О нашем благовестии и благочестии
О православной обрядности и адвентистской «безобрядности»
Церковь христиан-адвентистов седьмого дня продолжает совершать свое паломничество в небесный град. Ее путь к Царству проходит по тем же местам и встречает те же препятствия, которые два тысячелетия назад встретились Спасителю Иисусу. Адресуя евангельскую весть людям, находящимся на разных ступенях социальной лестницы, наша церковь если и не оказывает на общество значительного влияния, то привлекает внимание немалого числа людей к вопросам духовной жизни и нравственного выживания нации. Но самые интересные и глубокие перемены наметились в церковном самосознании. Обусловлено это рядом проблем, которые встретились на пути благовестия нашей церкви за последнее время.
Процитированные слова Иисуса, записанные евангелистом Иоанном в 4 главе 38 стихе, пожалуй, как нельзя лучше формулируют тот вывод, к которому можно прийти, анализируя 10-12 летний опыт нашего общественного благовестия на пространстве бывшего Советского Союза. Радуясь успеху Евангелия, читая отчеты о массовых крещениях людей, еще недавно знавших о Христе и Священном Писании лишь крохи того, что лавиной обрушилось на их сознание со сцен городских ДК, просматривая фотографии переполненных залов, в которых нередко в «две смены» проходили евангельские встречи (и так на протяжении нескольких недель), едва ли кто-то может остаться равнодушным и безучастным к этому. Ведь еще свежи в памяти молитвы и рассказы людей, которые в самые неблагоприятные времена с пророческой убежденностью говорили о том, что кардинальные перемены в обществе неизбежны, что церковь должна быть готова к широкому благовестию всем и везде, что свою миссию нам предстоит понять и осмыслить еще глубже.
Отмечая очевидный прорыв в евангельском служении церкви, мы были склонны приписывать успех особой силе Святого Духа, которая чувствовалась в горячих проповедях и призывах к покаянию, исходивших из уст главным образом зарубежных проповедников; мы не без гордости говорили о том, что адвентизм есть именно то, что нужно современному человеку; мы видели в происходящем эсхатологический знак скорого явления Господа. И нельзя сказать, что это совершенно не так. Однако при таком взгляде на происходящее, как это ни странно, мы не заметили того, что ближе всего нам генетически, по Духу и по жизненной правде нашей истории – мучительно кропотливого, в путанице суеверий и предрассудков, часто в агонии преследований и смут, многовекового благовестия Христа в нашем народе.
Даже беглое знакомство с историей Русской церкви убеждает нас в том, что принятие христианства на Руси просто не могло произойти без Божественного промысла. И хотя православное христианство, принятое Русью, было уже отягощено многими небиблейскими учениями и формами религиозной жизни (поклонение Богородице, крещение младенцев, почитание святых, поклонение мощам и т. д.), оно сумело не только распространиться географически, но и лишить язычество его прежнего влияния на мышление и быт народа. Какое это имеет для нас значение сегодня?
Видимо, мы должны признать правоту тех наших друзей и оппонентов, которые указывают нам на то, что свое благовестие мы нередко совершаем без всякой оглядки и благодарности к тем, кто до нас и без нас творил подвиг евангельского просвещения нации. Мы отсекли себя от нашего исторического прошлого тем, что не попытались по-настоящему узнать имен и подвигов веры многих подвижников, святителей и просветителей, которые в меру своих сил делали все, чтобы преобразить весь уклад жизни некогда языческого народа. Нередко отождествляя Православие с отступничеством, господством предания над Писанием, суевериями, формализмом (кстати, если это и так, кто поставил нас быть судьями?), мы не заметили того, что строим на основании, воздвигнутом христианами, тысячами наших братьев во Христе, – на основании, воздвигнутом многими преданными и самоотверженными тружениками еще за много столетий до появления первых адвентистов в России.
Более того, считая себя преемниками идей протестантской реформации, мы не заметили того, с каким уважением относились все ключевые фигуры нового движения – М. Лютер, Ж. Кальвин и У. Цвингли – к тому, что уже тогда считалось христианской классикой. (Мы намеренно не приводим ни одного имени и ни одного произведения христианских мыслителей, духовидцев и подвижников, так как сделать это в рамках данной статьи просто невозможно, не оставив в тени того или иного светила.) И это вовсе не мешало им быть последовательными поборниками принципа Sola Scriptura!
Итак, в значительной степени успех нашего благовестия объясняется тем подвигом веры, который с большим трудом совершали наши предшественники. Но сегодня, когда наблюдается катастрофический отток (по меньшей мере до 65 тысяч за последние девять лет) из нашей церкви, невольно приходят на память слова Спасителя о семени, которое, «когда взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло» (Мк 4:6; курсив наш – Ю. Д.). Пустим ли мы корни на нашей почве? Как глубоко? Дадут ли они силу для могучего дерева, к которому станут «прилетать птицы небесные и укрываться в ветвях его» (Мф 13:32)? – об этом наши дальнейшие рассуждения.
Почему нам, адвентистам, так трудно понять православных верующих? Почему в свою очередь и мы не всегда понятны им?
Когда мы идем с благовестием в народ, в народ православный, мы вдруг обнаруживаем, что разговариваем на разных языках. Например, объяснить православному человеку, что такое «оправдание верой», нам также трудно, как и понять то, какой прок в чтении житий святых; объяснить православному человеку, что такое, скажем, «следственный суд» или почему 1844 год ознаменовал новую фазу служения Христа как небесного Первосвященника, также непросто, как и понять то, зачем верующему осенять себя крестным знамением. Кроме того, не совсем последовательно, с одной стороны, говорить о великой борьбе, о духовной брани с силами и воинствами «тьмы века сего», а с другой стороны, не познакомить человека с духовными упражнениями, которые могли бы помочь ему выстоять в этой ежедневной брани. Здесь мы нередко ограничиваемся лишь общими словами о том, что необходимо молиться и читать Священное Писание, что явно недостаточно.
