Библиотека soteria.ru
Уверенность веры
Герман Бавинк
Дата публикации: 26.06.14 Просмотров: 2014 Все тексты автора Герман Бавинк
2. Что такое уверенность?
Вопрос об уверенности веры важный не только в научном и богословском аспектах, но и с точки зрения практической жизни и религии. Этот вопрос волнует не только богословов, но и мирян. Его обсуждают как в кабинетах, так и в гостиных. Это вопрос не просто теоретический и академический, а в первую очередь – жизненный и практический.
Каким бы грешным и павшим ни был человек, наступит такой момент в его жизни, когда у него действительно возникнет желание получить ответы на очень серьезные вопросы. Каждый человек в определенный момент времени задумывается о тайне жизни, силе смерти, ужасе осуждения или страхе Господнем. Как сказал один человек: «Счастье ведет нас к язычеству, а страдания – ко Христу». Когда пьяный ступор, в котором мы часто живем, проходит, когда блеск счастья тускнеет и просыпается совесть, когда мы одолены тайной жизни или болью страданий, тогда все мы начинаем осознавать реальность смерти и могилы, осуждения и вечности. Тогда никто не может оставаться равнодушным или прятаться под маской безразличия. В этом отношении люди лучше, чем мы иногда склонны думать. Нет атеистов, нет людей без сердца или без совести. Или, если выразиться точнее, Бог никогда не оставляет людей без свидетельства о Себе. Бог обращается к совести каждого через благословения или через страдания.
Безусловно, многие стремятся подавить этот голос и выжечь совесть каленым железом. И многие, несомненно, становятся очень упрямыми в своей ложной уверенности или высокомерном безразличии к смерти. Но история предоставляет нам бесспорные доказательства того, что человеческая сущность не была уничтожена даже в самом ожесточенном грешнике; голос всемогущего и вездесущего Бога проникает в самую глубину человеческого сердца. «Нечестивым же нет мира, говорит Господь» (Исаия 48:22).
По своей природе мы портим такой мир. Никто из нас не может оставаться невиновным перед обвинениями совести. Никто сам по себе не уверен, что и в жизни после смерти все будет хорошо. Уверенность в спасении не передается по наследству; никто не рождается с ней. Это не плод человеческих усилий и не награда за добросовестно выполненные обязательства. Мы тщетно ищем ее среди сокровищ этого мира, в радостях жизни, в похвале от толпы, во славе учености, в произведениях искусства или в чем-то еще.
Для того чтобы жить спокойно и умереть счастливо, нам нужна уверенность в невидимом и вечном. Мы должны знать, кто мы и куда мы идем. Мы должны знать, что наша личность – это больше, чем просто океанская волна, что нравственная борьба намного выше естественного порядка, и что наивысшие и чистейшие идеалы нашей души – не иллюзия, а реальность. Мы должны знать, как мы можем получить освобождение от обвинений совести и от тяжести греха. Мы должны знать, что Бог есть и что Он – наш Бог. Мы должны быть уверены, что мы примирились с Ним и поэтому можем смело смотреть в лицо смерти и осуждению. Во всем это наша самая большая нужда – это уверенность. Это самая глубокая нужда человеческой души, хотя не всегда мы ее сознаем.
На протяжении столетий человечество ищет уверенность, при этом используя неправильные методы и следуя неверным путем. Каждая религия, не важно насколько она искажена, ищет самого высокого и святого, что может узнать человек. Каждая религия родилась благодаря желанию существовать вечно и им же поддерживается. Верующие ценят свои религию больше всех других благословений. Для каждого истинного последователя религия – это основная и единственная безусловная необходимость. Для него религия – это жизнь в ее самом глубоком значении. Религия – единственный путь получить то, что люди желают в этой жизни и в следующей. Все самое реальное, высокое, истинное в жизни становится содержанием и темой религии. В религии мы убеждаем себя в своем безусловном и вечном существовании.
