Глава 3. Анализ контекста

С чего должен начинать экзегет? С мельчайших и сложных компонентов, как-то: фонемы, морфемы, слова – и потом переходить к более крупным элементам: словосочетаниям, клаузам, предложениям, абзацам, разделам и книгам? Или же следовать обратному порядку?

Правильный экзегетический подход предполагает рассмотрение деталей сквозь призму широкого контекста. Если экзегет не видит начала и развития основной мысли, мелкие элементы никак ему не помогут. Данная способность – способность изложить основную идею каждого раздела книги и проследить роль отдельных абзацев в раскрытии основной концепции – чрезвычайно важный аспект. Совершив ошибку на данном этапе, экзегет только напрасно потратит время и усилия на дальнейшее исследование.

Сэмюэл Дэвидсон выразил эту идею предельно ясно:

Рассматривая связи частей в разделе, мы должны проявлять такт и проницательность. Даже осознав значимость отдельных терминов, мы можем совсем не правильно понять развитие главной мысли. Способность к вербальному анализу не заменит таланта толкования всего абзаца. Способность выявить [1] действующие причины, [2] естественные следствия, [3] отношение отдельных высказываний к теме в целом и [4] тонкие оттенки мысли, характеризующие определенный метод композиции, отличается от простой привычки тщательно исследовать разнообразные значения отдельных терминов[82].

Итак, проблема заключается не только в пренебрежении ближайшим контекстом, что тоже встречается нередко. Погрешность здесь еще более серьезная – попытка раздробить и измельчить текст, предполагая, что основной смысл можно извлечь из словосочетаний, предложений и даже абзацев, не принимая во внимание остального контекста.

Писание особо уязвимо для такого подхода. Справедливо полагая, что вербализованное значение текста есть то самое слово, которое Бог хочет передать через свободных, но послушных Ему авторов, многие идут дальше и наделяют каждое слово или фразу самостоятельным смыслом, независимым от контекста. Не долго думая, они превращают отдельные фразы в полумагические формулы, вырывая их из контекста и толкуя вольно, как вздумается экзегету – лишь бы все это служило духовным целям и соответствовало общему учению Писания.

Но мы не хотим участвовать в таком нечистом деле. Если интересующая нас истина преподается в другом месте Библии, то и нужно обратиться к тому отрывку при подготовке проповеди. Нельзя только лишь делать вид, что мы толкуем текст, тогда как нас в нем привлекли лишь отдельные фразы. В сущности, мы таким образом вводим слушателей в заблуждение, ибо они начинают принимать отрывок как авторитетный источник информации по данному вопросу.

Знание контекста чрезвычайно важно. Итак, нам предстоит рассмотреть четыре контекстных уровня: контекст раздела, контекст книги, канонический контекст и ближайший контекст.

Контекст раздела

Слово контекст состоит из двух латинских элементов: con- (приставка с-) и textus (тканый). Поэтому, говоря о контексте, мы имеем в виду смысловое единство отрывка – те звенья, при помощи которых отрывок получается сотканным в единое целое.

Основная задача экзегета – найти эту нить мысли, связывающую собой мелкие и крупные элементы каждого раздела. Упуская из виду такую связь или не обращая на нее внимания, исследователь подвергается опасности не увидеть темы, целей, структуры и замысла, положенных автором в основание произведения и призванных упорядочить отдельные его части. Таким образом, изучение структуры произведения и авторского замысла относится к контекстному анализу.

Как же следует подходить к изучению контекста? Предварительно нужно прочитать книгу, обращая внимание на ключевые темы и направления мысли. Иногда автор сам указывает на то, с какой целью написано его произведение. Подобные указания могут содержаться в предисловии, заключении и/или повторяющихся мотивах книги. Если такие указания имеются, то в дальнейшем можно просмотреть остальные части произведения, чтобы увидеть, как воплощены в тексте обозначенные автором цель и замысел.

Однако, если основные разделы произведения не обозначены в конкретных терминах, приходится прибегать к косвенному анализу. В таком случае толкователь определяет едва заметные границы разделов книги на основании косвенных признаков. Например:

1. Повторяющиеся термин, словосочетание, клауза или предложение могут служить заголовком или колофоном (концовкой) раздела.

