7. Появление огня

I. Постановка и состояние темы

Предыдущая глава далеко не завершила выполнение критической, или деструктивной, стороны нашей задачи. Очередной помехой, мешающей работе, выступает мнение, будто-то кто-то из наших плейстоценовых предков в один прекрасный день открыл или изобрёл способ добывания огня, похитив его тайну у молнии или вулкана, как Прометей для людей похитил огонь у богов.

Это мнение — одна из опор опровергаемого в настоящей книге представления о великой отдалённости начала человеческой истории. Следы огня, находимые в нижнем и среднем палеолите, якобы свидетельствуют о человеке, о его разумном творческом духе.

Огромное значение огня в истории материальной культуры общеизвестно. Нередко говорят^[568], что в известном смысле, вся история материальной культуры сводится к развитию использования огня. Естественно, что вокруг вопроса о первоначальном открытии огня идёт борьба между идеализмом и материализмом.

Идеализм издавна приписывал появление огня в жизни человека либо прямо богу, либо полубожественному герою (например, Прометею), либо какому-то индивидуальному «гению» среди людей, носителю «искры божьей». С развитием в XIX в. этнографии и истории культуры построения стали много сложнее, но тема происхождения огня трактовалась (в частности, немецкими учёными Куном, Гейгером и др.) не иначе, как в неразрывной связи с вопросами истории религии, верований, солнечного культа. Важнейший факт материальной культуры выводился из развития религиозных идей.

Технологическая сторона появления огня оказывалась при этом чем-то случайным: была бы у дикаря идея огня, а жизнь, наблюдения или случай подскажут, как практически зажечь огонь. Так, по Куну, первобытный человек мог увидеть, как в лесу лиана, раскачиваемая бурей, попав в углубление сука, вызывала трением появление огня. Для солярного мировоззрения человека это было достаточным толчком к подражанию, искусственному добыванию огня трением^[569]. Сходные наивные картины «наблюдений» рисует Вахтер^[570]. По Гейгеру, первое получение огня было неожиданным, случайным результатом вращения, производившегося с мистической целью, ибо вращение (предметов, колёс, священных мельниц, людей в хороводах и т. д.) связано с природой магического мышления. Генетическая связь с вращением придала, по Гейгеру, огню его последующее сакральное значение^[571].

Хотя эта школа давно отступила под натиском позитивизма и эволюционизма, от неё надолго сохранялось в науке положение, что древнейший способ добывания огня следует искать в пережиточных религиозных культах, что этим древнейшим способом являлось добывание огня трением — вращением деревянной палочки в углублении, сделанном в другом куске дерева. Этнографы тщательно изучили этот способ добывания огня у разных народов (К. Штейнен и др.). Долгое время не существовало другого мнения и данный факт считался непреложно установленным. Накопление этнографических и археологических сведений понемногу осложняло картину. Представления, господствующие теперь в литературе, кратко можно свести к следующей трёхчленной схеме.

I. Различают три последовательные стадии: а) стадия, когда человек жил без огня; б) стадия, когда человек лишь использовал и умел хранить огонь, возникающий в природе; в) стадия искусственного добывания огня.

II. У современных народов различают разные примитивные способы искусственного добывания огня (кроме кресания сталью о кремень, зажигания огня спичками и т. п.): 1) трением дерева о дерево в виде: а) трения в жёлобе (огневой плуг); б) сверления или ротации (огневое сверло), с целой гаммой вариантов от простого вращения палочки руками до сложного лучкового сверла или дриля, в) пиления (огневая пила, например, одной половинкой бамбука поперек другой); 2) высеканием ударами из кремня, но не сталью или железом, а пиритом, т. е. куском железного или серного колчедана, руды; 3) сжатием воздуха в особом приборе (пневматическое или насосное огниво). Карта, составленная по принципу «культурных кругов»^[572], показывает, что наиболее распространёнными являются простое вращение и трение в желобе.

III. Среди указанных способов искусственного добывания огня древнейшим считается трение дерева о дерево (простое вращение, трение в жёлобе), а не высекание ударами камня о камень, так как последнее не только мало распространено в настоящее время, но и находки кусочков пирита, служившего для добывания огня, известны археологам лишь в стоянках развитого верхнего палеолита и мезолита (Шале, Лез-Эйзи, Маглемозе).

Нетрудно заметить, что вся эта схема базируется на мнении, что получение огня путём ударов двух камней без участия пирита (например, двух кремней) невозможно^[573].

Приведённая трёхчленная схема на протяжении примерно последнего тридцатилетия понемногу расшатывалась под давлением новых фактов.

Прежде всего, это успехи археологического изучения нижнего (древнего) и среднего палеолита. Выяснилось, что всегда или почти всегда, когда перед нами не переотложенные памятники, а остатки стоянки — в них налицо следы пользования огнём. Это, бесспорно, свидетельствует о наидревнейшей и к тому же о систематической, а не спорадической (при лесных пожарах, вулканических извержениях и пр.) связи предков человека с огнём. Некоторые авторы^[574] ищут выход из этого затруднения в оспаривании раннего возраста всех наиболее выразительных в этом отношении памятников (пещеры Чжоукоудянь, грота Обсерватории, стоянок Латейнберг, Шпихерн, Крельпа, Таубах, Киик-коба (нижний горизонт) и других) и отнесении их в лучшем случае к ашёлю или даже к мустье. Эта тенденция связана с вполне основательным отрицанием наличия техники сверления и шлифования дерева на ранних стадиях палеолита, без чего немыслимо и добывание огня трением. Другие авторы, напротив, ищут выход в допущении как раз очень раннего появления, если не сверления, то резания, пиления и скобления дерева, причём не только каменными орудиями, но и специально изготовленными орудиями из более крепкого дерева, что и давало самовозгоравшиеся при такой работе стружки и опилки^[575].

Сильно пошатнулась приведённая выше трехчленная схема и в глазах зарубежных этнологов. Монтандон, Фрэзер, Маунтфорд и Берндт, Веллар, Шмидт выразили сомнение, следует ли считать древнейшим способом искусственного добывания огня трение (деревом о дерево), а не высекание (камнем о камень). Правда, дальше сомнения они не пошли, но мотивы этого скепсиса заслуживают внимания.

Монтандон пишет, что хотя ныне трение распространено повсеместно, а высекание лишь в холодных странах (огнеземельцы, эскимосы), и поэтому с точки зрения концепции культурных кругов следовало бы расценивать трение как более ранний приём, «мы не хотели бы признать вопрос решённым», ибо «в палеолите высекание также должно было быть повсеместным»^[576]. К соображениям Монтандона можно добавить, что археологи долгое время вообще не обращали внимание на кусочки серного колчедана, которые могли попадаться при раскопках стоянок верхнего палеолита. К тому же серный колчедан плохо сохраняется под землёй, легко рассыпаясь в коричневый порошок, и остаётся фиксировать лишь следы удара им по кремню^[577]. Отсюда ясно, что редкость таких находок отнюдь не свидетельствует о редкости самого приёма в верхнем палеолите. На тезис Монтандона, однако, можно возразить, что высекание при помощи пирита не могло быть повсеместным, ибо на земле далеко не повсеместно поверхностное нахождение железного или серного колчедана.

Через восемнадцать лет В. Шмидт вынужден был уже более определённо, чем Монтандон, отдать первое по древности место высеканию: оказалось, что почти всем народам, наделённым культурно-исторической школой в качестве носителей «наидревнейших культур», известно высекание огня камнем о камень^[578]. Но из этих фактов данная школа не способна сделать никаких выводов, объявляя вопрос о происхождении огня у человека (как и о происхождении речи) «метафизической проблемой», ибо огонь и речь — «изначальные феномены человеческого бытия».

Фрэзер, собравший предания и легенды разных народов о происхождении огня, вынужден был признать, что некоторые из них говорят о первичности высекания. Наиболее знаменательной ему показалась одна якутская легенда^[579], опубликованная Приклонским в «Живой старине»: «…Сначала люди, т. е. якуты, не знали огня, ели всё сырое и много терпели от стужи, пока мудрые духи не умудрили одного из них добыть огня из камня и совершенно неожиданно. Вот это как было: в летний жаркий день бродил старик по горам и, присев отдохнуть, от нечего делать стал бить камень о камень; от удара посыпались искры, зажгли сухую траву, а за нею и сухие ветви… С этого времени якуты научились добывать огонь»^[580]. У Фрэзера можно найти другие легенды, говорящие о заключении огня каким-либо божеством или животным в камень и получения его затем людьми из камня, о высекании огня двумя камнями. Без всяких оснований некоторые этнографы^[581] связывают с такими легендами только вопрос о высекании огня пиритом. Можно было бы привести другие легенды, не учтённые Фрэзером, которые прямо противоречат такому ограничению. Так, например, в Подольской губернии в XIX в. было записано предание о начале огня: мудрый царь Соломон «отыскал два кремня, ударил один о другой, и явился огонь»^[582]. Да и все легенды, говорящие о «камне», как носителе огня, о высекании «двумя камнями», не дают основания предполагать, что речь идёт о двух совершенно различных породах камня. У племён хайда и тлинкитов в Северо-западной Америке в новое время зарегистрировано добывание огня исключительно огневым сверлом, но в мифе о происхождении огня они рассказывают, что некогда ворон нёс тлеющую головешку, и от жгучей боли уронил её на скалу, чем и объясняется, что из камня можно высечь огонь^[583]. Не ясно ли, что одна скала не может подразумевать две породы камня?

