Январь

Наш герой ежедневно подрастает и прибавляет в весе. Подплыв к матери, он тыкается носом в ее бок и находит сосок; насосавшись досыта жирного материнского молока, он отпускает мать; тонкий слой кости нарастает на корне каждого из его зубов, храня память об очередной трапезе.

Но о чем он думает? Знакомо ли ему чувство страха? Какие новые волнующие картины разворачиваются перед его воображением? Какие новые связи образуются между нейронами его мозга? Например: что он различает раньше – цвет или форму? Увы, как мало мы знаем! И как мало нам суждено узнать! Человеку никогда не удастся проникнуть в сознание существа, эволюция которого хотя и вела его по пути максимального развития всех способностей, однако не поспела за нашей эволюцией.

В начале января гарем начинает перемещаться к северо-западу – зигзагами, как будто без определенной цели, проделывая всего несколько миль в день. Киты оставляют архипелаг Ревилья-Хихедо до будущего года.

Когда четыре месяца тому назад родился наш китенок, в семье было шестнадцать самок; теперь их четырнадцать. Мать годовалой китихи, пойманной и увезенной в бассейн «Ареной жизни», искала свое дитя до тех пор, пока ее не перестали беспокоить молочные железы. Но к этому времени она была уже далеко от своей семейной группы. Целый месяц она одна путешествовала в субтропических водах и наконец присоединилась к проплывавшему мимо стаду китов, среди которых было много незнакомцев, но также и несколько китов, знакомых ей по прошлым встречам.

Еще одной самки уже нет в живых. Она околела на седьмом месяце беременности, и ветер и волны отнесли ее раздувшуюся тушу к скалистому берегу возле Мансанильо, где вороны, чайки, одичавшие собаки и скунсы много недель лакомились разлагающимся китовым мясом, а когда мясо кончилось, еще неделю пожирали куколок мясной мухи, подбирая их в песке под скелетом китихи. Возможно, она погибла от внематочной беременности – чрезвычайно редкого случая беременности, при котором зародыш препятствует нормальному кровообращению матери и в конце концов убивает ее. Причина гибели этой самки точно неизвестна. Кости ее скоро выбелило безжалостное мексиканское солнце, и однажды бродячий охотник на черепах использовал ее длинные ребра, набросив на них пончо и устроившись на ночлег в этой импровизированной палатке.

Двенадцатого января семья нашего героя догнала большую группу кашалотов, насчитывавшую более двухсот голов. Встреча не была неожиданной, ибо это стадо давно уже сообщало о себе многочисленными звуковыми сигналами – приглушенными ударами, низкими стонами, щелчками, скрипами и потрескиваниями, составляющими бесконечную фугу бродячего китового оркестра,- и вещественными следами – мочой, расплывающимися в воде желтоватыми облаками испражнений, плавающими по поверхности кусками амбры, чрезвычайно своеобразного вещества.

Иногда в кишечнике кашалота появляется серая воскообразная масса – амбра; ни у одного другого вида китообразных не обнаружено этого вещества. Сгустки амбры весом до четырехсот килограммов встречаются иногда на поверхности моря. Ее резкий гнилостный запах обманчив, ибо, будучи очищена в лаборатории, амбра превращается в ароматное вещество, применяемое в производстве духов и стоящее не меньше десяти долларов за унцию.^[52] «Аромат амбры,- писал Кристофер Эш,- напоминает мне весенний запах английского леса, сорванного мха, прохладной, влажной земли.»^[53]

Еще легче увидеть другой след прошедшего стада китов – стаи птиц, которые ныряют, подбирая недоеденные китами остатки пищи, и стаи акул, которые тоже не брезгуют падалью. Когда одни мусорщики отстают, их место тут же занимают другие. Целую неделю следует за китами огромный кархародон – десятиметровая акула, которая надеется, что от стада отстанет какой-нибудь больной или искалеченный кит. Через неделю акуле надоедает преследование, и она сворачивает в сторону. Вот рядом со стадом плывет так называемая гигантская акула, самая крупная из всех рыб, какие водятся в морях умеренного пояса (длина ее достигает четырнадцати метров). Акула уверенно плывет вблизи поверхности. Охота для нее – процесс несложный: разинув пасть и глядя перед собой круглыми глазами, она попросту пропускает воду через жабры, на которые красными комьями налипает планктон; постепенно планктон проникает в глотку акулы и исчезает в ней.^[54]

Когда китенок голоден, он держится почти вплотную к матери, всего в нескольких сантиметрах от ее величественного тела. Мать и сын молча разрезают волны, двигаясь как одно существо. На поверхности вскипает водоворот, его тут же захлестывает другой водоворот, поменьше, потом оба исчезают в кружевной пене, и снова ничто не нарушает поверхности океана. Низкие ветвистые фонтаны пара ненадолго повисают в воздухе – и опять лишь небо и море кругом.