2. Часто в тексте присутствуют грамматические подсказки, например, промежуточные союзы или наречия: то, посему, почему, но, тем не менее, тогда как (греческие слова ou=n, de,, kai,, to,te, dio,).

3. Переход к новой теме или разделу может обозначаться риторическим вопросом. Иногда присутствуют несколько таких вопросов, передающих развитие темы и замысел целого раздела.

4. Нередко о начале новой темы или раздела может сигнализировать смена времени, места или обстановки, особенно в повествовательных отрывках.

5. Один из важнейших приемов, часто использующийся в эпистолярном жанре, – это обращения, сингализирующие о смене аудитории.

6. Еще один знак перехода к следующему разделу – смена времени, наклонения или вида глагола, а иногда также появление нового подлежащего или дополнения.

7. Порой границы раздела обозначены при помощи повторения ключевого слова, идеи или концепции.

8. В редких случаях тема нового раздела представлена в заголовке. Тогда толкователю нужно лишь проследить, чтобы содержание раздела изучалось в свете заявленной автором цели[83].

Изучение целостности контекста посредством демонтировки книги на отдельные рабочие части может показаться странным – это похоже на то, как механик разбирает машину на компоненты: кузов, мотор, капот, электрику, коробку передач, заднюю ось и т.д. Но данная аналогия вполне уместна, потому что мы пытаемся понять, как «работает» книга. Единство и функциональность осознаются через понимание связей и организации частей. Итак, ставя перед собой цель понять и сформулировать единую тему книги в одном предложении или, если без этого не обойтись, в нескольких предложениях, мы не сможем определить составные части единой темы, не рассмотрев предварительно всего произведения.

Конечно, если автор прямо формулирует тему произведения во введении или заключении, задача упрощается. Цель написанного лежит на поверхности. Но даже в такой удобной ситуации толкователю нужно обозначить разделы. Правда, в данном случае границы разделов необходимы только для понимания развития заявленных автором замысла и цели. Анализ по разделам представляется самым приемлемым подходом при любых обстоятельствах, потому что таким образом мы сразу выявляем общую цель и взаимосвязь отдельных частей в развитии авторского замысла.

Приведем несколько библейских примеров применения этих принципов. Основные разделы книги Бытие повторяющейся фразой «вот родословие [или происхождение, житие] N». В десяти случаях это словосочетание становится заглавием для последующего раздела. Каждый раз употребляется новое имя; например, «вот происхождение неба и земли» (Быт. 2:4), «вот родословие Адама» (Быт. 5:1), «вот житие Ноя» (Быт. 6:9), «вот родословие сынов Ноевых» (Быт. 10:1), «вот родословие Фарры» (Быт. 11:27) и т.д.

Но подобное явление повторяющихся терминов, фраз, клауз или предложений можно наблюдать и в конце раздела. Матфей пять раз заключает важные фрагменты, рассказывающие об учении Христа, фразой: «Когда окончил Иисус наставления…» (Матф. 7:28; 11:1; 13:53; 19:1 и 26:1).

Соломон использовал повторяющийся рефрен в качестве колофона, чтобы обозначить четыре раздела в книге Екклесиаст. Это высказывание «нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем» (Еккл. 2:24-26; 5:19-21 и 8:15)[84].

С другой стороны, в Римлянам 6:1 новый раздел обозначен риторическим вопросом: «Что же скажем? оставаться ли нам в грехе, чтобы умножилась благодать?» Весь раздел объединен настойчивым вопросом Павла ti, ou=n («Что же?» – Рим. 6:1, 15; 7:7). С похожим случаем – повторением риторического вопроса – сталкиваемся и в Ветхом Завете. Сыны пророков в Вефиле и Иерихоне задавали Елисею один и тот же вопрос: «Знаешь ли, что сегодня Господь вознесет господина твоего над главою твоею?» На что он каждый раз отвечал: «Я также знаю, молчите» (4 Цар. 2:3, 5). Вопрос предваряет повествование и заключает каждый эпизод по мере приближения момента восхищения Илии на небо.

В Книге пророка Малахии риторический вопрос определяет структуру всей книги. Используя необычный разговорный стиль, Малахия начинает все главные разделы со смелых заявлений от лица самого Бога и притворно невинного риторического вопроса аудитории: «Кто, мы? Что мы сделали?» В древнееврейском буквально сказано בַּמָּה («В чем?» – Мал. 1:2, 6, 7; 2:14, 17; 3:8, 13). На каждое обвинение, предъявленное Богом Израилю, они отвечают риторически: «Кто, мы? Нет, не мы!» Такое неподобающее поведение израильтян оборачивается благом для толкователя, стремящегося найти основные разделы Книги пророка Малахии.

