Глава 4

1

Опять, как и шесть лет назад, в доме раввина города Дамаска Анании бен Аса проходило тайное собрание каббалистов. Но на этот раз вместе с тремя иудейскими мудрецами заседал на полных правах посвященный во вторую степень познания Бен Шеред. Речь перед собратьями держал равви Соломон. Его поучительные слова были обращены в основном к самому молодому каббалисту Шереду.

— Вся сущность бытия заключается в тридцати двух его свойствах. Десять сиферот и двадцать две буквы алфавита, которыми выражается Писание. Первый сиферот Кетер — это Дух Бога Живого. До Бога, Который превыше всего, можешь ли ты назвать кого-нибудь еще?

— Никого, мой учитель, — ответил с благоговением Шеред, понимая, что вопрос направлен именно ему.

— Правильно ты говоришь, — одобрительно кивнул головой Соломон. — До единицы можно ли назвать какое-либо число? Потому Бог там, где единица. Все остальное вытекает из Него, как пламя из горящего угля. Ранее первой сиферот нет ничего, а в трех следующих — обитель Бога. Имена сих сиферот, в которых Он основал обитель Свою, суть: разумение, мудрость и могущество. Имя его Эн-Софа, он неизменен и непостижим умом человеческим, он сиферот и он совокупность всех сиферот.

С неподдельным интересом слушали своего товарища и Анания, и Мицраим. Беседа о высоких материях затянулась до самого вечера. Уже за вечерней трапезой Соломон вдруг неожиданно задал вопрос:

— А позволь мне узнать, достопочтенный равви Мицраим, кто этот твой доверенный человек при дворе халифа, о котором ты упоминал в прошлый раз?

— Это один очень сметливый молодой человек по имени Васир. Он родом из исаврийского города Германикополя. В одном из набегов на ромеев агаряне взяли его в плен, и здесь он сменил свою христианскую веру на агарянскую, чем избавился от рабства и даже получил почет у последователей Мухаммеда. Он доверенный человек придворного поэта Муаза ибн Бекара.

— А как же ты, достойный равви Мицраим, стал другом этого человека?

При этом вопросе Соломона Мицраим расплылся в довольной улыбке.

— Я его и выкупил из плена у агарян. В благодарность за это он восхотел принять нашу веру. Тогда я ему предложил принять лишь для видимости веру агарян, чтобы войти к ним в доверие, а в сердце иметь нашу иудейскую веру. Ведь согласитесь, что если к агарянам придет человек от христиан, ему доверяют больше, чем если бы веру Мухаммеда принял кто-нибудь из нашего народа.

— Это верно, — подтвердил Анания, — но скажи, равви Мицраим, как же удалось этого Васира обрезать дважды? Я думаю, что сам премудрый царь Соломон не смог бы решить эту задачу.

— Ну, я не царь Соломон, — засмеялся довольный этим сравнением Мицраим, — поэтому и не стал решать эту неразрешимую задачу, а доверил обрезание агарянам. Васиру сказал, что я во время его обрезания у сарацин буду читать свою молитву, и Бог примет обрезание потомков Измаила, который, как известно, тоже сын праотца нашего Авраама. Потому обрезание его будет как бы от Авраама.

— Очень мудро ты поступил, равви Мицраим, — похвалил Соломон. — Так говоришь, что этот Васир родом из Германикополя? Это просто удивительное совпадение. Ведь император Лев тоже родом из Германикополя. Это очень хорошо, — как-то задумчиво проговорил Соломон, — сейчас мы с вами обсудим одно хитрое дело.

2

Халиф Йазид сидел за пиршественным столом вместе со своими любимцами придворным поэтом Муазом ибн Бекаром и исаврийцем Васиром. Йазид, потягивая из серебряного кубка сладкое палестинское вино, равнодушным взглядом мутных от опьянения глаз наблюдал за египетскими танцовщицами, скользящими по розовому мрамору дворцовой залы в незамысловатом восточном танце. Муаз в это время читал своему господину стихи.

— Послушай, Муаз, ты эти стихи мне читал в прошлый раз. Нет ли у тебя новых?

— Может быть, мой господин хочет послушать о коварной неверности жены?

— Чьей — моей? — шутливо насупил брови Йазид. — Знаю я вас, поэтов, как вы можете чужих жен соблазнять. Смотри, — смеясь погрозил он Муазу, — а то я поступлю с тобой, как мой брат Валид поступил со своим поэтом Ваддахом.

— А как высокочтимый халиф Валид поступил со своим поэтом? — заинтересовался Васир.

— Наш Васир еще не знает этой знаменитой истории, — опять стал смеяться халиф, тыча пальцем в сторону Васира, — расскажи ему, Муаз, чтобы он знал, как опасно заводить шашни с нашими женами.

— Так слушай же, Васир, эту назидательную историю, в которой смех и ужас породнились, как единоутробные братья, — важно начал Муаз. — Достойнейший халиф аль-Валид заподозрил свою любимую жену Умм аль-Бенин в том, что она дозволяет поэту Ваддаху посещать ее тайно в покоях. И надо сказать, что подозрения халифа были оправданны. Однажды аль-Валиду доложили, что Ваддах прошел к его жене, и он тут же сам неожиданно вошел в ее покои. Ваддах едва успел юркнуть в деревянный ларь, не раз уже послуживший для этой цели.

