Глава 20. Манера, поза и жесты (Лекция вторая)

Теперь поговорим о третьем правиле. Как помните, мы сказали, что, во-первых, жесты не должны быть чрезмерными и, во-вторых, они должны соответствовать словам. А теперь, в-третьих, манеры и жесты никогда не должны быть карикатурными. Это всем ясно, и я приведу только несколько примеров, чтобы предостеречь вас от таких и подобных случаев. Во все века, по-видимому, в абсурдных жестах не было недостатка, и я даже нашел целый их список у одного древнего автора, некоторые из которых надеюсь, уже исчезли, но многие описаны им так ярко, что, видимо, являются карикатурой на подлинные факты. Он пишет: «Одни держат голову неподвижно, наклонив ее в одну сторону, будто вместо головы у них рог, другие так страшно таращат глаза, будто хотят нагнать на всех страх, одни, разговаривая, так кривят рот и двигают подбородком, будто все время грызут орехи, другие, подобно вероотступнику Юлиану, дышат злобой и всем своим видом выражают презрение и высокомерие. Иные, как бы персонифицируя собой вымышленных героев из трагедии, широко разевают рот и втягивают челюсти, будто хотят проглотить всех и каждого, а когда они неистовствуют от ярости, то, брызжа слюной, подобно Сатурну, грозно сводят брови и яростно таращат глаза. Одни, как бы играя в какую-то игру, постоянно двигают пальцами и, сильно размахивая руками, пытаются изобразить, посмею сказать, все математические фигуры; другие, наоборот, так сильно напрягают руки, что могли бы с легкостью перебрасывать деревянные балки. Многие так работают локтями, что можно подумать, они когда-то сами были сапожниками или жили только в их среде. Одни так раскачиваются, что кажется, они говорят из шлюпки; другие же, наоборот, так скованы в своих движениях, что можно подумать, они не люди, а размалеванные под людей мешки с паклей. Я видел, как некоторые прыгали по сцене и такое выделывали ногами, что, как сказал поэт, выражали свой ум ногами. Но не перечислить всех этих глупых жестов и абсурдных манер произносить речи». Этот список мог бы удовлетворить самого ненасытного коллекционера, собирающего примеры для комнаты ужасов, но это только половина того, что в наше время может увидеть тот, кто посещает разные собрания. Как нет, по-видимому, предела озорству детей, так нет, очевидно, предела несуразным жестам ораторов. Даже самые лучшие иногда не могут их избежать.

Первый вид карикатурных движений можно назвать окостенелостью, и это бывает очень часто. Окованные страхом, такие люди не могут согнуть ни своего туловища, ни суставов. Руки и ноги их двигаются, как на шарнирах, и сделаны будто из очень твердого металла, или неподвижны, как у деревянной куклы — они не могут ни поднять их вверх, ни опустить вниз. Все движения таких братьев угловатые, резкие, машинальные. Я не стану копировать их позы и движения, боясь, чтобы вы не подумали, что я изображаю карикатуру на наших достойных северных проповедников, и тем более, что я глубоко их уважаю. Но я думаю, что эти замечательные люди сами хорошо понимают, что их ноги не должны быть похожи на козлы или огромные щипцы, а руки — на кочергу, когда они подымают и опускают их, как плохо смазанная машина, а не живой организм. Конечно, физические упражнения могут помочь исправить этот недостаток, который у некоторых проповедников стал уже почти уродством. Выступая на сцене Экстер Холла, некоторые скованные в своих движениях господа становятся не только моделью для карикатуристов, но, к сожалению, отвлекают из-за этого внимание слушателей от своих столь замечательных проповедей. Иногда мы слышим больше критики по поводу манер проповедников, чем хвалебных слов об их замечательных проповедях. «Не надо обращать внимания на такие пустяки», сказал наш друг Филон. Но люди замечают такие пустяки, и потому лучше, чтобы их не было. Может быть, некоторые будут считать всю эту лекцию не заслуживающей их внимания и отдающей сомнительным юмором, но я думаю, что я прав, потому что, хотя я и не придаю такого большого значения манерам, как Демосфен, который считал их самыми главными в ораторском искусстве, все же хорошая речь, несомненно, много теряет из-за плохих манер оратора. И потому, если я хоть в какой-то мере могу исправить этот недостаток, то буду всегда прислушиваться к критике моих более строгих братьев. Я говорю об этом недостатке совершенно серьезно, как бы шутливы ни показались мои замечания, потому что считаю, что самым верным средством исправить его — это легкая шутка, и я совершенно не согласен с теми,

Кто думает, что всякая добродетель требует серьезности,

А улыбка — это признак греховности.