Пятнадцатого января маленький кашалот становится свидетелем страшной сцены – настоящего сражения между двумя самцами. В будущем ему не раз придется наблюдать такие сцены, а когда он вырастет, придется и самому участвовать в них, но сейчас он впервые видит, как гигантские самцы награждают друг друга могучими ударами. Остальные киты не участвуют в сражении, но тоже приходят в волнение, видя и слыша схватку самцов-первую битву этого года (до разгара сезона спаривания еще целых три месяца). Взрослые самки громогласно фыркают. Молодые самки и молодые самцы с началом схватки трусливо отступают и держатся у самой поверхности.

Один молодой самец, которому исполнилось уже пятнадцать лет, прежде путешествовал с группой робких молодых самцов, не решаясь приблизиться к большому стаду, но несколько месяцев назад отделился от своей группы и с тех пор держится рядом с нашими китами. В течение последней недели он охотился урывками, потому что все чаще поднимался на поверхность, чтобы часами кружить среди самок гарема. Несколько раз он, после краткой схватки, отпугивал других молодых самцов группы, которых он превосходит энергией и решительностью. Вчера он оказался в первых рядах мигрирующего стада и, поддавшись внезапному порыву, ни с того ни с сего нанес удар в бок взрослому самцу. Как ни странно, самец отступил. Молодой кит не стал больше демонстрировать свою силу и спокойно поплыл дальше. Уступчивость противника предотвратила драку.

Теперь, в середине ясного зимнего дня, он направляется к отцу нашего китенка, плывущему в двухстах метрах от гарема, с подветренной стороны. Молодой кит чувствует раздражение, подступы прежде неведомой ему страсти; неутоленное чувство побуждает его к решительным действиям. Приблизившись к огромному самцу, он начинает вращать плавниками и изгибает вверх хвост. Затем поднимает голову над водой – так высоко, что даже глаза его оказываются в воздухе.

Старый самец уже знает, что дело идет к драке. Громкий, хриплый сигнал вызова оскорбляет его слух. Пока кит только раздосадован – но вот и он чувствует возбуждение. Его организм рефлекторно реагирует на ситуацию. Широкий хвост самца, достигающий четырех метров в размахе, блестит на солнце – кит уходит под воду. Он ныряет метров на семьдесят, затем разворачивается и стремительно направляется к поверхности. Точно громадная черная цистерна, вздымается в воздух его голова, все выше и выше, метров на пять поднимается над водой. Он не спешит возвращаться в родную стихию и, блестя глазами, медленно кружит, мощно поводя хвостом и грудными плавниками.

Молодой кит поворачивается на левый бок и бросается в атаку. Челюсти его крепко сжаты, зубы вдавлены в твердые белые гнезда на верхней челюсти. Старый самец ложится на спину, обращая брюхо к небу, и отвечает ударом, звук которого на много миль разносится над морем. Его огромная нижняя челюсть опускается на девяносто градусов. При столкновении гигантских тел, общая масса которых доходит до сотни тонн, в небо взлетает зеленая стена воды. Секунда, другая – и движения китов уже невозможно различить за сплошной завесой пены. Каждый из разъярившихся борцов старается ухватить другого за челюсть или за плавник; невозможно разобраться, кто из них берет верх.

Вот киты исчезают в гигантском водовороте, затем снова всплывают и стремительно расходятся в разные стороны. Море бушует, точно во время шторма в скалистом проливе.

Развернувшись, противники сталкиваются на полной скорости, обрушивая друг на друга всю свою мощь. Старший самец теснит младшего. Голова старшего на двадцать секунд повисает в воздухе – огромный черный цилиндр, расцвеченный кровью и белыми полосами обнажившегося жира. Из водяной воронки, в которой дерутся киты, поднимаются к небу рев и стоны.

Третий изнурительный раунд. Бросаясь из стороны в сторону, киты, забывшие обо всем на свете и целиком отдавшиеся драке, оказываются на пути стада. Стадо испуганно рассыпается. Теперь челюсть старого самца крепко сцеплена с челюстью молодого; дрожа от напряжения, оба погружаются в море в последней, решающей схватке.

И вдруг молодой самец сдается. Он молчит, он словно оцепенел и уже не сопротивляется, хотя старый самец рвет и треплет его обмякшее тело. Двигаясь неуверенно и неуклюже, побежденный кит покидает поле боя. Его нижняя челюсть сломана (со временем перелом зарастет). Сломаны и три ребра. Вода смывает кровь, на боках обоих китов проступают ряды белых полос подкожного жира, который светится в разрывах кожи.