Веллар произвёл лингвистические исследования в Южной Америке и обнаружил, что, например, в языке племени Bwiha в Парагвае, хотя и добывающего огонь трением дерева о дерево, термин «добывание огня» происходит от слов «высекание ударом»^[584]. Это доказывает, что высекание здесь предшествовало трению. Известно, что высеканием добывали огонь и древние мексиканцы.

Наконец, расширился мало-помалу и круг народов, у которых этнографами было зарегистрировано высекание огня пиритом: сейчас на карту должны быть нанесены не только огнеземельцы и эскимосы, но также нивхи, алеуты, некоторые северо-индийские племена, патагонцы, индейцы Британской Колумбии, жители о-ва Малайта (Соломоновы о-ва). К смущению школы «культурных кругов», все эти зарегистрированные точки не образуют на карте замкнутой территории, а разбросаны в разных уголках земного шара. Особенно важным явилось открытие высекания огня у австралийцев. Австралия и Океания считались классической ареной, иллюстрирующей древность и первичность добывания огня трением. Ещё недавно, казалось, Ф. Шпейзер подтвердил это своими исследованиями в Аделаиде, Маунтфорд и Берндт, установили у ряда племён Южной Австралии бытование, наряду со сверлением, остатков более древнего приёма — высекание пиритом из кремня. Заключение авторов гласит: «Метод добывания огня „трением“ применяется по всей Австралии; в тех областях, где прежде был принят метод высекания, он был, по-видимому, постепенно замещён методом „трения“, так как прежний являлся, согласно сведениям племени Adnjamatana, трудным и ненадёжным на практике». Отсюда следует обобщающий вывод: «Возможно, что метод получения огня высеканием является самым древним из всех»^[585].

Значение этих открытий состоит в том, что они, с одной стороны, ещё более расшатали традиционную схему и что они, с другой стороны, свидетельствуют о падении шор, которые эта схема накладывала на глаза исследователей. Пока вера в первичность добывания огня трением была незыблемой, оставались незамеченными такие важные факты, как широкая распространённость высекания. Теперь их стали замечать, фиксировать, исследовать. Но в перечисленных случаях речь идёт исключительно о высекании пиритом. Это — новые шоры, ограничивающие поле зрения.

Исследование одной из важнейших проблем истории материальной культуры — проблемы освоения человеком огня — наталкивается на своеобразный миф, прочно укоренившийся в науке и как каменная стена стоящий на пути исследователей. Этот миф состоит в том, что, якобы, невозможно высечь огонь ударами кремня о кремень, что высекание огня из кремня возможно только с помощью пирита (т. е. железного или серного колчедана) и железа. Такое утверждение способствует тому, что овладение огнём выглядит какой-то таинственной страницей в развитии человека, что весьма устраивает, например, реакционно-католическую школу, господствующую в зарубежной этнологии и палеоэтнологии. Один из виднейших представителей этой школы, О. Менглин, снова объявил антинаучными всякие попытки решить проблему овладения огнём и провозгласил огонь, как и речь, необъяснимым изначальным явлением бытия человека^[586].

По сообщению В. К. Никольского, глава западной идеалистической школы в изучении палеолита аббат А. Брейль в устной беседе с ним категорически поддерживал мнение о невозможности высекания огня ударами кремня о кремень. Когда я обратился с аналогичным вопросом к В. А. Городцову, лично много экспериментировавшему с кремнем, он, напротив, сказал, что с технической стороны нет ничего невозможного в высекании огня кремнем из кремня. Но в научной литературе и в представлениях подавляющего большинства археологов укоренилось указанное мнение: считается, что искра, возникающая при ударе кремня о кремень, «холодная» и не может ничего зажечь. Как уже отмечалось выше, это утверждает, в частности, такой солидный справочник, как «Reallexicon der Vorgeschichte» М. Эберта (см. статью «Feuer» в томе VI). Во всей специальной литературе по истории первобытной техники либо повторяется эта версия, либо сам вопрос обходится молчанием^[587].

На некритически принятом мнении о невозможности добывать огонь высеканием двумя камнями основывается монография шведского этнографа Лагеркранца «Методы добывания огня в Африке»^[588]. Эта книга — сводный каталог огромного количества зарегистрированных этнографами сведений (причём не только по Африке, но и по всему свету). Но поражает крайняя предвзятость Лагеркранца при отборе фактов и литературы. Используя и детально классифицируя колоссальный материал о добывании огня трением дерева о дерево (проверенный им и экспериментально), он тем не менее игнорирует значительную часть данных о высекании пиритом, тем более двумя кремнями, в том числе и данные Трилля об африканских пигмеях габун^[589]. Все сведения о высекании огня автор крайне тенденциозно пытается объяснить лишь подражанием европейцам со стороны африканских и прочих народов. Лагеркранц скептически отзывается о всяких попытках установить происхождение тех или иных способов добывания огня, или решить вопрос о наибольшей древности какого-либо способа. И всё это построение держится на одной единственной шаткой посылке, что действительно простейший способ добывания огня путём удара кремнем о кремень, якобы, невозможен. Автор не утруждает себя доказательствами. Глава IX «Добывание огня сталью и камнем» начинается словами: «А. Видеманн допускает, что в древнем Египте огонь получали ударяя друг о друга два камня. Тем не менее, это, несомненно, не так». Автор не счёл нужным проверить экспериментально своё отрицание, которое остаётся голословным и неправильным. Миф приобрёл силу неопреодолимой академической традиции даже и для ряда советских учёных. Крупный советский специалист по палеолиту П. И. Борисковский некритически воспроизвёл его в своём специальном исследовании «Освоение огня»: «Представление о том, пишет автор, что, обрабатывая камень, палеолитические люди научились высекать из камня искру и таким путём стали добывать огонь, не соответствует действительности. Высечь искры ударом кремня о кремень и затем разжечь получившиеся таким путём искры в пламя почти (?) невозможно»^[590]. Следуя, по-видимому, за П. И. Борисковским, А. В. Арциховский в учебнике «Основы археологии» тоже кратко воспроизводит это мнение: «Как же всё-таки добывали огонь палеолитические люди? Кремень был для этого совершенно бесполезен…»^[591]. Так переходит из уст в уста ни на чём не основанное, ошибочное представление, служащее главным препятствием к научному изучению действительной предыстории освоения огня человеком.

Какими средствами может быть опровергнут этот миф? Прежде всего сбором этнографических сведений о высекании огня без помощи пирита и железа.

Принципиально важное в этом отношении открытие опубликовал в 1934 г. французский этнограф Веллар. Он описал на основании личных наблюдений способ добывания огня у племени гуаяков — путём высекания искр ударами друг о друга двух кусков мелкозернистого кварцита; трутом служил пух растения самугу^[592]. Другой французский этнограф Трилль точно так же обнаружил у африканских пигмеев габун высекание огня двумя кремнями^[593]. В верховьях Амазонки этнограф Фехос наблюдал добывание огня ударами кремня о кремень у племени ягуа^[594]. Даже эти единичные факты опровергают предвзятое мнение о невозможности высекания огня без пирита.

Однако этот путь не получил развития в науке: он ведёт к «слишком простой» возможности получения огня древним человеком, не оставляющей места для представления о «божьей искре». Характерно, что следующий шаг сделан двумя советскими авторами, причём совершенно независимо друг от друга, хотя и одновременно. В 1946 г. в Душанбе и Москве были доложены новые факты и наблюдения, доказывающие возможность, распространённость и глубокую древность получения огня высеканием без помощи пирита.

Одним из этих авторов был известный этнограф, исследователь Средней Азии М. С. Андреев. Его заинтересовало полное отсутствие в Таджикистане и в других областях Средней Азии добывания огня трением дерева о дерево и каких-либо намёков на этот приём в реликтовых обычаях и сказках. Как же добывали здесь огонь в древности, до появления железного кресала? М. С. Андреев путём обычного в этнографии метода опроса к 1946 г. нащупал ответ. Его статья, содержащая всю собранную информацию, опубликована посмертно в 1951 г.^[595] Здесь перед нами около двух десятков записей сведений, собранных от надёжных осведомителей-очевидцев, описавших, иногда кратко, иногда с мельчайшими техническими деталями, бытующий среди населения способ высекания огня двумя кремнями. Тут есть сведения и об употребляемых породах кремня, и о видах применяемого трута (вата, хлопок, сухая трава «шульха», солома), и о приёмах держания кремней и трута при ударе.

М. С. Андреевым установлены географические точки, определившие огромный ареал распространения данного способа добывания огня: он зарегистрирован на территории Казахской, Таджикской, Узбекской (Фергана, Бухара, Джизак, долина Пянджа и т. д.), Киргизской, Туркменской, Азербайджанской ССР (возможно, всего Кавказа и Закавказья), а также на всём пространстве Афганистана, в северо-западной части Индии, примыкающей к Афганистану, в большей части Ирана (в Хорасане, Семнане, Дамгане, Себзеваре, Мазандеране, Фирюзкухе, Демавенде, Амуле), наконец, в Восточном (китайском) Туркестане. Уже этих данных достаточно, чтобы опрокинуть все составленные этнографами карты распространения разных способов добывания огня. Территория высекания уже сильно превзошла территорию трения. М. С. Андреев полагал, что он обнаружил огромную область высекания, центр которой в глубокой древности находился где-то в Средней Азии, и что дальнейшая задача состоит в установлении «встречи», т. е. границы распространения двух способов добывания огня — ударами кремня о кремень и трением дерева о дерево. М. С. Андреев не предполагал, что дело идёт не о распространении способа высекания из одного культурного очага, а в известном смысле о повсеместности этого способа.