Таким образом, мы убеждаемся в том, что изъясняемся с православными действительно на разных языках. Чем же это объяснить, и что можно было бы предпринять во имя любви Христа и Его благовестия? Начнем с первого вопроса: как происходит приобщение к христианской вере, во-первых, православного человека и, во-вторых, адвентиста?
Христианскую веру Русь приняла от Византии во всей ее литургической пышности и красоте. Если верить древним свидетельствам о том, что же сыграло ключевую роль в том, что князь Владимир склонился к принятию христианства, а не иудаизма или ислама, становится очевидным, что именно богослужение Византийской церкви оказало на князя свое неизгладимое впечатление. Сформировавшись в лоне императорского двора, литургия Восточной церкви на долгие годы стала эталоном богослужебной жизни и для ее молодой Киевской митрополии. Однажды увиденная и прочувствованная в соборе св. Софии (Константинополь), православная литургия стала духовно-догматическим источником того церковного сознания, которое получило свое развитие на Руси.
Вот что об этом пишет один из ведущих знатоков истории Русской церкви И. К. Смолич: «Идеология и риторика, как бы прекрасны и логичны они ни были, для русского еще не доказательство. В истину христианства, в истину православного учения душа русского человека поверила не благодаря догматическим построениям и не благодаря впечатляющей убедительности древнерусских писаний, а скорее благодаря литургическому богатству и красоте этого учения. Ибо именно литургическая жизнь Церкви давала ему возможность почувствовать себя смиренным членом славного сонма мучеников и святых, чудотворцев и исповедников, даже ангелов. Церковь во время богослужения не просто говорила о будущей блаженной и вечной жизни праведных, в церковных песнопениях и чтениях утверждалось, что каждый человек сможет вкусить этой блаженной жизни праведников, если станет подражать примерам христианского благочестия и строить свою жизнь, опираясь на эти примеры. Может быть, это покажется парадоксальным, но в русской религиозности главным было не содержание веры, но переживание веры. Это самая характерная и важная черта русской религиозной души» (1).
Чтобы убедиться в том, как много правды в этих словах, достаточно пообщаться с искренним православным человеком. Действительно, для православного сознания рациональное, чисто абстрактное или умозрительное начало всегда играло второстепенную роль в вопросах веры. К христианской вере человек приходил скорее не через познание и исследование, но путем созерцания и послушания: «В основании православных и правомерных богословских мнений и суждений должны лежать не логика и рассудочный анализ, но прямое видение и созерцание» (2). Другими словами, совокупность всех видимых и осязаемых атрибутов богослужения (иконы, фрески, пение, ладан, священнические облачения и т. д.), с одной стороны, и строгое исполнение всех церковных предписаний (посты, молитвы, необходимость подражания святым, регламентирование практически всех сторон жизни человека), с другой, делали человека причастником христианской веры. Созерцание приводило его к мистическому по своей природе религиозному опыту, а послушание должно было стать подтверждением того, что через видимое и осязаемое человек действительно приобщен к Невидимому.
А как же происходит приобщение адвентиста к христианской вере? Начнем с истории, с того, кто и какие условия повлияли на то, что адвентизм стал таким, каким мы узнали его из проповеди первых миссионеров-немцев в XIX в. и продолжаем узнавать из проповеди англоязычных миссионеров сегодня.
Прежде всего необходимо обратить внимание на тот факт, что адвентизм, будучи плоть от плоти частью протестантизма, поощряет критическое отношение индивидуума к любому догмату и вероучительному утверждению, каким бы авторитетным лицом или группой лиц (читай: вселенским собором) оно не было сформулировано. Последовательно проведенный в жизнь принцип Sola Scriptura поставил суждения отдельного верующего выше догматических формул, которые с таким трудом чеканились в лоне исторического христианства. И прежде чем мы скажем о том, какие еще черты усвоил адвентизм вообще и русский в частности, необходимо хотя бы вкратце остановиться на том, какими путями развивалось западное церковное сознание и восточное.
Так распорядилась история, что западный человек и восточный шли не по одной дороге. В значительной степени эти два мира сосуществовали изолированно друг от друга. И даже сегодня, когда железного занавеса не существует вот уже более десяти лет, мы неоднократно становимся свидетелями (и участниками!) того, как трудно происходит межкультурная коммуникация между людьми «оттуда» и нами. Парадокс, но догматическое и организационное (институциональное) единство также не избавляет нас полностью от недопонимания. Очевидно, что у нас за плечами разный исторический опыт. И это невозможно оспорить или изменить, причем это верно и в отношении богословско-миссионерского аспекта проблемы.
Ясно, что западное богословие и восточное шли отнюдь не одним и тем же путем. Вот характерный пример – два фундаментальных труда, которые поистине стали эпохальными, с одной стороны, в истории западноевропейской мысли, а с другой, в духовной жизни России. Речь идет о «Критике чистого разума» И. Канта и издании «Добротолюбия» на русском языке. Заметим, что выход в свет этих произведений пришелся примерно на одно и то же время – 1781 г. и 1793 соответственно. Вправе ли мы сравнивать эти два совершенно разных по жанру и содержанию источника? Фактически, мы сравниваем не книги, а те явления в религиозно-культурной жизни Западной Европы и России, которые были ознаменованы появлением указанных источников. Если говорить о «Критике», то она стала своего рода итогом (если не окончательным, то предварительным точно) того процесса в общественном сознании европейцев, что был в свое время инициирован реформационными идеями. Если говорить конкретней, то необходимо указать на критическое отношение протестантов к самому высокому, главному на то время авторитету – Церкви и всем ее институтам. Что же касается «Добротолюбия», то его появление на русском языке многими рассматривалось как средство выхода из того духовного кризиса, в котором оказалась Русская церковь, особенно ее монашество, как в результате масштабных реформ Петра I, так и вследствие раскола старообрядцев во второй половине XVII в. По словам Г. Флоровского, «в тот век душевной раздвоенности и разорванности проповедь духовного собирания и цельности получала особую значительность. Издание словено-русского Добротолюбия [sic] было событием не только в истории русского монашества, но и в истории русской культуры вообще. Это был сдвиг и толчок» (3), своего рода ответ Церкви «на рассеяние Просветительного века» (4).