Наконец побежденный кит собирается с силами: он выравнивается и медленно погружается в глубину, не шевеля плавниками. Проплыв под водой милю, другую, он с трудом поднимается на поверхность и одиноко пристраивается в хвосте стада. Длинные тощие тени некоторое время кружат вокруг него, потом исчезают: синие акулы, которых привлек было запах крови, испугались могучих движений его плавников.

В смятении битвы маленький кашалот следовал за своей матерью – во всяком случае, так ему казалось. Теперь он обнаруживает, что ошибся,- это какой-то чужак. В панике он начинает рыскать среди плывущих китов, выискивая пропавшую мать. Но она охотится в глубине, и лишь когда мягкие краски вечера одинаково расцвечивают и небо, и море, китиха вновь появляется рядом со своим детенышем.

Хозяин гарема плывет со своей обычной скоростью, хотя это дается ему нелегко. Его беспокоит боль в основании нижней челюсти. У него начинается жар, который на неделю притупляет все его чувства. Кит не может зализывать раны – строение гигантского тела ограничивает его движения; эволюция словно надела на него кандалы. Кит ровно ничему не научился в этом сражении, он лишь послушно сыграл свою роль, ни в чем не отступив от программы, точно им все время командовал невидимый режиссер.

«Мой бог! Мистер Чей;!, что случилось?» — услышал я и

ответил: «Наше судно протаранил кит!»

Оуэн Чейз ^[55]

Описав сражение, в котором самцы таранят друг друга своими массивными головами, я чувствую, что настала пора обратиться к предмету, который возбуждает любопытство всякого, кто читает о кашалотах: нападают ли киты на лодки и корабли?

В 1807 году киты послали на дно славное судно «Юнион», в 1820 – «Эссекс», в 1851 – «Энн Александр», затем в 1902 году – «Кэтлин»… Не буду приводить здесь полный перечень прочных и надежных деревянных судов, разбитых и потопленных китами и потому вошедших в анналы истории китобойного промысла. Перечень этот все время удлиняется: сравнительно недавно, в 1963 году, кашалот, охотившийся неподалеку от Сиднея, разнес в щепы рыболовное судно; при этом погиб один из членов экипажа.

Огромный кашалот, который потопил «Энн Александр», через пять месяцев после этого печального события был убит УильямомДжернигоном, капитаном «Ребекки Симз». Капитан отметил, что «кит казался дряхлым, усталым и больным, что было неудивительно, ибо здоровенные занозы от расщепленных им досок обшивки все еще украшали его голову, и несколько гарпунов все еще торчали из его ран».^[56]

Подобные истории, приукрашенные человеческой фантазией, складываются в миф о ките-разбойнике, ките-людоеде, ките-драчуне. Это всегда крупный самец – одинокий, угрюмый, агрессивный, не умеющий ужиться со своими собратьями. Многим из китов-героев присвоены имена – Пейта Том, Новозеландский Том, Тимор Джек, Моча Дик. Этот последний – огромный кит-альбинос, за подвигами которого китобои следили ровно тридцать девять лет,- стал прототипом героя романа «Моби Дик», самого прекрасного из всех морских романов.

Считается, что иногда кит-агрессор набрасывается на корабль без всякого повода, а иногда – лишь после того, как его ранят. Даже разбив себе голову, он продолжает снова и снова таранить деревянный корпус корабля. А когда судно тонет в волнах, кит продолжает кружить на поверхности, перекусывая плавающие обломки и методично убивая тех членов экипажа, которые еще пытаются спастись.

Как зоолог я не могу не интересоваться причинами подобного поведения кита-негодяя. Что это – физиологическая или психическая патология?

Когда к недавно ощенившейся суке приближается чужак, она незамедлительно нападает на него. Когда чужак приближается к голодному псу, только что раздобывшему кость, он реагирует точно так же. Необходимость подобной реакции очевидна: она помогает сохранению вида. Но для чего киту нападать на корабль?

Возможно, дело тут в сильном территориальном инстинкте, в основе которого лежит половой инстинкт. Из всех китов только кашалоты-самцы нападают на корабли. Известно также, что из всех крупных китов только кашалоты-самцы охраняют гарем и сражаются с соперниками за обладание самками. И, может быть, когда на территорию такого самца проникает «самец-корабль», кашалот воспринимает это как угрозу своему положению и бросается в атаку.

Некоторые зоологи указывают, что среди наземных животных подобные сражения за территорию ведутся чаще, чем за обладание отдельными самками. Однако, когда речь идет об обитателях безграничного, трехмерного водного мира, возникает вопрос: чем определяется здесь «территория»?

Возможно, кашалот-хулиган атакует корабль только потому, что видит в нем соперника, а причина преувеличенной ревности – чрезмерно обостренный территориальный инстинкт.

