7. Судьба главного редактора

Широкие свободы в отношении вероисповедания, продекларированные царскими манифестами, так и остались декларацией. Как только правительству удалось справиться с кризисом, вызванным революционными событиями, оно начинает медленный, но планомерный откат в сторону преследования проповеди Евангелия. «Хотя господствующая церковь в России относилась терпеливее к иноверцам, чем папство, но все же древняя история рассказывает, что применялись огонь, меч, узы и виселица, чтобы вернуть отпавших в лоно церкви. Да, каждый чиновник имел неограниченное право на карман отпавшего, и все же невозможно было ограничить это отпадение. Оно проникало все глубже и глубже. Можно было подумать, что государство и церковь со столь богатым опытом в борьбе против сектантства в XX веке, веке реформ и прогресса, оставит всякую попытку ограничить свободу вероисповедания и совести посредством законов. Но, несмотря на это, борьба началась вновь.

Хотя нужно сказать, что между 1906-1910 годами П. А. Столыпин во всех своих циркулярах придерживался оснований однажды дарованной свободы совести и прилагал все старания, чтобы мирным путем удержать в законных рамках религиозное движение, но все же ему это не удалось. Согласно Евангелию, сектанты под свободой совести понимали и свободу пропаганды, как это понимается и во всех цивилизованных странах всего мира. Но в этом отношении как раз и начались затруднения.

Сразу после нашего съезда в Митаве 31 марта 1910 года появился циркуляр П. А. Столыпина, в котором были изложены правила устройства съездов. Этот циркуляр требовал, чтобы на заседаниях съезда не обсуждались одновременно религиозные и деловые вопросы. Таковые должны были быть отделены друг от друга известным промежутком времени. При этом заседания должны были проходить в церковных помещениях, где постоянно проходят богослужения, а не там, где нет церкви. Иностранный подданный не мог созывать съезда и председательствовать на нем. А если таковой постоянно живет в России и желает выступить на съезде, то должен иметь на каждый случай особое разрешение от Министерства Внутренних Дел. Не менее 12 регистрированных общин одного исповедания только имели право получить разрешение от Министерства на созыв съезда. Церкви, в состав которых входят члены разных национальностей, как, например: немцы, латыши, эстонцы, поляки и другие, не могли быть регистрированы и, следовательно, не могли получить разрешения на созыв съезда.

Согласно позднейшему разъяснению этого циркуляра — программа съезда, а также фамилии выступающих и пользующихся правом голоса делегатов должны быть предоставлены Министерству Внутренних Дел вместе с просьбой о разрешении проведения съезда за два месяца до его созыва. Лица моложе 21 года не имели права присутствовать на съезде. На заседаниях должен был присутствовать чиновник из Министерства Внутренних Дел.

Мы, как церковь в России, не могли выполнить этих требований, что было известно Министерству Внутренних Дел так же хорошо, как и нам. Мы понимали, что этот циркуляр был направлен прямо против нас, и поэтому не обращались больше в Министерство Внутренних Дел за разрешением на созыв съездов.

4 октября 1910 года появился другой циркуляр П. А. Столыпина, относительно порядка богослужений, которым воспрещалось устройство собраний и совершение религиозных обрядов, таких как крещение, под открытым небом. Молитвенные дома и общины должны были быть зарегистрированы, и иметь для этого не менее 50 совершеннолетних и официально отделенных от господствующей церкви членов. Проповедники должны были быть утверждены губернатором, а иностранные подданные должны были иметь разрешение от Министерства Внутренних Дел на каждую проповедь. Для соблюдения порядка в собраниях всегда должен был присутствовать полицейский. Согласно циркуляру от 22 января 1911 года, для юношеских собраний необходимо было иметь особое разрешение Министерства.