Иногда повторяется императив с обращением. Лучше всего это представлено во вступительных словах к трем разделам Книги пророка Михея. Каждый раз пророк начинает с восклицания שִׁמְעוּ («Слушайте» – Мих. 1:2; 3:1 и 6:1). В первых двух главах с призывом слушать Михей обращается ко всем народам земли. Во втором разделе он повелевает «слушать» «главам Иакова и князьям дома Израилева», в последнем же разделе пророк обращается к горам и просит их быть присяжными заседателями, «слушать» претензии Господа к обвиняемому, Израилю.

Заключительная часть книги Исаии (гл. 40–66) стройно организована при помощи колофонов: «Нечестивым же нет мира, говорит Господь» (Ис. 48:22; 57:21; и расширенная версия той же концепции в конце книги в 66:24). Таким образом, Исаия 40-66 разделен на три главных части-наставления, каждая из которых состоит из эннеады (девяти обращений, примерно совпадающих с современным делением на девять глав).

Самое показательное использование повторяющихся элементов для обозначения границ раздела находим в книге пророка Амоса. Почти все обратили внимание на то, что в Амосе 1–2 восемь раз повторяются следующие фразы: «за три преступления… и за четыре…», «потому что они», «и пошлю огонь на… и пожрет он…» Нет никаких сомнений по поводу границ этого раздела (Амос 1–2).

Прежде чем приступать к определению границ более сложных, не столь явно обозначенных разделов, экзегету стоит внимательно изучить особенности других разделов книги Амоса, также обозначеных при помощи стилистических средств. В центральном разделе Амоса, главах 3–5, используется императив שִׁמְעוּ («слушайте») в качестве заголовка, который в современных переводах разделяет три главы. У каждого раздела свои особенности, тема и лейтмотив.

В третьей главе Амоса мы видим девять риторических вопросов, безошибочно и неизменно ведущих к выводу о причине и следствии, подтверждающемуся всей логикой развития мысли в книге Амоса: «Господь Бог сказал, – кто не будет пророчествовать?» (3:8). Далее в четвертой главе следуют несчастье за несчастьем, пока их число не достигает пяти. После каждого Божьего осуждения повторяется печальный рефрен: «Но вы не обратились ко Мне, говорит Господь» (Ам. 4:6, 8, 9, 10, 11). Все это достигает кульминации – есть предел долготерпеливой, все переносящей благости Бога: «Посему так поступлю Я с тобою, Израиль; и как Я так поступлю с тобою, то приготовься к сретению Бога твоего, Израиль!» (4:12). В пятой главе книги, также начинающейся с обращения: «Слушайте это слово… дом Израилев», повторяются слова взыщите и будете живы: «Взыщите Меня, и будете живы» (5:4); «Взыщите Господа, и будете живы» (5:6) и «Ищите добра, а не зла, чтобы вам остаться в живых» (5:14).

Далее следует переходный раздел, состоящий из нескольких обвинений, большинство из которых начинается со слов «горе вам» (5:18; 6:1; выражение «ненавижу, отвергаю…» в 5:21 – функциональный эквивалент).

Заканчивается книга пятью видениями, четыре из них начинаются с фразы: «Такое видение открыл мне Господь Бог» (7:1, 4, 7; 8:1; и синонимичное выражение находим в 9:1). Складывается впечатление, что последние два раздела нарушают целостность: повествование (7:10-17) и еще одно обращение, начинающееся с выражения: «Выслушайте это» (8:4-14). Здесь экзегет должен определить, почему автор именно так организовал материал. Нам нужно постараться объяснить положение и последовательность всех ближайших контекстов. Не разобравшись с этой проблемой, мы упустим из виду общую цель и замысел автора. Мы подробнее поговорим о данном предмете, когда обратимся к вопросу о ближайшем контексте.

