13. Во дни батьки Махно

Созданный в Киеве 14 ноября 1918 года Украинский военный революционный комитет (Директория) приступил к реальному осуществлению власти в стране. Вначале им была организована подрывная работа в военных частях Украины, направленная на всяческую дискредитацию власти гетмана. Положение последнего крайне осложнилось и тем, что Германия, бывшая до этого его гарантом, сама стала переживать революционные события, в результате которых 9 ноября 1918 года власть Кайзера была низвергнута и в стране была провозглашена республика. В дополнение к этому Германия уже проиграла войну странам Антанты (Англии, Франции) и потому не представляла собой мощной политической силы. Ее дивизии оставались на территории Украины только потому, что они прикрывали тем самым ее от большевиков, что нужно было Антанте, всецело поддерживавшей Белое движение за восстановление единой России. Понимая всю безвыходность своего положения, Скоропадский, отрекаясь от союза с Германией, идет на заключение союза с Антантой. При этом «гетьман добре розумів, що союз з Антантою означає підпорядкування України керівництву Добровольчої армії з її гаслом єдиної й неділимої Росії, де українці навіть у найкращому разі могли розраховувати на національну — територіальну автономію обмеженого характеру». 14 ноября 1918 года Скоропадский издает указ с призывом о создании Всероссийской Федерации.

«УКАЗ ГЕТМАНА СКОРОПАДСКОГО С ПРИЗЫВОМ СОЗДАТЬ

ВСЕРОССИЙСКУЮ ФЕДЕРАЦИЮ

Киев, 14 ноября 1918 года

Заключено соглашение о прекращении огня между Германией и странами Антанты. Самая кровопролитная война завершилась, народы мира стоят перед трудной задачей создания основ новой жизни.

По сравнению с другими регионами России, долго переносившими беды и лишения, Украине досталась судьба более благоприятная. С дружественной помощью центральных держав ей удавалось до сих пор поддерживать закон и порядок. Сопереживая своей дорогой великой России, на долю которой выпали большие несчастья, Украина делала все возможное, чтобы помочь своим братьям. Она оказывала им всяческое гостеприимство и поддерживала их в борьбе за восстановление стабильной государственной власти в России.

Мы сейчас стоим перед новой политической задачей. Союзники по Антанте всегда были друзьями старой единой России. Сегодня, вслед за периодом потрясений и распада, России придется принять новые условия своего будущего существования. Прежняя мощь и сила Российского государства должна быть восстановлена на основе другого принципа — принципа федерализма. Украина должна играть ведущую роль в этой федерации, поскольку именно Украина показала пример законности и порядка. Именно в границах Украины граждане прежней России, подавленные и униженные большевистским деспотизмом, обрели свободу и безопасность. Украина проявила инициативу в укреплении дружбы и сотрудничества со славным Великим Доном, славными кубанскими и терскими казаками. Эти принципы, которые, надеюсь, разделяют союзники России — Антанта — и к которым не могут не отнестись сочувственно все народы, не только в Европе, но и во всем мире, должны стать основой будущей политики Украины. Украина, таким образом, должна возглавить создание Всероссийской Федерации, главной целью которой должно быть восстановление великой России. Осуществление этой цели обеспечит не только благосостояние всей России, но также дальнейшее экономическое и культурное развитие украинского народа на основе национальной и политической независимости. Глубоко убежденный в том, что любой другой курс приведет лишь к краху Украины, я обращаюсь ко всем, кого беспокоит ее будущее — столь тесно связанное с будущим и счастьем всей России, — объединиться вокруг меня в деле защиты Украины и России. Верю, что этот благородный патриотический курс искренне и энергично поддержат граждане и казачество Украины, а также другие слои населения. Вновь сформированному кабинету поручено немедленно заняться выполнением этой грандиозной исторической задачи.

Павло Скоропадский».

