Глава 3

1

На семнадцатый день месяца апреля, в восьмой индикт десятого года правления Юстиниана II[11], корабль, на котором плыли Павел и Иоанн, бросил якорь в бухте Золотого Рога. Иоанн, стоя на палубе, с восхищением взирал на все, что его окружало. Залив Золотой Рог буквально кишел судами и суденышками. Здесь были купеческие корабли со всей ойкумены. Шныряли небольшие лодочки ремесленников, на которых те везли свои товары на константинопольские базары. Бороздили пролив рыбацкие шхуны. А за узкой береговой полоской земли возвышались несокрушимые стены града святого Константина Великого.

Павел поручил своему слуге сходить в город, разыскать виллу дината[12] Протасия и сообщить ему о своем прибытии. Протасий был родственником Павла и служил при дворе в должности каниклия[13]. Вскоре прибыл верхом на белой лошади сын Протасия Феофан. Ростом он был чуть пониже Иоанна, но возрастом старше, ему шел уже двадцать первый год. Он привел с собой двух таких же белых лошадей, покрытых дорогими попонами, которые были расшиты золотыми нитями. Павел и Иоанн сели на лошадей и направились вслед за Феофаном. Они проехали через ворота в крепостной стене и оказались на улице, называемой Большой Эмвол Мавриана[14]. Иоанн считал свой родной Дамаск большим городом, но, попав сюда, он понял, что ошибался. Здесь, на многолюдной улице Константинополя не менее десяти локтей в ширину, с ее крикливой и пестрой толпой, он даже немного растерялся. Бородатые греки чередовались с гладко выбритыми франками. Попадались им навстречу и привычные для глаз Иоанна сирийские арабы в темных плащах и коричневых сандалиях. Важно вышагивали армяне в военных доспехах и грузины в широкополых войлочных шляпах. Деловито сновали евреи. Целые группы аланов, варягов и болгар с любопытством бродили среди константинопольских кабаков и торговых лавок. Тут же, на улице, рыбаки чистили и жарили рыбу. Пробираться на лошадях сквозь толпу народа было бы довольно-таки трудно, если бы впереди путников не шел слуга с палкой, который освобождал им путь. Иоанн обратил внимание, что встречались здесь и богатые горожане, подобно им восседающие на белых лошадях арабских пород, которых также сопровождали слуги с палками. Еще Иоанн обратил внимание на разносчиков, торговавших обыкновенной водой. Феофан пояснил, что пресная вода здесь очень ценится, так как в Константинополе нет своей реки, если не считать ручейка Ликос, пересыхающего летом. Он также рассказал, что воду в столицу подают по нескольким акведукам[15] и по подземным водопроводам. Акведуки выводят воду в мраморные бассейны — нимфеи, откуда она распределяется жителям. Несмотря на то что запасы воды хранятся в многочисленных цистернах, ее все равно в городе не хватает.

Миновав квартал булочников Артополий, путники свернули направо, на главную улицу Константинополя — Месса[16]. Эта улица, широкая и просторная, была вымощена камнем. Вдоль улицы стояли двух-, трех- и даже четырехэтажные дома с балконами. В нижних этажах домов располагались разнообразные торговые лавки. Некоторые из них были украшены мраморными и бронзовыми статуями. Через широкие распахнутые двери лавок виднелись столы, уставленные товарами. Вскоре Месса привела их на площадь Тавра с возвышающейся конной статуей императора Феодосия I и его сыновей. На этой площади находился нимфей, куда сливались воды самого важного городского акведука, косящего имя императора Валента. Феофан пояснил, что здесь, у подножия колонны Феодосия, высокие византийские сановники встречают иностранных послов. Далее путники проследовали мимо монастыря Христа Непостижимого и вышли к Триумфальной арке. Этот район столицы именовался Месомфал, что значит Средостение. Здесь Месса разделялась на две улицы, одна из которых направлялась на северо-запад, к Харисийским воротам, а вторая вела к Золотым, которые считались главным въездом в город. Именно через эти ворота вступал в свою столицу император, когда возвращался из победоносного похода. По этой второй улице и последовали наши путешественники. Вскоре они выехали на Амастрианскую площадь. Феофан рассказал, что в народе об этой площади ходит дурная слава как о бесовском месте. Именно здесь совершаются экзекуции и казни важных государственных преступников. Иоанн, к своему удивлению, отметил, что на площади располагалось много языческих статуй: Зевс-Гелиос правил мраморной колесницей, рядом лежал распростертый на земле Геракл и еще множество каких-то птиц и драконов. Заметив удивление Иоанна, Феофан засмеялся:

— Что, Иоанн, у вас, наверное, такого нет в Дамаске?

