Статья X. Истинная религия доказывается заключающимися в человеке противоположностями и первородным грехом

I.

Великие и жалкие стороны настолько заметны в человеке, что истинная религия необходимо должна объяснить какими-нибудь важными причинами это одновременное величие и ничтожество.

Если все имеет одну причину и все ведет к одной цели, то дело истинной религии научить нас почитать и любить только одну эту цель. Но так как мы не в состоянии почитать то, чего не знаем, а любить можем только самих себя, то необходимо, чтобы религия, указывая нам эти обязанности, указала нам также нашу несостоятельность и научила нас, как помочь ей.

Чтобы сделать человека счастливым, она должна показать ему, что есть Бог, что мы обязаны любить Его, что наше истинное благо пребывать в Нем и наше единственное несчастие быть в разлучении с Ним; что мы полны мрака, мешающего нам познавать и любить Его, и что, таким образом, мы окончательно неправы, не исполняя своего долга любви к Богу, а подчиняясь влечениям плоти. Она должна объяснить нам причину противления нашего Богу и собственному благу; указать нам средства от этих немощей и каким образом приобрести эти средства. Испытайте в этом отношении все религии мира и вы не найдете ни одной, кроме христианской, которая удовлетворяла бы этим требованиям.

Не укажут ли нам на философов, которые говорят, что все благо заключается в нас самих? Истинное ли это благо? Нашли ли они средство против наших зол? Приравнять человека к Богу, значит ли исцелить его самонадеянность? Ставящие нас наравне с животными и магометане, полагающие все благо человека в удовлетворении его плотских наклонностей даже и в будущей вечной жизни, — разве они дали нам средство против наших плотских вожделений? Поднимите ваши взоры к Богу, говорят одни, посмотрите на Того, которому вы уподоблены и который создал вас для поклонения Ему; мудрость уравняет вас с Божеством, если вы будете ей следовать. Другие же говорят: опусти взор долу, ничтожный червь, и посмотри на животных, твоих сородичей.

Что же будет с человеком? Приравняется ли он Богу или животному? Какое страшное расстояние! Что же станется с нами? Одно может быть заключение из всего этого, что человек заблудился, что он упал со своего места, ищет его с беспокойством и не может найти. Кто укажет ему дорогу? Самые великие люди не могли этого сделать. Какая религия научит нас исцелить гордость и привязанность к нашей плоти? Какая религия, наконец, укажет нам наше благо, наши обязанности, слабости, отвлекающие нас от их исполнения, причину этих слабостей, лекарства к уврачеванию последних и средство добыть таковые. Все другие религии оказались бессильными в этом отношении. Но вот что говорит нам Премудрость Божия:

«Напрасно, о люди, ищите вы в самих себе средств против ваших несчастий. Весь ваш разум может достигнут только сознания, что в самих себе вы не найдете ни истины, ни блага. Философы обещали вам это, но не могли исполнить своего обещания. Они не знают ни вашего истинного блага, ни вашего истинного положения. Как могли бы они дать средства против болезней, которых сами не познали? Ваши главные недуги — гордость, отвлекающая вас от Бога, и чувственность, привязывающая вас к земле; а они, если и старались излечить, то лишь от одного из этих недугов. Если они обращали ваше внимание на Бога, то только для того, чтобы дать пищу вашему высокомерию. Они заставили вас думать, что вы подобны Ему по своей природе. Те же, которые видели тщету этих притязаний, бросили вас в другую пропасть, убеждая вас, что ваша природа одинакова с животными, и научили вас искать блага в удовлетворении одних плотских стремлений, составляющих удел животных. Не такими средствами могут быть исцелены ваши неправды, которых эти судьи в не знали совсем. Не ждите, говорит премудрость, ни истины, ни утешения от людей. Я одна создала вас и одна могу сказать вам, кто вы. Но вы уже не в том состоянии, как Я создала вас. Я сотворила человека святым, невинным, совершенным; Я наполнила его светом и разумением; Я сообщила ему Свою славу и Свои превосходства. Глаз человека созерцал тогда величие Божие. Он не был тогда во мраке, который его теперь ослепляет, не был подвержен удручающим его ныне смерти и печалям. Но он не смог вынести столько славы, не впав в самомнение. Он захотел сделаться средоточием самого себя и независимым от Моей помощи. Он вышел из Моего повиновения, и, уподобляясь Мне в желании находить блаженство в самом себе, был покинут Мною. Возбудив подчиненную ему тварь, Я сделала из нее врагов ему, так что ныне человек сам стал подобен зверям и настолько удален от Меня, что у него осталось лишь смутное понятие о его Творце, — так затемнены в изглажены его понятия! Чувства, не зависящие от разума и часто подчиняющие его себе, увлекли его к исканию наслаждений. Всякая тварь или вредит ему, или его искушает; господствует над ним, подчиняя его себе силою или обольщая своими прелестями, что еще ужаснее в непреоборимее».