29 ноября правительство гетмана выдает Добровольческой армии генерала А. И. Деникина 10 млн карбованцев и обращается к ней с прошением о помощи в борьбе против большевиков. Между тем, один из лидеров Директории Симон Петлюра, понимая, что Антанта будет делать ставку не на Скоропадского, ни тем более на него, а на белых, решает, используя переходный момент, самочинно захватить власть. Через листовки и грамоты он обращается к народу, обещая ему компенсировать все убытки от действий немецких и австро-венгерских войск и, главное, отобрать землю у помещиков. «Фактично програма й гасла Директорії майже цілком копіювали більшовицькі, хіба що за винятком національного антуражу». Перешедшие на сторону Директории воинские части начинают военные действия против частей гетмана, подступив 14 декабря к Киеву. Оставленный всеми, гетман с помощью своих старых союзников немцев, переодевшись в форму немецкого военного, в немецкой машине покидает дворец, а затем и сам Киев. Вскоре после этого он оказывается в Стокгольме, потом в Хельсинки, затем в Швейцарии, затем, поселившись наконец в Германии, под Берлином. Там он возглавляет «Украинский союз хлеборобов-государственников». Умирает он 26 апреля 1945 года в госпитале католического монастыря Метцен после ранения, полученного во время бомбардировки. Между тем, в Киеве создается третье (после Центральной Рады и гетманата) национальное правительство — Директория, в которую входят пять директоров: С. Петлюра, А. Андриевский, А. Макаренко, Ф. Швец и глава Директории В. Винниченко. Каждый из директоров представлял свою партию, а Петлюра и Винниченко, входившие в одну Украинскую социал-демократическую рабочую партию, имели между собой очень сложные отношения, что в целом создавало изначальную шаткость этого нового правительства Украины. Причем эти разногласия начались еще до захвата власти. Вот что об этом пишет сам глава Директории Винниченко в своих воспоминаниях. «Однако к ущербу для всего дальнейшего развития украинской революции этот первый акт Национального союза и Директории был испорчен и почти что сделан невозможным С. Петлюрой. В то время как все представители партий намечали и вырабатывали план общего выступления, Петлюра выехал в Белую Церковь и здесь поторопился издать от своего имени универсал к народу с призывом к восстанию. Когда последние члены Директории съехались для выполнения намеченного и одобренного всеми партиями первого акта, то было уже поздно: петлюровский универсал уже расходился по рукам, развозился по деревням, распространялся по всем окрестностям в виде слухов и пересказов. Слухи и универсал проникали все дальше и вскоре распространились по всей Украине. Таким образом все выступление, все движение с самого начала было поставлено под марку одного лица, окрашено персональным характером, сужено и затуманено. Повстанцы, стекавшиеся в революционные центры, стали называться «петлюровцами». «Петлюра идет на гетмана», «Петлюра призывает против немцев». Часто среди крестьянства, до того не слыхавшего имени Петлюры, раздавались такие речи: «Ага, теперь Петлюра идет на гетмана. Он ему покажет! Слава Богу, больше не будет этой Украины». Словом, этим сразу было внесено в движение как раз все то, чего хотели избежать партии: персональный характер дела, неясность целей, беспрограммность, отсутствие коллективности и даже отсутствие республиканского характера движения. К этому надо прибавить, что название «петлюровец» во время борьбы с большевиками носило специфический, контрреволюционный характер, а имя Петлюры слыло в среде революционных элементов, особенно же среди пролетариата, как имя заведомого контрреволюционера. И это вынуждало наиболее сознательные и революционные элементы относиться к нашему движению с большой сдержанностью и осторожностью. Сверх того гетманцы, желая дискредитировать перед Европой и Украиной украинскую революцию и восстание, старались изобразить все движение как авантюру отдельного лица, а не как движение широких масс. Тут «универсал» Петлюры очень пригодился гетманцам, и они, не упоминая о Национальном союзе, о партиях, о Директории, ыставляли все движение, как предприятие одного человека, который сидел в тюрьме, был выпущен гетманом и в отместку поднял бандитов и устраивал беспорядки. Члены Директории, заставшие в Белой Церкви уже изданный и распространенный универсал Петлюры, уже знали Петлюру и помнили, как он присваивал себе всю честь «освобождения» Киева и Украины от большевиков; поэтому им не приходилось долго задумываться над вопросом, что руководило этим человеком, когда вместо того, чтобы явиться на заседание партий, он поспешил в Белую Церковь и прежде всех, не зная даже, что решено и какое направление всего выступления одобрено коллективом, не будучи никем уполномочен, от своего собственного имени выступил перед народом. Члены Директории понимали, какой огромный вред принесен этим шагом. Однако идти назад было уже невозможно. Тон был задан. Всему движению уже были даны форма и окраска. Это знали и партии, давая директивы Директории, это понимал и Петлюра, торопясь в Белую Церковь. Директория после того прилагала все усилия, чтобы возместить этот ущерб, чтобы придать всему делу восстания и революции не «геройский», а социальный и национально-республиканский характер, пробудить в массах идею народной и украинской борьбы с эксплуататорскими классами. Она всюду подчеркивала название «республиканские войска», «республиканско-революционная армия», а не «петлюровцы». Украинский военный революционный комитет в Киеве, с своей стороны, также старался опровергнуть гетманские разъяснения и показать, что не один человек Петлюра со своими «петлюровцами» устраивает бунт, а все сознательное украинское революционное общество выступило против русской буржуазии, и весь украинский трудовой народ восстал против угнетающих классов. Однако первый крик всегда бывает громче и всего легче воспринимается психикой. Имя Петлюры стало маркой всего движения. Отсюда началась петлюровщина, принесшая столько вреда украинской революции»1 «Директорія з перших днів свого існування дебатувала питання про пріоритети державотворчості: що важливіше — соціально-економічні реформи чи націонал-духовне відродження?»2 И выбор был сделан, безусловно, в пользу второго. Причем это было очень своеобразное возрождение. Начавшееся уже с пафосного въезда войск Директории в Киев. Спустя два года после этих событий председатель Директории Винниченко (мы специально цитируем его, чтобы избежать предвзятости) открыто напишет следующее. «В Киеве начинается целая полоса празднеств. Особенно пышно было отпраздновано вступление Директории в Киев. К этому вступлению киевские украинцы и штаб главного атамана готовились почти целую неделю (с 14-го по 19-е). Перед нами стоял целый ряд неотложных вопросов нашей политики, от которых зависело существование республики. Вокруг нас был хаос, с которым необходимо было немедленно же начать серьезнейшую борьбу. Нас напряженно ожидали все серьезные политические партии в Киеве, а мы не могли туда ехать, так как штаб подготовлял вступление главного атамана в Киев. Сначала Петлюра должен был вступить один, принять на себя все рукоплескания и приветствия, а потом впустить и Директорию. Однако его пристыдили, да и киевляне захотели, чтобы вся Директория вступила сразу, и Петлюра должен был поделиться рукоплесканиями с другими «героями». Долго обсуждался штабом также вопрос, «вступать» ли главному атаману на белом коне или просто на автомобиле. Немало времени пошло и на то, чтобы сорвать в вагонах цветное сукно и пошить из него главному и неглавным атаманам околыши на шапки, а в самом Киеве строили триумфальную арку и развешивали по улицам ковры и плакаты с разными славословиями в честь национальных героев. Мне было стыдно и тяжело от этого смехотворного декоративного самовосхваления, — тем стыднее и тяжелее, что я уже тогда знал, что через месяц мы будем уходить через те же арки, однако без ковров и рукоплесканий. Я тогда говорил это и близким мне людям, и членам Директории, и «главному атаману» с зеленым (а может быть, красным, не помню этой важной исторической детали) околышем. Однако ни члены Директории, ни тем более главный атаман не верили мне. Среди киевского населения, особенно украинцев, действительно наблюдался подъем и радость, и можно допустить, что оно искренно хотело выразить радостные чувства перед «освободителями». Однако ни население Киева, ни украинское общество не видели и не знали того, что видел и знал я. Они, например, восторгались нашими республиканскими войсками, для них это были герои, спасшие Украину от гибели. Я же знал, что эти войска через месяц будут гнать нас из Украины, что большая часть этих войск состоит из таких элементов, которые не удовлетворяются одними парадами и славословиями, которые