Войдя к жене, халиф, как бы невзначай, сел на тот самый ларь, а затем ловко повернул разговор к тому, что жена его пристрастна к своему покою и ко всей расставленной здесь утвари. Продолжая разговор в том же духе, повелитель наконец обратился к супруге с просьбой подарить ему один из стоящих в комнате ларей. Жена должна была, конечно, изъявить согласие: она не посмела серьезно перечить даже тогда, когда Валид выбрал именно тот, на котором он сидел. — При этих словах сам рассказчик и Йазид залились неудержимым смехом. Захохотал вместе с ними и Васир. — Слушай же дальше, Васир, самое интересное впереди, — смеясь, говорил ему Муаз. — Так вот. Выбрав этот ларь, халиф кивнул своим рабам, чтобы они снесли его к нему в комнату, находящуюся в нижнем этаже. Тут же была выкопана яма несколько ниже уровня подпочвенной воды. Туда по приказанию Валида спущен был ларь, а халиф промолвил: «Кое-что и я слышал. Если это правда, да будет тебе это саваном, и мы зароем навеки тебя вместе с воспоминанием о тебе; если же неправда, не беда, закопаем это ничего не стоящее дерево». Углубление живо забросали, и на этом квадрате, покрытом ковром, халиф преспокойно уселся пировать, — смеясь, закончил свой рассказ Муаз.

— И что же халиф сделал со своей женой? — спросил с интересом Васир.

— Ничего, — ответил Йазид. — С тех пор и по сие время нет никаких известий о Ваддахе. Умм аль-Бенин до самой кончины моего брата не узнала, что случилось. Сама же она спросить не посмела.

— Я думаю, — весело сказал Васир, — что вы меня просто разыграли и вся эта история не что иное, как красивая арабская сказка.

— Это легко проверить, Васир. — С этими словами Йазид хлопнул в ладоши и приказал подошедшим слугам, чтобы они убрали ковер, на котором только что сидели и пировали друзья.

Ковер быстро убрали, и под ним вместо мраморного пола обнаружился квадрат утоптанной земли.

— Ну что, Васир, ты все еще сомневаешься? Тогда мы для убедительности откопаем ларь и проверим. Но если все это окажется правдой, то мы тебя положим вместе с Ваддахом.

— Нет, нет, я верю, светлейший халиф, что все это истинная правда, — замахал в страхе руками Васир, и крупные капли холодного пота выступили на его челе.

Йазид и Муаз весело захохотали, видя неподдельный испуг Васира.

— Ладно, мой верный Васир, я тебя прощаю, — сказал Йазид, покровительственно похлопывая исаврийца по плечу. — Но ты должен подумать, как мне пополнить мою казну, которая за последнее время изрядно истощилась.

— Об этом-то я и хотел с тобой поговорить, почтенный халиф. В деньгах больше всего разбираются иудеи, а я могу привести к тебе главного раввина Палестины Сарантинихия, который сам бы желал с тобой поговорить об одном важном деле.

— Как ты считаешь, мой верный слуга, стоит оказать честь этому иудею? — обратился халиф к Муазу.

— О, мой господин! Тебе ли не знать, что эти потомки Иакова, который даже своему голодному брату Исаву продал чашку похлебки, никогда ничего не делают бескорыстно. Но это умный народ, а умного человека послушать не вредно даже повелителю правоверных.

3

Халиф послушался совета своего друга, и вскоре состоялась его встреча с Мицраимом бар Саламом. Тивериадский раввин без труда смог убедить Йазида начать борьбу с идолопоклонством. Для человека, далекого от религиозных проблем, каким был халиф, главным аргументом против икон явилось не столько то, что изображения запрещает Коран, сколько то, что это принесет денежные вливания в его казну. Но и здесь иудейская диаспора не осталась в накладе, так как равви Мицраим сумел выговорить льготные условия купеческим корпорациям Палестины для торговли. Узнав об указе Йазида против икон, Иоанн Мансур поспешил явиться во дворец к халифу.

— Достойнейший и благороднейший халиф, выслушай верного слугу твоего, — взволнованно говорил Иоанн халифу. — Мой род Мансуров честно и праведно служит дому Омейядов вот уже многие десятки лет. И христиане всегда исправно платят налоги в твою казну. Так почему ты восстал на веру преданных рабов твоих и притесняешь тех, чьим тяжким трудом создаются многие блага твоего государства? Какую вину усмотрел ты в нас, что в единый час возводишь гонения на тех, кто молитвами своими созидает крепость дома твоего?

— Я желаю только благ всем подданным моим. А если я вижу, что их губят происки шайтана, то должен порадеть о спасении подвластных мне народов. Христиане, сами погрязнув в идолопоклонстве нечестивом, смущают этим души правоверных. Вот почему я распорядился очистить мою землю от идолов.

— То, что ты называешь идолами, для нас, христиан, суть образы нетварного мира Божия и с идолами ничего общего не имеют, так же как и для вас почитание черного камня в Мекке не является идолопоклонством, — в отчаянии воскликнул Иоанн, понимая, что ему очень трудно будет объяснить халифу богословское оправдание почитания икон.

— Я признаю, что, может быть, для вас, христиан, это и не идолы, — смягчился халиф, — но для нас, правоверных, любое изображение — идолы. Потому нас это очень смущает, и чтобы не возникло недовольства среди моего народа, я издал этот закон.

— Но ведь правоверные не ходят в храм, поэтому им не приходится терпеть от нашей веры какого-либо смущения их чувств.

— Хорошо, Иоанн ибн Сержунт, иди и успокой твоих соплеменников. Я уберу изображения только с площадей и улиц городов, а в храмах ваших икон не трону. И больше мне не говори об этом ничего, я не могу отменять своих законов, только что мной подписанных, но я могу их смягчать или ужесточать, и это мое право, данное мне Всевышним.

Иоанн понял, что большего он добиться не сможет. Но и это было уже много. Он поблагодарил халифа и пошел к Дамасскому архиепископу успокоить его и рассказать о смягчении указа халифа.