«Вот в каком состоянии находятся теперь люди. У них остается некоторое представление о счастии их первобытного состояния, но они повергнуты в бедствия своего ослепления и плотских побуждений, сделавшихся их второй природой».

«Из этого открытого вам Мною начала вы можете узнать причину стольких противоречий в вашей природе, составлявших предмет удивления людей и приводивших их к столь различным воззрениям. Обратите теперь внимание на всевозможные побуждения к величию и славе в человеке, которых не могло искоренить в нем все сознание испытываемых им бедствий и ничтожества, и рассудите, не следует ли причину этого искать в какой-либо иной природе».

II.

Удивительно, между тем, что самая непостижимая для нашего разумения тайна — преемственность или наследственность первородного греха, и есть именно то, без чего мы никоим образом не можем познать самих себя! И действительно, ничто не противоречит так нашему разуму, как ответственность за грех первого человека тех, которые, будучи столь удалены от первовиновника греха, никак, по-видимому, не могут нести вины за него. Эта наследственность вины кажется нам не только невозможной, но и крайне несправедливой: с нашим жалким правосудием никак не согласуется вечное осуждение неправоспособного сына за грех, в котором он принимал, по-видимому, так мало участия, — как в событии совершившемся за несколько тысяч лет ранее его появления на свет. Конечно, такое учение поразительно для нас; но без этой тайны, самой таинственной из тайн, мы не будем понятны самим себе. Вся наша жизнь, все наши действия вращаются в глубине этой тайны; так что без нее человек еще непостижимее самой тайны.

Первородный грех есть безумие в глазах людей; но я этого не отрицаю. Вы не можете, стало быть, упрекнуть меня в неразумии за это учение, так как я выдаю его за безумное. Но это безумие мудрее всей мудрости человеческой, потому что безумное Божие мудрее человеков (1Кор. 1:25). Ибо, без этого учения, как определить, что такое человек? Все состояние его зависит от этой незаметной точки. И как бы он заметил ее своим разумом, когда эта вещь выше его разума и когда разум его, весьма далекий от возможности открыть ее доступными ему путями, отдаляется от нее тотчас же, как ее укажут ему?

III.

Так как оба эти состояния (невинности и растления) налицо, то вам нельзя не признать их. Следите за собою, и вы найдете несомненные признаки этих двух природ. Могло ли бы столько противоречий заключаться в существе простом?

Эта двойственность в человеке так заметна, что были люди, полагавшие в нем две души; простое существо казалось им неспособным проявлять такое разнообразие — безмерную гордость и страшное унижение.

Эти-то противоположности, наиболее удалявшие меня, по-видимому, от понимания религии, и привели меня всего скорее к признанию ее истинности.

Признаюсь, коль скоро христианская религия открывает ту истину, что природа человеческая повреждена и отпала от Бога, она, вместе с тем, делает доступным моему взору повсюду обнаруживающиеся признаки этой истины; ибо природа, как в человеке, так и вне человека, повсюду свидетельствует об утраченном Боге.

Без этих божественных указаний что могли сделать люди? Они или возносились чрезмерно под влиянием остававшегося в них внутреннего ощущения о былом величии, или пресмыкались в виду своей настоящей немощи. Не видя всей истины, они не могли достигнуть совершенной добродетели. В силу признания своей природы неповрежденною одними и — неисправимою другими, они впали или в гордость, или в леность, порождающие все остальные пороки, будучи не в состоянии или не предаться им по малодушию, или избавиться от них по гордости. Зная превосходство человека, люди не знали его поврежденности; а это заставляло их избегать лености, но зато вводило в самомнение. Если же они сознавали испорченность своей природы, то не разумели ее достоинств и, избегая таким образом тщеславия, повергались в отчаяние.

