaching.

Philadelphia; Westminster Press,1980/, притчу отличают следующие особенности:

1 подвижные отношения /что-то происходит, что постоянно меняет отношения между персонажами/;

2 смысл рассказа явствует из его деталей /весть, которую несет притча как бы вплетена в описания и события самого рассказа/;

3 открытый финал /притча символизирует двусмысленность жизни и позволяет слушателю самостоятельно сделать хоть какие-то выводы/;

4 экзистенциальное прозрение /жизнь меняется подобно персонажам рассказа, и слушатели как бы прозревают относительно себя самих, Бога и мира/;

5 другое восприятие / притча помогает слушателю взглянуть на мир другими глазами, а затем вновь прийти к своей собственной точке зрения/.

Таким образом, даже какое-то конкретное исследование или простое пересказывание событий повседневной жизни могут в какой-то мере стать притчей, если им присущи некоторые из перечисленных особенностей.

Аналогия.

Любой проповедник знает, что, как в Новом, так и Ветхом Заветах, содержится много аналогий. Многие богословские понятия Библия поясняет с помощью образов дерева, жениха, дома, краеугольного камня, овцы, пастыря, воды. Рассуждение по аналогии — довольно обычное дело в любом разговоре, а также в любой аргументации или исследовании, где надо прояснить незнакомые понятия. Здесь мы имеем дело с индуктивным приемом, с помощью которого неизвестное поясняется с помощью известного и дается возможность сделать общие выводы из каких-то конкретных идей. Однако надо быть осторожным: аналогия как одержимая несется через века, терзая христианскую церковь дикими крайностями. Вполне приемлемая библейская аналогия может дойти до полного абсурда, если проповедник позволил разыграться своему воображению, никак его не сдерживая и не чувствуя за собой никакой ответственности.

Опасность такого злоупотребления понимали давно. В эпоху раннего христианства Климент и Ориген пытались сформулировать научные правила, которые бы служили определяющим фактором в том, что касается природы аналогии и аллегории, однако им так и не удалось создать жизнеспособную методологию. Даже Августин впал в заблуждение, когда аллегорически осмысляя Эдемский сад, представлял в нем ту воображаемую флору и фауну, а также те события, которые впоследствии послужили основой для сомнительной теории.

Такие крайности привели к тому, что в эпоху Реформации сложился основополагающий экзегетический принцип, согласно которому каждый библейский отрывок обладает только одним значением. Против аллегорий боролся Кальвин, а Лютер, например, говорил, что аллегории Оригена никуда не годны и чрезвычайно безнравственны.

Противоборство в церкви не прекращается: одни говорят, что сущность христианства отыскивается / и определяется/ в изначальных вербальных конструкциях этого учения, тогда как другие считают, что проповедь утратит свое качество, если в ней, равно как и в истолковании Писания, не будет обстоятельной “спиритуализации”.

Нередко стремление к расширению смысла превращается в злоупотребление, в результате чего истина искажается произвольными фантазиями, вымыслом и прочей игрой воображения. Тем не менее, библейские образцы дают основание полагать, что может быть и вполне законное использование аналогии. Несмотря на то, что в истории проповедования есть свидетельства, которые настораживают, она может стать действенным индуктивным компонентом наших проповедей.

Диалог.

У меня есть знакомый пастор, который начал проводить регулярные дискуссии со своими членами церкви. Для того, чтобы увлечь их, он проводит беседу в форме диалога.