захотят не только национальной, но и социальной победы. Сверх того я знал, что делается во всей стране. Я знал, что там происходит не парад, а жестокая борьба. Я знал, что если мы решительно и радикально не изменим своей реальной политики, то будем побиты в этой борьбе. Разумеется, парад был с попами, с молебном, звоном ко-локолов, со всеми петлюровскими аксессуарами. Перед вступлением, зная Петлюру я поставил условие, чтобы никаких попов не было, иначе я никакого участия в этой комедии принимать не буду. После долгих дебатов меня заверили, что попов не будет. Но на самом деле это был обман. На вокзал для встречи попы действительно не были допущены. Зато на Софийскую площадь их согнали со всех церквей и монастырей. Звонили в колокола, блестели ризы, маячили иконы и хоругви. Я действительно не принимал в этом участия, но что же из того? «Казаки», которые мерзли с самого утра, как на царских парадах, понуро глядели на это старое, знакомое им явление и знали, что это Директория так празднует свою победу, — «революционная», «демократическая», «социалистическая», чуть-чуть не «большевистская» Директория, «верховная власть». После этого недели две продолжались «чествования» «национальных героев» (конечно, единственным настоящим «национальным героем» был Петлюра, остальных же называли так из вежливости). Недели две устраивались обеды, вечера, банкеты, говорилось множество речей, комплиментов и себе, и своим соседям, выпускалось в воздух множество «революционных» слов, угроз, обещаний. «Национальные герои», нежились и жмурились, как в теплой ванне». А в ночь на новый 1919 год по приказу Директории в Киеве были сняты все вывески на русском языке, причем вывески на английском, греческом, иврите, армянском, польском, французском — остались. Было запрещено носить ордена Российской империи. И против русского языка и культуры начались жесткие кампании. Более того, провозглашая демократичность своей власти, Директория 22-28 января 1919 года провела Трудовой конгресс. Однако от участия в выборах были отстранены городские учителя, юристы, врачи, профессура и другие представители интеллигенции. И в основном из-за того, что все они, даже украинцы по национальности, были русскоязычными. Хотя позднее эта классово-национальная дискриминация была отменена, большинство интеллигенции отвернулось от новой власти. Свидетель и очевидец тех событий в Киеве известный писатель Константин Паустовский, человек с выраженной гражданской позицией, имевший украинские корни, очень любивший Украину, ее прекрасную литературу и язык, так описывает то время правления Директории в Киеве: «Кричать во весь голос «слава!» несравненно труднее, чем «ура!» Как ни кричи, а не добьешься могучих раскатов. Издали всегда будет казаться, что кричат не «слава», а «ава», «ава», «ава!» В общем, слово это оказалось неудобным для парадов и проявления народных восторгов. Особенно когда проявляли их пожилые громодяне в смушковых шапках и вытащенных из сундуков помятых жупанах. Поэтому, когда наутро я услышал из своей комнаты возгласы «ава, ава», я догадался, что в Киев въезжает на белом коне сам «атаман украинского войска и гайдамацкого коша» пан Петлюра. Накануне по городу были расклеены объявления от коменданта. В них с эпическим спокойствием и полным отсутствием юмора сообщалось, что Петлюра въедет в Киев во главе правительства — Директории — на белом коне, подаренном ему жмеринскими железнодорожниками. Почему жмеринские железнодорожники подарили Петлюре именно коня, а не дрезину или хотя бы маневровый паровоз, было непонятно. Петлюра не обманул ожиданий киевских горничных, торговок, гувернанток и престарелых генеральш. Он действительно въехал в завоеванный город на довольно смирном белом коне. Коня покрывала голубая попона, обшитая желтой каймой. На Петлюре же был защитный жупан на вате. Единственное украшение — кривая запорожская сабля, взятая, очевидно, из музея, — била его по ляжкам. Щирые украинцы с благоговением взирали на эту казацкую «шаблюку», на бледного припухлого Петлюру и на гайдамаков, что гарцевали позади Петлюры на косматых конях. Гайдамаки с длинными синевато-черными чубами — оселедцами — на бритых головах (чубы эти свешивались из-под папах) напоминали мне детство и украинский театр Саксаганского. У каждого народа есть свои особенности, свои достойные черты. Но люди, захлебывающиеся слюной от умиления перед своим народом и лишенные чувства меры, всегда доводят эти национальные черты до смехотворных размеров, до патоки, до отвращения. Поэтому нет злейших врагов у своего народа, чем квасные патриоты. В детстве мы одно время жили в Киеве рядом с домом известного «воспевателя Украины» художника Пимоненко. Престарелый этот человек работал у себя в мастерской только по памяти. С непостижимой быстротой и небрежностью он малевал всякие красивенькие хатки, вишневые садочки, мальвы, подсолнухи и девчат в лентах от головы до пят. Потом малевал в обратном порядке — сначала девчат, потом подсолнухи, мальвы, вишневые садочки и хатки. И так без конца. Он трудился в поте лица, создавая открыточную, сладкую, как мед, Украину. Далее нам, детям, и то пейзажи Пимоненко набили оскомину. Петлюра пытался возродить эту слащавую Украину. Но ничего из этого, конечно, не вышло. Вслед за Петлюрой ехала Директория — писатель Винниченко, а за ним — никому не ведомые министры. Так началась в Киеве короткая легкомысленная власть Директории. Киевляне, склонные, как все южные люди, к иронии, сделали из нового «самостийного» правительства мишень для неслыханного количества анекдотов. Особенно веселило киевлян то обстоятельство, что в первые дни петлюровской власти опереточные гайдамаки (их звали еще «синежупанниками») ходили по Крещатику со стремянками, влезали на них, снимали все русские вывески и вешали вместо них украинские. Петлюра привез с собой так называемый галицийский язык — довольно тяжеловесный и полный заимствований из соседних языков. И блестящий, действительно жемчужный, как зубы задорных молодиц, острый, поющий, народный язык Украины отступил перед новым пришельцем в далекие шевченковские хаты и в тихие деревенские левады. Там он и прожил «тишком» все тяжелые годы, но сохранил свою поэтичность и не позволил сломать себе хребет. При Петлюре все казалось нарочитым — и гайдамаки, и язык, и вся его политика, и сивоусые громодяне-шовинисты, что выползли в огромном количестве из пыльных нор, и деньги, — все, вплоть до анекдотических отчетов Директории перед народом. Но об этом речь будет впереди. При встрече с гайдамаками все ошалело оглядывались и спрашивали себя — гайдамаки это или нарочно. При вымученных звуках нового языка тот же вопрос невольно приходил в голову — украинский это язык или нарочно. А когда давали сдачу в магазине, вы с недоверием рассматривали серые бумажки, где едва-едва проступали тусклые пятна желтой и голубой краски… Однажды по Киеву были расклеены огромные афиши. Они извещали население, что в зале кинематографа «Аре» Директория будет отчитываться перед народом. Весь город пытался прорваться на этот отчет, предчувствуя неожиданный аттракцион. Так оно и случилось. Узкий и длинный зал кинематографа был погружен в таинственный мрак. Огней не зажигали. В темноте весело шумела толпа. Потом за сценой ударили в гулкий гонг, вспыхнули разноцветные огни рампы, и перед зрителями, на фоне театрального задника, в довольно крикливых красках изображавшего, как «чуден Днепр при тихой погоде», предстал пожилой, но стройный человек в черном костюме, с изящной бородкой — премьер Винниченко. Недовольно и явно стесняясь, все время поправляя глазастый галстук, он проговорил сухую и короткую речь о международном положении Украины. Ему похлопали. После этого на сцену вышла невиданно худая и совершенно запудренная девица в черном платье и, сцепив перед собой в явном отчаянии руки, начала под задумчивые аккорды рояля испуганно декламировать стихи поэтессы Галиной: Рубають ліс зелений, молодый. Ей тоже похлопали. Речи министров перемежались интермедиями. После министра путей сообщения девчата и парубки сплясали гопака. Зрители искренне веселились, но настороженно затихли, когда на сцену тяжело вышел пожилой «министр державных балянсов», иначе говоря, министр финансов. У этого министра был взъерошенный и бранчливый вид. Он явно сердился и громко сопел. Его стриженная ежиком круглая голова блестела от пота. Сивые запорожские усы свисали до подбородка. Министр был одет в широченные серые брюки в полоску, такой же широченный чесучовый пиджак с оттянутыми карманами и в шитую рубаху, завязанную у горла тесемкой с красными помпончиками. Никакого доклада он делать не собирался. Он подошел к рампе и начал прислушиваться к гулу в зрительном зале. Для этого министр даже поднес ладонь, сложенную чашечкой, к своему мохнатому уху. Послышался смех.