На основании § 1107 Закона об Инославных Исповеданиях иностранные подданные могли быть утверждены в должности баптистских проповедников, если они принесут присягу в верности на то время, пока они будут находиться в России. Этот Закон, конечно, относился и к адвентистам, но Постановлением Совета Министров (Правительственный Вестник, № 38 от 5 февраля 1911 года) он был отменен, так что с этого времени ни один иностранный подданный не мог быть утвержден в должности проповедника религиозных общин. Юбилеи служения проповедников также не были разрешены. Таким образом, в течение 2-3 лет законы о свободе совести и собраний были так изменены П. А. Столыпиным, что его преемникам достаточно было сделать один только штрих, чтобы уничтожить все их следы».Одновременно с этим политическая ситуация в стране также складывалась против адвентистов. Дело в том, что к этому времени в Европе четко обозначились два взаимно противостоящих военных блока. Первый составляли Россия, Великобритания и Франция, второй — Германия, Австро-Венгрия и Италия. Великие державы делили между собой сферы влияния и земли не только в Европе, но и в Азии, в Африке. Основная причина, приведшая Россию к обострению отношений с Германией и Австро-Венгрией, состояла в ее нежелании допустить захвата Сербии, Черногории и других славянских балканских государств Австро-Венгрией, которую поддерживала во всем Германия, с которой, собственно, у России особых разногласий не было. Николаем II и его правительством делались постоянные усилия в целях предотвращения мировой войны, но она приближалась с каждым днем. Вследствие обострения отношений с Германией издание журнала «Маслина» в Гамбурге Международным трактатным обществом стало весьма проблематично, ибо, воспользовавшись сложившейся ситуацией, государственная церковь стала говорить об адвентистах, как о шпионах Германии. 12 марта 1912 года решением Сената данное общество закрывается. Пытаясь хоть как-то продолжить печатное дело, церковь основывает несколько издательств — «Бетхер и К°», «Береа» и т. д., через которые удается выпустить еще несколько номеров, пока, наконец, в июне 1913 года не выходит последний номер «Маслины». После этого издаются еще два журнальные номера под названиями «Отражение» и «Солнечный луч», ставшие последними печатными изданиями на русском языке, выходящими в Германии. Но дело Божье всегда выше человеческих планов и амбиций. Его не может остановить росчерк высокопоставленной руки. И потому, как только стали возникать проблемы с изданием «Маслины», в Петербурге пасторами Иваном Александровичем Львовым и Сергеем Семеновичем Ефимовым чудесным образом налаживается выпуск нового адвентистского журнала «Благая весть». Личности первых двух редакторов этого журнала были весьма примечательными. Иван Александрович Львов родился в 1879 году в селе Городково Московской области. С адвентистским учением познакомился в 1906 году через пастора Ф. Ф. Генешке, который отметил его незаурядные способности. Вскоре церковь направляет его на учебу в духовную семинарию во Фриденсау которую тот блестяще оканчивает. Пасторское служение Львов начинает в Петербурге, затем в Таллине (1912 год) и потом снова в Петербурге, где ему поручается редактировать и издавать с С. С. Ефимовым новый журнал, которому он дает название «Благая весть». До нашего времени дошли воспоминания людей, хорошо знавших и тесно работавших со Львовым. Вот как они описывали спустя много лет этого человека: «Человек подлинно русский, видный и мужественный, представительный и тактичный, образованный, скромный и благочестивый — брат Львов имел хороший успех в работе… Но, пожалуй, наиболее примечательными из свойств его характера были искреннее благочестие и богобоязненность, а также чисто христианская скромность, честность и смирение. Занимая, казалось бы, наивысшие посты на ниве Божьей в нашей огромной стране, он был неизменно скромен, любезен, ровен, всем доступен, благожелателен, общителен, ко всем по-братски внимателен и услужлив. Не было в нем и тени гордости или какого-то зазнайства. Он был особо внимателен к младшим по возрасту и положению, и тем неизменно располагал их не столько к себе, сколько к делу подлинно евангельского служения, делу Божию и подражанию Христу». Одним из таких молодых людей был Петр Гарин, на которого Львов произвел неизгладимое впечатление и оставил след в его духовной жизни и о котором он с теплотой вспоминал в своих мемуарах. «Будучи еще юношей, скромным, застенчивым, воспитанным в селе, но заинтересованным в дальнейшем знакомстве с религиозными вопросами и их Библейско-Евангельском освещении, я, приехав летом на Московский вокзал с небольшим узлом в руках, в скудной одежонке, — робко озирался по сторонам, в ожидании того, кто должен был меня встретить. О брате Львове я знал только по письму. Наконец, я увидел в толпе на перроне зорко всматривающегося в мою сторону человека, который приближался ко мне. Подойдя ближе, он остановился. Только тогда я смог его рассмотреть. Это была весьма внушительная фигура. Красивый, стройный, элегантный человек в черном костюме, с короткой, тщательно приглаженной шевелюрой, с правильными, приятными чертами лица, тонкими губами; большие пушистые темные брови, из-под которых глядели на меня слегка прищуренные голубые глаза. Легкая улыбка появилась у него на лице. Он сразу догадался и узнал во мне того, кого явился встречать. Да и нетрудно было узнать меня по одному невзрачному, растерянному виду и бедному оперению. Конечно, брат И. А. Львов, тогда редактор-издатель адвентистского журнала «Благая весть», представился мне каким-то полубарином, и это меня очень смутило. Самарские адвентисты были много проще и общительнее. Тем не менее, он приветливо со мною поздоровался, протянул мне руку и, с улыбкой глядя мне в глаза, сказал:- Так это ты тот молодой человек, который мне писал и которого я пришел встретить?