Не исключено, конечно, что киты-агрессоры действительно «безумны», то есть родились неполноценными или на свой китовый манер «лишились рассудка» при каких-то необычайных обстоятельствах. Можно предположить также, что эти киты-параноики, которые под влиянием ощущения своей неполноценности или несостоятельности «слетают с катушек», пытаются уйти от реальности на манер маньяков, способных в припадке безумия убить своего друга или брата и начать есть его труп, а потом начисто забыть об инциденте.

Терпеливые, внимательные птицы, будто подвешенные к небосводу на невидимых нитях, беспрестанно кружат над волнами. В волнах дремлет мать маленького кашалота. Она держится на поверхности, опустив голову под воду,- отдыхает после плотного обеда, состоявшего из мяса длинноперых тунцов. Над горизонтом поднимается солнце.

Предыдущей ночью, около полуночи, когда на море спустилась тьма, а в воде заплясали миллионы крошечных звездочек, китиха заметила вдали какое-то странное сияние. Направившись к нему, она скоро очутилась в круге света, который поднимался из воды и рассеивался в низком тумане. Казалось, что светится самый воздух.

Едва охотница заметила первую уплывающую от нее рыбину, как тотчас обнаружила, что тут их сотни, а может быть, и тысячи – и каждая из них разрывала темную пелену моря фосфоресцирующими полосами. Это от их движения, точно под кистью художника-абстракциониста, возбуждались и светились зеленым и пурпурным какие-то крохотные частички. Рассекая эти красочные узоры, наша китиха пустилась- в погоню за ближайшей рыбой… затем за следующей… и за следующей. Она поворачивала голову то влево, то вправо, нацеливаясь то на одну жертву, то на другую. Большинство рыб благополучно улизнули от нее. В ту секунду, когда над рыбой уже готовы были сомкнуться страшные челюсти, она вдруг уносилась в темноту, серебристо сверкнув, точно сабля, выхваченная из ножен. За три часа непрерывной и увлекательной погони китиха поймала и проглотила всего две дюжины рыб, самая крупная из которых весила около двенадцати килограммов.

Белое мясо тунцов питательно, содержит много жиров и имеет сладковатый вкус. Под утро мать маленького кашалота почувствовала, что разыгравшийся аппетит обманул ее: она уже наелась и устала. Теперь она отдыхает. Солнце медленно поднимается над туманным горизонтом.

Поблизости от китихи отдыхает еще одна самка гарема; тоже наевшаяся рыбы. В недрах ее усталого тела просыпается какое-то новое ощущение, нечто большее, чем усталость. Что-то тихо шевелится в ее чреве, не вызывая ни тревоги, ни беспокойства. Это плод начинает делать первые движения. Ночью, когда в возбуждении погони китиха до предела напрягла все свои силы, состав ее крови слегка изменился, и это подействовало на зародыш.

Плод живет уже девятый месяц. Ростом он вполне догнал взрослого мужчину, однако ему предстоит еще много времени провести во тьме материнского чрева. Уже можно

определить, что это самка, которая в общем напоминает миниатюрного кашалота, хотя строение ее тела еще отражает влияние предков – родственных видов млекопитающих. Тело неродившейся самки недавно было розовым, но теперь сереет со стороны спины и понемногу белеет на брюхе. На ее передних конечностях все еще видны пять пальцев. Скоро они срастутся в одну широкую лопасть плавника. Вокруг ушного отверстия выступает круглый кольцевой бугор, который постепенно исчезнет, а пока напоминает о том, что ухо предков кита было гораздо больше в диаметре. Наружные половые органы постепенно прячутся в длинную складку, в узкую щель, по бокам которой позже появятся соски. Глаза зародыша почти закрыты; мягкая челюсть время от времени подергивается – это зародыш глотает соленую жидкость, которая около часа идет сквозь его организм и затем выводится через отверстие в нижней части туловища.

Зубы детеныша уже начали формироваться, но пока глубоко спрятаны в мягкие розовые десны. Зубы у китов не меняются и потому появляются поздно: после того, как эта самка перестанет получать материнское молоко, ей суждено целых семь лет ждать их появления.^[57] Все эти годы она будет хватать пищу беззубыми челюстями и проталкивать ее в пищевод при помощи гибкого подвижного языка.

Да, у кита всего один комплект зубов, да и те полностью появляются только ко времени полового созревания. Почему? Такой темп появления зубов вполне удовлетворяет нуждам ныне живущих китов. Челюсти кашалота растут медленно, и соответственно медленно появляются зубы, которые перестают расти примерно к тому моменту, когда челюсти достигают своего предельного размера. Это вполне естественно для животного, которое в основном питается мягкотелой добычей и чаще всего проглатывает ее целиком.^[58] Наземные млекопитающие – такие, например, как собаки,- параллельно с материнским молоком получают твердую пищу, которую нужно кусать и грызть; щенку зубы нужны в самом нежном возрасте, и природа снабдила его молочными зубами. Если бы молочные зубы щенка не менялись по мере того, как растут его челюсти, они скоро оказались бы слишком широко расставленными – и бесполезными. Но молочные зубы постепенно выпадают, и к тому времени, когда челюсти щенка достигают своего окончательного размера, у него вырастают постоянные зубы.