Второй вид карикатурных жестов и движений не очень отличается от первого, и его лучше всего определить как автоматичность. Люди в этом случае двигаются так, будто они не живые существа, обладающие волей и интеллектом, а автоматы, созданные выполнять движения в точно определенные интервалы. За нашим храмом стоит небольшой дом, на крышу которого хозяин водрузил своего рода флюгер в виде маленького солдатика, с важным видом подымающего то одну, то другую руку. Глядя на него, я часто смеялся, всегда вспоминая игрушку, где человечек попеременно двигает руками или непрестанно поднимает вверх и вниз одну руку, будто она приводится в движение ветром или часовым механизмом. Вверх — вниз, вверх — вниз подымается и опускается его рука, не поворачиваясь ни влево, ни вправо и ни в какую другую сторону, а только вверх и вниз. Она не делает никаких других движений, а только подымается и опускается. Само по себе движение не раздражает, но оно становится невыносимым, если остается постоянно одним и тем же. В своем трактате жестах и манерах оратора Людовик Кресоллий (1620) так пишет об одном образованном и утонченном парижском проповеднике, который возмутил его своими утомительно монотонными движениями: «Когда он поворачивался влево, то произносил несколько слов, сопровождая их сдержанным движением руки, затем поворачивался вправо и делал то же самое, потом снова поворачивался влево, затем — вправо, и все это он проделывал с определенными интервалами. Его можно было сравнить только с безмозглым вавилонским ослом, который идет вперед и назад по одной и той же дороге. Это было настолько отвратительным зрелищем, что я закрыл глаза, но даже и тогда не мог отделаться от неприятного впечатления, которое вызвала у меня такая манера говорить этого проповедника».

Обычным стилем в палате общин, насколько я могу судить по публичным выступлениям, является сгибание и разгибание спины и руки: член парламента, кланяющийся спикеру и почетному собранию, похож на официанта в ресторане, когда он получает заказ на изысканный обед. «Да, сэр. Да, сэр!» — говорит он и кланяется между каждым восклицанием. Забавный стишок с его короткими строками всегда напоминает мне многих таких парламентских ораторов:

Г-н Та-та-та!

Не бейте Своими аргументами прямо

По шляпе другого человека.

Это очень похоже на так называемый стиль «ручки насоса». Его очень часто можно наблюдать, и состоит он в многократном дерганье руки с целью, очевидно, усиления акцента, но на самом деле ничего не достигающего. Такие ораторы напоминают нам загадку Мура «почему насос похож на лорда Каслрея?»

Потому что это небольшая деревянная вещь,

Которая неуклюже подымает ручку

И невозмутимо качает, и качает, и качает

Целую неделю тонкую, нескончаемую струю воды.

Иногда можно наблюдать пилообразные движения, когда рука как бы поочередно вытягивается и сокращается. Это движение достигает предела, когда оратор опирается на перила загородки или край кафедры и сверху «пилит» своих слушателей, подобно верхнему из двух пильщиков, распиливающих кусок дерева. Интересно, сколько досок напилил бы человек за то время, если бы вместо воздуха пилил дерево. Мы все очень благодарны таким пильщикам, но думаем, они чувствовали бы себя свободнее, если бы отказались от своих пил. То же самое можно сказать и о наших проповедниках, которые, подобно молотобойцам, непрестанно так бьют кулаком по кафедре, что Библия их распадается на части, и пыль летит из церковных подушечек. О таких проповедниках можно сказать словами поэта, что они,

Бьют по кафедре, как по барабану,

Но не палочкой, а кулаком.

Они только бьют, бьют, бьют, как молотом, по кафедре, без всякого смысла и причины, независимо от темы своей проповеди и всегда одинаково. Я не скажу, что они бьют кулаком от злости, но все же они бьют, всегда делают это яростно. Они говорят о благотворном влиянии майской грозы и нежной заботливой любви ударами кулака, своими непрестанными ударами по кафедре они хотят, чтобы почувствовали красоту и прелесть темы их проповеди.

Некоторые из них даже не понимают, что делают, и это становится невыносимым. Людям нравится слушать и смотреть на проповедника, который громко стучит по кафедре, когда это надо, но мы говорим здесь о тех, кто редко или никогда не делает этого с целью, а просто потому, что это их манера.