Однажды в воскресенье, едва он закончил читать Писание, со скамьи быстро поднялся один человек и сказал:”Я часто думаю об этом вопросе, который возникает из этих стихов. Как вы думаете, что имел в виду Иисус, и какое значение это имеет сегодня для нас? Кроме того, мне очень хотелось бы послушать, что об этом думают собравшиеся …”

Последовала оживленная дискуссия, которая заняла полчаса. Затем последовало , как всегда прозвучал орган, и служение завершилось. Когда, стоя у выхода, пастор обменивался прощальными приветствиями с участниками собрания, он увидел мрачное лицо того человека, чья реплика послужила поводом для дискуссии. “Послушайте, пастор, — выпалил расстроенный прихожанин, — я в таком сильном замешательстве и весьма сильно сожалею о случившемся. Я только сейчас понял, что в это воскресенье вы не намечали проводить дискуссию. Какую проповедь вы планировали на сегодня?” Улыбнувшись, пастор попытался ободрить своего собеседника:”Если то, о чем собирался сегодня поделиться с вами, не доживет до следующего воскресенья, то, стало быть, Джон, оно не так уж и важно. Сегодня у нас было хорошее собрание, и поэтому, чтобы ты ни делал, пожалуйста, не беспокойся”.

Диалог, вне всякого сомнения, увлекает слушателей, однако не является ли это той же самой дискуссией¬? Как можно его совместить с современной проповедью?

Иногда диалогическая проповедь представляет собой развитие диалога между тем, кто стоит за кафедрой и представителями общины В других случаях разговор ведут два проповедника, а собравшиеся получают возможность их послушать. Однако оба подхода могут стать тяжеловесными и искусственными, если мы не предпринимаем особых мер предосторожности, которые дают гарантии подлинности происходящего. В истории проповеди встречались успешные проповедники, которые умели создать атмосферу диалога с целой общиной. Многие пророки как бы торговались со своими слушателями и подшучивали над ними, а уличные евангелисты нередко учились в ответ на реплики, бросаемые из толпы сочетать разговор с проповедью.

Однако, как в наши дни, имея перед собой уравновешенную и молчаливую общину, заставить диалог работать на нас, и как затем добиться того, чтобы в следующее воскресение богослужение не превратилось в дискуссионный клуб?

Один из выходов заключается в том, чтобы где-то перед концом проповеди оставить время, когда слушатели могут сделать свои замечания. Кроме того, пастор может попросить, чтобы кто-нибудь из собравшихся привел свои примеры, подводящие к намеченной теме. Например, если в проповеди говорится о Божией воле, то проповедник может обратиться к двум-трем членам церкви и попросить, чтобы они привели свои примеры, показывающие, что Господь руководил ими /при этом он может даже, по ходу дела, задать несколько вопросов, чтобы пояснить их слова, а затем перейти к проповеди/.

Иногда необязательно, чтобы диалог действительно состоялся, даже установка на него может увлечь слушателя. Представьте себе, что было бы, если бы каждый проповедник проповедовал так, как будто ему непременно надо втянуть их в разговор? Многообещающим гомилетическим приемом может оказаться и воображаемый диалог, в котором даются ответы на возможные вопросы.

На первый взгляд может показаться, что настоящий диалог /разворачивается он самом деле или только предполагается/ содержит в себе определенный риск. Тем не менее, он может быть свидетельством подлинной христианской любви, поскольку указывает на действительное, явное желание призвать к диалогу собравшихся. Идя на него, проповедник стремится к тому, чтобы слушать их ушами и смотреть их глазами. И даже если порой, результат будет немного непредсказуемым /как это случилось с моим другом, у которого целая проповедь оказалась отодвинутой на второй план/, авторам слишком многих обычных современных проповедей не на что будет возразить.

Опыт.

Нередко современные проповеди касаются наших слушателей только на умозрительном уровне, предполагающем разговор о вероучении, том или ином убеждении или мысли. Мы можем пользоваться ортодоксальными терминами, такими, например, как “возрождение” или “освящение”. Можем даже каждое воскресение призывать к “рождению свыше” и в то же время видеть, что в жизни наших слушателей ничего не происходит, поскольку все, о чем мы говорим, остается отвлеченным умозрением. Для того, чтобы вера, о которой мы проповедуем, на самом деле была свидетельством, необходимо в повседневной жизни увязывать между собой наши убеждения и то, как мы себя ведем. В нашем жизненном опыте голова и сердце должны сочетаться. Наши проповеди должны показать, как это происходит, и наше богословие должно вплетаться в повседневную жизнь.