Наука и религиозная истина
Сталкиваясь с самыми серьезными жизненными проблемами, наука часто занимает позицию, которая противоречит самой серьезности этих проблем и лишает достоинства саму науку. Часто наука всего лишь характеризует такие вопросы как важные для «меньших» и простых людей, но не имеющие важности для научной общественности. Однако такое убеждение – не что иное, как самодовольная и пустая иллюзия. Никоим образом мы не хотим приуменьшить величайшие успехи современной науки; она сделала поразительные открытия и достигла невероятных результатов. Она неизмеримо обогатила и облегчила человеческую жизнь. Все мы с благодарностью наслаждаемся знаниями и властью над природой, данной нам наукой. Но несмотря на то, что наука может много чего предложить нашим чувствам и пониманию, все равно сердце остается неудовлетворенным. Во время страданий и перед лицом смерти – какая польза нам от завоевания природы, благословений цивилизации, триумфа науки и наслаждения искусством? Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?
Наука ошибается, если безразлично относится к таким серьезным проблемам человеческой жизни. Осознание добра и зла, понимание греха, праведности и осуждения, обвинения совести, страх смерти и необходимость примирения – все это такое же реальное, как материя и энергия, как количество и цифры. Они очень важны, потому что они управляют миром и человечеством, жизнью и историей. Вести себя так, как будто всего этого не существует – значит засвидетельствовать о недостатке любви к истине. Смотреть на них с презрением – значит показать недостаток самопознания. Забыть о них как об устаревших образах и глупых иллюзиях – значит продемонстрировать крайнюю поверхностность мышления. Если наука относит все эти великие реальности к разряду мечтаний и снов, то у нас по крайней мере есть право спросить, на каком основании она так делает. Мы не просто ловим науку на слове.
Если наука утверждает, что нет ни Бога, ни добра, ни зла, ни осуждения, ни наказания, ни рая, ни ада, то пусть она предоставит нам обоснованные и неопровержимые доказательства. Мы должны быть абсолютно уверены в истинности такого отрицания – настолько уверены, чтобы мы могли с уверенностью жить и умереть с ним. На карту поставлена наша неизменная вечность, поэтому нам нужна твердая, непоколебимая, божественная уверенность относительно этого. Поэтому в этой связи уместна резкая, беспощадная критика науки. Наука может утверждать все, что ей заблагорассудится относительно вины и наказания, смерти и жизни после смерти, но она не может просить нас повесить вечность на тонкую паутинку. Когда на карту поставлены наши самые высокие интересы, наше вечное благополучие или несчастье, нас ничего не должно удовлетворить, кроме надежной, божественной уверенности. Не должно оставаться места для сомнений.
Но несложно увидеть, что наука никогда не сможет предложить нам такую уверенность. Наука может быть права в том, что отвергает скептицизм, который превращает сомнение в новую догму, но ни одна из частей ее обширной сферы исследований не может привести нас к чему-то большему, чем человеческая, а поэтому ненадежная и подверженная ошибкам уверенность. Это особенно очевидно, когда наука отваживается войти в сферу религиозной и внутренней, философской и сверхчувственной истины. Тогда она сразу же оказывается в противоречии с человеческой природой всех времен и народов. Каждая человеческая душа охвачена беспокойством, от которого не избавит ни одно научное объяснение. Такие предельные вопросы возникают в сердцах и ученых и безграмотных. Гениальнейшие умы этого мира бились над ними; ими начиналась философия, и эти вопросы дали рождение всем религиям.