Если уж надо стукнуть по кафедре, то это должно делаться всерьез, и для этого не надо постоянно колотить по ней руками. Есть много других путей стать хорошим проповедником, чем подражать такому, о котором его регент хора сказал, что он «вывернул внутренности из одной Библии и принялся за другую». В некоторых старолатинских сборниках проповедей даются на полях рекомендации проповеднику потрясать крестом и бить кулаком по кафедре, как сам сатана! Таким образом он должен был собраться с мыслями, но что стоят таким образом собранные мысли? По-видимому, некоторые читали эти сборники, и им понравились их рекомендации.

Другой вид гротеска произнесения проповеди — это чрезмерная старательность. Для некоторых братьев произнесение проповеди требует огромных физических усилий. Они столько сил вкладывают, чтобы подняться на кафедру, что долго не могут отдышаться, будто таскали камни на гору. Они начинают говорить проповедь с твердым намерением взять ее приступом и преодолеть все препятствия, для них «царство Небесное силой берется» совсем в другом смысле, чем это предполагается в Священном Писании. «Ну, как преуспевает ваш проповедник?», — «О,- ответил тот. — Он действительно преуспевает, потому что набрасывается на грех, как на осла, которого бьет палкой». Бросаться в бой — это прекрасно, но не в буквальном же смысле, Когда я как-то услышал, что один такой неистовый брат снял свой воротничок и галстук, потому что было очень жарко, и даже дошел до того, что снял рясу, я представил себе атлета на ринге, потому что он, по-видимому, считал проповедь боем или соревнованием по борьбе. Один мой такой знакомый ирландский громовержец разбил стул во время своей обличительной речи против папизма, и я боялся, что он разломает и стол. А один знаменитый актер, который обратился в христианство и в конце жизни стал проповедовать, постоянно бил палкой по столу или полу, когда вдохновлялся своей проповедью. Мне хотелось закрыть уши, чтобы не слышать треска от ударов его палки, когда он входил в раж. Какая была особая польза от этого шума, я не могу сказать, потому что мы не спали, и голос его был достаточно громким, чтобы нам уснуть. Однако никто не обращал внимания на такую манеру этого замечательного проповедника, потому что она полностью соответствовала «неистовству» его чистосердечной восторженности, но никто из нас не хотел бы постоянно слышать этот шум.

Чрезмерная старательность часто восходит к прошлой профессии проповедника. Как старый охотник не может забыть охотничьих собак, так проповедник не может отделаться от привычек своего прежнего занятия. Один брат, который в прошлом был колесным мастером, проповедовал всегда так, будто он делал колеса.

Если вы знаете искусство делать колеса, то увидите почти все его процессы, которые брат иллюстрирует во время своих замечательных проповедей. В другом проповеднике вы сразу же увидите бывшего инженера, в третьем — бондаря, в четвертом — бакалейщика с его весами. Брат, который раньше был мясником, конечно же, покажет нам на развитии своей проповеди, как убивать вола. Когда я слушал его проповедь, которая с каждым словом становилась все сильнее и убедительней, я представлял себе всю его работу мясника: вот он берет мясной резак, а вон идет жирный бык, и вот падает призовой вол. Однако все эти признаки прошлых профессий не следует сильно осуждать, потому что они более терпимы, чем непростительная неловкость тех, кто с юности проводил время в учебных аудиториях. Они иногда трудятся так же старательно, но пользы от них меньше. Они говорят на ветер и тратят много сил на ничто. Господа из университетов более сдержанны в своих движениях, чем обычные люди: может быть, их образование лишило их уверенности и сделало более суетливыми и неловкими.

Иногда мне кажется, что некоторые проповедники воображают, что они выбивают ковры или рубят ветки, мелят фарш, бьют масло или «горькими слезами обливаются». О, если бы они могли посмотреть на себя глазами других, то перестали бы вытворять такие вещи перед своими слушателями. И все же я предпочитаю энергичную, живую манеру более непринужденной и даже величественной манере некоторых хладнокровных ораторов. Один, страшно довольный собой, потирает руки, «Умывая руки невидимым мылом В невидимой воде», и произносит в это время сущие банальности с изысканными манерами ораторов, выступающим в Роберт или Чамерс Холле. Другой останавливается и с важным видом оглядывается вокруг, будто он сообщил что-то очень важное высокочтимому собранию людей, которые, естественно, должны прийти в большое волнение и выразить полную готовность выполнять свой долг. На самом же деле ничего значительного он не сказал, но его вид, чувство своего собственного авторитета и сам тон его показывают, что он очень собой доволен. Это не чрезмерная старательность, а полная ей противоположность, и тем более она требует порицания. Некоторые наивные люди, несомненно, обманываются, когда воображают, что человек должен говорить очень важные вещи, если манеры его столь напыщенны. Но разумным людям они кажутся сначала смешными, а потом отвратительными. Одним из больших достоинств нашего колледжа является то, что добродушная критика всех наших студентов помогает спасти такого брата от этого порока. Многие болтуны избавились от него, благодаря вашим дружеским стараниям, и, надеюсь, что они никогда больше не будут так манерничать. Некоторым священнослужителям всех церквей вы оказали огромную помощь своей добродушной, иногда очень строгой критикой, чтобы их манера говорить проповедь была на должной высоте. Я хотел бы, чтобы каждый проповедник, не подвергшийся вашей мучительной критике, нашел себе друга, который бы указал ему на такие его недостатки, если, сам того не осознавая, он их имеет.