Читателю известны и другие иллюстрации, кроме уже приведенных. Конечно, мы всегда радуемся, если тема раздела заявлена эксплицитно, как, например, в 1 Коринфянам 12:1: «Не хочу оставить вас, братия, в неведении и о дарах духовных». Вообще, на протяжении всего послания новые темы вводятся конструкцией peri. de. («что же касается»; например, 1 Кор. 7:1, 25; 8:1; 12:1; 16:1). Видимо, Павел построил материал в форме ответов на вопросы, ранее заданные коринфянами в их письме.

Тем не менее, экзегету не стоит забывать о вариациях, появляющихся даже во внешнем единстве. В 1 Коринфянам 6:12 и 10:23 (приведем очевидные примеры, пока не усложняя предмета обсуждением 14:34-35) Павел цитирует письмо коринфян (видимо, это высказывание отражает их взгляды), не используя вводной формулы «относительно».

Во всех подобных случаях мы знаем, что имеем дело с цитатами, а не собственным мнением автора, потому что здесь есть некоторые характерные особенности: (1) цитата контрастно выделяется на фоне ближайшего контекста; (2) автор ссылается на знание предмета читателями; или (3) утверждение резко контрастирует с другими отрывками того же автора. Соответственно, Павел говорит о настрое коринфян, цитируя их слова: «Все мне позволительно» (6:12; 10:23), а затем противопоставляет им свою точку зрения: «Но не все полезно». Далее он вновь отталкивается от утверждения коринфян «все мне позволительно», говоря: «Но ничто не должно обладать мною».

Спорный отрывок из 1 Коринфянам 14:34-35 вполне может быть цитатой из раввинского закона. Этого требования нет в Ветхом Завете, Ветхий Завет нигде не говорит: «Жены ваши… да молчат, ибо не позволено им говорить, а быть в подчинении, как и закон говорит. Если же они хотят чему научиться, пусть спрашивают о том дома у мужей своих; ибо неприлично жене говорить в церкви». Обратите внимание, что Павел также повелевает Церкви наставлять женщин и позволять им учиться (1 Тим. 2:11). Более того, в одной из предыдущих глав он разрешает женщинам говорить и молиться в церкви «подобно мужьям» (1 Кор. 11:4-5; 1 Тим. 2:8-9). Не удивляет тот факт, что ближайший контекст 1 Коринфянам 14:36 так открыто выступает против раввинских ограничений: «Разве от вас [mo,nouj – мужской род; не mo,naj – женский] вышло слово Божие? Или до вас одних достигло?»

Согласны вы или нет с последним примером (для большинства он звучит убедительно, если принять во внимание предыдущие примеры из 1 Коринфянам), задумайтесь о смысле сказанного. Пристальное внимание к самым тонким деталям, способным помочь в определении границ разделов, нередко оказывается таким же важным, как и понимание более очевидных связей, организующих разделы в единое целое.

Контекст книги

На даном этапе уже можно определить общую цель и замысел книги. Составные части дополняют целостность произведения.

В некоторых книгах, например, в книге Екклесиаст, автор открыто говорит о своей цели: «Выслушаем сущность [סוֹף] всего: бойся Бога и заповеди Его соблюдай, потому что в этом всё [כָּל] для человека» (Еккл. 12:13). Лука написал свое Евангелие, чтобы Феофил имел «твердое основание» в услышанном об Иисусе (Лук. 1:1-4). 1 Иоанна ставит свой целью снова явить истинность Евангелия в Иисусе, «чтобы радость [наша] была совершенна» (1:1-4). Еще нагляднее в Иоанна 20:30-31 говорится, что чудеса, включенные в Евангелие от Иоанна, специально описаны, «дабы [читатели] уверовали, что Иисус есть Христос, Сын Божий, и, веруя, имели жизнь во имя Его». Все это примеры книг, где цель выражена эксплицитно и мы можем проследить ее развитие от раздела к разделу.

Задача усложняется, если цель книги нужно выявить в процессе анализа содержания и переходов от раздела к разделу, от абзаца к абзацу. Одна из таких книг – Послание к евреям. Поскольку цель здесь не выражена в определенном наборе слов, важно обращать пристальное внимание на увещевающие фразы в паренетических разделах («посему будем…», например, Евр. 4:1, 11; 6:1; 10:35-36; 12:1; 13:15). Видимо, автор осуждает непостоянство и проповедь непонятных концепций спасения, часто всречавшихся в иудейских общинах в то время. Рассмотренные сквозь эту призму, доктринальные разделы, говорящие о преимуществе новозаветной идеи спасения над заведомо временной природой ветхозаветных ритуальных установлений, начинают открывать значение книги и обрисовывать ее цель.