— Да, это я, тот самый, которому вы писали и приглашали приехать, — робко и смущенно ответил я, глядя на него.

— Очень приятно. Меня зовут Иваном Александровичем. Я очень рад тебя видеть и познакомиться с тобой.

— А я тоже очень рад Вас видеть, — сказал я.

— Вот ты и в Москве! — заметил он, похлопав меня по плечу, как бы снисходительно, и добавил: — Ну, что ж, теперь отправимся со мною.

Но нужно было пройти немало пешком. Видя, что ноша на моих плечах тяжеловата, он сказал: «Ты, небось, устал? Давай-ка я понесу». И он взял мой небольшой узел и взвалил на свое плечо, хоть и неказисто выглядел он с такой ношей». Этот небольшой, но показательный случай очень хорошо раскрывает простоту и внимательность Ивана Александровича. После Петербурга Львов трудится пастором в Москве, где в 1917 году его избирают председателем Среднероссийского поля. С 1922 по 1928 г. он возглавляет адвентистскую церковь на Украине, весьма содействуя ее процветанию. В 1928 году на VI Всесоюзном съезде он избирается заместителем Председателя Всесоюзного Совета. В 1934 году его за веру арестовывают и ссылают на три года, в один из лагерей под Астраханью. Вернувшись из заключения, Иван Александрович поселяется в Таганроге, где еще продолжала существовать адвентистская церковь, которую он посильно опекает, пока в 1938 году не следуют новый арест и ссылка в Карагандинские лагеря и после — в селение Егенде-Булак Кар-Караленского района в Казахстане, где он отбывает срок до 1955 года, т. е. в течение 20 лет! Двадцать лет жизни в нечеловеческих условиях, подвергаясь постоянно физическим и моральным унижениям. И только в декабре 1956 года он был реабилитирован с правом вернуться в Москву. Незадолго до этого, в 1953 году, когда после смерти Сталина Львову было дано право жить в Караганде, с ним вновь встретился Петр Гарин, работавший там врачом. Вот как он описывает свою новую встречу со своим духовным наставником, которого он даже не смог сразу узнать, настолько тот изменился по прошествии 20 лет лагерной жизни. «Но вернемся к тому загадочному и заинтересовавшему меня престарелому человеку в Караганде, которого я неоднократно встречал в 1953 году, продолжая ходить по той улице, где я снимал маленькую невзрачную комнатушку. И вот, однажды, по пешеходной дорожке вижу — идет навстречу мне тот самый старичок, обративший на себя мое внимание, но на сей раз он был не один — с ним рядом шла довольно пожилая женщина среднего роста, в платочке, оживленно с ним разговаривала, часто заглядывая ему в лицо. Я решил на сей раз узнать, кто же этот человек, черты лица которого напоминали мне весьма знакомого и духовно близкого в свое время человека. Приблизившись к ним, я посмотрел на мужчину, тот также, в свою очередь, прищурив глаза, внимательно уставился на меня. Несколько минут мы всматривались друг в друга. Наконец, с трудом, все же с твердой уверенностью я узнал и воскликнул: «Иван Александрович, это вы?» Он ответил: «Да, это я самый»… Мы заключили друг друга в объятия и были тронуты до слез. «Вот неожиданная встреча, прямо глазам не верю», — сказал я. Потом Иван Александрович представил мне свою спутницу, говоря: «А ты не узнаешь?» Я, не задумываясь, ответил: «Как же не узнать, это супруга Ваша, Зинаида Павловна». Я пригласил их зайти в мое скромное жилище, они пробыли у меня немного, а затем я пошел проводить Ивана Александровича с супругой. С чувством радости и в то же время с каким-то смешанным чувством смотрю я на них и, особенно, на Ивана Александровича. Да, Иван Александрович был мало похож на некогда молодого, словом, прежнего. Возвращаясь домой, я погрузился в довольно грустные размышления; воспоминания всплывали одно за другим в моей памяти в связи с этой неожиданной встречей с Иваном Александровичем. В самом деле, его старческая, на вид, жалкая фигура и образ — осунувшееся худое, морщинистое лицо с заострившимися чертами, его сутулая фигура с медленной слабой походкой