Несколько характерных цитат из названных произведений. И. Кант в предисловии к первому изданию своей «Критики» писал: «Наш век есть подлинный век критики, которой должно подчиняться все. Религия на основе своей святости и законодательство на основе своего величия хотят поставить себя вне этой критики. Однако в таком случае они справедливо вызывают подозрение и теряют право на искреннее уважение, оказываемое разумом только тому, что может устоять перед его свободным и открытым испытанием» (5). Действительно, Кант ставил перед собой задачу учредить такой суд, который бы мог подтвердить все справедливые и отвергнуть все необоснованные притязания разума, «опираясь на вечные и неизменные законы самого разума», а значит, «независимо от всякого опыта» (6). Авторы «Добротолюбия» видели задачу в другом – обуздать и, так сказать, обесстрастить разум как гнездилище всякого нечистого помысла и проводника дьявольских искушений. Вот примечательные слова об этом Григория Синаита (XIV в.): «С утра понудь ум свой сойти из головы в сердце и держи его в нем, и непрестанно взывай в сердце: Господи Иисусе Христе, помилуй мя!» (7). Ему вторят иноки Каллист и Игнатий (XIV в.): «Нужно запереться в себе и править умом, и обуздывать его, и всякий помысл и всякое действо лукавого казнить призыванием Господа нашего Иисуса Христа» (8). Подобных цитат можно было бы привести огромное множество из всех пяти томов «Добротолюбия». Но и процитированные слова позволяют сделать вывод о том, что западный и восточный типы мышления человека – это разные формы сознания. И не наша задача давать этому оценку, главное видится в другом: во-первых, принять этот факт за данность и, во-вторых, благовествуя нашим соотечественникам о спасительном имени Иисуса Христа, не идти против рожна. Иными словами, всем нам следует уяснить: путь к сердцу православного (истинного ли, или номинального) закрыт, если он видится нам пролегающим исключительно через абстрактно-понятийную область человеческого сознания (9).
Но вернемся к адвентизму, его историческим корням. Особого упоминания здесь заслуживает такой факт, как органичная связь между движением миллеритов и фигурой самого Вильяма Миллера (1782–1849), с одной стороны, и адвентизмом, с другой. Как известно, адвентизм возник в гуще событий, происходивших в русле широкой проповеди близкого наступления Дня Господня, – движения, харизматическим лидером которого в течение 25 лет (1818–1843) бессменно выступал Миллер. После «великого разочарования», которое постигло миллеритов с 22 на 23 октября 1844 года, теперь уже новое движение стало считать своей главной задачей возвещение скорого пришествия Христа. Это движение через несколько лет оформилось в Церковь адвентистов седьмого дня и сохраняет свое название и поныне.
Однако из нашего поля зрения не должно ускользнуть то, что было неотъемлемой частью религиозного мировоззрения В. Миллера. Речь идет о рационализме. Чтобы нам полнее оценить значение данного фактора в русле наших рассуждений, приведем здесь слова известного адвентистского историка Джорджа Найта: «Одним из слагаемых эпохи Просвещения XVIII века, а также ее религиозной ипостаси, деизма, был рационализм. Миллер и его современники жили в то время, когда широкое признание получил рациональный подход буквально ко всему, включая религию (здесь и далее курсив наш – Ю. Д.). Вот почему Миллер мог отозваться о своем опыте постижения Писания как об «интеллектуальном пире». Следуя такой логике, Миллер... совершенно определенно нацеливал свою проповедь скорее на умы своих слушателей, чем на их сердца и эмоции» (10).
Кроме того, в период истории, который последовал за временем «великого разочарования» (1848–1850), большую роль в формировании догматической платформы нового движения сыграли «субботние конференции» – съезды ведущих сторонников движения (обычно они проводились по субботам и воскресеньям, иногда с четверга по понедельник; только в 1850 г. их было проведено десять), на которых в жарких дискуссиях вырабатывались доктрины Церкви адвентистов седьмого дня, которые в основных своих чертах сохраняют свою силу и поныне. И впоследствии даже видения Е. Уайт, при всем авторитете этой личности-духовидца, рассматривались лишь как подтверждение, а не источник вероучительных положений молодой церкви.
На основе вышеизложенного мы неизбежно приходим к выводу о том, что рациональное начало играло и, смеем добавить, продолжает играть доминирующее значение в адвентистском богословии и богослужении. И одно дело, какое это значение имеет для проповеди адвентизма в контексте религиозной жизни Америки, Западной Европы и Австралии (религиозно-культурная география жизни Е. Уайт), и совсем по-другому это видится в русле жизни православной России, о чем и пойдет у нас речь дальше.
Итак, в событии благовестия встречаются адвентист, у которого за плечами более чем четырехсотлетнее существование протестантизма со свойственным ему доминирующим положением рационального начала, и православный, у которого за плечами тысячелетний опыт веры, в котором рациональное начало никогда не имело первостепенного значения. Что им сказать друг другу? Могут ли они понять друг друга? И более насущный для нас вопрос: на каком языке мы должны благовествовать в православной культуре и что можно было бы посоветовать адвентистскому благовестнику с практической точки зрения?
Собственно говоря, не так и много в нашем распоряжении вариантов того, как в процессе нашего благовестия строить свои взаимоотношения с православными людьми из народа. (Прежде чем мы скажем что-либо конкретней, мы просто обязаны оговориться и отметить то, что не раз и не два повторяется в практике нашего благовестия православным людям: благовествуем не только мы им, но и они нам. Случается, что среди православных мы встречаем людей с более глубоким, чем могут иметь некоторые из нас, опытом познания Христа.)
Вариант 1: Прежде чем стать адвентистом, православный человек отказывается от поклонения иконам, деве Марии и святым, отказывается от нечистой пищи, перестает соблюдать воскресенье и начинает соблюдать субботу, и т. д. Убедить пойти его на такой шаг адвентист попытается единственно известным ему путем рационального благовестия, союзницей которого является испещренная пометками и перекрестными ссылками Библия, а также уроки «Новая жизнь» или какие-нибудь другие.