Сложнее всего определить структуру в тех случаях, когда значительная часть книги, если не вся она целиком, состоит из повествовательного материала. Мы подробнее поговорим об этом в одной из следующих глав, но сейчас важно заметить, что толкователю следует принимать решение на основе деталей, выбранных автором для данной книги и организованных им.

Возьмем, например, повествование в небольшой книге Руфь. Естественно, Руфь как персонаж важна для автора, потому что является частью генеалогии Давида, представленной в заключении книги. Но даже этот момент не раскрывает всей сути, особенно если толкователь хочет успешно актуализировать книгу Руфь в сознании современного читателя.

Рональд Халс обратил внимание на тот факт, что автор Руфи употребляет имя Бога двадцать пять раз в своем повествовании, состоящем из восьмидесяти пяти стихов[85]. В девяти случаях имя Бога встречается в молитве о благословении одного из главных персонажей. Интересно, что каждый главный герой хотя бы раз становится объектом такой молитвы. Более того, не прерывая повествования, автор в подтексте всегда показывает ответ на эту молитву.

Итак, немногословность и сдержанность авторского стиля проявляются в отсутствии морали и интерпретации произошедших или не произошедших событий. На этом фоне заключение выглядит более значительным и драматичным. Все крупные и мелкие эпизоды в жизни семьи находятся во власти Божьего провидения, становясь частью истории спасения. «Нить Божьего замысла» непосредственно вплетается в «ткань ежедневных событий»[86]. Его водительство даже в самых незначительных жизненных элементах – лейтмотив книги Руфь.

Подводя итог, выделим четыре основных способа определения авторского замысла в отношении границ разделов и общего замысла произведения:

1. Ищите сначала эксплицитно выраженную автором цель в предисловии, заключении или самом тексте.

2. Изучайте паренетические разделы (призывы, увещания), особенно в новозаветных посланиях, дабы определить, какие выводы делает сам автор из фактических или доктринальных частей текста. Обычно авторские наставления – непосредственное выражение цели написания книги.

3. В поисках ключа к разгадке общей цели автора в отборе исторических событий и компоновке повествования, обратите внимание на детали, избранные и организованные автором.

4. Если нет других указателей, толкователь должен выдвинуть собственную гипотезу о целях автора. Сначала исследователь изучает тематические предложения отдельных абзацев, наблюдая их роль в раскрытии темы данного раздела. Потом он анализирует темы всех разделов и связь между ними. Только завершив этот процесс, он может с определенной долей уверенности сформулировать тему, предложенную автором.

Контекст канона

В последнее время в Церкви возобновился интерес к канону. В контексте повышенного внимания современных комментаторов к этому вопросу особого упоминания заслуживает имя Бреварда Чайлдза[87]. По его мнению, канонический анализ должен основываться на самом тексте – в той его законченной форме, которой пользуется Церковь в настоящее время. Таким образом, современный вид текста, независимо от исторической и традиционной критики (которых Чайлдз также не отвергал), обладает собственной целостностью. Кто-то должен объяснять Библию, находящуюся в руках верующих в наше время; с его точки зрения, реконструкция оригинала – очень важная, но совершенно отдельная задача.

Таким образом, Чайлдз не отказывается от подлинных исагогических вопросов в пользу искусственных доктринальных категорий; его канонический анализ лишь заставляет толкователя работать с той структурой, которую библейский текст приобрел усилиями тех, кто сформировал его и начал использовать как Священное Писание. Уже давно следовало бы обратить внимание на данный аспект, ибо долгое время библеисты занимались всем чем угодно, кроме как изучением текста в том виде, в котором он канонически сохранился в Церкви живого Бога.

Чайлдз хочет убедиться, что никто не примет его точку зрения на канонический анализ за другие, появившеяся в последние время критичесие методы. Это не так называемые нео-критика, структурализм или риторическая критика. Канонический подход ставит своей целью понимание «богословской формы»[88] текста, а не реконструкцию изначальной литературной формы или эстетического единства.