Таким путем возникли секты стоиков и эпикурейцев, догматиков и академиков и т. д. Одна христианская религия могла исцелить оба эти порока — и не мудростью земною, а простотою Евангелия. Справедливым и правым она поведала, что может возвысить до общения с самим Божеством, хотя и в этом состоянии они еще носят в себе источник растления, который в течение всей жизни подвергает их заблуждению, бедствиям, смерти, греху; нечестивым же она обещает возможность спастись милосердием их Искупителя. Таким образом, заставляя трепетать оправдываемых и утешая осуждаемых ею, она так справедливо умеряет страх надеждою, указывая на общую всем способность грешить и возможность помилования, что не толкая человека в отчаяние, она смиряет его бесконечно сильнее, чем бы это мог сделать один человеческий ум. С другой стороны, она бесконечно больше естественной гордости возвышает человека, не допуская его до кичливости. Такими средствами она доказывает, что ей одной, свободной от греха заблуждения, приличествует служить наставницей и исправительницей человеков.

Кто же может не уверовать и не поклониться этому небесному свету? Не яснее ли дня, что мы чувствуем в себе неизгладимый признак величия и неодинаково ли верно, что мы ежечасно испытываем последствия нашего жалкого состояния? Разве в этом хаосе, в этом чудовищном смятении не слышится нам незаглушимый голос истины об этой раздвоенности природы нашей?

IV.

Мы не понимаем ни славного состояния Адама, ни (сущности) его греха, ни происшедшей в нас от того перемены. Свершились эти события при условиях, совершенно отличных от наших, и которых постичь мы не в силах. Да это нам и не нужно знать, чтобы выйти из нашего жалкого положения; для нас важно убедиться, что мы действительно жалки, повреждены, разлучены с Богом, по искуплены Иисусом Христом; а на это есть на земле замечательные доказательства.

V.

Христианство странно: оно повелевает человеку признать себя ничтожным, даже презренным и в то же время повелевает ему уподобляться Богу. Без такого противовеса это возвышение сделало бы его безмерно тщеславным, а принижение — отвратительным до последней степени.

VI.

Унижение доводит до отчаяния, величие внушает высокомерие.

О степени поврежденности нашей можно судит уже по тому, что для восстановления человека потребовалось столь великое средство, как воплощение Сына Божия.

VII.

В христианской религии нет унижения, которое делало бы нас неспособными к добру, как нет святости, свободной от зла.

Нет иного более соответствующего человеку учения, как учение христианское, которое указывает ему его двойную способность получать и терять благодать, в силу двойной угрожающей ему постоянно опасности — отчаяния или гордости.

VIII.

Философы не возбуждали чувств, соответственных этим двум состояниям вместе; они, вопреки действительному состоянию, внушали побуждения или одного величия, или одного унижения. Требуется же самоунижение не по природе, а как покаяние; не для того чтобы пребывать в нем, но чтобы восходить к величию. Равно желательны побуждения величия, не по заслуге, а по благодати и чрез унижение.

IХ.

Ни один человек так не счастлив, так не разумен, так не добродетелен и достоин любви, как истинный христианин. Как мало гордится он верою в возможность своего единения с Богом! Как мало возмущается, сравнивая себя с червем земным!

X. «Невероятно, чтобы Бог соединялся с нами»

Говорить так можно только в виду нашего ничтожества. Но, если такое воззрение ваше искренно, то идите дальше в этом же смысле и признайте вместе со мною, что мы действительно так низки, ничтожны, что сами никак не в состоянии судить, может или не может Его милосердие сделать нас способными к общению с Ним. Мне весьма хотелось бы знать, откуда тварь, признающая себя столь слабою, получила право измерять милосердие Божие и ставить ему пределы по своему усмотрению. Так же мало зная Бога, как и самого себя и столь смущаясь видом собственного своего состояния, человек дерзает говорить, будто Бог не может дать ему возможности общения с Ним! Еще я спросил бы, требует ли Бог от познавшего Его чего-либо, кроме любви к Себе, и почему он думает, что Бог не может сделать Себя доступным познанию и любви. Если он что-либо видит в окружающем его мраке и находит какой-нибудь предмет для своей любви из числа земных вещей, почему, если Бог несколько осветит ему Свое существо, не будет он в состоянии познавать и любить Его так, что Богу благоугодно будет допустить его к общению с Собою? В подобного рода рассуждениях несомненно высказывается невыносимое высокомерие, хотя, по-видимому, они основываются на кажущейся скромности; будь смирение это искренне и правдиво, оно признаюсь бы, что, не зная сами нашего существа, мы можем получить это знание только от Бога.