Но здесь нам надо не забыть сказать еще об одном виде чрезмерного старания, когда проповедник находится в постоянном движении, подымает палец, двигает рукой или при каждом слове стучит кулаком по столу. Он ни минуту не стоит спокойно. Каждое слово он сопровождает жестом, так что непонятно, что имеет первостепенное, а что второстепенное значение в его проповеди. Такой брат отвлекает внимание слушателей от своих слов на свои движения: зрение фактически уводит мысли от слуха, и потому сама цель проповеди пропадает. Эти постоянные движения действуют на нервы некоторых слушателей, вызывая у них волнение и тревогу, и неудивительно, ибо кто может выдержать постоянное хлопанье по столу, тыканье пальцами и размахивание руками? В движении, как и во всем остальном, «кротость ваша да будет известна всем человекам».

Итак, я рассказал о трех видах гротеска — скованности, автоматичности и чрезмерной старательности — и также немного коснулся ленивой величавости. И остановлюсь еще на двух. Во-первых, это воинственность, которая также граничит с гротеском, и потому ее можно отнести к этой категории. Иногда создается впечатление, что некоторые проповедники превращают свои проповеди в смертный бой за веру. Они становятся в оборонительную позу и либо ожидают нападения воображаемого врага, либо сами готовы со всей решительностью напасть на невидимого противника. Они не могли бы иметь более свирепого вида, если бы командовали кавалерийским полком, ни более самодовольного в конце каждой части проповеди, если бы одержали победу в сражении при Ватерлоо. Они поворачивают голову в одну сторону с таким победоносным видом, как будто говорят: «Я поразил того врага, и больше вы о нем не услышите».

И последний вид гротеска, который я отнес бы к этой категории, — это несвоевременность. В этом случае жест не соответствует слову, он несколько запаздывает, и вы не можете сразу понять, о чем идет речь, пока, наконец, вам не становится ясным, что этот жест относится к тому, что было сказано несколько секунд тому назад. Создается очень странная картина. И даже поняв, что происходит, впечатление все равно остается неприятным.

Еще одну категорию неподобающей манеры говорить проповедь можно, мягко говоря, назвать уродством, особенно, когда проповедник стоит на возвышении и, держась за перила загородки, так низко перегибается через нее, что почти касается пола. Такой наклон туловища необходим для начала гимнастических упражнений, но как аккомпанемент красноречия он просто чудовищен: однако я не раз наблюдал такую картину. Я не нахожу слов даже описать, насколько это уродливо и совершенно не нужно. Это надо только видеть! Однако некоторые братья считают, что такая поза очень внушительна и производит сильное впечатление, но лучше бы они последовали примеру Ричарда Уотсона, о котором кто-то сказал: «Он стоял совершенно прямо и все его движения сводились только к легкому движению правой руки и многозначительному кивку головы».