Более того, наука в общепринятом смысле этого слова выходит за пределы своей компетентности и понимания, когда пытается изучать и разрешать глубочайшие проблемы человека. Наука может уважать тайну бытия, но никогда не сможет объяснить ее. Именно там, где она могла бы послужить нам больше всего, она должна признать свое бессилие и оставить нас без ответа. Ей ничего не известно о нашем происхождении, нашей сущности, нашем предназначении. Поэтому она не может дать нам хлеб, который утолит наш голод, воду, которая утолит нашу жажду, и слово, которое даст жизнь нашим душам. Впереди и сзади, справа и слева, вверху и внизу наука обнаруживает тайну за тайной. Проведя лишь незначительное исследование, она продолжает сталкиваться с неизвестным, знание о котором так необходимо нам. Ее окружает невидимый мир, в который она не может войти. Неудивительно, что те, кто раньше смотрели на науку как на спасительницу, теперь разочарованно отворачиваются от нее и ищут в искусстве и идеализме, в обожествлении человека и поклонении идолу, в оккультизме и восточных религиях все то, в чем нуждается их душа и чего не может дать им наука. Это еще раз доказывает истину, что наши сердца были сотворены для Бога, и в них не будет покоя до тех пор, пока они не найдут покоя в Нем.
Задача богословия
Богословие больше всех остальных наук сознательно углубляется в эти тайны человеческой жизни. Его великая задача состоит в том, чтобы не только показать нам путь от начала до конца этой жизни, но и путь, ведущий за эту жизнь, чтобы в превратностях судьбы и в час смерти у нас могла быть уверенность в том, что неизменно и постоянно. Богословие должно вести нас к покою в Божьих руках. Богословие должно явить правоту и истину не только в научной сфере, но еще сильнее среди ужасной реальности жизни – у постели больного или умирающего, в страданиях и лишениях, в горе и смерти, явить истину совести, подавленной виной, и сердцу, жаждущему примирения и мира. Если богословие остается бессильным в таких ситуациях и не может предложить слова утешения, тогда оно недостойно занимать место среди наук.
В сущности, мы, безусловно, не можем ожидать, что наука в первую очередь предложит нам утешающие истины. Мы не можем просить естествоиспытателей или историков не использовать те образы и концепции, с которыми мы выросли и которые стали очень ценными для нас. Помимо практического применения, истина всегда обладает бессмертной ценностью. Истина – всегда жизнь, она всегда освобождает нас, коронует нас, словно царей, и дает править всем, чего она касается своим светом.
Будучи наукой, богословие также подчиняется этим правилам. Оно не может провозглашать истину, которая не может выдержать проверку, независимо от того, насколько сильным может быть утешение – ложное утешение – для праведного сердца, питаемого такой «истиной». Тем не менее, у богословия есть и практический аспект, и в этом оно сродни медицине. Не вызывает сомнений, что теоретические знания врача очень важны, но его ценность и ценность его науки подтверждается только тогда, когда он исцеляет людей. Подобным образом, богословие должно прописывать лекарства для нездоровой души. Оно должно сказать нам, каким образом мы можем получить избавление от вины, примириться с Богом, получить терпение и надежду среди жизненных невзгод и найти причины для пения хвалы пред лицом смерти. Богословие, которое не волнуют такие вопросы и которое посвящено только критике и историческим исследованиям, не достойно называться богословием. И богослов, знающий все последние достижения своей науки, но безмолвно стоящий у постели больного и не знающий ответы на вопросы потерянного грешника, не достоин своего звания.
Однажды профессор богословия рассказал мне о том, что во время учебы ему были представлены ответы на различные научные вопросы, но так и не было дано ответа на вопрос: как я попаду на небеса? Несмотря на то, что ответ на этот вопрос дает церкви и богословию причину их существования. Это то, о чем надо проповедовать и рассказывать при посещении семей. Современное богословие, чьи достижения мы не должны недооценивать, еще не обрушилось благодаря научной проницательности своих приверженцев. Но его бессилие видно на практике. Оно лишилось кафедры и потеряло силу в семьях, потому что не могло предложить утешения ни живым ни мертвым. Не школа, а церковь, не семинария, а кафедра, не апологетика, а постель больного и умирающего показали всю несостоятельность богословия. Каждый день история и опыт показывают нам, чего ожидают от богословия: оно должно питать нашу уверенность веры. В противном случае вместо того, чтобы искать помощи в науке, которая может красноречиво высказаться по поводу болезни, но не может вылечить ее, больной обратится к первому встречному знахарю-шарлатану.
