3.

Если же кто будет обвинять нас в невоздержности за эти слова, — мужи доблестные, и живя с женщинами, будто бы ничего худого от этого не терпят, — то я ублажаю таких людей и сам хотел бы иметь столько же силы; я верю, что могут быть даже такие люди; но я хотел бы, чтобы обвиняющие нас могли доказать, что молодой человек, цветущий телом, живя вместе с юною девою, вместе сидя и обедая, и беседуя с нею целый день, — не распространяюсь ни о чем прочем, неприличном смехе и хохоте, и нежных выражениях, и о прочем, о чем даже и говорить, может быть, неприлично, — что он, живя с нею в одном и том же доме, разделяя с нею трапезу и беседы и с великою свободою многое принимая от ней и сам сообщая ей, не испытывает ничего человеческаго, но остается чистым от порочнаго пожелания и удовольствия; я хотел бы, чтобы обвиняющие нас могли убедить нас в этом, но они и сами не хотят убеждаться, и нас, обличающих это, провозглашают безстыдными, больными одною и тою же с ними болезнию и прикрывающими собственную порочность. Какое, говорят они, нам дело до этого? Мы не виновны в безумии других, и, если кто безразсудно соблазняется, мы не заслуживаем наказания за его безумие. Но Павел не так говорил, а заповедал обращать внимание, хотя бы кто соблазнялся без вины (соблазняющих), хотя бы по немощи. Мы тогда только освобождаемся от наказания, назначеннаго соблазняющим, когда от соблазна происходит другая польза, большая вреда, причиняемаго соблазном; если же этого нет, а происходит один только соблазн для других, основательно ли будут они соблазняться, или не основательно, или по немощи, то кровь их падает на нашу голову и от наших рук Бог взыщет души их. Посему, чтобы мы и не всегда заботились о соблазняющихся, и не всегда презирали их, Христос постановил для нас некоторыя ограничения и правила, и Сам соблюдал то и другое в надлежащее время. Так, когда Он беседовал о свойстве яств и объяснял, что они по природе своей чисты, и освобождал от иудейской разборчивости в них, и когда Петр пришел и сказал: соблазнишася, то Он отвечал: остави их, и не только презрел их, но и осудил, сказав: всяк сад, егоже не насади Отец мой небесный, искоренится (Матф. XV, 12-14). Таким образом Он отменил закон о яствах. Когда же требовавшие дидрахмы, приступив к Петру, говорили: учитель твой не даст ли дидрахмы, то Он не поступил так же, как в отношении к первым, но принимает во внимание соблазн и говорит: но да не соблазним их, шед на море, верзи удицу, и, юже прежде имеши рыбу, возми, и отверз уста ей, обрящеши статир: той взем даждь (им) за мя и за ся (Матф. XVII, 24-27). Видишь ли, как Он и заботился и не заботился о соблазняющихся? Здесь не было неотложной нужды открыть славу Единороднаго; как (могло быть) это, когда Он еще старался прикрывать ее и заповедывал не говорить народу, что Он — Христос? От уплаты дидрахмы не было никакого вреда, а от неуплаты ея произошло бы великое зло; ибо тогда стали бы отвращаться от Него, как властолюбца, возмутителя, врага всего государства, и подвергающаго других крайним опасностям. Посему и от тех, которые сами хотели взять и сделать Его царем, Он отошел далеко, желая отклонить от этой мысли окружавший Его народ. А там совершалось необходимое дело; посему Он с пользою и благовременно ради большага блага не обратил внимания на соблазн. Тогда уже благовременно было — стремившихся восходить к высочайшему любомудрию не останавливать из угождения иудеям, но направлять к душевной чистоте, так как время призывало к этому, не задерживать соблюдением заповедей касательно тела, но освободить от этой неважной заботы. Так и Павел иногда не обращает внимания на соблазняющихся, а иногда обращает, следуя Учителю, и говорит: аз во всем угождаю, не иский своея пользы, но многих, да спасутся (1 Кор. X, 33). Если же Павел презирал собственную пользу, чтобы оказать пользу другим, то какого не будем достойны наказания мы, не желая даже отстать от вреднаго нам самим для доставления пользы другим, но охотно погубляя вместе с собою и других, тогда как можно было бы спасти и себя и других? Посему он, когда видел великую пользу, превышающую вред от соблазна, то не обращал внимания на соблазняющихся; а когда не было никакой пользы, но мог произойти один только соблазн, то решался делать, и терпеть все, чтобы не произошел этот соблазн. Не разсуждал он так, как мы, и не говорил: почему они немощны, почему безразсудно впадают в соблазн? — но по тому самому особенно и щадил их, что они безразсудно впадают в соблазн, что они — немощные.