Некоторые братья имеют привычку поводить плечами. Обычно это сутулые люди от природы, или те, которые хотят казаться такими, потому что, когда они собираются сказать что-то очень важное, они подымают плечи, чтобы подчеркнуть важность того, о чем будут говорить. Один прекрасный, недавно почивший проповедник из Бристоля, прежде чем выразить свои мысли, сначала подымал одно плечо, затем другое, становясь похожим на горбуна. Как жаль, что это стало закоренелой привычкой! Как бы хотелось, чтобы от нее поскорее отделались! Квинтилиан говорит: «Некоторые подымают плечи, когда произносят речь, но это совершенно не правильно. Чтобы излечиться от такой привычки, Демосфен становился в очень узкую кафедру, подвесив над плечом копье так, чтобы, если он забывался, когда произносил речь, оно вонзалось в него». Это очень сильное средство, но лучше уж пораниться, если это поможет избавиться от такой вредной привычки. Однажды в одном публичном собрании оратор, который, казалось, чувствовал себя совершенно свободно и уверенно, заложил руки за фалды пиджака, представ, таким образом, в очень странном виде, особенно в глазах тех, кто смотрел на него сбоку. По мере того, как он воодушевился своей речью, он так часто подымал фалды, что напоминал зрителям трясогузку. И достаточно один раз увидеть такую картину, чтобы убедиться, насколько это смешно и отнюдь не подтверждает торжественности случая, когда за спиной оратора появляется то одна, то другая фалда. Иногда в собраниях можно видеть оратора, который кладет руки на поясницу и выглядит так, будто победил весь мир или терпит безумную боль. Такая поза напоминает скорее Биллинсгейта и его рыбачек, чем говорит о красноречии. Само слово «подбоченившись», как, я полагаю, называется такая поза, предполагает нелепость, а не величественность. Но еще хуже стоять, заложив руки в карманы брюк, как это делают люди на французских вокзалах, потому что в их карманах ничего нет, а природа не терпит пустоты. Заложить палец на секунду в карман жилетки еще возможно и не предосудительно, но говорить, держа руки в карманах, возмутительно. Надо совершенно презирать своих слушателей и тему своей речи, чтобы позволить себе это делать. Господа, потому что вы — господа, вас не надо об этом предупреждать, потому что вы никогда не станете так поступать. Видеть человека, проповедующего Евангелие, который стоит, заложив руки в карманы, не напомнит вам ни пророка, ни апостола. Некоторые братья могут позволить себе делать это иногда, так как обладают сильным характером, но именно они не должны так поступать, потому что дают плохой пример для подражания более слабым, у которых это превращается в привычку.

Другой вид этой категории, хотя он и не вызывает таких сильных возражений, как первый, я бы назвал «пингвиновским стилем», так как не могу найти другого сравнения. Его можно наблюдать на публичных приемах, когда надо надевать белый жилет, и на собраниях рабочих, когда хозяин выставляет им угощение и должен держать марку «фирмы». Иногда его можно наблюдать и в религиозных собраниях, где проповедник, будучи человеком местного значения, считает себя верховным правителем своих подопечных. Он расстегивает пиджак и закладывает большие пальцы в проймы своей жилетки. Такая поза может быть приемлемой и приличной для кучера или лакея на вечеринке, для членов общества чудаков на их собраниях или для главы семейства, когда он поучает своих детей. Но, как общее правило, для публичного оратора и тем более для проповедника она совершенно не допустима.

К этой же категории относится манера держаться обеими руками за лацканы пиджака, будто это необходимо, чтобы держать себя в руках. Некоторые так крепко хватаются за них и водят по ним руками вниз и вверх, будто хотят загнуть их в новом месте или удлинить воротник. Они так крепко держатся за свой пиджак, как человек, который висит на двух веревках, и удивительно, что пиджак их не трескается сзади по швам. Но это не делает речь оратора ни сильнее, ни яснее, а скорее, он хочет этим сказать: «Я чувствую себя совершенно спокойно и с удовольствием слушаю свой голос».

Чтобы предостеречь вас от многих таких несуразных манер, укажу даже на те, которые встречаются довольно редко. Я вспоминаю одного прекрасного проповедника, который постоянно смотрел на ладонь левой руки, а правой как бы черпал из нее свои мысли. Идеи, иллюстрации, важные моменты — все это, казалось, вырастало из его ладони, как множество цветов, которые он с корнем вырвал и показал людям. Это было ни к чему, потому что он умел прекрасно и без этого выражать свои мысли, но все же видеть его копающимся в своей ладони отнюдь не было приятным.

Не менее нелепо бить себя кулаком по лбу, как будто необходимо стучать в дверь своей головы, чтобы разбудить в ней мысли, или ковырять указательным пальцем левой руки в правой, как бы сверля в ней маленькие дыры.

Также не нужно, хотя и вполне естественно, проводить рукой по лбу, когда трудно найти точное слово, но уж совершенно не нужно в таких случаях чесать себе затылок. Я сам видел, как один проповедник долго чесал свой затылок, и не могу сказать, чтобы его проповедь от этого стала лучше.

Я не могу не сказать еще об одном нелепом жесте, которым очень часто пользуются. Некоторые братья всегда излагают закон, вытянув руку вперед, постоянно двигая ею вверх и вниз в ритм с каждым предложением. Сам по себе этот жест хороший, но только если он не делается слишком монотонно, что, к сожалению, очень редко. Его значение теперь несколько изменилось, и он стал выражать презрение, о чем некоторые братья забывают и постоянно к нему прибегают.

Сейчас, когда я рассказываю вам об этих нелепостях, вы смеетесь, но смотрите, чтобы над вами не посмеялись, если вы будете делать такие же и подобные им движения.