Одновременно с М. С. Андреевым работал автор настоящей книги, доложивший свои первые результаты и теоретические соображения Учёному совету Института этнографии АН СССР в 1946 г.

После того, как в соответствующих естественнонаучных институтах АН СССР я получил консультации, подтверждавшие теоретическую возможность возгорания от кремневой искры (т. е. от ударов кремня о кремень), я проверил бытование этого способа получения огня таким же этнографическим методом опроса, каким пользовался М. С. Андреев. В течение ряда лет я опрашивал лиц, которые или сами когда-либо добывали огонь ударами двух кремней, или видели это своими глазами. Среди моих свидетелей, преимущественно русских, оказались и уроженцы тех областей (Вологодской, Смоленской, Калининской, Орловской, Воронежской, Поволжья), где этнографами давно зарегистрированы и описаны обряды добывания «живого огня» трением. Из бесед выяснилось, что высекание огня двумя кремнями не связано с какими-либо обрядами и верованиями. Оно является чисто практическим рациональным актом и наблюдалось обычно при тех или иных затруднительных жизненных обстоятельствах, когда трудно было получить огонь иным способом: в условиях недостатка спичек в деревнях в 1919–1920 и 1942–1944 гг., подчас в чрезвычайных фронтовых условиях, в условиях пастьбы скота, охоты или рыболовства в отдалённых районах, в условиях далёких путешествий. В виде игры дети высекают огонь на жжённую тряпку или другой трут, долго стукая один о другой два кремня. Свидетели согласны с тем, что этот способ добывания огня менее удобен и надёжен, чем способ добывания при помощи стального кресала: приходится «долго долбать», как выразился один из них.

Опыт показывает, что можно собрать буквально безграничное количество свидетельств о добывании кремневого огня. Этих сведений раньше не имели только потому, что их не искали. Особенно велик процент таких свидетелей среди стариков, помнящих то время, когда спички были в русской деревне ещё редкостью. Навряд ли дальнейший сбор этих свидетельств может представлять научный интерес, — они ничего не скажут нам о степени древности данного способа получения огня или об ареале его распространения, ибо дело идёт, возможно, не о какой-либо единой древней культурной традиции, а о множестве новооткрытий того же самого приёма, технически весьма несложного. Достаточно того, что «почти невозможное» в глазах учёных высекание огня двумя кремнями широко известно в народе. Если даже жизненные условия не принуждают прибегать к этому приёму взрослых, им пользуются для игры дети.

Указанными исследованиями советских авторов глубоко подорвана традиционная схема, лишён основания тезис о наибольшей древности искусственного огня трением и подготовлена возможность дебатировать тезис: не является ли наидревнейшим способом получения огня высекание его двумя кремнями, шире — двумя камнями одинаковой породы, без помощи пирита?

В самом деле, стоит в свете этих исследований вернуться к старой этнографической литературе, как начинают всплывать факты, совершенно неправомерно игнорируемые. Высекание огня двумя кремнями было зарегистрировано ещё у тасманийцев^[596]; алгонкинское племя чейеннов знало добывание огня раскалыванием кремня и ударами друг о друга двух его кусков^[597]; калифорнийские индейцы помо получали огонь ударами двух кусков кварца^[598]. Но насколько глубока древность этого способа?

Мифы и предания не могут, конечно, помочь в решении этой проблемы, — они формировались бесконечно позже того времени, когда предок человека знакомился с огнём. Больше сможет дать лингвистика. Есть некоторые основания констатировать в разных языках очень древнюю связь терминов, обозначающих «кремень», «бить», «ударять», с терминами, обозначающими «огонь», «гореть». Например, общее ряду европейских языков слово flint (кремень) одного корня с лат. fligo, fligere (ударять, сталкиваться), с flagro (гореть, сверкать), которое опять-таки одного корня с flamma (пламя, огонь). Заслуживает изучения возраст общего для некоторых германских языков наименования кремня «Feuerstein» («огненный камень»), так же как и наименования кремня в некоторых русских областных диалектах: «огневик» и архаического применения наименования «кресало» к кремню. Древнее русское слово «креметь» («керемид») означало, по-видимому, жертвенник. Но всё же и современные языки и даже древние почти так же мало могут сказать нам о палеолите, как находимые нами у Софокла и Фирдоуси упоминания о высекании огня двумя камнями. Всё это годится лишь для негативной задачи — преодоления привычных схем.

Для того, чтобы проверить сложившуюся у меня и доложенную в 1946 г. гипотезу, я обратился к эксперименту.

II. Экспериментальные данные^[599]

В течение августа 1954 г. были проведены систематические эксперименты с высеканием кремневого огня во время работ Костенковской археологической экспедиции (начальник А. Н. Рогачёв). Моими сотрудниками были молодые воронежские археологи Л. М. Тарасов и В. С. Щербаков.

Кремни разных видов для опытов были собраны мной вместе с геологом Э. А. Вангенгейм в окрестностях Костенок преимущественно в обнажениях морены, как выходящих на поверхность («Кузнецов гребень»), так и в оврагах («логах»). Возможно, что таким путём собирали кремень и верхнепалеолитические обитатели костенковско-боршевского района, но нам не удалось найти образцов такого высококачественного сплошного, плотного кремня (голубого, серого и др.), из какого сделаны многие их орудия.

Отдельно должны быть оговорены несколько собранных нами небольших кремневых галек с гладко окатанной чёрной коркой (но при разломе показывающих полупрозрачный плотный желтоватый или сероватый кремень). Они интересны в том отношении, что население Костенок, по словам 62-летнего колхозника И. М. Романова, ещё недавно специально искало и хранило их для высекания огня (стальным кресалом), считая их особо «огнистыми». Самая крупная из этих собранных нами галек, около 8 см длины, схожа с подобными, но более крупными и гладкими гальками, найденными во втором горизонте Костенок IV в особых ямках вместе с охрой^[600]. Они имеют с края одного конца ясные следы ударов по твёрдому материалу, несомненно, по другому кремню, и, по предположению А. Н. Рогачёва, высказанному в свете наших опытов, служили жителям Костенок IV своего рода кремневым кресалом для высекания огня. Возгорание (тление) трута от искры, высеченной ударами кремня о кремень, было получено нами многие десятки раз.

Уже первые дни показали нам одну непредвиденную трудность. Сначала казалось необъяснимым, что в одни дни возгорание (тление) трута достигалось сравнительно легко, подчас даже с 4–5 ударов, а в другие дни безрезультатно затрачивались многие десятки ударов или даже вовсе не удавалось добиться ни одного возгорания. Вскоре выяснилось, что эти колебания зависели от влажности воздуха. Более ровные результаты получались в хорошо протопленном закрытом помещении. Но одновременно в ходе опытов сложилось впечатление, что при достаточной сухости воздуха среднестатистическая вероятность возгорания и удержания искры трутом повышается, если есть ветерок. Наши опыты состояли из трёх серий.

Во-первых, надо было выяснить, зависит ли возможность возгорания от породы и свойств применяемых кремней. Были испробованы, при неизменности всех прочих условий высекания, десять различных сочетаний кремней разной расцветки. Все сочетания оказались результативными (опыты Л. М. Тарасова 19. VIII). Было проверено, не связан ли результат с применением обязательно двух разных по окраске и свойствам кремней: был расколот большой кусок кремня и высекание столь же успешно осуществлялось двумя его осколками. Эти опыты дают право на обобщение, что любые два кремня, достаточно крепкие, чтобы дать при ударе искру (слабо окремнелый мел искры не давал), тем самым годны для получения огня. Дело, следовательно, только в том, чтобы возникала искра и чтобы достаточной силой удара эта раскалённая частица была оторвана от камня. Известно, что возникновение и отлетание искр наблюдается у всех крепких силикатных пород (SiO2) — кварцита, кварца, кремнистого известняка, плотного песчаника. Мы не пробовали добыть огонь на трут от кварцита и кварца, но сведения Веллара о гуаяках и Кребера об индейцах помо подтверждают эту возможность. Следует полагать, что высекание огня возможно камнями всех указанных пород.

Сказанное, однако, не надо понимать в том смысле, что породы и свойства кремня безразличны для высекания огня. Речь пока шла лишь о возможности. Но сколько понадобится времени и усилий, чтобы реализовать возможность, получить огонь, это в значительной мере зависит от свойств данных кремней. В основном эффективность кремней различается не по цвету, а по степени их однородности, стекловидности, плотности. Чем более налицо эти качества, тем «огнистее» кремень, т. е. тем выше статистическая вероятность быстрейшего получения от него огня. Иными словами, степень «огнистости» определяется теми же самыми свойствами, которые определяют и достоинства кремня для изготовления орудий. Именно по этим правилам палеолитический предок человека отбирал те кремневые желваки, валуны или обломки, которые были ему наиболее желательны, которые он приносил на стоянку.