стояли теперь предо мной, как призрак некогда стройной фигуры и цветущего лица… Расставшись в Караганде в 1954 году, откуда я уехал раньше Львова в Москву, там и встретил Ивана Александровича… где он вскоре заболел неизлечимой болезнью и умер. Неоднократно я посещал его, стараясь облегчить его страдания. Мы вспоминали теперь нашу первую, давно минувшую, встречу в юности моей, на заре моей духовной жизни и в расцвете моих и его духовных сил… В мое последнее посещение, сидя у его постели, я в горести души моей, предвидя его печальный исход, молча попрощался с ним, зная, что больше не увижу его в живых. Как ни печально мне провожать близких в последний путь, но я явился на похороны и среди многих верующих, стоявших у гроба, усыпанного цветами, едва сдерживая слезы, сказал последнее слово: «Дорогой друг, Иван Александрович, ты прошел большой путь жизни христианской в труде, подвизаясь на благородном духовном поприще в посильном служении Богу и людям. И хочется сказать: ты «течение совершил и веру сохранил, а теперь тебе уготован венец правды, который даст тебе Христос в день оный». Таким был пастор Иван Александрович Львов, редактор журнала «Благая весть», пронесший любовь к Богу и людям через всю свою жизнь и в том числе через 20 лет страшных сталинских лагерей. Другим человеком, стоявшим у истоков создания журнала «Благая весть», был пастор Сергей Семенович Ефимов. Он принимает истину в самый разгар первой русской революции в 1905 году от того же пастора-миссионера Ф. Ф. Генешке, что и Львов, став вскоре пастором одной из петербургских общин, где совместно с Иваном Александровичем и начинает издавать журнал «Благая весть». По своему складу, манере проповедовать Ефимов весьма отличался от Львова. Хорошо знавший его по Харькову уже цитированный нами врач Гарин так говорит о нем: «Брата Сергея Семеновича Ефимова, видимо, следует отметить, как одного из бесспорно достойнейших и благородных деятелей, и, кто знал его близко, думаю, у того сохранились о нем самые лучшие и светлые воспоминания… высокого роста, атлетического телосложения, он был подвижный, с седой головой, с крупными чертами лица, сдержанный, но всегда приветливый, голос его был в разговоре спокойный, мягкий и тихий… Я видел, что это настоящий благовестник, достойный своего высокого призвания. Я часто навещал его на квартире — на Ивановке и проникся к нему особым уважением… в нем сочеталось естественное человеческое благородство его натуры с истинно христианским благочестием и великодушием. Сергей Семенович меньше всего думал о своем личном «я» и о своем материальном благополучии. Был он всесторонне воздержан и скромен внутренне и внешне, много заботился о своей семье, о детях (их было у него трое)… Сергей Семенович больше всего на деле был озабочен о подопечных ему людях, о их достойной христианской жизни, подавая лично сам им настоящий пример. Он посещал многих и помогал в беде. Ефимов, правда, не отличался особым талантом проповедника, ни красноречием, ни богословскими знаниями, но его живое, скромное глубоко духовное слово, сочетавшееся с его одухотворенным внутренним образом и добродетелью, было более внушительно и авторитетно для верующих. Его недостатки внешние и внутренние затмевались его подлинным христианским достоинством и обаянием… Он часто прямолинейно, открыто осуждал, как ему казалось, недостойные поступки, неправду и не совсем христианскую братскую тактику поведения некоторых… среди всех рядовых тогдашних верующих адвентистов он пользовался большим расположением и любовью, да и у неверующих слушателей. В его проповедях и беседах чувствовались не-

отразимая простота и сердечность, чистота и превосходство его души». Они удивительно дополняли друг друга — высокообразованный, подлинно русский интеллигент И. А. Львов и простой, душевный С. С. Ефимов. Эти качества своего характера он пронес и через страшное испытание, которое вскоре обрушилось на него и на всю церковь.