Однако ни одного из этих жестов в отдельности, ни всех их вместе я не считаю столь безобразным, как изысканный стиль, который совершенно не приемлем и отвратителен. Он хуже, даже чем обычная вульгарность, потому что в сущности своей он по-настоящему вульгарный, скрывающийся за аффектацией и претенциозностью. Роланд Холл хорошо описывал этот стиль, который я так презираю, на примере г-на Таплиша, конечно, подробности его имеют пятидесятилетнюю давность, но основная его характеристика остается верной и поныне: «Когда этот оратор первый раз появился на кафедре, его манеры и стиль одежды были крайне изысканны: ни один волосок не торчал на его пустой голове, над которой парикмахер, как видно, хорошо поработал все утро в это воскресенье, пудра лежала на его лице, как снег. Он был так сильно надушен, что благоухал, как африканская вивера, и когда проходил мимо, этот удушающий запах заполнял собой весь чистый воздух. Затем с крайне самодовольным видом он подымался на кафедру, как будто вышел из картонки, где держат «ленты, кружево, помада и духи». И здесь он должен был показать не только элегантность своей одежды, но и изящество манер: своей белой изящной рукой с бриллиантовым кольцом он ловко и искусно развернул сильно надушенный носовой платок, затем поднес к носу флакончик с нюхательной солью, выставляя напоказ свое сверкающее бриллиантовое кольцо. Произведя эти важные манипуляции с носовым платком и флакончиком с нюхательной солью, он затем вынул бинокль, чтобы рассмотреть большую часть слушателей, которых накануне наградил своим вниманием и развлекал пустыми разговорами, и, поймав их взгляд, он одарил их благосклонным взглядом и грациозным кивком головы».

И как освежающе действует после этой утомительной глупой чопорности «деревенская неотесанность». Прав был Цицерон, когда советовал ораторам подражать уж лучше воинам в лагерях или борцам на арене, чем танцорам с их женоподобным изяществом. Мужественность никогда не должна приноситься в жертву элегантности. В нашей семинарии нельзя даже себе представить, чтобы поручить таким чопорным учителям учить христианской истине. Британскому рабочему больше всего нравится мужественность, и он предпочитает слушать тех ораторов, которые говорят от сердца и естественно, да и рабочих всех национальностей можно скорее привлечь пренебрежением к своему внешнему виду, чем фатовством. Аббат Муллуа рассказал историю, которая, надо полагать, не единственная среди множества таких случаев. Проповедник попросил уверовавшего ремесленника, человека своенравного, но искреннего, весьма энергичного и умного, с большим успехом часто выступавшего в клубах своего класса, которого он привел к Богу, рассказать ему, что заставило его, столь когда-то далеко отошедшего от религии, прийти снова к вере.

— Мне это может помочь в моей работе вернуть и других к Богу.

— Не думаю, что это поможет вам, ответил тот, — «потому что, должен сказать вам прямо, вы не производите сильного впечатления.

— Не важно, — сказал проповедник, — мне не впервые слышать это.

— Ладно, тогда слушайте. Могу рассказать вам в нескольких словах, как это произошло. Одна благочестивая женщина надоедала мне, чтобы я прочел вашу книжицу — простите за такое выражение, но в то время я так говорил. Прочитав несколько страниц, я был так поражен, что почувствовал сильное желание увидеть вас». Мне сказали, что вы проповедуете в одной церкви, и я пошел послушать вас. Ваша проповедь произвела на меня впечатление, но, сказать честно, не очень большое, просто никакое. Гораздо больше сделала ваша искореняя, простая, добродушная манера говорить и прежде всего ваши непричесанные волосы, потому что у меня вызывают отвращение те священники, которые причесаны так, будто причесываются у парикмахера. И я сказал себе: «Этот человек забывает о себе ради нас. Поэтому и мы должны сделать что-то ради него». И тогда я решил пойти к вам, и вы покорили меня. Это было начало и конец всей истории.

Некоторые молодые глупые женщины восторгаются молодым человеком, мысли которого сосредоточены главным образом на своей драгоценной персоне, надеюсь, что теперь их становится с каждым днем все меньше; но разумные люди, и особенно здоровые рабочие в наших больших городах, совершенно не выносят фатовства в проповеднике. Всякий раз, когда вы видите манерность и жеманство, вы сразу же чувствуете барьер между таким человеком и здравомыслящими людьми. Мало кому нравится слушать голос павлина.