Министр удовлетворенно усмехнулся, кивнул каким-то своим мыслям и спросил:

— Москали?

Действительно, в зале сидели почти одни русские. Ничего не подозревавшие зрители простодушно ответили, что да, в зале сидят преимущественно москали.

— Т-а-ак! — зловеще сказал министр и высморкался в широченный клетчатый платок. — Очень даже понятно. Хотя и не дуже приятно.

Зал затих, предчувствуя недоброе.

— Якого ж биса, — вдруг закричал министр по-украински и покраснел как бурак, — вы приперлись сюда из вашей поганой Москвы. Як мухи на мед. Чего вы тут не бачили? Бодай бы вас громом разбило! У вас там, в Москве, доперло до того, что не то, что покушать немає чего, а и… немає чем.

Зал возмущенно загудел. Послышался свист. Какой-то человечек выскочил на сцену и осторожно взял «министра балянсов» за локоть, пытаясь его увести. Но старик распалился и так оттолкнул человечка, что тот едва не упал. Старика уже несло по течению. Он не мог остановиться.

— Що ж вы мовчите? — спросил он вкрадчиво. — Га? Придуриваетесь. Так я за вас отвечу. На Украине вам и хлиб, и сахар, и сало, и гречка, и квитки. А в Москве дулю сосали с лампадным маслом. Ось як!

Уже два человека осторожно тащили министра за полы чесучового пиджака, но он яростно отбивался и кричал:

— Голопупы! Паразиты! Геть до вашей Москвы! Там маете свое жидивске правительство! Геть!