Под эгидой канонического анализа Чайлдз не выступает в защиту «керигматической экзегезы» Герхарда фон Рада (или Ганса Вальтера Вольфа, Клауса Вестерманна, Вальтера Бруггеманна), построенной на идее реконструкции исторического контекста посредством формальнокритического метода. Его подход также не относится к критике преданий, т.е. не является обычным исследованием истории формирования текста.

Чайлдз настаивает на том, чтобы Писание не рассматривалось отдельно от Церкви и наоборот[89]. Каждый отрывок в Писании следует изучать не сам по себе – для доказательства какой-либо идеи, но в контексте книги и всего канона. Только тогда можно понять всю его силу как свидетельства (!) о божественном откровении[90]. Допуская, что при изучении истории древнего Ближнего Востока эти письменные материалы нужно рассматривать с документальной и критической точки зрения, и признавая различие между, например, Яхвистом и Священническим кодексом, Чайлдз, тем не менее, считает, что только полный, скомпонованный текст в том виде, в котором он сейчас существует в Церкви (правда, освобожденный от наслоения преданий!), может быть «авторитетным для сообщества верующих»[91].

В качестве комментария выдвину два замечания. Хотя евангельские богословы должны аплодировать Чайлдзу за ту смелость, с которой он признает все Писание каноном, мы сожалеем, что канон этот преподносится в отрыве от намерений древнего автора и их исторической подоплеки. В каноническом анализе Чайлдза создается новая историческая актуальность, основанная на завершенной форме канона и его позднейшем (по мнению Чайлдза!) контексте. Конечно, Чайлдз допускает, что канон предстает перед каждым поколением как новое Слово от Бога в силу своей надисторической ценности, но он дорого платит за это. В конечном итоге, предание должно быть каким-то образом утверждено – и только Церковь может его санкционировать. Видимо, Чайлдзу все-таки придется вернуться в Рим для санкционирования канона – или есть другие способы установить его подлинность? Мы же со всей решительностью утверждаем, что сами святые писатели, а также ранняя Церковь настаивали на том, что нормативность библейского текста предшествует Церкви и является для нее фундаментом.

Второе наше критическое замечание следующего характера – не всякий текст следует рассматривать в контексте всего канона. Действительно, вырывание стихов из их непосредственного окружения, их трактовка в отрыве от ближайшего контекста или контекста раздела – недопустимый подход, от которого нужно немедленно избавиться. Но в главе о богословском анализе мы еще упомянем, что Церковь (особенно со времен Реформации) в значительной своей части ошибочно применяет принцип аналогии веры (analogia fidei), извлекая или, наоборот, привнося некие идеи в тексты, написанные ранее отрывка, где это учение представлено наиболее ясно или даже впервые. Заимствование концепций, появляющихся хронологически позже в Писании, перемещение их в более ранние тексты только потому, что оба или все изучаемые отрывки объединены одним каноном – это признак эйзегезы, а не экзегезы.

К счастью, Чайлдз не соглашается с философской герменевтикой Поля Рикера и его школы. Те рассматривают Библию как хранилище метафор, имеющих в современности способность толковать и упорядочивать мир[92]. Примечательно, что Чайлдз критикует Рикера за то, что тот, рассуждая о будущем (devant), а не прошедшем по отношению к тексту времени, рассматривает библейские метафоры в отрыве от исторического контекста Израиля; метафоры парят вне времени и пространства.

Оценка Чайлдза абсолютно верна! Но мы можем предъявить такие же обвинения самому профессору Чайлдзу. В своих попытках укоренить канон в церковном предании, он вырывает его из рук авторов, впервые услышавших и понявших откровение. Как же быть с их заявлениями? Конечно, даже если бы применяемые критикой преданий методы могли быть адекватно обоснованы (ради нас, скептиков), сможет ли этот метод полностью освободиться от содержащихся в тексте заявлений библейских авторов (если, конечно, не будет принят новый человеческий канон как Vorverständnis[93] к самому тексту; а именно, канон, в котором нет места автору!)? Думаю, это невозможно. Некоторые заявления все равно останутся. Потому, несомненно заслуживая похвалу и благодарность за новое направление и многие полезные и многообещающие моменты внутри него, Чайлдз оказывается неправ в очень важном аспекте: канон занимает место автора в экзегетическом анализе.