Очень жаль, что мы не можем убедить всех быть людьми, потому что в противном случае трудно себе представить их истинными людьми Божиими. И так же жаль, что мы не можем убедить проповедников говорить и жестикулировать, как другие разумные люди, потому что иначе они не завладеют сердцами масс. Все неестественные манеры, тон или одежда становятся преградой между нами и людьми: мы должны говорить с ними, как люди, если хотим завоевать их сердца. Возрождение в Англиканской Церкви пышных одеяний, как и другие более важные причины, явилось шагом в неправильном направлении. Сто лет тому назад такая одежда духовенства привлекала к себе такое же внимание, как и сегодня, но тогда она не имела доктринального значения, а считалась просто фатовством.

Эта страсть к красивым одеяниям привела к глупой чопорности, которую духовенство называло «достоинством» и которым очень гордилось. Главной его заботой была красота одежды и всякие украшательства в сочетании с помпезностью и чопорностью, пока благородные люди не устали от этого бессмысленного представления и не отвернулись от таких ходульных богослужений. Проповедники слишком увлекались своим внешним видом, чтобы думать о пользе, которые они должны принести людям. Они не снисходили до жестов, которые делали их слова несколько более понятными для простых людей, потому что им до них не было дела. Их нисколько не волновало, что они погибали он незнания Слова Божия. Упаси нас, Господь, от такой изысканности манер и чопорности, если они отталкивают массы людей от публичного поклонения Богу.

В наши дни такая отвратительная аффектация встречается значительно реже, но все же она еще существует. Мы знали одного такого проповедника, который не мог проповедовать без лайковых перчаток, и когда, однажды, поднявшись на кафедру, он обнаружил, что забыл их, вернулся за ними назад. Не найдя их на месте, он страшно рассердился и заявил: «Я никогда не проповедую без перчаток. Я не вернусь на кафедру, пока они не найдутся». Я хотел бы, чтобы он никогда не нашел их, потому что ему уместнее стоять скорее за прилавком с мануфактурными товарами, чем на проповеднической кафедре. Проповедник не должен быть ни в чем неряшлив, но именно мужественность чаще, чем женственность, страдает этим пороком: поэтому особенно остерегайтесь этого последнего порока. Каупер говорит: «Я ненавижу всякую аффектацию», — и так должен ненавидеть ее каждый разумный человек. Всякие трюки и сценические эффекты совершенно не допустимы, когда проповедуется слово Божие. Лучше уж небрежная одежда и небрежная речь, простые, естественные манеры, чем клерикальное фатовство, и намного лучше нарушить все правила изысканности, чем быть простым исполнителем, прекрасным актером на религиозной сцене. Двадцать лет тому назад один карикатурист написал на меня карикатуру, назвав меня Серой, и рядом со мной изобразил оратора, назвав его Патокой. И я был очень доволен, потому что совершенно не выношу патоку и всякие другие сладости. Щеголь на кафедре вызывает во мне такое же чувство, какое вызвала Иезавель у Ииуя, увидевшего ее нарумяненное лицо и украшенную голову и крикнувшего: «Выбрось ее!»

Я бы очень не хотел, чтобы мои замечания по поводу карикатурного поведения проповедника заставили хотя бы одного из вас становиться в позу и делать заученные движения: это означало бы из двух зол выбрать худшее.

Мы уже говорили, что Гамильтон брал уроки у профессора риторики, чтобы исправить свой недостаток, но в результате это ни к чему хорошему не привело, и я серьезно опасаюсь, что профессиональные учителя могут принести больше вреда, чем пользы. Может быть, и моя неловкая попытка приведет к тому же результату, но я, по крайней мере, стараюсь предостеречь вас от этого. Не думайте, какие жесты вы станете делать во время проповеди, а научитесь искусству делать все хорошо, совершенно не думая об этом.

И наше последнее правило, которое суммирует все другие, — это быть естественны во всех ваших движениях. Избегайте даже самого намека на зазубренные жесты. Искусство — это холод, только природа — тепло. Будьте всегда естественны в каждом своем движении, в каждом месте, даже если вас будут считать грубыми и невоспитанными. Все ваши манеры должны быть естественными, а не заученными, ибо подражание изысканности, симуляция чувств, притворство эмоций, подражание манере другого человека проповедовать — все это на практике ложь,

Потому прочь все театральные движения,

Взгляды, жесты, заученные перед зеркалом.