За кулисами появился Винниченко. Он гневно махнул рукой, и красного от негодования старика, наконец, уволокли за кулисы. И тотчас, чтобы смягчить неприятное впечатление, на сцену выскочил хор парубков в лихо заломленных смушковых шапках, ударили бандуристы, и парубки, кинувшись вприсядку, запели. На этом отчет Директории перед народом закончился. С насмешливыми криками: «Геть до Москвы! Там маете свое жидивске правительство!» — публика из кино «Аре» повалила на улицу. Власть украинской Директории и Петлюры выглядела провинциально. Некогда блестящий Киев превратился в увеличенную Шполу или Миргород с их казенными присутствиями и заседавшими в них Довгочхунами. Все в городе было устроено под старосветскую Украину, вплоть до ларька с пряниками под вывеской «О це Тарас с Полтавщины». Длинноусый Тарас был так важен и на нем топорщилась и пылала яркой вышивкой такая белоснежная рубаха, что не каждый отваживался покупать у этого оперного персонажа жамки и мед. Было непонятно, происходит ли нечто серьезное, или разыгрывается пьеса с действующими лицами из «Гайдамаков». Сообразить, что происходит, не было возможности. Время было судорожное, порывистое, перевороты шли наплывами. В первые же дни появления каждой новой власти возникали ясные и грозные признаки ее скорого и жалкого падения. Каждая власть спешила объявить побольше деклараций и декретов, надеясь, что хоть что-нибудь из этих деклараций просочится в жизнь и в ней застрянет. От правления Петлюры, равно как и от правления гетмана, осталось ощущение полной неуверенности в завтрашнем дне и неясности мысли. Петлюра больше всего надеялся на французов, занимавших в то время Одессу. С севера неумолимо нависали советские войска. Петлюровцы распускали слухи, будто французы уже идут на выручку Киеву, будто они уже в Виннице, в Фастове и завтра могут появиться даже в Боярке под самым городом бравые французские зуавы в красных штанах и защитных фесках. В этом клялся Петлюре его закадычный друг французский консул Энно. Газеты, ошалевшие от противоречивых слухов, охотно печатали всю эту чепуху, тогда как почти всем было известно, что французы сиднем сидят в Одессе, в своей французской оккупационной зоне и что «зоны влияний» в городе (французская, греческая и украинская) просто отгорожены друг от друга расшатанными венскими стульями. Слухи при Петлюре приобрели характер стихийного, почти космического явления, похожего на моровое поветрие. Это был повальный гипноз. Слухи эти потеряли свое прямое назначение — сообщать вымышленные факты. Слухи приобрели новую сущность, как бы иную субстанцию. Они превратились в средство самоуспокоения, в сильнейшее наркотическое лекарство. Люди обретали надежду на будущее только в слухах. Даже внешне киевляне стали похожи на морфинистов. При каждом новом слухе у них загорались до тех пор мутные глаза, исчезала обычная вялость, речь из косноязычной превращалась в оживленную и даже остроумную. Были слухи мимолетные и слухи долго действующие. Они держали людей в обманчивом возбуждении по два-три дня. Даже самые матерые скептики верили всему, вплоть до того, что Украина будет объявлена одним из департаментов Франции и для торжественного провозглашения этого государственного акта в Киев едет сам президент Пуанкаре или что киноактриса Вера Холодная собрала свою армию и, как Жанна Д’Арк, вошла на белом коне во главе своего бесшабашного войска в город Прилуки, где и объявила себя украинской императрицей. Одно время я записывал все эти слухи, но потом бросил. От этого занятия или смертельно разбаливалась голова, или наступало тихое бешенство». В еще более резких красках, что весьма поразительно, пишет о Директории сам ее председатель Винниченко, признав, что она воевала с собственным народом. «Война с собственным народом. Политика атамана Болбочана в Харьковщине, Полтавщине и Екатеринослав-щине, политика атамана Ангела в Черниговщине, политика атаманов Коновальца и Петлюры в Киевщине вскоре привела к тому, что почти вся Украина снова поднялась. Особенно на Левобере-жьи в болбочановской сатрапии повстанческое крестьянско-рабочее движение приобрело широкие размеры и большую силу. В Киеве неукраинское население прямо-таки горело ненавистью к украинской власти, и не только потому, что она была украинской. Когда она вступала в Киев с ореолом борьбы и победы над реакцией, то ее искренно и радостно приветствовали не только украинцы. Теперь ее ненавидели за то, что она сама оплевала эти чувства и не принесла ничего отличного по сравнению с гетманщиной. Вся разница была в том, что неукраинцев грубой силой заставляли ломать шапки перед украинством. Подходя ко всем явлениям жизни с точки зрения своей профессии, атаманщина вносила и в новую область своей деятельности (в политику) военный способ мышления и военные методы. Атаманы, например, весьма наивно думали, что можно военной силой заставить неукраинскую буржуазию украинизироваться. С этой целью, например, атаманы Коновалец и Петлюра издали приказ об «украинизации» вывесок: в три дня заменить все надписи украинскими, иначе — наказание. Правда, не в три дня, а в течение нескольких недель вывески были украинизированы. Для атаманской (особенно петлюровской) психики этого было довольно. Им нужна была лишь показная, декоративная сторона. Не зная иных способов борьбы с нежелательными явлениями, атаманщина и во всех сферах своей «политической» деятельности заботилась только о том, чтобы изменить вывески. Ее мещанской психике было не под силу понять то, что капитал и буржуазия говорят и пишут свои вывески на том языке, на каком к ним притекают деньги, что они охотно сами напишут вывески не только на украинском, но и на негритянском языке, когда заметят, что это помогает притоку денег, что покупатель хочет такой вывески. Но атаманщина не замечала, что сами обыватели-украинцы, несмотря на самое искреннее свое желание иметь украинскую власть, стонали и корчились от этого бессмысленного режима. Единственный ответ на все: карательная военная экспедиция на крестьян, на рабочих, на большевиков, на свои украинские партии, на обывателя, на газеты, на лозунги — решительно на все. И все это во имя украинской государственности! Тем временем восстание против Директории все больше и больше разгоралось на Левобережьи. Оно происходило частью под руководством левых эсеров, а главным образом российского советского правительства. И тут опять-таки, как и при Центральной раде, мы всю вину приписывали русским большевикам: это они, дескать, шли на Украину со своими войсками и били нас! И опять-таки необходимо открыто и искренно сказать, что если бы против нас не было восстания нашего собственного крестьянства и рабочих, то российское советское правительство ничего не могло бы сделать против нас. И снова, как и тогда, не большевистские агитаторы разлагали наши республиканские войска, так геройски дравшиеся с гетманцами и немцами, а мы сами, наша болбочановщина, петлюровщина, коновальщина. И не российское советское правительство выгоняло нас из Украины, а наш собственный народ, без