Уверенность в вере
Что мы должны понимать под уверенностью веры, которая так важна для богословия? Уверенность – это не то же самое, что истина, хотя они взаимосвязаны. Истина – это соглашение между мыслью и реальностью, и таким образом выражает отношение между сознанием человека и объектом знаний. Уверенность же – это не взаимоотношения, а способность, качество, состояние знающего человека. Наш дух может по-разному реагировать на различные утверждения или предложения. Если у него нет никаких знаний по какой-то теме, то он может оставаться абсолютно безразличным. Если, взвешивая за и против, он не может определиться с тем, истинно это или ложно, то это может заставить его сомневаться. Если по какой-либо причине он больше склоняется в одну сторону, чем в другую, то у него могут быть различные мнения, предположения или доверие. Но он может достичь и состояния полной уверенности относительно некоторых утверждений. Уверенность существует, когда дух находит полный покой в своем объекте познания.
Каждая из наших способностей находит покой в том, к чему она стремится по своей природе. Воля находит полный покой только в добре; чувства – в прекрасном. Так же разум или дух успокаиваются только в истине: то есть, если сказать глубже, – только в Боге, Который и есть истина. Поэтому заблуждения и ложь противоречат первичной природе духа. Даже в падшем состоянии дух чтит ложь только тогда, когда она преподносится под видом истины. Только истина отвечает на потребности духа. Здесь он находит покой. Уверенность – это покой, мир, счастье, а сомнение, предположение и мнение всегда включают в себя определенную степень дискомфорта и беспокойства. Уверенность – это такое же нормальное и естественное состояние духа, как здоровье – нормальное и естественное состояние тела.
Поэтому даже сам поиск истины – это прекрасный и драгоценный дар. Но еще прекраснее и драгоценнее – найти ее, наслаждаться ею и ходить в ее свете. С другой стороны, сомнение – это не настоящее состояние человека, а ненормальное, подобное болезни. Иногда ввиду того, что нашу жизнь окружают заблуждения и ложь, сомнение необходимо, так же как высокая температура может быть полезна для тела, а гроза – для атмосферы. Но сомнение само по себе – это всегда причиняющее боль зло. Сомневающийся подобен морской волне, а верующий – подобен скале.
Однако существуют различные виды уверенности. Греческие философы проводили различие между уверенностью, порожденной чувствами, и уверенностью, порожденной разумом. В последней сфере Аристотель различал непосредственную достоверность (уверенность), выведенную из основных принципов науки, и опосредствованную достоверность (уверенность), выведенную из доказательства и опыта. Почти все, даже самые противящиеся скептики, признают эти три вида уверенности. Все мы уверены в том, что мы можем воспринимать с помощью чувств. Также мы не сомневаемся в самых основных, очевидных, недоказуемых принципах различных наук, например – в математических аксиомах. Подобным образом, мы полностью уверены в научных истинах, выведенных посредством логических выводов из признанных предпосылок, и которые поэтому основываются на достаточных доказательствах.
Но помимо таких видов научной уверенности существует другая уверенность – уверенность веры. У людей могут быть совершенно разные мнения относительно ее ценности, но она существует вне всяких сомнений. Даже философии пришлось принять во внимание веру. Иммануил Кант (1724-1804), кроме того, что он говорил об эмпирической и логической достоверности, также оставил место и для нравственной достоверности. Кант пришел к этому не так, как мы, но мы можем быть благодарны философии за то, что через одного из своих самых проницательных мыслителей она признала существование и права другой формы уверенности, а не только сугубо научной.
Надо быть слепым, чтобы сомневаться в реальности такой уверенности, потому что в сфере религии и нравственности никто не основывает свою уверенность на научных доказательствах. Никто не обосновывает существование Бога, бессмертие души, посредничество Христа, авторитет Писания и много других убеждений рациональными доводами. Кажется, человеку и так ясно, что наука не может и не имеет права ничего сказать по таким вопросам. Поэтому все высшие религии претендуют на то, что они основываются на откровении, и ни одна из них не является продуктом исключительно рационального понимания. В каждой доказательства следуют за самим фактом; они не указывают путь, но следуют позади. Они для тех, кто не верит.