Вторая серия наших опытов состояла в применении разных видов трута. Сначала огонь высекался на вату, пропитанную марганцевокислым калием и хорошо высушенную. Затем была применена вата, проваренная в воде с золой подсолнечника и также хорошо высушенная. Результат был снова положительный (опыты В. С. Щербакова 23, 24, 25. VIII). Наконец, вместо ваты был применён один из наиболее распространённых в народе видов трута, называемый местными жителями «пыжик» — цилиндрическое соцветие (початок) камыша рогоза, или куги. Распушённым ватообразным «пыжиком» население набивает подушки и перины. Этот распушённый «пыжик» был промочен нами в воде с золой подсолнечника, затем отжат и хорошо высушен. Для использования в качестве трута он нуждается, как мы убедились, в дальнейшем сваливании и обминании. На этот трут многократно успешно высекался огонь, даже более эффективно, чем на вату, пропитанную марганцовкой. Он хорошо схватывает искру, отлично сохраняет тление и легко даёт раздуть огонь (опыты Л. М. Тарасова и В. С. Щербакова 26 и 28. VIII).

Таким образом, начав с использования продуктов современной промышленности, мы дошли до трута чисто природного характера. Мы не имели возможности продолжить опыты с другими трутами и провели только некоторые подготовительные пробы разных материалов. Но и изложенные результаты дают, по-видимому, право на такое обобщение: при высекании огня двумя кремнями трутом могут служить, очевидно, все те материалы, которые используются разными народами при высекании огня стальным кресалом или пиритом. Разница здесь может быть только количественная, в быстроте и надёжности возгорания, но не принципиальная.

Третья серия наших опытов, проходившая параллельно с первыми двумя, состояла в выяснении эффективности разных положений кремней и трута при ударе и разных типов удара.

Исходным пунктом этой серии было подражание приёму, применяемому при высекании огня стальным кресалом. Но наблюдения подсказывали, что целесообразнее помещать трут не сверху, а снизу, и опыты подтвердили это. Эффективными оказались также удары сверху вниз прямо по поверхности кремня, который в этом месте был с трёх сторон окружён выступающим трутом, прижатым снизу всеми пальцами левой руки; обильные искры от ударов рассыпались в разные стороны на расстояние до 10 см и, попадая на окружающий трут, несколько раз давали возгорание (опыты Л. М. Тарасова 15 и 19. VIII).

Завершением этой серии явились опыты, при которых ударяемый кремень клался на землю. Высекающий сидит на земле или стоит на коленях. Трут («пыжик») положен впереди кремня. Левой рукой ударяемый кремень придерживается сзади и слева, правой рукой наносятся удары продолговатым кремнем — отбойником или ударником, удерживаемым сверху и справа; удары средней силы наносятся по верхней грани, сверху вниз, слегка к себе, искры отлетают вниз и к себе на расстояние 3–7 см и, падая на трут, дают особенно лёгкое возгорание трута, в нескольких случаях всего лишь после 4–5 ударов (опыты В. С. Щербакова 28.VIII). Таким образом, эта серия, начавшись с подражания современному кресанию, в поисках наибольшей «огнистости» приёма, завершилась получением огня в такой ситуации, которая, в сущности, совпадает с ситуацией изготовления палеолитического грубого кремневого орудия, скалывания и оббивания края кремня.

III. Вывод о непроизвольном возникновении огня в палеолите

Описанные эксперименты дают основание тесно связать древнейшее получение огня троглодитидами с процессом изготовления ими каменных орудий, с раскалыванием и обработкой кремня.

Рассмотрим единственное остающееся возражение, которое может быть сделано против этой гипотезы. Если искра, способная зажечь огонь, была под рукой у Homo habilis или археоантропа с того времени, как он стал изготовлять каменные орудия, если он уже тогда ежедневно видел вблизи себя каскады искр, даже ощущал их прикосновение к своей коже, то мог ли быть у него уже тогда и трут, чтобы принять эту искру?

Д. Н. Анучин писал: «Вообще способ высекания огня должен был возникнуть позже способа получения его из дерева трением, потому что он подразумевает знакомство с трутом, без которого невозможно уловить искру»^[601]. Мысль о путях изобретения человеком трута находится и в центре цитированной статьи П. И. Бориксовского. Автор полагает, что в домустьерское время для хранения и переноса природного огня человек понемногу научился приготовлять специальные тлеющие материалы, трут, и это техническое достижение подготовило искусственное добывание огня, начинающееся с мустье^[602]. Зарубежные авторы обычно считают изобретение трута таким сложным техническим достижением, о появлении которого в нижнем и среднем палеолите не может быть и речи.

Но если подойти к этой трудности с точки зрения биологических научных представлений, она отпадает сама собой. Самые близкие к человеку антропоиды, шимпанзе и гориллы, строят на каждую ночь гнёзда на земле. Если, несмотря на древесный образ жизни, они строят их на земле, это значит, по-видимому, что перед нами инстинкт, возникший в более отдалённые времена, чем произошла их древесная специализация. Значит, предку человека этот гнездостроительный инстинкт тоже должен был быть присущ. Мало того, он мог выразиться на ранних стадиях эволюции троглодитид в гораздо более активных формах и, может быть, возродить угасшие инстинкты более далёких предков. Если и антропоиды создают на некоторое послеродовое время более долговременные гнёзда (на дереве), то уже обезьяноподобный предок человека, таким образом, безусловно, должен был сооружать гнездо весьма долговременное, относительно утеплённое и умягчённое, как делает и множество других млекопитающих. Поэтому ему были недостаточны те гнездостроительные приёмы, какие налицо у антропоидов, но он не мог на первых порах выйти и за рамки той гнездостроительной техники, которая обща всем строящим гнёзда зверям, которая диктуется природой и ограничена природными возможностями. Что видит зоолог в зверином гнезде? И крупные животные, и мелкие — тупайи, белки, мыши и т. д. — используют, кроме основы (нора, дупло и пр.), для настилки: а) сухой мох, нередко размельчённый, б) листья и траву — сухие во избежание прения, в) мелкие сухие веточки и прутики, г) растительный пух, д) животные шерсть и пух, как вырванные у себя, так и набранные в окружающей природе. Всё это утрамбовывается; белки, например, специально утаптывают внутренность гнезда.

То же самое, несомненно, мы нашли бы и в гнезде палеоантропов или других троглодитид. Оно настилалось или прямо на земле, или на какой-либо основе из ветвей наподобие гнёзд антропоидов. Настилка состояла бы из большего или меньшего количества тех или иных перечисленных материалов. В зависимости от продолжительности обитания они были более или менее растоптаны, превращены в труху, сваляны.

А это значит, что под ногами нашего предка находился трут. Любой из перечисленных материалов, устилавших гнездо, способен служить трутом. Каждый из них может быть найден в списке материалов, употребляемых разными народами при высекании огня. Эскимосы, например, употребляют в качестве трута пух морских птиц, сердцевину ивовых прутьев, сухой измельчённый мох^[603]; австралийцы — сухую траву, измельчённую сосновую кору, шерсть, перья эму^[604]; таджики — хлопок, сухую траву, сухую солому^[605]; монголы — сухую траву, кизяк; огнеземельцы — птичий пух; гуаяки — растительный пух и т. д.

Выше мы констатировали, что нет причин думать, будто какой-либо вид трута, годный для получения огня при высекании пиритом или железом, не годен при высекании кремнем о кремень. Раз есть раскалённая искра, она при падении на любой вид трута, если только он достаточно сухой, может вызвать его тление. Чем выше его сухость, тем выше статистическая вероятность возгорания. Сухая ковыльная степь в Казахстане может загореться, по наблюдению Э. А. Вангенгейм, даже от стряхнутого на траву папиросного пепла.

Древнейшие каменные орудия, предназначенные для разделки и освоения туш животных, выделывались чаще всего на месте потребления мяса, т. е. на месте обитания. Обезьяночеловек разбивал и оббивал кремни тут же, на этой настилке или у её края. Искры, несомненно, нередко возникали на расстоянии в 1-10 см от неё, а при сильных ударах могли отлетать на 20 и более см. Из тысяч искр, прикоснувшихся к настилке, одна принималась этим естественным трутом, из сотен принятых одна не потухала через мгновение. Да если и начиналось тление, его никак нельзя представить себе в виде какого-то пожара: тление происходит в виде кромки, и, несомненно, в подавляющем большинстве случаев оно очень скоро прекращалось само собой, затронув микроскопический участок.

Иными словами, мы должны представить себе, что процесс изготовления каменных орудий сопровождался в жаркую сухую погоду этими побочными явлениями и что они были для обезьяночеловека в общем нейтральны и привычны, как и, скажем, лёгкий запах дыма, возникающий всегда при ударах кремня о кремень. Никакой реакции «тушения» эти явления у него не могли выработать. Он был к ним безразличен, самое большое, он мог чем-нибудь придавить тлеющую искру. Об отсутствии у нашего предка какого-либо инстинкта, врождённого рефлекса по отношению к огню свидетельствует и наблюдение, давно сделанное в педагогике и психологии: ребёнок современного человека не имеет никакого врождённого отношения к огню, никакого инстинктивного защитного рефлекса от огня.