В семье маленького кашалота есть сейчас и взрослая самка, которая не кормит и не готовится рожать,- весьма редкое состояние для взрослой китихи. Предыдущая беременность этой самки окончилась неудачно. Так случается в среднем один раз на каждые двести родов. Она зачала близнецов, носила их четырнадцать месяцев, затем преждевременно родила – мертвыми. Даже если бы беременность и роды прошли благополучно, она не сумела бы вскормить двоих детенышей одновременно.

Как вы помните, одну треть длины кашалота составляет его голова; за этим фактом кроется одно весьма существенное обстоятельство.

«Но божественное высокомерие чела, присущее всем тварям земным, у великого Кашалота усиливается настолько, что, глядя «на него прямо в лоб, вы с небывалой остротой ощущаете присутствие Божества и силу Зла»,- говорит герой Мелвилла, рассматривая с палубы «Пекода» подвешенную на талях голову кашалота.

Помню, и я тоже стоял на скользкой платформе разделочной базы на Аляске, глядя, как рабочий, вооруженный фленшерным ножом – острым и длинным, точно меч,- рассекал голову кашалота, открывая путь струе спермацета. Проходили минуты; бочонки один за другим наполнялись чистым, прозрачным, пузырящимся веществом. Потом на поверхности бочонков появилась матовая пленка: маслянистая жидкость начала остывать. В ней стали видны волокнистые линии – вереницы кристаллов, сосульки, застывшие каскады. Остывающая жидкость была теперь пронизана белыми линиями, поверхность ее покрылась вмятинами и углублениями: казалось, передо мной застывшая глыба благородного воска. Я медленно отвернулся, осторожно ступая по самой скользкой поверхности в мире – жирной, мокрой, затянутой слизистой пленкой палубе китобойной разделочной базы.

Когда-то в далеком прошлом кашалота назвали спермацетовым китом, и это название сохранилось за ним – во всяком случае, в английском языке; люди, давшие кашалоту такое название, полагали, что его сперма находится в голове. Трудно без улыбки думать о невежестве этих людей – однако ведь и мы не сумели раскрыть секрет гигантского черепа кашалота и того огромного количества маслянистого, воскообразного, волокнистого, хрящеподобного вещества, которое наполняет сложные лабиринты каналов, клапанов, проходов и тупиков его черепной коробки. От десяти до пятнадцати тонн живой плоти носит кашалот в этом резервуаре; и если природа сочла нужным наделить кашалота таким грузом, то, очевидно, значение спермацета в жизни животного должно быть чрезвычайно велико: природа ведь ничего не создает понапрасну. Вероятно, спермацет необходим кашалоту, иначе он не мог бы позволить себе носить подобную тяжесть.

Я попросил рабочих китобойной базы поработать минут десять с другой стороны туши, а сам вооружился тесаком и принялся торопливо вскрывать участок головы, оставшийся нетронутым. Мне было интересно – что я сумею выяснить за десять минут? У кашалота лишь одна ноздря, или дыхало, расположенное на лбу, слева от центра. Однако, разрезая ткань вокруг этого отверстия, я нашел и вторую, правую ноздрю – вернее, то, что от нее осталось после миллионов лет эволюции. Этот второй канал тоже как будто представлял собой дыхательный путь и уводил вниз. Я продолжал вскрытие, пока не увидел, что правый дыхательный канал внезапно окончился тупиком, дойдя до какой-то кости верхней челюсти. Длина этого тупикового канала составляла три метра, и на первый взгляд казалось, что он совершенно бесполезен: но это, безусловно, не так. Какую-то функцию канал исполняет; для чего же природа лишила кашалота одного из двух дыхательных путей? Я снова вернулся к отверстию дыхала и продолжил вскрытие с другой стороны, рассекая все еще мягкую плоть, от которой в холодном полярном воздухе поднимался пар. На протяжении более трех метров я следил за ходом левого дыхательного канала, пока он не привел меня к отверстию в кости черепа.

«Ну, хватит!»- крикнул мне бригадир, и я неохотно отошел от окровавленной головы кашалота. Рабочие срезали с нее мясо, а затем отделили голову от туши. Опутанный цепями череп с гулким грохотом рухнул на палубу. Мне удалось хорошо осмотреть его. Странный это был череп – выше человеческого роста! Сбоку он напоминал по форме огромный ковш или сани. Над верхней челюстью обнажилось длинное костное ложе, которое еще час назад поддерживало несколько тонн мяса.