Разговаривая с неверующим, верующий не удовлетворяется утверждением: я в это верю, и поэтому это истина. Он должен искать основания – не своей собственной веры, но сделать ее более приемлемой для постороннего человека, предотвратить критику и убрать все причины для неверия. Апологетика – это плод, а не корень веры. Аргументы, с помощью которых апологет стремится распространять и подтверждать свою веру, очень часто оказываются неубедительными. Если бы он должен был опираться на эти аргументы, то это было бы очень слабое основание. Но оно уходит корнями намного глубже, чем просто в эти доказательства, следующие за самим фактом. Наши убеждения, наше мировоззрение и отношение к жизни не основываются на научных доводах. Мы не приходим к этому с помощью нашего понимания или воли. Наши убеждения и вера находятся намного глубже, в глубине нашей души, в сердце. Они – часть самого человека; они словно часть его сущности; они – это он сам, рожденный, выросший и сформированный в определенной среде. И.Г. Фихте (1762-1814) сказал, что какую философию человек изберет – таким он и будет. Мысли человека – часто не что иное, как история его сердца.
Свидетельство как основа уверенности
Такую уверенность, нравственную в широком смысле слова, лучше назвать уверенностью веры. Но откуда она появляется? Человек просто сидит, размышляет о своей нравственной природе и теоретически допускает некоторые абстрактные догмы? Конечно же, нет. Обычно уверенность веры рождается в детстве, когда сознание через веру принимает нравственные и религиозные концепции, которые признаются авторитетными в определенном сообществе. Затем ребенок отождествляет свое благополучие с этими концепциями.
Такая уверенность веры отличается от уверенности, основанной на наблюдении и размышлении, в двух аспектах. Если говорить объективно, то последняя кажется более убедительной. Научная уверенность основывается на том, что имеет силу для всех разумных существ; ее надежность может быть продемонстрирована любому творению, наделенному разумом. У истинных результатов науки есть сила покорять наш разум. Если человека не убеждают научные доказательства, можно подвергнуть сомнению его здравомыслие.
Однако с уверенностью в религии или нравственности все обстоит иначе. Так же как вера не может быть подорвана научными доводами, так же они и не могут создать ее. Уверенность всегда основывается на откровении, авторитете, божественном слове – истинном или принятом за таковое, и поэтому всегда является плодом веры – веры, которая – по какой бы то ни было причине – признает этот авторитет и склоняется перед ним в послушании. В этом отношении научная уверенность универсальнее и сильнее, чем уверенность, приобретенная посредством веры.
Тем не менее, вид уверенности, правомерный и соответствующий науке, абсолютно неадекватный в религии. Научная уверенность, какой бы убедительной и непреложной она ни была, всегда остается основанной на человеческих доводах и поэтому всегда может быть опровергнута дальнейшим и лучшим исследованием. Такая сомнительная, ненадежная уверенность – недостаточна для сферы религии. Здесь нам нужна надежная, божественная уверенность, которая бы превзошла все человеческие сомнения и никогда не подвела нас. Мы можем рассчитывать на нее и сейчас и в вечности. Кроме этого, научная уверенность, перенесенная в область религии, сделает религию вопросом разума. Это потребовало бы определенного уровня интеллектуального развития, который присущ только некоторым. Она сделала бы нас подчиненными научной иерархии в наших самых личных переживаниях – иерархии, которая бы превзошла Рим периода до Реформации в нетерпимости и тирании. Свобода совести прекратила бы свое существование.
Такая научная уверенность, перенесенная в духовную жизнь, в конце концов привела бы к противоположности тому, чем должна быть религия по своей сущности и по убеждению каждого. Религия – это прежде всего вера, то есть смирение, доверие, зависимость, послушание, простота и детская непосредственность. Но в религии научная уверенность, безусловно, вызовет гордость вместо смирения, интеллектуализм вместо простоты сердца и самовозвышение вместо уподобления детям. Знание надмевает, а любовь назидает. Поэтому мы не должны жаловаться, но быть благодарными, что, кроме научной, есть еще и другая форма уверенности, а именно – уверенность веры, которая зависит не от ненадежного человеческого понимания, а от неизменного божественного авторитета.