Большое количество микровозгораний, накапливая микроскопические дозы золы, могло постепенно увеличивать коэффициент восприимчивости трута-настилки. Как известно, у всякого трута коэффициент восприимчивости значительно возрастает, если трут обожжён или смешан с золой. Попадание на настилку костного мозга из разбиваемых тут же костей животных и её просаливание могли повысить её воспламеняемость. В каких-то в высшей степени редких случаях настилка могла в отсутствие обитателей протлеть с края до края или воспламениться под порывом ветра и сгореть. Но и при этой, очевидно, редчайшей ситуации, если только не вспыхивали вокруг трава, кусты, нет причин воображать какое-либо бедствие для палеоантропа. На золу от прогоревшей настилки натаскивалась новая настилка, и жизнь продолжалась по-прежнему. Разве только новая настилка, смешиваясь с подстилающей золой, становилась восприимчивее к искре и имела больший шанс снова когда-нибудь прогореть. Разумеется, это наблюдалось только при исключительном условии регулярного длительного появления обезьянолюдей в одном удобном месте обитания.

Древнейшим известным нам местом обитания такого рода является пещера Чжоукоудянь. Нарисованная выше картина и служит попыткой истолкования углисто-зольного слоя или «кострища» синатропа, уже многократно описанного в литературе^[606]. Часто пишут, что огромная толщина этого слоя, достигающая в одном месте 7 м, и наличие в его основании чёрной прослойки, содержащей частицы древесного угля, якобы свидетельствует о том, что огонь здесь, раз зажжённый, затем поддерживался в тлеющем состоянии постоянно в течение многих веков. Отсюда делают вывод, что синантроп ещё не умел добывать огонь, но уже умел поддерживать и хранить не только круглый год, но и из поколения в поколение, сотни, тысячи лет огонь, позаимствованный однажды у природы (при лесном или степном пожаре или извержении лавы). Однако одно обстоятельство опровергает этот взгляд: зольный слой синантропа не сплошной, а состоит из множества наслоений, различающихся окраской, — коричневых, серых, желтоватых, розоватых, лиловатых. Их сравнивают с так называемыми ленточными отложениями кострищ пещеры Мас д’Азиль, исследованной Пьеттом. Эта ленточность зольных наслоений неоспоримо доказывает, что в тлении или горении были перерывы. Следовательно, огонь в Чжоукоудяне возникал многократно в течение тех веков и тысячелетий, когда там селились синантропы.

С точки зрения изложенной гипотезы картина получает удовлетворительное объяснение. Дело идёт о непроизвольном прогорании время от времени подстилки, на которой обитал синантроп. Если внизу мы видим частицы древесного угля, а выше их нет, и наслоения носят более светлый, зольный характер, то это хорошо увязывается с нашим предположением, что первоначально гнездо предка человека могло иметь основание из больших ветвей наподобие гнёзд антропоидов. Нижний чёрный слой с частицами древесного угля — это результат «пожаров», охватывавших всё это основание, слежавшееся, богатое древесиной. В дальнейшем основание из больших ветвей перестали накладывать, так как сам угольный слой на дне расщелины служил уже хорошим основанием для гнезда. На него натаскивали настилки, оставившие после себя лишь зольные слои, без следов древесного угля. В одной из трещин в Чжоукоудяне найден пучок обуглившихся мелких веточек «иудина дерева»^[607], — такого рода и иной лёгкий материал мог служить мягкой настилкой и иногда прогорать или протлевать от упавшей искры, оставляя зольную прослойку. Естественно, что в зольной толще встречаются следы жизни синантропа на этой настилке — камни со следами копоти, расколотые куски кварца, кости животных со следами действия огня. Различная окраска разных прослоек золы свидетельствует о том, что настилка гнезда синантропа в разные периоды делалась из разных материалов или что к моменту случайного прогорания она могла быть более свежей или более старой, менее утоптанной, подвергшейся разным химико-органическим воздействиям от натаскиваемой пищи и т. п.

Так можно представить себе историю «кострища» синантропа. Здесь нет возможности анализировать все другие нижнепалеолитические памятники. Достаточно сказать, что во всех случаях, где налицо несомненное стойбище, место обитания, а не рассеянные орудия или кости, там есть и следы огня.

Неисчислимые тысячелетия огонь оставался непроизвольным, непрошеным спутником троглодитид, которые едва ли могли сколько-нибудь ощутимо дифференцировать в этом спутнике вредные и полезные свойства (разве только тот перебрасывался на окрестную природу), пока развитие «каменной индустрии» не сделало общение нашего предка с огнём более частым и интенсивным.

Тем самым окончательно отпадает необходимость обращаться к гипотезам и о стадии, когда предок человека вовсе не знал огня, и о стадии, когда он использовал лишь природный огонь. В самом деле, не приходится говорить о «безогненной» стадии, если огонь в качестве побочного продукта сопутствовал жизни троглодитид с того момента, как стали изготовлять каменные орудия. Определения их как животного, создающего орудия, и как животного, создающего огонь, практически совпадают. Представление о «безогненной» стадии осталось от этнографии XVIII — первой половины XIX в., когда было широко распространено мнение о существовании на земле народов, не знающих огня («сыроядцев»). Оно основано на мифологии многих народов^[608]. Успехи этнографии опровергли это представление^[609].

Ошибочным оказалось и не менее распространённое в старой литературе и также связанное с первобытными мифами об огне^[610] мнение о существовании многих народов, которые хотя и умеют пользоваться огнём, но не умеют его искусственно добывать, — мнение, породившее догадку, что некогда человек пользовался только тем огнём, который возникал в природе без его участия. Причина, породившая эту догадку, давно отмерла: впечатления путешественников о неумении туземцев добывать огонь в подавляющем большинстве случаев при более близкой проверке оказались порождёнными сложной системой запретов на зажигание и тушение огня, строгими обычаями, предписывающими не зажигать огонь, если можно его у кого-либо взять. В настоящее время на карте земного шара остался единственный народ, андаманцы, который, как говорят, не умел зажигать огня, владея зато не имеющей себе равной техникой хранения и особенно переноса огня. Может быть, андаманцы в силу этого последнего преимущества утратили, забыли приёмы добывания огня, но никак нельзя видеть в них пример народа, который «ещё не дошёл» до добывания огня: по всем другим показателям материальная культура андаманцев стояла отнюдь не ниже уровня всех народов. Тем более культурный уровень андаманцев не ниже уровня неандертальцев, у которых П. И. Борисковский с полным основанием предполагает уже искусственное добывание огня, основываясь на находках в мустьерских стоянках частых скоплений древесного и костного угля, а иногда и специально вырытых угольных ям, что уже не увязывается с пользованием только случайным природным огнём^[611].

Ещё в 1928 г. в брошюре, выпущенной Музеем антропологии и этнографии к специальной выставке «Огонь в истории культуры», правильно формулировалась линия советской науки в этом вопросе: «В прежнее время источником знакомства человека с огнём считали удар молнии в дерево, лесные пожары, извержения вулканов, воспламенение сухих ветвей дерева от взаимного трения во время ветра. В настоящее время ни одна из этих теорий не может считаться правильной: открытие огня и различных способов его добывания произошло в процессе труда, при решении других технических задач: человек познакомился с огнём во время работы над усовершенствованием своих орудий производства»^[612]. К прежним возражениям против перечисленных в этой брошюре теорий здесь достаточно добавить возражения против некоторых новых аргументов. Ссылаются на некоторые виды животных, приспособившихся к использованию тепла стынущей лавы; ссылаются на то, что в начале плейстоцена вулканическая деятельность была развита гораздо сильнее, чем в настоящее время^[613]. Но как бы она ни была развита, наш троглодитидный предок оказался бы прикованным, как соответствующие виды животных, к районам вулканической деятельности, а мы видим его в шелльскую, ашёльскую, мустьерскую эпоху и там, где вулканической деятельности не могло быть. Следовательно, придётся предположить, что он, переселяясь, разносил с собой огонь на тысячи километров. Возникает лишь новая загадка: как он это делал? Из опыта современных отсталых народов мы знаем, что техника переноса тлеющего огня на значительное расстояние даже сложнее, чем техника добывания огня, — требуется особый сосуд, запас совершенно сухого трута в какой-либо корзине или плетёнке, тысячи предосторожностей. Ясно, что обезьяночеловек не мог этого делать. Но он переселялся на огромные расстояния, возможно, следуя за стадами животных. Длительное обитание на одном месте, как в пещере Чжоукоудянь, было редчайшим исключением, да и там вероятнее предполагать не оседлость, а периодические посещения пещеры синантропами. Теория же о стадии систематического хранения природного огня, в любом варианте, волей-неволей приписывает троглодитидам оседлость (так как мысль о систематической транспортировке огня в нижнем палеолите надо отбросить).

Другой недостаток этой теории — в её психологизме. Категория рационального изобретения, подыскивающего средства для достижения заранее осознанной полезной цели, не должна применяться к истории древнекаменной техники. Там действовала многовековая эволюция, а не индивидуальное открытие. Согласно указанным теориям, ископаемый предок человека имел представление о полезных свойствах огня до того, как практически с ним познакомился. В действительности, как мы видели, он практически познакомился с огнём раньше, чем составил представление о его полезных и вредных свойствах, да и вообще в строгом смысле не имел «представлений».