Есть мнение, что масса спермацета и все сложные переплетения тканей, проходящих сквозь спермацет и окружающих его, представляют собой нечто вроде кислородного резервуара или дополнительных «легких», размещенных в черепе и постепенно выделяющих кислород во время длительного ныряния. С другой стороны, специалисты, изучающие магнитофонные записи голосов китообразных, недавно сообщили, что по некоторым параметрам звуки, издаваемые кашалотами, не похожи на все прочие китовые голоса; может быть, черепная коробка помогает кашалоту порождать мощные звуковые сигналы для эхолокации в океанских глубинах? Может быть, странные каналы, часть которых я вскрыл своими руками, на самом деле представляют собой органные трубы, клапаны и резонаторы? Ответы на эти вопросы мы получим в будущем, и я думаю – довольно скоро.^[59]

Еще в 1839 году Томас Биль с удивительной проницательностью писал: «Все кашалоты, и взрослые, и молодые, пользуются какой-то связью: они обмениваются сигналами на расстоянии, сообщают друг другу о приближающейся опасности и делают это вполне успешно, даже когда расстояние между ними превышает пять, а то и семь миль. Пока остается тайной, каким образом им это удается».^[60]

Может быть, человек наконец вплотную подошел к разгадке этой тайны?

Богатейший мир звуков окружает каждого кита, где бы он ни находился. С рождения и до последней минуты своей жизни, днем и ночью кит слышит неумолкающий оркестр океана. Тишина в море – вещь невозможная. Хлопки и пощелкивания крошечных креветок и ракообразных, хрюканье, скрежет, пыхтение и гудение сотен рыб, странное подвывание и трескотня дельфинов, печальные голоса морских птиц над волнами, мычание китов, шуршание вечно движущейся воды и свист ветра – множество звуков постоянно доносится до кита. Он не только слышит эту музыку – он воспринимает ее всем своим телом, ведь кожа кита постоянно ощущает звуковые колебания, которые распространяются в воде.

Маленький кашалот не сразу начинает понимать значение разных звуков. Очевидно, всех звуков океана он так и не выучит, ограничив свое образование теми из них, что связаны с пищей, с матерью, с опасностью, с расстоянием – например, с определением расстояния до плавучего бревна или до плывущих где-то друзей; это обычные, часто повторяющиеся звуки. Как слепой человек, живущий в лесу, узнает птиц по голосам, так и кашалот умеет узнавать китов, встречающихся на его пути. Некоторые звуки смутно знакомы ему с самого рождения. Это голоса других зубатых китов, его ближайших родственников. Голоса всех усатых китов более грубы и резки – они, должно быть, непонятны маленькому кашалоту. Еще в младенчестве он часто слышал вдалеке какое-то странное, причудливое, ни с чем не сравнимое сочетание звуков, которое мы приняли бы за какофонию скотного двора: скрипы, хрюканье, мычание, вскрики, стоны, присвисты, лай. Источник этой какофонии так и останется ему неизвестен.

Сегодня наш герой услышал диковинный новый звук, раздавшийся внезапно, точно голос неожиданного гостя из космоса. Вначале он походил на стон – таинственный, бесформенный, неопределенный. Стон постепенно превратился в визг, а потом, дрожа и затихая, сопровождаемый чуть слышным эхом, исчез, оставив маленького кашалота в болезненном оцепенении. Откуда пришел этот стон? Никогда больше кашалот не услышит его. Быть может, это был голос обитателя глубин, неизвестного и человеку? А может быть, голос самого обычного животного, в жизни которого случилось что-то необычное? Или какое-то безголосое существо почувствовало вдруг мучительную боль, от которой у него прорезался голос?

Человеку трудно оценить всю важность звуковых сигналов для маленького кашалота. Киты постоянно заняты анализированием подводных звуков, большая часть которых не имеет для них никакого значения, но все же должна быть услышана и проверена.

Звук сообщает китенку почти все, что ему требуется знать. Обоняния у него нет. Задолго до того, как кашалот родился, в передней части его крошечной головы начали развиваться две мягкие доли. Им следовало бы стать участками мозга, управляющими обонянием, однако по мере развития зародыша они исчезли, уступив место другим клеткам и тканям. Откуда-то из глубины времен зародыш получил команду хромосом – и мозг послушно исполнил ее.

В самом деле, для чего киту обоняние? Зрение у китов тоже постепенно атрофируется. Глаза маленького кашалота, расположенные над уголками его пасти, поблескивают в щелях между пухлыми веками. Наш герой никогда не видел своего собственного хвоста – и никогда не увидит его. Его глазные яблоки заключены в прочную прозрачную оболочку и охвачены сильными мышцами; маслянистая слезная жидкость служит им смазкой. Когда кит поднимает голову над водой, он видит не лучше человека, страдающего близорукостью и астигматизмом. В воде, однако, он видит достаточно хорошо, чтобы разыскать материнское брюхо и источник материнского молока. Пока развиваются и совершенствуются его сложные органы слуха и «речи», глаза подтверждают и корректируют звуковую информацию и помогают распознать ее источник.