которого и против которого, еще раз повторяю, российские советские войска не могли бы занять ни одного уезда нашей территории». Председатель Директории Владимир Кириллович Винниченко (1880-1951) был интересной и необычной личностью. Талантливый от природы, он из-за своего бунтарского характера вначале был исключен из гимназии (закончил экстерном), а потом за революционную деятельность — и из Киевского университета, который также заканчивает спустя время экстерном. С 1905 года возглавляет Украинскую социал-демократическую рабочую партию, активно включаясь в политическую жизнь, принимает участие в написании IV Универсала, провозгласившего независимость Украины. В период правления Скоропадского скрывался под Киевом. Возглавив Директорию, он оставался ее главой до февраля 1919 года, когда из-за резкого противостояния с Петлюрой оставил этот пост и уехал в Венгрию. Находясь там, вел переговоры с большевистским правительством Украины, которое даже предложило ему пост заместителя председателя Совета Народных Комиссаров Украины. «6 вересня 1920 р. у своїй заяві до ЦК КП(б)У він писав: «Повністю поділяючи програму, тактику і політику КП(б)У я заявляю ЦК КП(б)У про своє бажання вступити в Компартію України». Для продолжения переговоров он прибывает в Москву, но вскоре покидает ее, поняв, что ключевой роли на Украине он играть не сможет. После этой неудачи он начинает крайне негативно относиться к большевикам, сравнивая их с фашистами. Но уже вскоре в своем трактате «Поворот на Україну» призывает всех украинских эмигрантов вернуться в СССР и работать на построение социалистического строя. В это же время он продолжает свою писательскую деятельность, выпуская целую серию эротических романов и разрабатывает свою философию — конкордизм, прося ее поддержки у И. В. Сталина! Вскоре разрабатывает еще один утопический проект под названием сонцеизм. Он спокойно умирает во Франции в 1951 году, сменив за свою жизнь десятки взглядов, написав тысячи страниц политического, сценического и эротического содержания, уйдя непонятым для большинства современников и загадкой для современных исследователей. Другой лидер Директории Симон Васильевич Петлюра (1879-1926) представлял собой человека совершенно иного типа. С раннего детства у него проявились волевые качества характера, на что, наверное, повлияло и его казацкое происхождение. По окончании школы Петлюра учился в духовном училище, из которого за политические взгляды был изгнан. В 1905 году становится членом Украинской социал-демократической рабочей партии, где уже с первых шагов входит в антагонистические отношения с Винниченко, обвиняя того в непоследовательности. В 1909 году становится членом масонской ложи и с помощью «братьев» в 1915 году занимает пост помощника главного интенданта Западного фронта. В декабре 1917 года формирует гайдамацкие воинские части. 11 февраля 1919 года Петлюра возглавляет Директорию. После разгрома нелегально жил в Польше, потом — в Венгрии, Швейцарии, осев, наконец, в Париже, где в 1924 году был застрелен евреем, мстившим ему за страшные еврейские погромы, устроенные им на Украине. Причем суд присяжных Франции оправдал убийцу Петлюры, когдасвидетели продемонстрировали прямо в залах суда следы зверских пыток, применявшихся к ним петлюровцами. О роли Петлюры в погромах пишет и Винниченко. «В наиболее тяжелое положение ставили несчастную мелкобуржуазную демократию и ее правительство еврейские погромы. Основные причины этого страшного и отвратительного явления заключаются прежде всего в вековой темноте, забитости и измученности народных (в особенности же крестьянских) масс. Этой темнотой всегда пользовались преступные элементы еще в царские времена. Еврейство было таким объектом, на который всего легче было направить темные порывы. Этим воспользовалась и атаманщина. Я не буду приводить описаний всех тех ужасов, которые тяжким кошмаром стояли над Украиной в продолжение долгих месяцев. Достаточно сказать, что редко можно было встретить какое-либо местечко или город на территории атаманщины, где жили евреи и где не погуляла бы атаманская рука, где не было бы грабежа, издевательств и убийств безоружных людей, начиная со стариков и кончая грудными младенцами. Об этом черном и позорном периоде нашей истории когда-нибудь будут написаны целые тома. Но теперь же необходимо твердо и решительно заявить, что главным виновником этого позора и преступлений была атаманщина. Когда я говорю про атаманщину то имею в виду систему, характер, природу режима, а также его главных выразителей и представителей, больших и малых атаманов, бесконтрольных, безответственных, мелких мещан и эгоистов. Я не имею в виду тех украинских офицеров-тружеников, которые выполняли, как умели, свои военные обязанности на фронтах. Было два сорта атаманов, открывавших погромный кран. Один сорт — это черносотенное, явно контрреволюционное и провокаторское русское офицерство, составлявшее значительный процент среди офицеров украинской армии. Эти атаманы являлись в известной мере инициаторами и организаторами погромов. Им было выгодно и необходимо дискредитировать украинскую власть. (Это — тот же метод, который применялся этим офицерством во время гетманщины.) Сверх того, в погромах они тешили свою темную, недалеко ушедшую от крестьянской, психику, а также набивали карманы награбленным погромным добром. Второй сорт атаманов – щирые украинцы. Тут главным образом выступал национальный момент. Сынки лавочников, кулаков, попов и простого крестьянства, они уже с детства были заражены духом антисемитизма. Обострение национальных конфликтов, приверженность еврейских рабочих к большевизму развязали руки этим темным душам, и, разумеется, и эти люди грабили, крали и шантажировали на этих погромах вовсю. Однако главная вина падала, разумеется, на весь режим и на тех людей, которые создали этот режим, защищали и представляли его. И если большевистская, эсеровская и деникинская пресса называла С. Петлюру погромщиком, то надо открыто и не скрывая правды признать, что этот человек действительно заслужил эту темную репутацию. Я не хочу этим сказать, что С. Петлюра был особым ненавистником еврейства. Нет, это был обычный мелкий мещанин, с легким налетом «либерального» обывательского антисемитизма, «демократический» обыватель, готовый «принципиально» признать евреев такими же людьми, как и все, готовый даже дать им почти все права, однако в нем с детства сидела антипатия к этой расе. Обострение национальной борьбы и сочувствие еврейского пролетариата большевизму усилили эту антипатию. Обывательская психика этого «героя» и мелкомещанское мировоззрение не могли дать ему, как атаману, ни сдерживающих стимулов, ни разумного анализа национальных явлений, ни желания бороться с дикими эксцессами. Больше того, он и сам считал все еврейство виновным за то, что в его среде находились большевики. Этот политически мало образованный мещанин думал, что если хорошенько прижать еврейство, то в нем сразу исчезнет классовая дифференциация, еврейская буржуазия и еврейский пролетариат