Наша цель избавить вас от недостатков, но не учить притворству и аффектации; мы обрезаем лишние ветки на дереве, но не придаем ему искусственную форму. Мы хотим, чтобы наши студенты думали, когда они еще учатся в колледже, дабы не пришлось им думать об этом потом. Когда вы вступаете на путь проповеднической жизни, вы должны быть уже во всеоружии. Поэтому будьте внимательны сейчас, научитесь всему здесь и покончите с этим. Вы посланы Богом не расточать улыбки, а завоевывать души людей, ваш Учитель — не учитель танцев, а Святой Дух, и ваша манера говорить проповедь с кафедры не должна отвлекать мыслей слушателей от того, что вы проповедуете; лучше отказаться от самой хорошей манеры, если она мешает им следить за вашей мыслью, в пользу самой худшей, если она этого не делает. Я советую спокойные, приятные, естественные движения, потому что, по крайней мере, они не привлекают к себе внимания. В проповеди все должны быть едино, все должно быть гармонично: мысль, дух, язык, тон и действия должны быть едины и направлены не на достижение собственной славы, а на прославление Господа и на благо людей. Тогда вам не надо будет бояться быть неестественным и, потому что этого не произойдет. Но бойтесь только одного — глупого подражания знаменитому проповеднику, потому что это может повести вас по ложному пути. Действие каждого человека должно соответствовать его личности и характеру. Стиль Голиафа, рост которого шесть футов, не подойдет Коротышке по росту и значению, каким был Закхей среди проповедников; так и величественная манера старого и уважаемого богослова не подойдет молодому Аполлону, едва достигшему двадцати лет. Я слышал, что некоторые молодые конгрегационалисты какое-то время подражали пастору Уэй Хауза, а маленькие Биннеи повсюду копировали великого Фому во всем, кроме его замечательного проповедования. Ходят слухи, что есть два молодых Сперджена, но, надеюсь, что речь идет о моих сыновьях, которые по праву своего рождения носят свое имя. Если кто из вас станет меня копировать, то я буду считать его «жалом в плоти» и отнесу к разряду тех, о которых Павел сказал: «Нас огорчают, а мы терпим».

Однако правильно было замечено, что начинающий должен обязательно какое-то время быть подражателем: художник подражает своему учителю, когда только познает элементы искусства рисования, и, может быть, на всю жизнь остается художником той школы, к которой вначале себя причислил, но когда он становится профессиональным художником, он развивает свою индивидуальность и свой собственный стиль, и очень хорошо, если сначала он подражал своему учителю. То же самое можно сказать об ораторе, и потому если вы и станете подражать кому-нибудь, то заимствуйте у него самое лучшее, когда формируете свой собственный стиль. Берите самое лучшее у других, но оставайтесь самими собой. Рабское подражание присуще обезьяне, но разумный человек подражает только тому, что он считает правильным. И все же никогда не теряйте своей естественной оригинальности, подражая самым лучшим древним и самым почитаемым современным образцам.

И в заключение вот что я скажу вам: пусть моя критика карикатурных поз и движений не преследует вас, когда вы стоите на кафедре — лучше уж делайте их, чем бойтесь, потому что страх вызовет у вас напряжение и неловкость. Не задумывайтесь над ними, когда вы проповедуете, потому что это лучше, чем нервничать. То, что может быть эксцентричным у одного, у вас будет естественным, потому что каждый человек имеет свой собственный стиль. Посмотрите, как изображен Джон Нокс на знаменитой гравюре. Разве его поза красивая? Скорее всего — нет. Разве она не точно такая, какой должна быть? Разве не все в ней правильно? Разве она не отражает Нокса во всей его силе? Она не подойдет для человека в пятьдесят лет, у большинства проповедников она будет казаться напряженной, но она характерна для этого великого реформатора и соответствует работе всей его жизни. Если вы подумаете об этом человеке, его времени и среде, в которой он жил, тогда его поза покажется вам естественной для героя — проповедника, посланного совершить дело Илии и произнести обличительную речь перед папистским судом, возмущенного реформами, которые суд требовал. Будьте самими собой, каким он был: даже если вы будете выглядеть неловкими и несуразными, будьте самими собой. Ваша одежда, хотя и самая простая, подойдет вам лучше, чем одежда другого, хотя и самая изысканная. Если хотите, подражайте стилю одежды своего учителя, но не надевайте его костюма, довольствуйтесь своим собственным. А самое главное, говорите так содержательно, так ревностно, с такой любовью, чтобы люди не замечали, откуда берете вы слово Божие, потому что, если они почувствуют, что оно исходит прямо с неба, и увидят, что оно прекрасно и изобильно, они не станут обращать внимания, откуда вы его берете и даете им. Пусть, если хотят, будут они говорить, что сами вы слабы, но признают, что ваше свидетельство имеет огромное значение и силу. Взывайте к совести каждого человека перед очами Господа, и тогда редко кто обратит внимание на вашу позу и манеры, какими бы они ни были.