Даже полностью потеряв зрение, китенок все же сумел бы, вероятно, нормально жить и развиваться. Много раз мне приходилось видеть слепых тюленей в естественных условиях – и они выглядели здоровыми, упитанными, в их поведении не было ничего необычного.

И в воздухе, и в воде звуковые колебания заменяют им свет.

В 1839 году зоолог и судовой врач Томас Биль писал: «Был пойман совершенно слепой кит, потерявший оба глаза; в глазницах его густо разрослись грибоподобные растения, свидетельствовавшие о том, что кит уже давно лишился зрения… И все же при разделке его туши китобои добыли столько же жира, как при разделке туши любого зрячего кита такого размера».

Январское море так прекрасно, что даже мысленно не хочется возвращаться на берег,- и мысли мои обращаются к океану, к этому огромному, удивительному водному миру, опоясывающему Землю и вполне способному поглотить и Эверест, и Мертвое море, если бы кому-то удалось выровнять поверхность нашей планеты.

Интересно было бы вычислить, какой цифрой определяется общая масса живых существ в Мировом океане – биомасса морских животных и растений. Намного ли она превышает потребности голодного человечества в пище? Какую часть биомассы составили бы кашалоты? Впрочем, кто пересчитывает по головам их стада?

Мы, люди, любим задавать себе разные вопросы, а потом искать ответы на них. Океан и его обитатели не поддаются точному измерению; следовательно, нам пока приходится довольствоваться приблизительными представлениями, основанными на известных фактах.

Специалисты начинают – по-моему, вполне логично – с количественной оценки самого основания пищевой пирамиды, подсчитав для начала массу простых элементов, которыми питаются растения. Углерод, азот и фосфор – лимитирующие компоненты, дающие жизнь,- легко поддаются измерению. Моря нашей планеты достигли уже весьма почтенного возраста и так долго принимали участие в общем и повсеместном круговороте веществ, что все тона и оттенки их химического состава отлично перемешались и хорошо известны нам. Мы делаем анализ состава воды в сотне разных мест, умножаем результат на некую громадную цифру и прогнозируем длительность жизни на Земле – предполагая, разумеется, что энергия Солнца останется неизменной и будет и дальше питать разные формы жизни на нашей планете.

Советский океанолог В. Г. Богоров считает, что общая масса растений в Мировом океане составляет 1,7 миллиарда тонн, а масса животных – в двадцать раз больше.^[61]

Возможно ли это? Как это животных может быть в океане больше, чем растений? Как может лошадь весить больше, чем трава, которую она ест? Напомним, что жизнь океанских растений коротка, а животным отпущен гораздо больший срок. Если подсчитать, сколько новых растений и сколько новых особей животных появляется в океане каждый год, то окажется, что растительный мир в десять раз плодовитее животного. Следовательно, в наше рассуждение следует ввести фактор времени: ведь жизнь не стоит на месте. Океан – это постоянно изменяющаяся система, в которой равновесие между теми элементами, которые мы называем «живыми», и теми, которые у нас именуются «мертвыми» (разграничить их не всегда бывает легко), поддерживается одновременно на самых разных уровнях.

Американский специалист по рыболовству У. М. Чапман говорит, что, хотя общая добыча рыбы из Мирового океана составляет сейчас шестьдесят миллионов тонн в год, человечество могло бы увеличить эту цифру в тридцать раз, если бы сумело с максимальной эффективностью использовать суда и орудия лова.^[62]

(Мы с Чапманом знакомы давно. Помню, однажды мы с ним перегоняли моторную шхуну «Черный Дуглас» из Сан-Педро в Сиэтл; на шхуне были погашены огни, и на всем пути мыне видели ни одного огонька – это было в декабре 1941 года, через неделю после нападения на Пирл-Харбор. Были погашены также и навигационные огни. Прокладывая курс, мы всецело доверялись глубиномеру и воле божьей.)