забудут свои классовые противоречия, и буржуазия сможет повлиять на пролетариат и заставить его отказаться от стремления к социальному освобождению и перестать быть «большевистским», т. е. врагом этой самой буржуазии. И когда 17 июля к этому мещанину, главному атаману, явилась делегация от измученного, подвергнутого истязаниям еврейства и просила его «повлиять» на погромщиков, то он, пообещав им это сделать, с своей стороны предложил им, как указывает официоз, «Вестник УНР», также «повлиять на еврейские круги по ту сторону фронта в том направлении, «чтобы они помогали нашей армии, борющейся против большевиков». То же самое, только в откровенной и циничной форме, он сказал еще в начальный период погромов в Киеве главе Директории: «А почему они (евреи) не помогали нам бороться с гетманщиной?»1 Но это будет все после, а пока, раздираемое внутренними противоречиями, отсутствием экономической политики с пресловутым возрождением, правительство Директории стает легкой добычей большевиков, войска которых 5 февраля 1919 года вступают в Киев. После этого, еще в течение 10 месяцев перемещаясь с места на место2, правительство Директории пыталось сохранить государственность Украины, вступая в различные поли-тические соглашения и конфигурации, но оно оказалось слишком слабым против большевистской России, стран Антанты, Польши и Белого движения, которые становятся на следующие два года попеременными хозяевами украинских западных и восточных земель, объединение которых в 1919 году носило больше декларационный, чем фактический характер. Заняв Киев и значительную часть Украины в 1919 году, большевики разворачивают жесткую систему — диктатуру. Так, в случаях отказа крестьян переходить с частного хозяйства на общественное, в коммуны, большевики сжигали целые села, нещадно расстреливая людей. В ответ на это начались против них восстания, в ходе которых также проявлялась нечеловеческая жестокость. Так, захваченных в плен одних коммунистов повстанцы распинали на крестах, а других, положив в огромные кастрюли, — варили живьем и затем заставляли их товарищей есть эту «коммунистическую юшку»2(!). В стране царила первобытная жестокость, люди изнывали от страха и неопределенности. И потому из-за своего же террора Красная армия не находила поддержки у населения, без которого невозможно было остановить победоносное продвижение белой Добровольческой армии генерала А. И. Деникина, шедшей с юга и 30 августа 1919 года вступившей в Киев. На освобожденных от большевиков территориях Деникиным была назначена особая комиссия для изучения наследия большевистского владычества. Вот что пишет о результатах работы этой комиссии сам генерал Деникин в своих воспоминаниях: «„Особая комиссия», обследовав всесторонне тяжесть и последствия шестимесячного большевистского владычества… нарисовала нам картину поистине тяжелого наследия. Жестокое гонение на Церковь, глумление над служителями ее, разрушение многих храмов с кощунственным поруганием святынь, с обращением дома молитвы в увеселительное заведение… Покровский монастырь (в Харькове — прим. А. О.) был обращен в больницу для сифилитиков-красноармейцев… Такие сцены, как и в Спасовом скиту, были обычными развлечениями красноар-мейщины: «Забравшись в храм под предводительством Дыбенко, красноармейцы вместе с приехавшими с ними любовницами ходили по храму в шапках, курили, ругали скверноматерно Иисуса Христа и Матерь Божию, похитили антиминс, занавес от Царских врат, разорвав его на части, церковные одежды, подризники, платки для утирания губ причащающихся, опрокинули Престол, пронзили штыком икону Спасителя. После ухода бесчинствовавшего отряда в одном из притворов храма были обнаружены экскременты». В Лубнах перед своим уходом большевики расстреляли поголовно, во главе с настоятелем, монахов Спасо-Мгарского монастыря… В одной Харьковской губернии было замучено 70 священнослужителей… Интересно, что религиозные преследования относились только к православным: ни инославные храмы, ни еврейские синагоги в то время нисколько не пострадали». Да, последний факт с точки зрения человеческой логики необъясним. Почему воинствующие атеисты и безбожники — большевики — тронули только православное духовенство? Точно так же по человеческой логике не понятно, почему в свое время вавилоняне, истребив иудейское духовенство, с почтением отнеслись к пророку Иеремии. Это можно объяснить только особым Божьим промыслом. Проповедуя на протяжении веков религиозное насилие над умами людей, пытая, вешая, заточая в страшные монастырские тюрьмы, ссылая на каторгу, пугая людей муками ада, получая деньги за отпущение грехов и крещение, иерархи государственной церкви не думали о том, что все это однажды может пасть на их собственные головы. И в монастырских тюрьмах, с их каменными мешками, однажды окажутся они сами. Нисколько не умаляя бесчеловечности красного террора, склоняясь в памяти пред истинными верующими предстоятелями этой церкви, поистине светочами земли, тем не менее нельзя обойти вниманием библейский закон посева и жатвы… Последователей же тех, кто на протяжении долгих веков сгнивал заживо в монастырских тюрьмах, кто висел на дыбах и был живым закапываем в землю, теперь Бог хранил, удивительно уберегая их от этой новой языческой власти и даже располагая ее к ним. Недаром Библия говорит: «Когда Господу угодны пути человека, Он и врагов его примиряет с ним» (Притчи 16:7). В те дни жестокость не знала границ. Во дни большевистского террора многие области обрели особую славу. Так, «в Харькове специализировались в скальпировании и снимании «перчаток»… хоронили живыми». Но и Белое движение, вследствие восстановления им прав помещиков на землю, игнорирования национального фактора и жестокостей, пусть и намного менее, чем при красном терроре, также не снискало поддержки у местного населения, которое все более и более переходило на сторону батьки Махно. Махно Нестор Иванович (1889-1934), сын крепостного крестьянина, в ранней юности стал анархистом. В 1918 году в Москве он имел встречу с В. И. Лениным, который даже помог ему достать билет на Укра-ину. Будучи прекрасным организатором и используя недовольство народа, он формирует вскоре вокруг себя целую армию, которая насчитывала до 100 000 бойцов. Контролируемая им территория на Юге Украины, называвшаяся Махновией или Гуляйпольской Республикой, стала местом, куда стекались все обиженные и недовольные. На своей земле Махно ликвидировал частную собственность на землю, физически с неимоверной жестокостью расправился с помещиками, наложил контрибуцию на немецких колонистов и ввел систему местного полусамоуправления. Единственным авторитетом при этом был сам батька и его ближайшее окружение. Понятие свободы анархисты воспринимали как отсутствие каких-либо норм и правил. И потому мародерство, пьянство, разврат стали символами этой свободы. Чтобы лучше представить себе махновщину и ее главу, обратимся к очевидцу тех страшных событий, уже цитированному нами писателю Константину Паустовскому, лично видевшему батьку, что называется, в деле.