— Нет, — покачал головой Иоанн, — изображения демонские не только христианами отвергаются, но и сарацины их не любят.

— Горожане тоже относятся к ним с неприязнью, многие уверены, что площадь находится под властью демонов.

Миновав неприятное место, путники спустились вниз, в долину Ликоса, где располагался форум Быка, получивший свое название от огромной бронзовой бычьей головы, привезенной сюда из Пергама.

— Это излюбленное место взбунтовавшегося охлоса[17] для расправы с неугодными сановниками и иноверцами, — пояснил Феофан.

Перейдя ручеек, Месса вновь поднялась на холм, где находилась площадь, украшенная колонной. Венчала колонну статуя императора Аркадия, в честь которого была названа площадь. За этой площадью глазам путников открылось предместье с множеством виноградников. Между ней и Золотыми вратами, несколько в стороне от Мессы, располагался квартал, именовавшийся Сигма, куда и направились наши путешественники.

2

Вскоре они подъехали к дому Протасия. Дом был кирпичный, двухэтажный, снаружи оштукатуренный. На втором этаже со стороны улицы виднелось несколько окон, забранных металлическими решетками. Покатая крыша была покрыта темно-желтой черепицей. Во внутреннем дворе располагались сараи, стойла для скота и небольшая мельница. Жернов мельницы вращал старый ослик, на спине которого была укреплена удочка со свисающей перед самым носом ослика морковкой. Тот с глупым упрямством медленно ходил по кругу, пытаясь дотянуться до вожделенной морковки. Во дворе размещались пифосы[18] с зерном, вином и оливковым маслом. Посредине был вырыт колодец.

Динат Протасий принял их радушно. Слуг, следовавших с Павломи Иоанном, он велел отвести в одну из пристроек и там накормить, а почетных гостей лично проводил на второй этаж, в триклиний[19]. Здесь расторопные слуги принесли им воду для умывания. Хозяин пригласил гостей к столу, так как приспело время дипнона[20]. Протасий дважды хлопнул в ладоши, и слуги внесли в триклиний подносы с фруктами, овощами и рыбными блюдами. Иоанн впоследствии отметил для себя, что византийцы предпочитают рыбу другим блюдам. В серебряные кубки разлили прохладное виноградное вино и отдельно поставили перед каждым кувшин с водой, чтобы гость мог разбавлять вино в нужной ему пропорции[21]. Павел для приличия плеснул себе в чашу немного воды. Иоанн же налил себе только воды, а к вину не притронулся.

Протасий подождал, пока гости насытятся, и по его знаку слуги принесли чашки с водой для умывания рук. Только тогда хозяин стал расспрашивать гостей о новостях из Дамаска и Палестины. Павел поведал своему родственнику причину приезда в Константинополь и попросил содействия. Протасий задумался.

— Похлопотать об этом богоугодном деле я могу, но вот будет ли какой-нибудь прок в этом, сомневаюсь. Решение вопроса в большой степени зависит от сакеллария[22] Стефана.

— Что это за человек? — поинтересовался Павел Клеоз.

Из дальнейшего рассказа Протасия гости узнали, что придворный евнух сакелларий Стефан является самым влиятельным человеком при дворе Юстиниана. Перс по происхождению, жестокий и самовластный, он проявляет грубость даже в отношении людей высокого положения.

— Поговаривают, что Стефан в отсутствие Юстиниана позволил себе подвергнуть телесному наказанию саму мать императора, Анастасию, — понизив голос, поведал Протасий. — Правда, в это очень трудно поверить, — тут же добавил он. — Юстиниан горяч и скор на расправу, и очень сомнительно, чтобы он стерпел унижение матери, даже от своего любимца Стефана. Ближайший помощник и доверенный человек Стефана — генеральный логофет[23] Феодот, бывший фракийский отшельник, снявший с себя монашеские обеты. Этот монах-расстрига ни в чем не уступает своему другу. За недоимку налогов подвешивает несчастного на веревках, вставляет между пальцев ног солому и поджигает ее. И так мучает недоимщика, пока тот все не отдаст.