Через ум к сердцу – вот что собой представляет такой подход. Однако при таком подходе нас не должен покидать один вопрос: когда мы по сути перечеркиваем духовный опыт человека, который годами складывался у него в русле литургической жизни Православной церкви, что мы даем ему взамен? Адекватной ли будет эта замена, если принять во внимание то, что рациональное доминирует в богословии и богослужении нашей церкви? Кроме того, идя таким путем, мы все чаще сталкиваемся с парадоксом, когда люди, которым вначале импонировала интеллектуальная состоятельность наших доктрин, в увлекательной форме представленных на евангельских встречах, впоследствии покидают нашу церковь. Казалось бы, именно они и должны остаться, ведь основной акцент делается на рациональном аспекте веры человека!
Вариант 2: Начиная не с разобщающих нас доктринальных вопросов, а с совместного богопоклонения, идти путем прояснения того, что есть поклонение Богу «в духе и истине» (Ин 4:23, 24). Подумаем, можно ли прийти к истине, если не начать с Духа? Кому же еще откроет Свою истину Господь, как не поклоняющимся Ему? Или мы считаем, что сначала нужно познать истину, а потом поклониться ее Источнику? – опасное заблуждение, ибо опыт показывает, что среди людей, которые действительно молятся и падают пред Богом ниц, реже всего встречаются богословы.
От сердца к разуму – вот в чем суть второго подхода. Поясним, что здесь имеется в виду. Если содержанием нашего благовестия станет не тяжелая артиллерия доказательных текстов из Священного Писания, но Дух Христов, тихое веяние Его исцеляющей и животворящей силы, тогда никто не сможет обвинить нас в том, что мы «текстанты», а не протестанты. Действительно, если мы научимся выслушивать людей, скорбеть со скорбящими и плакать с плачущими, если в благовестнике-адвентисте человек увидит соучастника его бед и радостей, но главное – молитвенника Христу, того, кто готов предстоять пред Христом с его именем на устах, тогда человек неминуемо почувствует сердцем, что в этом что-то есть, есть истина, что здесь есть правда, в поисках которой находятся тысячи. Не такая ли истина привлекала людей к Христу? Не о такой ли истине написал свои бессмертные слова апостол Павел (по сути, это его исповедь!), когда со свойственной ему определенностью увещевал Коринфскую церковь: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1 Кор 13:2; курсив наш – Ю. Д.)? И это написал первый из благовестников.
Апостолу Павлу принадлежат и другие бессмертные слова, слова о том, что «благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих» (1 Кор 1:21). Что это значит? Это значит только одно: свое подлинное содержание, если хотите, аутентичность, христианское благовестие получает тогда и только тогда, когда его носители подражают своему главному благовестнику – Иисусу Христу. Но ведь Он был юродивым, Он спас род человеческий ничем иным, как юродством проповеди и юродством креста! Значит и сегодня у благовестника не должно быть иных средств, кроме тех, что освящены крестом Христовым. Если мы всерьез думаем о благовестии, то просто обязаны понять и усвоить то, что в благовестии нет альтернативы юродству Христа ради. Христу нечего нам предложить, кроме Своего креста. И это особенно актуально для России, где салонный Христос всегда выглядел искусственно и беспомощно на фоне апокалиптической жизни нации.
Конечно, апостол Павел не подавлял ум и не пренебрегал рациональным началом в вере (достаточно вспомнить его послание к Римлянам), но не вызывает сомнений то, что имело приоритетное значение в его жизни. И здесь нам ничего не остается, как смиренно признать: вне любви, любви юродствующей, истины нет и быть не может. В свою очередь нет и благовестия там, где отсутствует такая любовь. Высокие термины легко выродятся в пустозвонство, если мы не явим человеку любовь Божью, которая «излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам» (Рим 5:5).
Каким путем мы будем идти все следующее десятилетие? – вопрос, на который придется ответить каждой церкви, каждому пастору, каждому администратору и руководителю. Но каким бы не был наш ответ, по крайней мере необходимо знать то, что не мы первые и не мы последние стоим перед подобной дилеммой. Может быть, это отчасти поможет нам.
Когда в XIX веке свои первые шаги на православной почве делали южнорусские штундисты, они тоже не все шли в ногу. Пути многих из них разошлись как раз таки по этому признаку: жить ли и благовествовать через ум к сердцу или через сердце к уму. Вот какую оценку дал этому тончайший знаток духовной жизни России Н. С. Лесков: «А так как Василий [штундист, который «имел большую охоту говорить о религиозных предметах и не прочь был подсмеяться над некоторыми верованиями церковников»] знал Писание, без сомнения, лучше церковных крестьян, то они его оспаривать, разумеется, не могли, но не чувствовали к нему того дружелюбия, какое питали к Максиму Петровичу [другой штундист, верующий сердцем]. В Максиме они чувствовали «дух благой от благого рождения», а в Василии – одно «научение книжное», которое может ум удивлять, а души не трогает» (курсив наш – Ю. Д.) (11).
Идет время, меняются обстоятельства жизни, вчерашние вопросы уже неактуальны, появляются новые, и если мы всерьез думаем о благовестии в наших многосложных, в чем-то быстро меняющихся, а в чем-то остающихся неизменными условиях, по сути у нас нет выбора, мы просто обречены на то, чтобы искать и рисковать. Научимся ли мы трогать душу, как научились удивлять ум? На самом деле, что мы могли бы сделать для того, чтобы стать понятней и, главное, душевней, если хотите, религиозней, для окружающих?
Как известно, самым действенным способом евангелизации общества является создание в нем групп и общин людей, верующих в вечное Евангелие и живущих по его принципам. Созидая в том или ином населенном пункте церковь, мы не только укрепляем тело церкви в целом, но и создаем очаг устойчивого евангельского влияния на окружающих. В идеальном случае, при динамичном пасторе и грамотно построенной стратегии дальнейшего благовестия, через несколько лет можно увидеть как рост непосредственно этой церкви, так и появление новых, дочерних групп и/или церквей в соседних населенных пунктах. Но это в идеальном случае. Что же мешает состояться этому в реальности? Кроме того, как можно минимизировать и даже свести на нет то, что является соблазном для православного сознания, с которым мы имеем дело в событии благовестия?