Самым типичным решением этой проблемы является двухчастное деление проповеди, когда какие-либо понятия, вероучительные соображения и богословские моменты обсуждаются вначале, а затем, подводя итог, проповедник пытается связать все это с конкретной жизнью собравшихся.

“И в эту неделю, когда нам приходится сталкиваться с испытаниями и соблазнами рыночной жизни, мы должны помнить, что мы говорили относительно предостережений Павла к коринфянам …”

“Если в это утро мы подумаем, что означает эта весть, если мы внимательно проанализируем слова Иисуса, наши семейные отношения, а также наши отношения по работе уже не будут прежними …”

Если мы задумали сослаться на опыт наших слушателей, то лучше это сделать поздно, чем никогда, однако этот неожиданный переход предполагает и столь же быструю ответную реакцию, если они, конечно, предполагают вас слушать, чего, правда, может и не быть.

В своей книге /As One Without Authority, Phillips University Press, 1974/ Фред Крэддок пишет:”Все дело в том, что мы стремимся общаться с людьми, чей опыт вполне конкретен. Все живут индуктивно, а не дедуктивно. Любой фермер имеет дело не с “телячеством”, а с тем или иным теленком. Женщина на кухне занята не кулинарным искусством в общем смысле слова, а вполне конкретным жареным мясом или пирожным. Столяру довольно трудно вести отвлеченный разговор на тему “стульности”, однако он мастер изготовлять просто стулья” /стр.60/. День за днем наши слушатели живут в сфере опыта. Опыт определяет их восприятие реальности. Всякую новую идею, с которой им приходится сталкиваться, они оценивают прагматическим вопросом:”Будет ли от этого толк? И согласуется ли это с опытом?”

Поэтому, если мы решили до конца нашей проповеди, то есть до того момента, когда мы перейдем к выводам, удерживать внимание наших слушателей, ориентированных на свой собственный опыт, все разделы нашего сообщения должны быть тесно связаны с этим опытом. Однако, как этого достичь?

Вместо того, чтобы начинать с абстрактных умозаключений и говорить, например, что все человечество смертно, нам надо начать с вполне конкретного опыта и сказать:”В прошлом месяце дьякон Адамс умер от рака”. Мы можем приводить примеры из семейной и трудовой жизни членов нашей общины. Для того, чтобы пояснить тот или иной момент или провести какую-либо аналогию, можно использовать такие вещи, которые всем хорошо известны: рождение ребенка, еда, прогулка или рыбная ловля.

Нельзя сказать, что человеческий опыт становится основой нашей вести, однако он может обосновать то, что мы говорим, может в каком-то смысле переплетаться с Божьим Словом, давая собравшимся возможность легко его понять. Ссылки на повседневную жизнь становятся чем-то большим, нежели те связки, которые мы делаем в конце проповеди: на всем ее протяжении они служат вехами, указывая на ту истину, которая ждет в конце пути.

В следующей главе мы более подробно поговорим о том, как это сказывается на структуре проповеди. Тем не менее, уже сейчас не мешает упомянуть о структуре проповеди как об одном из основополагающих элементах индуктивного проповедования.

Можно было бы перечислить и другие элементы индуктивного метода, однако в данном случае уместно не делать этого, потому что опыт представляет собой нечто большее, нежели просто какой-то компонент индукции. Опыт — это само ее основание, и для осмысления индуктивного проповедования понять это столь же важно, как важно знать те слагаемые, из

которых рождается индуктивная проповедь.

Индукцию можно просто описать как процесс рассуждения, посредством которого конкретные примеры из опыта ведут к формированию общих понятий. Например, основываясь на конкретном предыдущем опыте, связанном с механизмом затачивания карандашей, телефоном или торговым автоматом, мы приходим к общим выводом относительно этих вещей и решаем, как реагировать и управлять другими /иной раз очень непохожими/ точильными механизмами , телефонами или торговыми автоматами.