Если бы каждый принял такой божественный авторитет в религии и не возникало сомнений относительно того, где и как его найти, тогда никто бы не мог отрицать как ненадежные и сомнительные те знания, которые приобретены верой от такого надежного свидетельства. Безусловно, никто не возражает, что значительная часть наших знаний основывается на свидетельствах других людей и поэтому может быть приобретена только путем веры. Веру можно представить даже в более широком смысле – сюда входит и наше доверие свидетельствам нашего собственного сознания. Тогда только на основании веры мы можем быть уверены в предположениях и принципах науки в целом и ее отдельных сфер. То, что мы можем доверять чувственному восприятию, что внешний мир действительно существует, что законы мысли соответствуют законам бытия, что так называемые аксиомы могут считаться твердым основанием для всех знаний – эти и много других постулатов не могут быть доказаны, но установлены непосредственным свидетельством нашего сознания еще раньше всех доказательств. Если кто-то отказывается основываться на этих постулатах, тогда он создает себе препятствия на пути к истине и становится жертвой сомнения.
Но и в более узком и точном смысле слова вера как доверие свидетельству других играет важную роль в науке. Каждый, даже самый образованный, человек ограничен в своих дарах и силе, ограничен временем и местом. То, что он может свободно и независимо изучить сам, составляет всего лишь крошечную часть безграничной области научных знаний. Большую часть своих знаний он получил благодаря исследованиям других людей, и он принимает их свидетельство на веру. Даже больше, чем к естественным наукам, которые строятся на наблюдении, это относится к историческим наукам, которые могут основываться только на свидетельствах о событиях в прошлом. Хотя они остаются подверженными критике, эти свидетельства всегда подразумевают высокую степень доверия историкам. Любой, кто потребует математических или экспериментальных доказательств в истории, будет вынужден поставить под сомнение ее научность и никогда не будет уверен.
Нет науки, в которой не требовалось бы личного доверия и веры в свидетельства других. Поэтому то, что религия и богословие не основываются на личных наблюдениях, а на божественном свидетельстве, и что они могут быть установлены только верой, еще само по себе не доказывает ничего относительно их истинности. Почему знания, полученные от других, должны иметь меньшую ценность, чем знания, приобретенные путем наших собственных исследований? Те же ограничения, что мешают другим, приводят и нас к ошибкам и заблуждениям. Все зависит от того, насколько можно доверять людям, на чьи свидетельства мы полагаемся. Если такие люди достойны доверия, то знания, полученные от них, могут содержать больше истины, чем те знания, которые мы получаем путем нашего собственного ненадежного наблюдения.
Так как в религии Сам Бог, а не подверженный ошибкам человек, выступает свидетелем, тогда с этой точки зрения нет науки, более уверенной в своем предмете изучения, чем богословие. Его основа и сила заключается в Deus dixit, «так говорит Господь». Какой человеческий авторитет может сравниться с Всемогущим? И на чьи слова человек может уповать разумом и сердцем в страданиях и смерти, в жизни и в вечности, кроме как на свидетельство Того, Кто Сам есть истина?
Если божественный авторитет существует, то проблема в религии заключается вовсе не в том, заслуживает ли она нашей веры и доверия. Все признали бы ее теоретически. Мы сталкивается с проблемой, как только задаем вопрос, где этот божественный авторитет должен быть найден, как мы можем узнать его, для того, чтобы человечество не стало бесконечно разделенным. За свою историю человечество пережило рождение множества религий, каждая из которых претендовала на то, чтобы называться истинной. Даже в рамках одной и той же религии ее сторонники имеют различные взгляды на природу и власть, содержание и границы откровения. Это, однако, не может заставить нас сомневаться в том, что истина может быть найдена. Потому что такое сомнение будет насиловать нашу рациональную и нравственную природу, которая никогда не может уйти от влияния величия Бога. Но оно должно привить нам глубокое смирение и искреннее желание искать истину только там, где она может быть найдена ослепленной, грешной человеческой природой.