Поднимая эти и подобные им вопросы, мы невольно задумываемся о такой стороне христианской жизни, причем как православных, так и адвентистов, какой являются религиозные символы и обряды. На первый взгляд может показаться, что это не относится к вопросам первостепенной важности, однако опыт благовестия в православной культуре убеждает нас в обратном: народ ничего не ведает о богословских школах, направлениях и высокоразвитых догматических системах, – большинству христианская вера дана в формах, символах и обрядах. Не считаться с этим мы уже не вправе, поскольку речь идет по сути о миллионах наших соотечественниках, о людях, которых в дореволюционное время называли крестьянами, а в советское время – колхозниками или «тружениками села». Сегодня они уже «бывшие». Успех нашего благовестия среди этого класса напрямую зависит от того, удастся ли нам, не компрометируя Евангелие, выразить его в уже известных в простонародье и понятных даже самым невежественным людям формах. Об этом – наши дальнейшие размышления.
Как свидетельствует опыт, ни одна религия не может существовать в чисто умозрительном пространстве. Любая религия с момента своего зарождения ищет адекватные формы, в которые можно было бы облечь по крайней мере основные идеи, взгляды и вероучительные положения ее основателя. И христианство здесь не исключение. Крещение, Вечеря Господня, рукоположение служителей, венчание, погребение, посвящение Церкви/молитвенного дома – эти основные и многие другие обряды (для одних не столь значимые, а для других такие же существенные, как и названные) стали неотъемлемой частью христианской религии, практикуются они и нами, адвентистами. Однако если мы проанализируем то, как часто все это происходит, мы увидим, что за исключением Вечери Господней, человек принимает свое участие в происходящем, как правило, лишь единожды. А значит, адвентистская вера находит свое выражение только иногда в обрядности, а в основном – в «безобрядности». В таком случае, наше субботнее богослужение, совершаемое по недельному циклу, никаких символов и обрядов не подразумевает и не содержит.
Что же касается Православной церкви, то здесь картина совершенно иная. Причем то, о чем пойдет речь дальше, остается верным сейчас, как было верным и раньше. Но начнем с тезиса, который признается самими православными: «Малознакомые по своей необразованности и неразвитости с возвышенными догматами своей православной веры, русские знали ее преимущественно в ее обрядах и во всем том, что составляет ее внешнюю, видимую сторону, как бы осязательную для каждого, и на этой-то стороне сосредоточивали ту горячую к ней привязанность, которой не раз изумлялись иностранцы» (12). Далее автор предлагает нам бросить взгляд в историческое прошлое Православной церкви и увидеть, какой была вера народа: «Никто не проходил мимо церкви или монастыря, чтобы не остановиться, не обнажить главы своей и не помолиться, а если в церкви совершалась служба, то заходили и в церковь, становились на колена и клали земные поклоны. <…>
Книгу Евангелия полагали на самом почетном месте как святыню, не прикасались к ней, не осенясь прежде крестом и не воздав ей чести наклонением главы, и брали в руки с величайшим благоговением. <…>
Немало поражала иностранцев любовь русских к молитве и употреблению крестного знамения. Русские молились так часто, что нелегко было найти подобных, а крестным знамением осенялись почти непрестанно. Каждый, пробудившись от сна нощного, первым долгом считал помолиться пред домашними иконами, и никто не выходил из дома, не помолившись, а проведшие ночь вне дома обращались к какому-либо храму и, взирая на возвышавшийся над ним крест, осеняли себя крестным знамением и совершали свою утреннюю молитву. Всякое дело и работу, важные и неважные, начинали молитвою, осеняли себя крестом и призывали имя Пресвятой Троицы. Садясь за стол для вкушения пищи, крестились и молились, вставая из-за стола, повторяли то же, в продолжение стола осеняли крестом каждое новое кушанье и питье… Молитвою же всегда и оканчивали день, отходя ко сну. Собираясь путешествовать, плыть морем, пахать землю, и в других подобных случаях призывали священников и просили их служить молебствия» (13).
Это далеко не полный перечень того, с чем отождествлялась вера для православных. К счастью или прискорбию, но именно такая вера воспитывалась и прививалась народу в течение веков, такую веру не удалось полностью вытравить даже ядом воинствующего безбожия в советский период истории России. Ее отголоски мы встречаем здесь и там, когда участвуем в событии благовестия, где мы встречаемся с представителями православной народной культуры. Назвать это все скрытой формой идолопоклонства и суеверия легче всего, но предложить какие-то иные формы и символы, свободные от идолопоклонства и суеверия, нам как адвентистам куда более трудно, если вообще возможно.
Когда Господь вывел из Египта израильтян, людей с огрубевшими нравами, наполовину одичавших от тяжелых условий рабства, Он не начал учить и образовывать их на языке посланий апостола Павла или схоластики Фомы Аквинского. Если провести аналогию дальше, следует спросить: неужели мы думаем, что народы, пережившие атеистическую вакханалию и теперь оказавшиеся в духовной и материальной нищете, смогут понять какой-то иной язык благовестия, кроме языка человеческой любви и Божественной истины, выраженной в том числе в простых и понятных символах, формах и обрядах? Конечно, ограничить благовестие только этим, значит не понимать, что вообще такое благовестие. Но верно и другое: игнорировать такую черту русской религиозной души глубоко ошибочно. Если и дальше мы не будем считаться с этим аспектом христианской веры в ее православно-простонародном обличье, может случиться так, что адвентизм здесь глубоких корней в обозримом будущем не пустит. И здесь жизнь вновь ставит нас перед выбором: укреплять кумранский адвентизм с его осадной ментальностью или искать иные способы растворения евангельской соли в общественном котле.