Однако, механизмы — это не единственное, чему мы учимся с помощью индуктивного опыта: общаясь с людьми и обращаясь к идеям, мы тоже используем индукцию. Конкретный предыдущий опыт нашего общения с медиками влияет на наше отношение к любому врачу, с которым мы сталкиваемся и в значительной мере определяет наше общее отношение к этой профессии и даже к медицине как к науке.

Предыдущий опыт, связанный с математикой /например, в средней школе или в попытке разобраться в той путанице, которая царит в чековой книжке/ в значительной мере определяет наше отношение к целой области знания. Такого рода индукция — это не что иное как человеческая привычка. В нашей повседневной жизни мы используем ее всякий раз, когда, реагируя на какую-то ситуацию или решая какую-нибудь проблему, сравниваем их с теми ситуациями и проблемами, с которыми уже сталкивались. Индукция — это процесс, посредством которого жизнь нас учит. Мы все в значительной мере учимся на самой жизни.

В то же время нам, конечно, известно, что такое знание не совсем надежно. Опыт не может гарантировать полную предсказуемость. Исходя из этого философы говорят, что наша почти врожденная и основанная на опыте вера в возможность индуктивного вывода в действительности не имеет под собой основания. Они пишут книги, в которых говорят о серьезном разрыве между опытом и предсказанием, между “вчера” и “завтра”. Они настаивают на том, что невозможно сделать абсолютно предсказуемый вывод и поэтому, по сути дела, индукция нелогична. Тем не менее, она заявляет о себе как глубоко укоренившаяся человеческая привычка.

Индуктивный процесс проявляется во всех аспектах современной жизни. Будучи чем-то большим, нежели метод проб и ошибок, индукция используется как в технологиях, так и естественных и социальных науках. Кроме того, она напрямую служит нам как некая основа повседневной жизни, так как, живя в условиях современной изощренной технологии, человек в значительной мере зависит от своего опыта /конечно, более сложного, чем тот, который имел место в прошлом, но, тем не менее, опыта/ и здравого смысла.

Каждую минуту мы рискуем своей жизнью, делая ставку на индуктивный опыт: видя, что с минуту на минуту можем врезаться в остановившуюся перед нами машину, мы жмем на тормоза, поскольку доверяем им; едем на зеленый свет, не убедившись, прекратилось ли поперечное движение. Перебирая целые горы житейских мелочей, мы постоянно пытаемся отыскать в них какие-то общие принципы, общие закономерности, образцы, выводы и истины, которые позволят нам решить, что делать в настоящем, предсказать будущее и улучшить жизнь.

Таким образом, можно сказать, что индукция закладывает основы нашей повседневной жизни. Она представляет собой то первостепенное средство, которое позволяет приобрести знание, необходимое для того, чтобы выжить.

Таким образом, нет ничего удивительного в том, что она стала нашей привычкой. Мы стали в нее верить, потому что она подтверждается нашим опытом. Мы знаем, что в нашей повседневной жизни она хорошо нам служит. Пусть философы смеются над ней, заявляя, что там нет никакой логики, — мы верим в нее, как верим в свой опыт. В реальной жизни конкретный опыт оттесняет наше абстрактное мышление на второй план. Индукция перевешивает дедукцию, и поэтому проповеди, напичканной замкнутой на самой себе абстрактной логикой, мы предпочитаем обычную, основанную на здравом рассудке. Здравая индукция, основанная на опыте, дает современному слушателю больше, чем те надежные постулаты, которые родились в башне из слоновой кости. Тем не менее, большинство проповедников целиком и полностью полагаются на дедуктивный подход. Это все, что они знают, и все, чему их учили. Индукция — это всего лишь слабый след, еле начертанный на песке.

Каким образом, индуктивное рассуждение, восходящее от конкретных деталей к общим выводам, можно соотнести с проповедью? Ключом здесь опять является вовлеченность.