Конечно, мрамор, который вам нужен, имеется, его добывают в Докименской каменоломне. Но василевс очень много строит. Пристроил к дворцу огромный роскошный триклиний, возвел новую ограду вокруг всей царской резиденции. Так что все каменоломни загружены заказами для городских построек. Едва ли сакелларий захочет выделить вам мрамор. Вот если бы сам василевс повелел…

— Может быть, нам попросить блаженнейшего патриарха походатайствовать перед Юстинианом о нашем деле? — поинтересовался Павел.

— Едва ли патриарх сможет посодействовать этому делу, — покачал головой Протасий. — По поводу одной из построек у василевса с патриархом случилась обида. Юстиниан решил построить фонтан и помост для приема димов[24] на месте, где стояла митрополичья церковь во имя Богоматери. Предстоящий снос церкви вызвал большой ропот и недовольство как в среде духовенства, так и среди охлоса. Василевс, чтобы смягчить ропот и народное недовольство, потребовал от патриарха отслужить молебен на снос церкви. Каллиник воспротивился этому велению Юстиниана, сказав, что в церковном обиходеесть только служба на освящение храма и нет на его разрушение. Но василевс не собирался отступать от задуманного и заставил патриарха исполнить свою волю. Каллиник, совершив моление, закончил его словами: «Слава Тебе, Господи, терпящему вся, ныне и присно и во веки веков». Так вот, — закончил свой рассказ Протасий, — слова патриарха «терпящему вся» народ истолковал: терпящему беззакония.

— Да как же это возможно, чтобы христианский император — и разрушил храм Божий? — воскликнул Иоанн, пораженный этим рассказом. — Захочет ли такой император помочь спасти храм, находящийся далеко за пределами его государства, к Иерусалиме?

— Юстиниана нельзя назвать человеком, равнодушным к церковным вопросам, — возразил Протасий. — К тому же он вместо разрушенного храма построил новый в квартале Петрион[25]. Еще надо вспомнить, что он поддержал ревнителей чистоты христианского благочестия и созвал Трулльский Собор[26]. Поэтому я не думаю, что Юстиниану будет совсем безразлична судьба храма на Святой Земле. Но, как я уже говорил, в первую очередь необходимо заручиться поддержкой Стефана. Именно он распоряжается всеми постройками, и каменоломни находятся под его началом. Что это за человек, вы уже знаете. Творит он немалые обиды, даже мастерам и рабочим на стройке, зато строительство у него продвигается быстро, и василевс им доволен.

3

Беседа с хозяином дома затянулась, так что гости расходились по своим комнатам, когда на город уже спустились вечерние сумерки.

Слуга, сопровождавший Иоанна, шел впереди него, держа светильник на вытянутых руках. В покоях, отведенных гостю, он поставил светильник на стол и, поклонившись, вышел. Иоанн встал перед иконой на молитву. Светильник был заправлен оливковым маслом с добавлением ароматов, так что вскоре вся комната наполнилась благоуханием. Иоанн почувствовал, как на него навалилась усталость. Юноша быстро разделся и лег на приготовленное ему ложе. Вытянувшись на мягком тюфяке, набитом овечьей шерстью и застеленном простыней из тонкого льна, он блаженно прикрыл глаза. Какое-то время Иоанн просто лежал с закрытыми глазами, вновь переживая впечатления дня и вспоминая многолюдные и шумные улицы византийской столицы.

Его воспоминания вдруг неожиданно обрели реальные черты. Он огляделся кругом и увидел, что на самом деле стоит на одной из улиц Константинополя, но эта улица совершенно пуста. «Куда же подевались все люди?» — с удивлением подумал Иоанн. Он шел по этой безлюдной улице, и его начинало одолевать беспокойство. Причиной этого нарастающего беспокойства было ощущение чьего-то присутствия. Кто-то шел рядом, невидимый глазу. Смутное беспокойство нарастало. Иоанн посмотрел вокруг и увидел, что стоит на Амастрианской площади в окружении языческих изваяний, которые вдруг на его глазах стали оживать.