Однако в исследовании текста есть место и для канонического контекста. Закончив экзегетическое исследование и определив намерения автора, следующим шагом мы приступаем к рассмотрению данного учения в контексте всей Библии, собрав воедино все, что Бог говорил на данную тему. Потом нужно сравнить этот материал с результатами нашего собственного анализа отрывка. Запомните: контекст канона должен присутствовать при подведении итогов, но никогда – в качестве экзегезы.

Ближайший контекст

Следует обратить внимание на еще один аспект, а именно анализ абзацев (в поэтических текстах – строф), из которых состоит раздел. Так как поэзии посвящена отдельная глава, здесь мы ограничимся разговором о прозаических абзацах.

Подобно наблюдению над взаимосвязями между разделами книги, исследование контекста параграфа может пролить свет на общий смысл. Не понимая связи изучаемого абзаца с разделом книги, экзегет часто будет плавать, пытаясь интерпретировать отрывок. Первоначальное изучение контекста очень важно.

Исход 6:14-25 – хорошая иллюстрация, помогающая понять важность ближайшего контекста в экзегетическом исследовании. На первый взгляд, перед нами просто сухая и безжизненная генеалогия. Многие христианские исследователи, не находя ничего интересного в этом отрывке, пропускают его и сразу переходят к следующему абзацу.

Тем не менее, пренебрегая данным абзацем, экзегет упускает из виду много важных моментов. Первое – обрамление абзаца идентичным материалом. Так, предшествующий абзац (ст. 10-12) и последующий (ст. 28-30) в изучаемом отрывке повторяют слова: «“Скажи фараону, царю Египетскому, чтобы он отпустил сынов Израилевых из земли своей”. И сказал Моисей пред Господом: “…Я не словесен”».

Во-вторых, в генеалогии упомянуты только три сына Иакова (Рувим, Симеон, Левий), вместо обычных двенадцати (!), потому что цель данной родословной – объяснить происхождение Моисея и Аарона. Обратите внимание на стих 26: «Аарон и Моисей, это – те, которым сказал Господь…»

Зачем нужно было говорить о Рувиме и Симеоне? Почему упомянуты братья Левия? Думается, потому, что у каждого из них была своя тайна, они совершили тяжкие грехи, но обрели прощающую благодать Бога. То же было и с Моисеем. Разве не он убил человека и скрылся с места преступления? Таким образом, ответ на вопрос: «Почему Бог избрал этих Моисея и Аарона несмотря на то, что мы знаем о них?», мы находим в благодати, изливавшейся и на предков Моисея и Аарона. Поэтому, когда Моисей отказывается от дальнейших переговоров с фараоном, Бог мягко напоминает, что читателю нужно думать не о посредниках (Моисее и Аароне), но о Призвавшем их на служение и Споспешествующем в делах человеческих. В конце концов, это были всего лишь «те Моисей и Аарон»; и тем не менее, Бог их призвал.

Существуют различные виды связи между отдельными абзацами и ближайшим контекстом:

1. Историческая. Может существовать связь явлений, событий и происшествий во времени и пространстве.

2. Богословская. Доктрина может строиться на каких-то исторических фактах и обстоятельствах.

3. Логическая. Абзац связан с общим развитием дискуссии или мысли в разделе.

4. Психологическая. Нечто, предшествующее аргументации, может неожиданно напомнить о парллельной идее. В результате часто появляется паренетическая ссылка или отступление, т.е. автор отвлекается от развития мысли или экспозиции, представляя, на первый взгляд, абсолютно постороннюю идею[94].

Важность понимания ближайшего контекста при богословской связи между абзацами можно проиллюстрировать на примере Галатам 5:4: «Вы отпали от благодати»[95]. Если вырвать стих из контекста, можно выстроить абсолютно новую богословскую систему. Но, рассмотрев контекст обращения Павла к галатам, мы увидим иное. Павел говорит, что человек, намеревающийся оправдаться Законом, должен быть готов исполнить весь закон до мельчайших деталей или потерять Христа. Ибо оправдывающиеся Законом сознательно отказываются от системы благодати. В данном контексте «благодать» – не личное переживание свободной, незаслуженной милости Бога; но евангельская система спасения во Христе.

Только должное внимание к ближайшему контексту в подобном случае удержит экзегета от необдуманных и неверных выводов. У автора всегда есть право придавать собственное значение своим терминам, и ключом к частичной разгадке этого значения является контекст.