Предвижу возражения: вправе ли мы снижать планку наших религиозных принципов? Не идем ли мы на компромисс с православием, думая, что и у них нам есть чему поучиться? Не размываем ли мы основ адвентизма, желая представить адвентистскую весть в более простой и доступной для православного сознания форме? Да, согласен, здесь есть что обсуждать и о чем думать, хотя уже сегодня ясно, что без открытого обсуждения и готовности пойти на нетрадиционные шаги мы обречены жить адвентистским анклавом. Кроме того, позвольте поставить и другие вопросы: сложилось ли у нас общее понимание того, каким быть адвентизму в русском простонародье? Быть ли ему там вообще? Или мы думаем, что это не сегодняшнего дня вопросы? Кроме того, при нынешней динамике роста нашей церкви, а так же учитывая процент ухода из нее людей, необходимо спросить, во-первых, все ли нас устраивает в существующем положении вещей и, значит, намерены ли мы сохранять status quo? и, во-вторых, если нет, то что реально мы намерены делать, каким средствами и в какие сроки?
Трудная нам предстоит задача, ибо Россия многое уже повидала на своем веку. Простых решений здесь не может быть, тем более, что борьба за чистое, святое, за слово евангельское, в России никогда дешево не оплачивалась. Едва ли какой другой из европейских народов так часто применяет к себе эпитет «многострадальный». Но именно это слово продолжает многократно возноситься с уст молящихся христиан России, кстати, в том числе и адвентистов. Никогда в России сеяние Слова не было задачей легкой и быстро выполнимой. Еще задолго до известных событий октября 1917 года ее выполнял «древнерусский человек, который, вечно двигаясь с крестом, топором и сохой, в зипуне и в монашеской рясе, делал одно немалое дело – расчищал место для истории от берегов Днепра до берегов Северного океана…» (14). А что есть в нашем распоряжении? Много ли нам известно альтернативных средств? Какой след в истории России оставим мы, адвентисты седьмого дня, живущие на рубеже тысячелетий?
Сегодня, когда благовестие церкви затронуло практически все республики, края и области бескрайней России (разумеется, это верно и для других стран СНГ), мы не можем не видеть того демографического дисбаланса, который уже сложился в нашей церкви. Ни для кого не секрет, что в силу ряда причин женщины более отзывчивы на евангельский призыв «уверовать и креститься». В ряде крупных городов, в которых проводились массовые программы благовестия, порой до 90% членов новообразованных церквей составляют женщины. Именно они проявляют устойчивый интерес к Слову Божьему и готовы не только изучать, но и нести его всем и повсюду; именно сестры составляют активную часть наших церквей, не отказываясь от работы в совете церкви, в ее отделах и разных направлениях деятельности. Все это отрадно и хорошо заметно особенно в первое после живой проповеди евангелиста время. Казалось бы, нет причин для беспокойства.
Однако не все так безобидно. Дело в том, что на протяжении всей своей истории Церковь АСД большое внимание уделяла формированию у своих приверженцев библейского отношения к браку и вообще семейным ценностям. И это происходило в пуританской Америке, где демографическая ситуация не выглядела столь устрашающе и угрожающе, как, скажем, в современной России. Несколько фактов. Помимо резкого сокращения населения России (с 148,7 млн. человек в 1992 г. до 145,5 в 2000, то есть на 2%), как часть общей, крайне неблагополучной демографической ситуации в стране, обозначилась и другая проблема – огромная разница в продолжительности жизни между мужчинами и женщинами (59,8 года и 72,2 года соответственно). Согласно данным Госкомстата, сегодня мужская смертность в России является одной из самых высоких в мире. Все эти цифры, а также многие другие факты дают право говорить о едином для России социальном явлении, обозначаемом зловещим словом «сверхсмертность» (15).
Если же отойти от масштаба общегосударственных категорий и посмотреть на суть вопроса через призму обычной адвентистской семьи, эти мрачные цифры неизбежно отзовутся глубокой болью и сердечными страданиями тысяч женщин, наших с вами сестер, на которых, кстати, держится финансовая система церкви. И если уже ни для кого не секрет то, что государство со всеми его институтами практически не способно решить данную проблему (по крайней мере в обозримом будущем), возникает вопрос: что может сделать церковь в помощь себе же? Что церковь услышит со своей кафедры, с кафедры, которая, как известно, находится в руках братьев?
Мы уже отметили, что в некоторых общинах количество сестер достигает 90%. Также мы сказали о том, что адвентисты всегда отличались приверженностью высоким идеалам семейной жизни, чему есть достаточно твердое основание в Священном Писании и книгах Е. Уайт. Поэтому неудивительно то, что, например, читательскому рынку мы предлагаем немало книг, ориентированных скорее на создание здоровой семьи, чем на помощь разбитой. Спаситель же говорит, что «не здоровые имеют нужду во враче, но больные» (Лк 5:31).
Да, большей популярностью пользуется райская идиллия из Быт 1–2, чем рассуждения человека, скромно охарактеризовавшего себя как «не имеющего повеления Господня» (1Кор7:25). Другими словами, глубоко изучить вопрос и говорить о девстве основательно и всесторонне у нас не принято. Но жизнь не спрашивает, что у нас принято, а что нет. Не спрашивает об этом и Священное Писание. Если есть кровоточащая рана в теле церкви (отрицать это уже безнравственно), продолжать не обращать на нее внимания есть верный путь к заражению всего организма. Если мы по-прежнему будем игнорировать тот факт, что многим нашим сестрам решить вопрос семейной жизни не представляется возможным, и не дадим ответа на сложившуюся ситуацию с позиции Евангелия, мы продемонстрируем пастве отношение наемников, а не пастырей. В этой связи становится очевидной настоятельная необходимость встретить данную проблему лицом к лицу и имеющимися силами, сколь скромными и незначительными они не казались бы, реально помочь церкви, переживающей общую для страны беду. Что мы имеем здесь в виду?