Каменные глазницы истуканов уже злобно наблюдают за юношей. Иоанн поворачивается, чтобы уйти с этой проклятой площади, но Зевс на колеснице преграждает ему путь. Тогда Иоанн и смятении пятится назад и натыкается на изваяние лежащего Геракла, тот встает и начинает преследовать его. Ужас охватывает юношу, и он бежит к виднеющемуся вдали храму, надеясь спастись под его святыми сводами. Наконец-то он в храме. Иоанн оглядывается в поиске святых икон, но их здесь нет. Храм совершенно пуст. Вот уже раздаются гулкие шаги Геракла, и Иоанн понимает, что ему никуда не уйти от этого бездушного каменного истукана. Темная глыба неотвратимо надвигается на него, заслоняя собой свет. Тут Иоанн замечает в стене небольшую щель. Он протискивается в нее и бежит не то по каменному коридору, не то по узкой улице города. И хотя он уже избавился от преследования Геракла, но его все равно не оставляет ужас присутствия рядом кого-то невидимого. Гонимый страхом, он бежит дальше и дальше, надеясь найти выход, но все тщетно. Он словно блуждает по какому-то нескончаемому лабиринту. По дороге Иоанн иногда замечает людей, но не подходит к ним, потому что имеет ясное представление: они не придут ему на помощь, он здесь один. «Да и вообще, люди ли это? — содрогается от своей догадки юноша. — Это же мертвецы, это только тени людей. Где я?» Наконец его осеняет еще одна ужасная догадка: он в царстве мертвых. Можно бесконечно идти по этому подземному лабиринту — все напрасно, в этом подземелье нет выхода. Здесь вечная смерть. Это место, где умирает сама надежда. Здесь возможен лишь переход от одного ужаса к другому, еще более жуткому. Иногда до его сознания доходит мысль, что это только сон. Легче от этой догадки не становится, потому что вместе с ней приходит понимание: если он не найдет выхода из этого лабиринта, то уже никогда не проснется. «Владыко Человеколюбче, — взмолился в отчаянии юноша, — неужели мне одр сей гроб будет? Или еще окаянную мою душу просветишь днем? Это гроб предо мною лежит, это смерть предо мною стоит. Суда Твоего, Господи, боюсь и мук бесконечных… Знаю, Господи, что я недостоин человеколюбия Твоего, но достоин лишь осуждения и смерти. Но, Господи, или хочу, или не хочу, спаси меня. Если праведника спасешь или чистого помилуешь, что же в этом удивительного, они и так достойны Твоей милости. Но на мне, грешном, прояви милость Твою; и на мне яви человеколюбие Твое, да не одолеет моя злоба Твою неизреченную благость и милосердие». Во время молитвы его ум осеняет спасительная мысль: «Если здесь нет выхода, то непременно есть вход, через который я, гонимый страхом перед истуканом, проник в это царство мрака». Иоанн нащупывает на своей груди нательный крестик и сжимает его в ладони. По руке идет блаженное тепло. Это тепло наполняет сердце и душу. Теперь уже не так страшна эта каменная громадина, которая наверняка стоит у входа. Иоанн направляется в сторону «страха», читая молитву: «Да воскреснет Бог, и расточатся враги Его…» Вот она, та самая щель, за которой сопит и рыкает чудовище. Иоанн с отчаянной решимостью протискивается в нее и осеняет истукана крестным знамением. Раздается ужасный рев, и великан рассыпается грудой камней. Иоанн тут же проснулся.

Сердце отчаянно бьется в груди, на лбу выступили крупные капли пота. Он встает с постели и подходит к окну. Яркие звезды равнодушно мерцают в предрассветном небе Византии. Все, все здесь чужое, и это небо, и этот огромный город с его шумными улицами и пестрой людской толпой. Чувство тоскливого одиночества наваливается на душу Иоанна. Ему вдруг страстно хочется вернуться домой. Да закончится ли когда-нибудь эта ночь или она будет длиться вечно? Иоанн отворачивается от окна и идет к иконе. Строгий лик Христа взирает на него с упреком: «Иоанн, разве ты не знаешь, что Я всегда с тобой? — говорит этот взгляд. — Или не ведаешь того, что уныние — смертный грех?» Устыдившись своего малодушия, Иоанн шепчет: «Прости меня, Господи, грешного, нерадивого и унылого раба твоего». Затем он встает перед иконой на колени и начинает молиться.

Наступил рассвет, сердечная молитва развеяла страхи и сомнения в душе, как утренний ветерок развеивает едкий дым ночного костра. Сошедшее на душу умиротворение ярким пламенем зажгло в ней уверенность: миссию, возложенную на него отцом, он выполнит, потому что Сам Господь и этом деле будет помощником и покровителем.

А молитву, родившуюся в минуты отчаяния из глубины его смятенной души, он стал повторять с тех пор каждый вечер перед сном.