Джон Д. Стрикланд из Института морских ресурсов при Калифорнийском университете в Ла-Хойе придерживается более осторожного мнения: он говорит, что добычу рыбы можно увеличить не больше чем в десять раз.^[63]

Приведем противоположное мнение: Волф Вишняк из Рочестерского университета в штате Нью-Йорк, а также Ламонт К. Коул из Корнеллского университета считают, что мы уже сейчас слишком усердно опустошаем моря. «Значит ли это, что нас ждут мрачные перспективы?» – спрашивают они – и отвечают: «Нет, перспективы попросту безнадежные».^[64]

Чапман затрагивает и моральную сторону этого вопроса. Он говорит, что в наши дни серьезный ученый не может довольствоваться сочинением трактатов, сидя в своей башне из слоновой кости; он должен взаимодействовать с реальным миром, использовать свои способности и знания для решения насущных и актуальных проблем человечества, пытающегося лучше приспособиться к окружающему миру. Ради кого, спрашивает Чапман, мы пытаемся увеличить добычу китов, рыбы, водорослей и прочих богатств Мирового океана? Кто от этого выиграет?… Во-первых, выиграет сам океан, потому что мы будем следить за тем, чтобы его эксплуатация не была чрезмерной; мы должны сохранить источник этих богатств. Во-вторых, мы открываем доступ к ним для всех народов, для всех наций Земли, готовых искать и добывать морепродукты. Мы не ставим ни политических, ни национальных, ни географических, ни расовых, ни шовинистических преград; все могут черпать там, где черпается слишком мало.

Возьмем данные В. Г. Богорова о биомассе животного мира океана и сравним ее с массой всех кашалотов на планете. Сейчас ежегодно добывается двадцать пять тысяч кашалотов – это сокровище эксплуатируется слишком усердно. Ежегодная добыча составляет, вероятно, одну десятую общего запаса кашалотов – их в океане приблизительно двести пятьдесят тысяч. Считая, что средний возраст кашалота – десять лет, а средний вес – десять тонн, приходим к выводу, что общий вес всех кашалотов Мирового океана составляет примерно 2,5 миллиона тонн. Сравнивая эту цифру с общим весом всех животных океана, выясняем, что кашалоты составляют приблизительно 1/13600 всех животных, то есть весьма значительную часть. Казалось бы, киты встречаются так редко, что едва ли можно было ожидать столь значительной цифры. Однако каждый гигантский кашалот весит столько же, сколько триллион планктонных животных.

Биолог, интересующийся статистическими данными о китах, должен очень осторожно пробираться по лесу цифр, среди которых прячутся нужные ему данные. Он должен опасаться предательских ям и ложных тропинок. Он старается сделать «случайную выборку», которая бы верно отражала ситуацию,- но это нелегкая задача, как нелегка любая обработка информации о живом, непрерывно меняющемся мире. Ведь приходится иметь дело со сведениями о животных, которых уже не существует; приходится подсчитывать призрачные популяции, уже переместившиеся во времени и в пространстве.

Подсчет начинается с вполне определенной цифры – количества кашалотов, убиваемых каждый год. Имеются также данные подсчета китов, которых заметили с кораблей и самолетов. Известно количество китов, проходящих во время ежегодных миграций вдоль берега и замеченных в районах спаривания. Кроме того, специалист по статистике использует сведения, полученные при вскрытиях на палубах китобойных судов,- это чрезвычайно полезные сведения, которые говорят о том, как быстро киты растут, в каком возрасте они начинают спариваться, сколько раз самка рожает, в каком возрасте у нее начинается климакс, как часто киты болеют, какая среди них смертность, и о многих других важных аспектах, которые необходимо знать при подсчете китового населения планеты и оптимальной скорости его истребления.

Полезно знать и количество помеченных китов, доставленных на разделочные базы,- биологи многих стран метят встреченных в море китов при помощи специальных стальных меток. Данные о сезонных миграциях, которые можно получить, подсчитывая убитых китов с такими метками, не особенно надежны, потому что помеченного кита обычно убивают лишь через несколько лет. Тем не менее метки помогают составить представление о путешествиях китов и примерно очертить их территории, а также сделать некоторые выводы о том, насколько разные виды китов уважают неприкосновенность чужих владений.

Наконец биолог, занимающийся статистическими данными о китах, предлагает руководителям китобойного промысла выбор: «Прирост поголовья китов,- говорит он,- колеблется между этими двумя цифрами. Вот верхний предел возможной добычи, а вот – нижний. Выбирайте».

Здесь уместно привести слова Джеймса Тербера о пингвинах и о самой примитивной из жизненных форм океана – планктоне:

«Пингвин питается планктоном – сытным, хотя и безвкусным продуктом, который энциклопедический словарь с очаровательной простотой определяет так «совокупность животных и растений, населяющих водоемы и плавающих либо пассивно, либо при помощи слабых движений». Человеку не свойственно уделять много внимания пассивным и покладистым животным; зато тем животным, мясо которых составляет основу его рациона, он любит задать жару и изобрел для этого множество орудий, убивающих и на суше, и в море, и в воздухе,- от рыболовного крючка и гарпуна до винтовки и дробовика. Когда пингвин и дельфин научатся говорить по-нашему, они воскликнут, глядя на человека, сидящего за своей устрашающей трапезой: «Подумать только, что едят эти смертные!»^[65]