Во-первых, мы просто обязаны сделать все от себя зависящее, чтобы одинокие, разведенные, обманутые женщины, а также те из них, чьи мужья страдают зависимостью от вредных привычек, чувствовали себя в церкви также комфортно, как и все остальные. Это значит, что пастырям церкви необходимо проявлять больше чуткости и деликатности в выборе тем для проповедей, семинаров и других занятий. Почему мы с большим рвением проповедуем, например, об Анне, которая, молясь, получила сына от Господа, но обходим молчанием другую Анну, которая «прожила с мужем от девства своего семь лет, вдова лет восьмидесяти четырех, которая не отходила от храма, постом и молитвою служа Богу день и ночь» (Лк 2:36–37; курсив наш – Ю. Д.)? Мы когда-нибудь читали или слышали проповедь о том, что это было за служение Богу «постом и молитвою... день и ночь»? А много ли мы слышали о том, почему такие личности как Иоанн Предтеча, Сам Иисус, скорее всего апостол Павел (по крайней мере, его трехгодичное отшельничество в Аравии едва ли могло быть нарушено женскими ласками или детским криком) и другие были одинокими? И неужели мы будем продолжать делать вид, что это все не актуально для нас сегодня? Вряд ли Бог одобряет наши действия как пастырей, если своими необоснованными предпочтениями мы как бы говорим людям, обделенным семейным счастьем: «между нами и вами утверждена великая пропасть» (Лк 16:26).
Во-вторых, мы просто обязаны творчески подходить к тем планам и программам, которые из самых лучших побуждений были написаны профессионалами своего дела, но написаны в русле совершенно иной жизни, жизни не столь истерзанной и разбитой, как наша с вами жизнь на пространстве бывшего Союза. И не все западное можно скопировать и применить здесь, включая и то, что является предметом наших рассуждений в данной статье. В этой связи вполне правомерно поставить вопрос: почему на всех уровнях церковной организации у нас есть отделы субботней школы, миссионерской деятельности, семьи и воздержания, но нет отдела одиноких, то есть вдов и вдовствующих? Да, у нас есть женский отдел, но отдел женщин чаще всего представляет собой отдел жён. Излишне доказывать, что это не одно и то же. Согласимся, нам есть о чем глубоко задуматься. И только у черствого человека эти вопросы и размышления могут вызвать равнодушную улыбку.
Как известно, Церковь адвентистов седьмого дня возникла на волне мощного, эсхатологического по своей ориентации движения, которое имело место прежде всего в США и Западной Европе, но не обошло и Россию (16). Одним из основных положений сформировавшегося в те годы адвентистского богословия (середина и вторая половина XIX в.) стало утверждение о том, что зверь из Откр 13:11 следует отождествлять с США. Сегодня этот взгляд проповедуется более интенсивно, если сравнить с тем временем, когда он был сформулирован и богословски утвержден. В оболганной, обнищавшей и обездоленной России мы во всеуслышание заявляем, что США – это «другой зверь, выходящий из земли» (Откр 13:11). Без преувеличения можно констатировать то, что десятки тысяч людей на стадионах и во дворцах культуры, в кинотеатрах и клубах слышали и еще не раз услышат, что современные Соединенные Штаты – это зверь в агнчими рогами.
Но... спустя несколько лет после крещения, когда улягутся эмоции и уйдет в лету харизма зарубежного евангелиста, в один прекрасный день нас (этим человеком может оказаться адвентистский пастор, преподаватель Заокской академии или просто горячий приверженец адвентизма из числа рядовых членов церкви) могут вызвать на откровенный разговор. Скорее всего, это сделает наш же брат или сестра. И нам среди прочих зададут и такой вопрос: как объяснить то, что уже не первый известный нам пастор переехал на ПМЖ в США? Ведь из его же уст мы не раз слышали о том, что именно Америка инициирует принятие другими странами закона, принуждающего соблюдать воскресенье? Более того, Елена Уайт говорит об этом чуть ли не в настоящем времени. Вот ее исполненные тревоги и драматизма слова: «Братья и сестры, если бы я могла найти слова, способные пробудить в вас понимание важности нынешнего времени и происходящих сегодня событий (здесь и далее курсив наш – Ю. Д.)! Я заостряю ваше внимание на фактах возникновения в наше время агрессивных движений, направленных на ограничение религиозной свободы. Божий освященный памятник низвержен, а на его месте пред всем миром поставлена ложная суббота, не имеющая ничего общего со святостью... Сейчас, именно сейчас пришло для нас время трудиться в других странах. Когда Америка, страна религиозной свободы, объединится с папством, угнетая совесть и понуждая население чтить ложную субботу, люди всех стран последуют ее примеру. Наш народ даже наполовину не проснулся и потому не готов сделать все возможное для распространения вести предостережения всеми доступными ему средствами» (17). Как же это все понимать?
Если вы сами не задавались этим вопросом раньше, то наблюдательность и спокойная рассудительность брата или сестры в Господе могут застать вас врасплох и поставить, мягко говоря, в неловкое положение. Конечно, мы никогда не стали бы писать об этом, не прочитав прежде слов Давида о том, что «Господня земля и что наполняет ее» (Пс 23:1). Верно и другое: вся земля, а не какая-то ее часть, создана для жительства человека (Быт 1:28). Значит, если следовать логике вещей, каждый вправе выбирать себе страну и место для жительства, руководствуясь при этом теми соображениями, которые кажутся человеку верными и не противоречащими прямым повелениям Бога.
Однако по известным причинам с пастырем-адвентистом, некогда жившим в России и после выехавшим в США, ситуация выглядит несколько иначе. И главный вопрос сводится к следующему: последовательно ли учить и проповедовать о том, что скоро, очень скоро явится Господь Иисус, что перед этим (значит, еще раньше!) должен быть издан декрет о воскресном дне, что США – это зверь с агнчими рогами (см. Откр 13:11), который непременно должен объединиться с папством и всей своей государственной мощью заставить всех людей на земле принять ложную субботу, и после таких слов и горячих молитв к Богу с прошением уберечь и сохранить от «бедствий, грядущих на вселенную», упаковать вещи и..?