IV. Этапы освоения огня

Медленно эволюционируя, древняя техника изготовления каменных орудий попутно заставляла троглодитид всё чаще встречаться с огнём. Переход от шелльских орудий к более тщательно отёсанным ашёльским, далее, от двустороннего обтёсывания — к мустьерской технике сколов, включающей стёсывание и подтёску нуклеуса, откалывание пластин, вторичную обработку отщепов многими ударами, — всё это есть нарастание техники, основанной на принципе удара: восходящая линия ударной техники, кульминационная точка которой в мустье совпадает с первыми зачатками отжимной техники. Отжимная техника не даёт искр при изготовлении орудий, ударная же чем больше развивалась, тем больше требовала ударов камнем по камню, тем больше искр, тем чаще, следовательно, сопровождалась непроизвольными возгораниями подстилки мест обитания. Возрастала тем самым статистическая вероятность распространения этого огня на лес и степь вокруг. Эти количественные изменения привели к новому качеству — к началу «приручения» огня, т. е. обуздания его отрицательных проявлений и медленного выявления в этом обузданном огне отдельных полезных свойств.

Как мы убедились, об «открытии» огня не приходится вообще говорить, — он появился помимо воли и сознания троглодитид. От них потребовалось «открытие» обратного рода: как сделать, чтобы огонь не возникал. С ростом ударной техники этот гость стал слишком назойливым, он уже не мог быть безразличным, а становился вредным. Та же пещера Чжоукоудянь показывает слабую тенденцию локализовать воспламенимую часть места обитания: если в нижних слоях, по сообщению Пей-Вень-чжуна, «кострище» совпадает с местом обитания и орудия синантропа равномерно находятся на всём его протяжении, то в верхних слоях, т. е. тысячи лет спустя, картина несколько иная: кострище занимает лишь часть пола, орудия размещаются не столько в кострище, сколько вокруг него.

Ещё отчётливее замечается такая тенденция при сравнении двух горизонтов пещеры Киик-коба. Нижний горизонт Киик-коба лишён каких бы то ни было признаков локализации тёмного угольного слоя, который заполняет весь грот, нет находок кремней или костей вне его. С внешней, открытой стороны грота кремневые находки простираются и туда, где нет потемнения, но Г. А. Бонч-Осмоловский полагает, что оно здесь уничтожено корнями кустарников и деревьев. «Вся разнообразная продукция кремневой техники (нуклеусы, орудия, осколки), — пишет Г. А. Бонч-Осмоловский, — распределена в общем в совершенно одинаковой пропорции по самым различным уголкам грота, хотя всё же к периферии её несколько больше, чем к центру»^[614]. Остаётся впечатление, что палеоантроп здесь как бы жил на кострище, вернее, кострище охватывает всю территорию его жилья, его места обитания, — в действительности это прогоревшая или неоднократно прогоравшая настилка пола. Верхний горизонт Киик-коба очень сходен в этом отношении с нижним, здесь тоже кострище охватывает почти всю площадь обитания, но всё же на её периферии в гроте уже имеется с некоторых сторон узкая полоса, где нет потемнения, но есть находки. За пределы грота, к природной растительности кострище уже не распространялось; ещё важнее, что кострище сгущается к глубине грота. «Странно, — замечает Г. А. Бонч-Осмоловский, — что костры раскладывались не посередине грота, а в глубине его, в самом низком из доступных углов, где высота свода (над уровнем IV слоя) сейчас не превышает 165 см; в то время свод, несомненно, нависал ещё ниже»^[615]. Странность разъяснится, если только признать, что дело идёт не о «раскладывании костров», а о сдвигании настилки «гнезда» для детёнышей в низкую заднюю часть грота; это допущение подкрепляется наличием тут же чего-то вроде спальных ямок.

Эти примеры свидетельствуют о медленной, едва заметной эволюции в сторону отстранения трута (настилки) от искры. Конечно, те же примеры показывают, что настилка всё же прогорала, но такое отстранение снижало вероятность возгорания (на первых порах, наверное, лишь в той мере, в какой возрастала вероятность возгорания в связи с расширением ударной техники). Это было ещё первыми рефлекторными шагами к борьбе с огнём.

В мустьерскую эпоху признаки локализации настилки, её обособления от места изготовления орудий заметно прогрессируют. А раз был налицо способ избегать непроизвольного возгорания, значит, тем самым, возникала возможность применять это средство или не применять, возникала возможность перехода от непроизвольного появления огня к произвольному.

В конце мустье впервые наметился и иной путь, ведущий к той же возможности, но не отстранением трута, а устранением искры: появилась отжимная техника как альтернатива ударной. Но развилась отжимная техника только в верхнем палеолите, что и означало резкое сокращение шансов непроизвольного возгорания, если даже и продолжался использоваться настил жилья прежними материалами. Ещё дальше ушла каменная техника от возникновения искр с переходом к сверлению и шлифованию, которые, однако, таили в себе новые неожиданные возможности возникновения огня.

Чтобы завершить обзор путей, которые вели к преодолению непроизвольных возгораний, надо сказать о тушении огня водой. На первый взгляд это открытие кажется простым. Но не случайно цитированная выше якутская легенда ставит его в один ряд с открытием добывания огня: добрые духи залили распространившийся огонь водой, и «с этого времени якуты научились и добывать огонь и тушить его»^[616]. В палеолите не было ещё сосудов большой ёмкости, носить воду было нечем. Следовательно, залить можно было разве только малый огонь. Дождь лишь спорадически тушил огонь, поскольку последний и не поддерживался. Устойчивого, связанного с постоянной жизненной практикой представления о взаимоотношениях огня и воды не могло быть. Оно возникло в связи с техникой сверления (кости, камня, дерева): при сверлении камня необходимо подливать воду, при применении же такой техники к дереву повседневный опыт тысячекратно фиксировал, что без подливания воды возникает огонь, подливание воды — его устраняет. Дальнейшая утилизация открытого таким образом антагонизма воды и огня развивалась в неолите по мере развития производства глиняной посуды.

В ходе этой борьбы с непроизвольным огнём наши предки мало-помалу обнаруживали в обузданном, локализованном огне и выгодные для себя свойства.

Из разных проявлений, в каких может выступать огонь (искра, тление, дым, жар от углей, пламя), раньше всего, конечно, были утилизированы те, с которыми ещё не человек, а археоантропы и палеоантропы раньше всего имели дело. Поэтому следует считать, что на древнейшей стадии они могли использовать не тепло и не свет от огня, обязательно подразумевающие угли и устойчивое пламя, а всего лишь дым: предок человека имел дело лишь с постоянно возникавшим тлением, распространявшимся в виде тлеющей кромки, без раздувания не дававшим ни тепла, ни света, но дававшим специфический дымный запах. Чем более этот запах становился постоянным признаком стоянки, тем более он мог иметь сигнализационное значение; многие раннепалеолитические стоянки расположены на перекрёстке ветров, откуда запах дыма мог очень далеко разноситься по речной долине и по оврагам. Систематически поддерживаемое тление в стоянке закрытого типа (в пещере) могло иметь также то серьёзное значение, что дым выгонял наружу мошкару, комаров, гнус, являвшихся настоящим бичом, так что без помощи дыма, может быть, обитание в отдельных случаях вообще становилось невозможным. Во всех этих случаях мог выработаться навык набрасывать в каком-нибудь углу или пункте новую настилку поверх тлеющей старой, чтобы продлить тление и дымление; могло практиковаться натаскивание в настилку сильно дымящегося материала (как позже подбрасывание в огонь костей, дающих особо смрадный дым). Не случайно, может быть, древнейший вид трута, упоминаемый в преданиях (в мифе о Прометее), называется «вонючка» (асафетида).

Возьмём в качестве археологического примера ту же стоянку Киик-коба, с образцовой тщательностью проанализированную Г. А. Бонч-Осмоловским. Если бы существенной функцией огня в ту эпоху было согревание обитателя, мы вправе были бы ожидать качественного различия между кострищем нижнего горизонта с тропической фауной и верхним горизонтом с костями представителей полярной фауны. Обитатели нижнего и верхнего слоя жили в резко различном климате. Значение похолодания усугубляется тем, что грот Киик-коба расположен в холодном уголке Крыма, где температура сейчас значительно ниже, чем в окрестностях, снег стаивает позже, не произрастают некоторые культуры и т. д. Между тем, кроме слабых различий, отмеченных выше, мы не наблюдаем изменения характера, окраски, расположения кострищ. Статистический подсчёт сожжённых пород дерева (по остаткам угля) дал в обоих случаях 80–90 % можжевельника. Но, если бы огонь раньше не служил для обогревания, а потом приобрёл эту новую функцию, или, если бы значение этой функции резко возросло, то такое положение сказалось бы на подборе древесных пород для топлива, так как разные породы дают очень разное количество тепла.

Следовательно, назначение огня у киик-кобинцев не изменилось и этим назначением не было согревание. Ввиду того, что палеоботаника^[617] смогла объяснить лишь то, почему можжевельник, остаточная миоценовая порода, встречался в Крыму в плейстоцене, но никак не его преобладание, остаётся признать, что киик-кобинец почему-то предпочитал можжевельник другим окрестным породам и отбирал именно его^[618]. Предпочтительность можжевельника как материала для поделок исключается ввиду кустарникового характера его видов, которые известны в Крыму. Остаётся одно объяснение: киик-кобинец и в раннюю и в позднюю эпоху отбирал можжевельник из-за специфического запаха и обильного дыма, который тот даёт при горении, вследствие чего можжевельник и сейчас жгут, чтобы отогнать комаров и мошкару.