Индуктивная проповедь начинается с той ситуации, в которой находятся люди; она использует вполне конкретные элементы /повествование, диалог, аналогия, вопросы, притчи, конкретный опыт / и затем подводит к общим выводам. По сути дела, индуктивную проповедь отличают не столько присущие ей компоненты, сколько их использование.

Дедуктивная проповедь начинается с того, что проповедник возвещает о своем намерении и затем доказывает обоснованность того, что уже и так было определено как истинное. Что же касается индуктивной проповеди, то в ней проповедник, ссылаясь на какие-либо свидетельства, приводя примеры не торопится ни о чем возвещать, не спешит делать никаких утверждений, давая, таким образом, возможность слушателю взвесить все, что он услышал, как следует продумать все, что это может значить, и затем в конце проповеди вместе с проповедником прийти к тому или иному выводу.

Такой подход увлекает слушателя, поскольку дает ему возможность участвовать в проповеди, он дает ему думать вместе с проповедником или даже забегать вперед. Он увлекает. Сама проповедь становится частью знакомого слушателю опыта, частью известного ему индуктивного способа познания. В выводах и утверждениях, полученных в конце проповеди чувствуется личная убежденность, достигнутая на основании собственного размышления и опыта, а также проверенная ими. Выводы приобретают личностную окраску, и их значимость для жизни слушателя становится вполне очевидной, по сути дела, бесспорной.

Очевидно, что получение любой информации, когда слушатели получают возможность самостоятельно достичь истины и принять ее, имеет явное преимущество перед простыми указаниями на то, во что ему надо верить. В первом случае больше шансов на то, что истина станет личностной, а в этом и заключается конечная цель тех, кто проповедует Божие благовестие.

Дополнительная польза от индукции в том, что она заставляет человека думать. Благодаря индуктивному исследованию пассивное интеллектуальное восприятие, превращается в активное размышление, и вместо того, чтобы просто смотреть, мы начинаем видеть, что-то конкретное.

Расшевеленное сознание перестает просто воспринимать и с молитвенной настойчивостью начинает исследовать. В индукции слушатель присоединяется к процессу исследования, к рискованному продвижению вперед, к допущению возможных неприятных моментов, к пристальному созерцанию неведомого, к синтезу и проверке.

Являя собой своеобразную логику открытия, индукция дает людям возможность превратиться в любознательных детей, перестав быть рабами прошлого. Послушное и нудное исполнение того, что приписывает традиция, сменяется волнующим исследованием. Поэтому, несмотря на то, что опыт /этот сырой материал индукции/ имеет дело с прошлым, он не просто привязывает нас к традиции. Индуктивное исследование шаг за шагом ведет нас к новому восприятию истины, к новому ее познанию. Оно идет по восходящей, от известного и неизвестному. В принципе, индукция — это открытие, осуществляемое не за счет новых фактов, а за счет использования старых. Соотнесенность с этими фактами и составляет ей славу. Вот почему индуктивные выводы так правдоподобны. Они согласуются с фактами и с реальностью человеческого опыта.

Однако для того, чтобы понять суть индуктивной проповеди недостаточно просто знать ее компоненты, иметь общее представление об индуктивном процессе и положительно оценивать этот метод. Мы не сможем полностью понять смысл индуктивной проповеди, если не признаем и не примем ту установку, которая ей присуща.

Во второй главе мы коротко говорили о позиции проповедника, однако здесь надо еще раз обратить внимание на то, какую роль она играет в индуктивной проповеди. Если у проповедника нет терпимости, любви, уважения, доверия, желания сотрудничать со своими слушателями, а также простого терпения, то этот вид проповеди не для него. И наоборот, все перечисленное сразу дает о себе знать, если проповедник позволяет слушателю включиться в проповедь и если его проповедь пронизана примерно таким девизом:”Когда вы сами увидите, что это так, вы уверуете и начнете так делать.”