Любой человек, знакомый с элементарной логикой, неизбежно должен будет поставить ряд вопросов: во что на самом деле верят эти люди? Верят ли они в то, что все будет действительно скоро, или скоро нужно измерять по крайней мере не одним десятилетием? А может, все будет не только не скоро, но и не так, как об этом говорится? Если не так, то как? Во что должны верить остальные? Не начать ли и им паковаться?
А что об этом говорит историческое христианство? Известнейший учитель и пастырь Церкви блаженный Августин (354–430) незадолго до своей кончины в осажденном варварами городе Гиппоне, будучи прикован лихорадкой к постели, нашел в себе силы написать письмо-ответ на вопрос епископа из церкви Тиаба. Вопрос последнего сводился к следующему: следует ли епископам при приближении врагов и угрозе кровопролития покидать церкви, или нет?
Вот лишь несколько цитат из письма Августина, в котором он обстоятельно рассмотрел поставленный вопрос. «Действительно, почему равнодушно считают для себя обязательным повиноваться тем словам, где указано убегать из города в город, но не содрогаются, читая про наемника, который, видя приближающегося волка, бежит, потому что не радит об овцах (Ин 16:12–13)? <...> Когда народ остается, а служители бегут, забывая про служение, что же это, как не бегство наемников, не радеющих об овцах (курсив наш – Ю. Д.)? Ведь нападает не волк, и не человек, но дьявол!» (18). Еще одна цитата: «Пусть никто не посчитает, что если его особа в силу какой-то благосклонности кажется превознесенной, то и сам он достойнее жить, а следовательно, и бежать. Всякий, кто так считает, слишком приятен себе; всякий же, кто и говорит так, неприятен всем» (19). И, наконец, главный вывод отца церкви: «Значит, если кто бежит так, что из-за его бегства церковное служение не оказывается брошенным, – делает то, что разрешил или указал Господь. А тот, кто бежит так, что лишается народ христианский той пищи, которой живет духовно, – есть тот наемник, который видит приближающегося волка и бежит, ибо не радит [sic] об овцах». (20)
По-видимому, нам еще предстоит понять и глубоко усвоить то, что кроме богословской целесообразности и жизненной необходимости, существуют еще и некоторые нравственные императивы:
1) говори и проповедуй только то, во что веришь сам;
2) живи сам согласно того, чему учишь других;
3) не злоупотребляй непросвещенностью и наивностью твоих слушателей;
4) не забывай, что и ты – человек, а значит, прах;
5) если ты ученик Христа, помни, что для тебя должно быть предпочтительней жить и служить, а не жить и быть обслуживаемым;
6) наконец, не забудь того, что Церковь – это паства, а не способ комфортабельной интеграции в то, что емко именуется словосочетанием «хорошая жизнь».
Церковь адвентистов продолжает свое паломничество. Впереди еще большой, проходящий через овраги, пропасти, снежные и песчаные пустыни путь. Мы идем вслед за голгофским Страдальцем, идем туда, куда нужно прийти, чтобы явить Его исцеляющую любовь всему жаждущему, истерзанному и поруганному – нашим с вами соотечественникам. Хватит ли у нас мужества и силы Духа для того, чтобы не свернуть с этого пути, прельстившись другим, выложенным асфальтом и обустроенным фонтанами? Мы уже уяснили то, что альтернативы вести трех ангелов нет. Но никогда не потеряет свою актуальность и другая задача: честно посмотреть на то, что является жизненно важным условием для надлежащего возвещения этой торжественной вести, – люди, «которые следуют за Агнцем, куда бы Он ни пошел» (Откр 14:4).
(1) И. К. Смолич. Русское монашество. С. 83.
(2) Архимандрит Алипий. Архимандрит Исайя. «Догматическое богословие». Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1999. С. 22.
(3) Пути русского богословия. Вильнюс, 1991., 127.
(4) Там же, 123.
(5) И. Кант. Критика чистого разума. М.: издательство «Мысль», 1994. С. 8.
(6) Там же, с. 9.
(7) Добротолюбие, т. 5. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1992. СС. 227–228.
(8) Там же, с. 370.
(9) Считаем необходимым поделиться здесь следующим наблюдением. Как известно, во время любой масштабной евангельской кампании самое широкое употребление получают визуальные средства воздействия на слушателей, прежде всего слайды и даже видео клипы. И это импонирует воспитанным в православной культуре людям, которые привыкли в церкви видеть иконостас, богато расписанные стены и своды храма и другие предметы священного обихода. Но потом, если человек откликается и приходит уже в нашу церковь, ничего кроме голых стен и, в лучшем случае, нескольких библейских текстов на стене – опять, абстрактно-понятийный язык! – он не видит. Почему один подход приемлем для того, чтобы привести человека к Христу, в церковь, но не приемлем для того, чтобы сохранить его в ней? Последовательно ли это? Какую вообще роль должно играть изобразительное искусство в церкви и богослужении?
(10) G.R. Knight. Millenial Fever and the End of the World. Boise: Pacific Press Publishing Association, 1993, 39.
(11) «Два свинопаса». Зеркало жизни. С. 464.
(12) Макарий (Булгаков) Митрополит Московский и Коломенский. «История Русской Церкви». Книга четвертая, часть вторая. Издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря. М., 1996. С. 153.
(13) Там же, сс. 153–157.
(14) В. О. Ключевский. Православие в России. «Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием». М.: «Мысль», 2000. С. 527.
(15) Более подробная информация по данному вопросу содержится в статье «Демографические сумерки России». «Независимая Газета», 6 июля 2000 г.
(16) См. Н. С. Лесков. Зеркало жизни. С-П. Библия для всех. 1999. Рассказ «Обнищеванцы». СС. 293–352.
(17) Свидетельства для Церкви. Заокский: «Источник жизни», 1997. Т. 6. СС. 19–20.
(18) Цитируется по книге: Аврелий Августин. Исповедь. М. Канон +. ОИ «Реабилитация». 1997. С. 372.
(19) Там же, 376.
(20) Там же, 377.