Можно предполагать, что в далёкой древности роль разных запахов, оттенков дыма, отличавших разные поселения и жилища, была велика, хотя в дальнейшем общественная роль обоняния всё более сходит на нет (остатки: «вдыхание запаха», трение носами у ряда народов, как знак приветствия и узнавания своих).

Вместе с отопительной версией отпадает и кулинарная версия древнейшей полезной функции огня. Раз огонь на начальной стадии представлял собой по преимуществу тление, а не горение, и имел форму перемещающейся кромки, он не годился для жарения мяса, накаливания камней и т. д. С другой стороны, весьма точные и вдумчивые наблюдения, произведённые над костями животных в стоянках Ла Кина и Киик-коба, убедительно доказывают, что мясо отделялось от костей в сыром виде и, следовательно, потреблялось сырым^[619]. Не повторяя здесь аргументов указанных авторов, добавлю, что на диафизах трубчатых костей вообще не сохранилось бы так много следов отскабливания и отдирания мяса кремневым орудием, как это зарегистрировано в Ла Кина, Киик-коба и многих других древних стоянках, если бы мясо было прожарено и, следовательно, легче отрывалось от кости зубами.

Однако тлеющий и мало концентрированный огонь мог служить не для приготовления пищи, а, как ни парадоксально, для её добывания. Археолог М. В. Воеводский делился со мной воспоминаниями из времён детства. В деревне в золу или угли от костра ребята вставляли вертикально трубчатую кость животного, отбив диафиз, и получали тёплый жидкий мозг. Как говорилось в предыдущей главе, костный мозг был, вероятно, древнейшей мясной пищей троглодитид, не переставая, конечно, привлекать их и в дальнейшей эволюции. Но жёлтый мозг в эпифизах трубчатых костей составляет только часть этого питательного вещества, а остальное, красный мозг, находится в губчатом теле костей, в том числе рёбер и пр., и не может быть извлечён иначе, как вытапливанием. По данным современной технологии извлечения костного жира из говяжьих и бараньих раздробленных костей, в автоклавах вытапливается его до 11 % от веса костей. Ясно, что троглодитиды с помощью вытапливания могли получить этой пищи много больше, чем просто выковыривая её из разбиваемых трубчатых костей. Соприкосновение же костей животных с тлеющим материалом было повседневным даже на самых древнейших стадиях генезиса огня. Видимо, он содействовал биологическому закреплению и расширению питания костным мозгом, — этого критического нового явления при переходе от растительноядности к плотоядности, от понгид к троглодитидам.

О приготовлении пищи при помощи огня можно с уверенностью говорить только до той стадии, когда появляются настоящие угольные ямы (ямы-очаги), т. е. в позднем мустье и ранней поре верхнего палеолита. Однако в начале на первое место надо поставить не процесс приготовления пищи в целях изменения её удобоваримости и вкусовых качеств, а копчение её в дыму впрок — в целях её хранения, предотвращения голодовки. И здесь, следовательно, древнейшей ступенью было использование только дыма. Из копчения пищи далее развилось и жарение её на вертеле и печение в яме^[620].

Как следует представить себе переход от стадии тлеющего и дымящего огня к стадии использования угольного жара? Отнюдь не через стадию использования горящего огня, пламени. Использование пламени — высший, последний этап освоения огня, относящийся к верхнему палеолиту. Конечно, пламя и до того спорадически появлялось в жизни и практике, но лишь как быстро преходящее и хозяйственно не используемое явление, как для нас, скажем, при зажигании спички, наоборот, существенно только пламя и не существенно тление. Часто злоупотребляют представлением о «кострах», якобы всегда, чуть ли не многими годами, горевших в ашёльских и мустьерских стоянках, так как думают, что костёр можно поддерживать бесконечно. В действительности, из-за исчерпания окрестного подручного сухого топлива его невозможно поддерживать и две недели. Дальше уже понадобится или транспорт для топлива, или перенесение костра в другую местность. Иное дело — поддержание тлеющего огня. Оно возможно очень длительное время, и предок человека мог приобрести этот опыт на стадии использования запаха дыма, пододвигая или подбрасывая к месту тления добавочный тлеющий и дымящий материал. Это в известной мере стабилизировало место огня. На этой почве эволюционно могло развиться и увеличение температуры тлеющего огня путём увеличения толщины его слоя (вверх или в специальное углубление вниз). От слабой теплоты потухшей золы до жара в яме — целая шкала переходов. Тот факт, что в зольной толще пещеры Чжоукоудянь обнаружены включения аморфного костного вещества^[621], несомненно свидетельствует о не очень высокой температуре зольной подушки, под которой оказались кости. Кость обладает свойством размягчаться, «плавиться», если известное время находится в температуре высокой, но недостаточной для горения. Но эту температуру позже могли стараться специально повысить, увеличивая количество тлеющего материала.

В конце этого долгого эволюционного ряда находится такое качественно новое явление, как специальная яма, в которой тлеющий огонь, во-первых, полностью локализован, обособлен от воспламенимой подстилки места обитания, во-вторых, сохраняется наиболее долгое время, в-третьих, сконцентрирован, сгущён до степени жара. Допустимо предположение, что жар был первоначально достигнут при помощи не костра, а ямы, и что первая функция ямы — жар. На раскопках Сталинградской поздне-мустьерской стоянки (1954 г.) ясно можно было наблюдать наряду с аморфными угольными пятнами ещё не вполне оформившуюся, но бесспорную угольную яму. В стоянках Чокурча, Ла Ферраси и других угольные ямы вполне выражены. Признаком настоящей очажной ямы, длительно хранившей жар высокой температуры, служит прокаливание почвы на её дне и стенках (изменение окраски). Этот признак уже широко распространён с начала верхнего палеолита. Остаётся добавить, что в дальнейшей эволюции очажная яма дала начало печи.

На протяжении охарактеризованной эволюции «тлеющего огня» наш плейстоценовый предок, очевидно, ещё не овладел вполне таким важнейшим проявлением огня, как пламя. Костры возникали лишь спорадически, преимущественно как кратковременное явление, служащее созданию более толстого слоя тлеющей золы и углей. «Огонь в виде пламени» был ещё впереди. На стадии угольных ям можно уже с уверенностью говорить об извлечении большой пользы из «приручения» огня: об обогревании у этих очагов, о приготовлении пищи в них. Что касается функции запугивания (при облавах) и отпугивания (на ночлегах) животных, то её нельзя предполагать на этих ранних этапах, во-первых, потому, что представление о ней подразумевает как раз высокую культуру пламени, в том числе такую сложную технику, как просмолённые факелы и огромные ежедневные заготовки на ночь сухого горючего материала, его хранение в сухом месте и т. д.; во-вторых, потому, что дикие, не истребляемые человеком животные вовсе не имеют такого врождённого ужаса перед огнём, как нередко некритически предполагается, и столь же часто идут к огню, как и от огня. Они бегут лишь от бушующего лесного или степного пожара. Но вот медленно распространяющийся по тайге «пал» в Уссурийском крае не вызывает у зверей чувства опасности: «Днём мы увидали изюбря; он пасся около горящего валежника. Олень спокойно перешагнул через него и стал ощипывать кустарник»^[622]. Описано, что ягуары инстинктивно идут не от огня, а на огонь (вероятность поживы?). Данные дрессировки говорят о том, что тигр имеет врождённый инстинкт перепрыгивать через огонь.

Только в верхнем палеолите, в ориньяке появляется косвенное, но надёжное свидетельство того, что человек овладел и пламенем, пользуясь им независимо от интереса к золе и угольям. Это свидетельство — каменные «светильники». В действительности, они навряд ли служили светильниками по преимуществу, скорее это приспособления для сохранения язычка пламени, от которого можно было легко зажигать огонь. Но как попутная, производная функция открылось и новое полезное свойство огня — освещение. Это сделало возможным обитание в закрытом искусственном жилище. Таким образом, только верхний палеолит даёт нам картину овладения человеком всеми основными свойствами огня. Этот огонь уже можно назвать «одомашненым».

Вместе с тем в верхнем палеолите, в связи с развитием новой (отжимной) техники обработки кремня, отмиранием животнообразного «гнезда», наконец, значительным повышением влажности атмосферы, всё более исчезал древний источник огня — непроизвольное возгорание при изготовлении кремневых орудий. Но огонь успел стать жизненно необходимым. Из этой коллизии выход был только в развитии произвольного получения огня. Если ямы и «светильники» свидетельствуют о развитии техники хранения огня, то находки кусочков пирита и специальных кремневых «кресал» в форме гладких галек (Костенки IV) свидетельствуют о поисках и распространении всё более эффективных и надёжных приёмов высекания огня, приёмов, уже обособившихся от техники изготовления каменных орудий. Эти новые специализированные приёмы, возможно, уже в верхнем палеолите вытесняли добывание огня простыми кремнями.