Используя индуктивный подход, служитель как бы говорит:

“Идем со мной. Мы вместе рассмотрим существенные для нас примеры и затем придем к общим понятиям и выводам. Мы начнем с того места, где стоим, мы будем использовать то, что является общим достоянием нашего повседневного опыта. Мы пойдем нога в ногу, не забывая о ваших интересах и не избегая ваших проблем, и в результате в Слове Божием мы найдем необходимые для вас ответы.

Позиция, занятая проповедником, а также его характер /сочувствие, смирение, готовность помочь и послужить/ позволяет ему не торопиться с утверждениями, советами и заявлениями до тех пор пока он и его слушатели не почувствуют под ногами общую почву. Он не занимает никакой отстраненной авторитетной позиции: благодаря той установке, которая очевидна в индуктивном изложении, он как бы становится одним из них. Отбросив гордость, он становится их соработником. Он действует как тренер, который сам участвует в игре, а не возвышается где-то в стороне, вооружившись мегафоном и “свысока” давая наставления. Он не уподобляет себя верховному монарху или его представителю, свысока взирающему на свои обширные владения: вместо этого он готовит для себя место среди собравшихся.

Индуктивная позиция предполагает так много установок, что здесь мы можем привести лишь примерный перечень. Тем не менее если проповедник действительно хочет обладать индуктивным методом, если он хочет, чтобы его проповедь на самом деле была построена по индуктивному принципу, то и он, и она должны характеризоваться следующими установками:

1. Принимать, а не санкционировать;

2. Сообразовываться с ситуацией, а не соглашаться с неохотой и не вести себя назойливо;

3. Спрашивать, а не требовать;

4. Манить к себе, а не придираться и не унижать;

5. Сострадать, а не компрометировать;

6. Сотрудничать, а не заставлять;

7. Быть смелым, но не идти на конфликт;

8. Вести диалог, а не диктовать свою позицию;

9. Направлять, а не понуждать;

10. Вдохновлять, а не обижать;

11. Входить в ситуацию, а не противостоять;

12. Быть смиренным, а не жестким;

13. Исследовать, а не настаивать;

14. Изыскивать, а не давать указания сверху;

15. Включаться, а не уклоняться;

16. “Зондировать” проблему, а не “проповедовать по поводу”;

17. Уважать, а не отвергать.

Заголовок упомянутой книги Фреда Креддока стремится вселить тревогу в представителей евангелических церквей, но в то же время как бы резюмирует суть индуктивного метода. Проповедник, который им пользуется, становится руководителем исследовательской группы. Вступая на эту территорию, он не говорит, что знает все, с чем в повседневной жизни сталкиваются его слушатели, или не знает ничего. Единственное, к чему он стремится, — это привести их оттуда, где они есть, туда, где они хотят быть, не оказывая при этом никакого давления и не злоупотребляя своим авторитетом.

Имена Креддока и Серена Киркегора, третий принцип коммуникации которого гласит, что настоящий учитель учит не прибегая к авторитету, я привел не для того, чтобы призвать к отрицанию всех и всяческих авторитетов /о роли авторитета в индукции мы поговорим в 9 главе/. Тем не менее отказ от догматической установки и общение по принципу “я с вами” являются необходимым условием индуктивной проповеди.

Современная культурная ситуация требует, чтобы проповедники были настроены именно таким образом. Наши слушатели требуют какой-то доли участия, они хотят быть соучастниками процесса. Вряд ли найдется человек, который захочет, чтобы кто-то, поедая его воскресный обед вместо него, описывал, что он при этом чувствует: таков и современный слушатель, не желающий, чтобы во время его воскресной проповеди за него думал проповедник, оставляя ему возможность молча проглатывать пасторские изречения.

Современные проповедники должны понимать смысл и значение индуктивной проповеди, так как современные слушатели требуют, чтобы их вовлекали в этот процесс, а это как раз и обещает сделать индукция.