Поэтому вопрос относительно уверенности веры становится двояким. Он может быть адресован истине религии, которую мы должны исповедать, или нашему личному участию в спасении, обещанном этой религией. Есть уверенность, которая касается объективной религиозной истины, и уверенность, касающаяся участия конкретного человека во благах, обещанных этой религией. Два вида уверенности, несомненно, очень тесно взаимосвязаны, но, тем не менее, их необходимо различать и не путать друг с другом. Акт доверия, которым я признаю истину, отличается от того акта, которым я убеждаюсь в своем спасении.
Сила уверенности
Если научная уверенность имеет под собой рациональную и таким образом более универсальную основу по сравнению с уверенностью веры, то последняя намного превосходит первую в субъективной силе – то есть в силе уз, которыми душа привязывается к объекту через веру. Как только свидетельство признано и принято как божественное, то очевидно, что это связывает человека и управляет им намного сильнее, чем любое другое слово. Убеждения веры – самые глубокие, сокровенные, самые дорогие и вместе с тем самые прочные из всех убеждений. Нет войны более ужасной, чем война по религиозным причинам. Нет ненависти более сильной, чем ненависть, вызванная религией. Но также и не существует преданности, посвящения, самоотречения, любви, верности, терпения, добродетелей, которые могли бы по богатству и совершенству сравниться с теми, которые расцветают при жизни в общении с Богом.
Вера – назовем лишь ее одну среди многие добродетелей – насчитывает тысячи, если не миллионы мучеников. В науке таких мучеников намного меньше. Известный Иоганн Кеплер (1571-1630) занимался астрологией вопреки своим убеждениям для того, чтобы зарабатывать на жизнь. Он оправдывал свое поведение словами, что бедствующая мать (астрономия) должна была жить за счет своей глупой дочери (астрологии). Три раза Галилео Галилей (1564-1642) отрекался перед инквизицией от своей поддержки теории Коперника. Страх перед казнью был сильнее, чем любовь к науке. Кто хочет умереть за предположение, что земля вертится? В конце концов, это не так уж важно и всегда может быть исправлено позже. Кто будет подвергать риску свое состояние, имя и жизнь за исключительно теоретическую истину? Научная уверенность не может перенести костра и пыток.
Но уверенность веры абсолютна другая. Она намного сильнее, она неискоренима, потому что корнями уходит в человеческое сердце и затрагивает все фибры человеческой души. Если человек противостоит вам, основываясь на принципах, то его почти невозможно убедить в противоположном; с ним даже дискутировать невозможно. Религия человека всегда управляет им, даже в учениях, которые совсем не связаны с его верой. Она лежит в основе всех различий, разделяющих человечество.
Таким образом, истинный верующий пойдет на все, чтобы сохранить свою веру, будь это пытки, клеймо, крест или смерть на костре. Вера намного драгоценнее, чем дом и страна, супруг или супруга и дети, собственная жизнь и целый мир. Утративший веру теряет самого себя, свою душу и вечное спасение. Но тот, кто сохраняет веру, также сохраняет себя, даже если он должен потерять свою жизнь.
Поэтому уверенность веры – это самый совершенный покой, наивысшая свобода духа. Она не знает сомнений. Она способна на героические поступки, она бесстрашна, даже если ее окружает столько дьяволов, сколько черепицы на крыше[1]. Вера испытывает страх только перед Богом и больше ни перед кем. Она уверена в себе больше, чем в солнце, сияющем на небе. Она может ставить под сомнение все, кроме себя. И, по крайней мере, с таким же правом, как Декарт утверждал cogito ergo sum («я мыслю, следовательно, я существую»), верующий утверждает credo, ergo sum, ergo Deus est («я верю, следовательно, я существую, и, следовательно, Бог есть»).