Открытие совершенно нового способа добывания огня сверлением и «паханием» деревом в дереве относится к довольно высокой ступени материальной культуры. Невозможно согласиться с П. И. Борисковским, относящим это открытие к мустьерскому времени: при грубой обработке дерева никакого его воспламенения не получается, предполагать же в мустье тонкую столярную работу, тщательное выпиливание, выскабливание, приводящие к скоплению мельчайших горячих опилок, совершенно немыслимо: вся эта техника родилась для более крепкого, чем дерево, материала, не поддававшегося иной обработке, — для рога, кости, и, уже будучи освоенной, могла быть перенесена на дерево. К ориньяку (стоянка Абри Бланшар) относятся первые свидетельства о технике сверления, применённой к рогам северного оленя (так называемые выпрямители для древка дротика), и шлифования (полирования) бивня мамонта при помощи протирания мелким речным песком. Но только в мадленское время сверление кости получает распространение (стоянки Мадлен, Афонтова гора и др.) и только в неолите, да и то далеко не сразу, сверление и шлифование камня становится широко распространённым техническим приёмом. Следовательно, только в конце палеолита или даже в неолите мы вправе предполагать «второе рождение огня» — открытие возможности добывать огонь трением дерева о дерево, а вместе с тем, как сказано выше, и открытие возможности тушения огня водой. Таким образом, в неолите завершилось освоение огня, что подготовило предпосылки для перехода к веку металла. Всё сказанное можно свести к трём главным этапам освоения огня.

I. Древний палеолит. Непроизвольный, «дикий» огонь. Огонь преимущественно в форме искры, тления (тлеющей перемещающейся кромки), дыма. От протлевания и прогорания настилки на всём пространстве обитания до начала её локализации. От полной бесполезности огня для археоантропа до начала использования дыма от тления (запаха) и тепла для вытапливания костного мозга.

II. Средний палеолит. «Приручённый» огонь. Огонь преимущественно в форме тления, тёплой и горячей золы, угольного жара. От начала локализации возгораемого материала до угольной ямы. От использования дыма (запаха), от добывания костного мозга до начала использования жара для обогревания и приготовления пищи.

III. Верхний палеолит и далее. «Одомашненный» огонь. Огонь преимущественно в форме жара, пламени, горения. От ямы до ямы-печи и светильника. Использование человеком всех полезных свойств огня. Появление новых способов получения огня: высекание пиритом и специальным кремневым кресалом, трением дерева о дерево. Освоение приёма тушения огня водой.

В этой схеме, разумеется, многое несовершенно и будет исправлено дальнейшими исследованиями. Но она показывает возможность обойтись без ещё очень распространённых воображаемых сцен «наблюдений» и «догадок» отдельных мудрых дикарей при первоначальном освоении огня, когда дело идёт о процессе, занявшем не менее миллиона, а то и двух миллионов лет, т. е. о процессе, по темпу своему чисто биологическому, а не историческому. Поэтому важно представить себе в отдельности следовавшие друг за другом малейшие (с нашей современной точки зрения) сдвиги вперёд, памятуя, что каждый из них занял многие тысячи лет. Даже малейший сдвиг, — не то, что «открытие огня», — выражал эволюцию множества поколений, а не опыт отдельных особей.

V. Утрата доисторического огня

Почему же такой простой и доступный способ добывания огня, как высекание двумя кремнями, не наблюдается у ряда народов, — не только у андаманцев, у которых вообще не было никакого способа добывания огня^[623], но и у тех народов, которые пользуются только трением? Было бы несерьёзно ожидать, что этот способ обязательно будет обнаружен со временем у всех народов. Неверно полагать, будто его нет лишь там, где нет природных выходов кремня и других крепких силикатных пород, — это легко опровергается данными геологии. Значит, этот самый простой и самый древний способ получения огня был почему-то утрачен. Он был в большинстве случаев утрачен и там, где теперь обнаружен, являясь поздним новооткрытием, а не палеолитической традицией.

Техническими причинами объяснить эту утрату нельзя. Если бесспорно, что высекание пиритом проще и надёжнее, чем высекание двумя кремнями (но ведь выходы пирита далеко не повсеместны!), то уж никак нельзя поверить, будто получение огня трением легче, чем высеканием^[624]. Европейским учёным при всех стараниях не удаётся воспроизвести в лабораторных условиях добывание огня трением, тогда как высекание и пиритом, и кремнем о кремень доступно всякому. Совершенно ничего не опровергает неудача сотрудников С. А. Семёнова в попытке повторить мои опыты (как и добыть огонь трением без применения лучкового сверла); неосновательность попытки иллюстрируется хотя бы противоречивостью описания: «искра высекалась очень легко», «искра высекалась с трудом»^[625]. При этом С. А. Семёнов сам знает этнографические свидетельства возможности высекания огня двумя кремнями. Непонятно, что же он хотел опровергнуть рассказом о своих плохих опытах. Столь же бездоказательно «опровержение» моих результатов английским археологом К. Оукли, не читавшим в подлиннике моих публикаций, но умозрительно заявившим, что всё же температура искры при высекании пиритом или железом гораздо выше, чем при высекании камнем о камень, и якобы поэтому при последнем возгорание не могло иметь места^[626]. Тут упрямство известного археолога доходит до абсурдного отрицания фактов. Но нас здесь интересуют не эти противопоставления разных видов высекания огня. Ещё Тэйлор с полным основанием утверждал, что высекание огня куском железного колчедана и кремня — способ, стоящий намного выше, много более лёгкий, чем употребление деревянного сверла^[627]. Таким образом, нет причин считать, что просто более трудный способ был вытеснен более лёгким.

Скорее нас приведёт к ответу следующее сопоставление: согласно наблюдениям Веллара, гуаяки, добывающие огонь ударами кварцита, отличаются от других индейцев-собирателей полным неумением сохранять огонь во время переходов^[628]. Андаманцы, единственный народ, по-видимому, не знавший в недавнее время никакого способа добывания огня, превосходили все народы в технике переноса огня. Степень развития переноса огня зависит в известной мере от наличия или отсутствия некоторых видов растений, а также от социальных условий. Не следует ли отсюда, что народы, имевшие наибольшую возможность обходиться без добывания огня, т. е. одним заимствованием огня друг у друга, утратили не только древнейшие способы, но даже и добывание огня трением, а народы, имевшие наименьшую возможность обходиться заимствованием огня, сохранили даже наидревнейший способ его добывания (двумя одинаковыми камнями)?

В самом деле, путешественники и этнографы очень много раз отмечали, что отсталые народы «неохотно» прибегают к добыванию огня, «предпочитая» заимствовать его. Но всё же это наблюдение как-то недооценено.

Чем можно объяснить «нежелание» добывать огонь? Дело тут отнюдь не в технической трудности этой операции (мы убедились, что она доступна даже совершенно неопытным рукам), не в субъективном нежелании, а в общественных запретах и ограничениях. Здесь было бы невозможно охватить огромную проблему общественного значения огня при первобытном строе и разных форм его «почитания» у народов мира. Это — гигантская и сложная тема^[629]. Отметим в ней лишь два-три узловых момента.

Судьбы огня связаны с древнейшими формами и древнейшими судьбами собственности. Недаром большинство мифов и легенд о происхождении огня рассказывает о его «похищении». Понятие похищения связано с отношениями собственности. Огонь рода был как бы олицетворением, субстанцией всей собственности родовой общины (в знак чего частица всех основных благ сжигалась на огне). Соответственно тушение огня выступало как нанесение ущерба родовой собственности. Огонь хранили от тушения или похищения и хвалились похищением его у другой общины. «Свой» огонь (может быть, раньше запах дыма) обособлял одну общину от другой, и можно предполагать, что запрет выдавать огонь на сторону имеет особенно древний характер.

Вместе с тем, огонь внутренне сплачивал общину, выражал её единство, общность крова и крови. Красная краска — символ и крови и огня одновременно, они как бы эквивалентны: кровь в родовых обычаях искупается кровью или очищается огнём. Огонь — олицетворение предков рода и тем самым кровного родства^[630]. При отпочковании родов и семей происходил перенос родового огня, как наглядное выражение сохраняющейся связи с предками. Ясно, что в этих условиях вырабатывались жесточайшие запреты тушения огня, многочисленные пережитки которых широко известны этнографам.

С ростом межобщинных связей вырабатывался обратный обычай: обязательное предоставление друг другу огня как знак мира и символ общности в пределах племени, союза племён, наконец, государства (Греция, Рим). При таких условиях зажечь огонь, а не попросить его у соседей, значило бы продемонстрировать отрицание общности огня, отрицание родства или союза, т. е. было бы актом враждебности к соседям. На этой почве должны были выработаться строгие запреты зажигать огонь, пережитки которых тоже известны этнографам.

Запреты тушить и зажигать огонь дали систему длительного хранения «неугасимого» огня, несомненно, восходящую к эпохе матриархата (хранительница огня — всегда женщина). Эта система не только создала у путешественников иллюзию неумения «дикарей» добывать огонь, но и, действительно, приводила к забвению способов добывания огня, так как они сплошь и рядом не применялись на практике несколькими поколениями.

Так, по-видимому, решается вопрос о причинах утраты древнейшего и самого несложного способа добывания огня. Проблемой является скорее обратный вопрос: почему в отдельных исключительных случаях это традиционное воздержание от добывания огня всё же нарушалось, огни ритуально тушились и добывался новый, «живой» или «дикий» огонь, почти всегда сложным, поздним по происхождению способом трения дерева о дерево (и всегда мужчиной)^[631]. Есть основания связать эту проблему с некоторыми чертами родового строя.