«- Махно идет, — сказал вдруг дежурный громким ясным голосом. — Соображаете? Через полчаса будет здесь.

— Откуда это известно?

— А вот отсюда, — дежурный показал на телеграфный аппарат на столе. — От Эдиссона. Пока не было того Эдиссона, люди жили спокойно, знать ничего не знали. А теперь все наперед известно, и от этого одна смута на сердце. Махно разбили под Голт-вой. Он тикает к себе на Александрию. Прислал телеграмму — будет проходить на трех эшелонах со своими хлопцами без остановки через нашу Помошную. На Златополь. Приказ — поставить на прямую все стрелки, открыть семафоры и ждать. В случае неповиновения — расстрел всех, кто попадется, на месте. Вот смотрите, так и сказано: «вселенский расстрел».

Дежурный показал на спутанную ленту телеграммы, валявшуюся на столе, и вздохнул:

— Хоть бы швыдче его мимо нас пронесло, собачьего сына. Вы с пассажирского поезда?

Я ответил, что да, с пассажирского поезда, и улыбнулся, — какой там пассажирский поезд! Вереница разбитых, припадающих то на одно, то на другое колесо грязных теплушек.

— Так идите на поезд и скажите, чтобы заперлись в теплушках и носа не высовывали. Заметят махновцы — так всех геть с вагонов в канаву — и под пулемет.

Я вернулся с этим ошеломляющим известием на поезд. Тотчас все двери теплушек были закрыты, а все чугунные печки погашены, чтобы не выдать себя дымом из жестяных труб. Все мы радовались, что между нашим поездом и главным путем, по кото-

рому пройдут эшелоны махновцев, стоит длинный товарный состав и хорошо нас закрывает. Нам хотелось посмотреть на махновцев. Прячась за вагонами и будками, мы пробрались на вокзал. Дежурный обрадовался, — все-таки легче при людях.

— Идите в буфет, там из окна все хорошо увидите, — сказал он.

— А вы?

— Я выйду на перрон пропускать поезда. С зеленым флагом.

— А может быть, лучше не выходить?

— Как так не выходить! Я же дежурный. Не выйдешь, машинист остановит эшелон, и тогда — прощай.

Мы пошли в буфет. Там стоял деревянный щит с доисторическим расписанием поездов. Мы придвинули щит к окну, чтобы смотреть из-за него. Тогда нас наверняка не заметят. В случае опасности из буфета легко было выскочить на кухню, а оттуда шел спуск в темный подвал. Потом мы услышали требовательный гудок паровоза, яростно мчавшийся к вокзалу. Я прижался к стеклу и увидел дежурного. Он торопливо вышел на перрон, одернул шинель и поднял свернутый зеленый флажок. Швыряя в небо клубы пара, промчался паровоз, волоча открытые платформы вперемежку с теплушками. То, что пронеслось мимо нас на платформах, показалось мне горячечным бредом. Я видел хохочущие рожи парней, увешанных оружием — кривыми шашками, морскими палашами, кинжалами с серебряным набором, кольтами, винтовками и парусиновыми патронташами. На папахах, кубанках, кепках, котелках и ушанках мотались от ветра огромные черно-красные банты. Самый большой бант я заметил на измятом цилиндре. Владелец его в обрезанной для удобства дохе стрелял в воздух, — очевидно, салютовал затаившей дыхание от ужаса станции Помошной. У одного из махновцев ветром снесло соломенное канотье. Канотье долго каталось кругами по перрону и, наконец, легло почти у самых ног дежурного. У этого канотье был легкомысленный вид, несмотря на зловещий черный бант. Должно быть, эта шляпа — мечта провинциальных ловеласов — еще недавно прикрывала напомаженный пробор какого-нибудь парикмахера. Возможно, владелец ее поплатился жизнью за свою страсть к франтовству. Потом пронесся худой горбоносый матрос с длинной, как у жирафа, шеей, в разорванном до пупа тельнике. Очевидно, тельник был разорван нарочно, чтобы всем была видна пышная и устрашающая татуировка на груди матроса. Я не успел ее рассмотреть. Помню только путаницу женских ног, сердец, кинжалов и змей. Сизый пороховой рисунок татуировки был сдобрен розовой, как земляничный сок, краской. Если у татуировок бывает стиль, то это был стиль «рококо». Потом пролетел толстый грузин, в зеленом бархатном галифе, с дамским боа на шее. Он стоял, балансируя, на тачанке, и мы увидели рядом с ним два пулеметных дула, направленных прямо на нас. После пьяного белобрысого парня в эпитрахили, державшего в руках жареного гуся, торжественно пронесся убеленный маститой сединой старец в гимназической фуражке с выломанным гербом. Он держал в руке казацкую пику с привязанной к ней распоротой черной юбкой. На юбке белой краской было нарисовано восходящее солнце. Каждая платформа бросала на перрон рывками, на ходу, разные звуки — то рыдающий крик гармоники, то залихватский свист, то слова песни. Песни обгоняли и перебивали друг друга. «Вставайте же, хлопцы», — гремела одна платформа. «На зов Паташона», — подхватывала другая, а третья орала: «Со святыми упокой, упокой, упокой Рабиновича с женой — да!» А за ней возникал горестный конец первой песни: «Да кто ж там лежит под могилой зеленой?» И соседняя платформа скорбно отвечала: «Махновец геройский, покрытый попоной». Первый эшелон прошел, и тотчас за ним ворвался второй. Лес оглобель от тачанок, поднятых кверху, подпрыгивал и качался от быстрого хода вагонов. Косматые кони стояли в профиль в теплушках, мотая головами. Лошади были покрыты вместо попон еврейскими молитвенными покрывалами — талесами. Свесив ноги, сидели ездовые. Мелькали желтые сапоги, бурки, валенки, зашнурованные до колен ботинки, серебряные шпоры, гусарские сапожки с офицерской кокардой на голенище, болотные бахилы, оранжевые туфли с пузырями на носках, красные и заскорузлые босые ноги, обмотки, вырезанные из красного плюша и зеленого бильярдного сукна. Неожиданно поезд замедлил ход. Дежурный беспомощно оглянулся, но вдруг подобрался и замер. Мы отшатнулись от окна и приготовились бежать. Но поезд не остановился. Он плавно и медленно шел мимо вокзала, и мы увидели открытую платформу. На ней ничего не было, кроме роскошного лакированного ландо с золочеными княжескими гербами на дверцах. Одна из оглобель у ландо была поднята вверх, и на ней развевался черный флаг с надписью: «Анархия — мать порядка!» По всем четырем углам платформы сидели около пулеметов махновцы в английских табачных шинелях. На заднем сидении из красной сафьяновой кожи полулежал в ландо щуплый маленький человек в черной шляпе и расстегнутом казакине, с зеленым землистым лицом. Он положил ноги на козлы, и вся его поза выражала лень и томный сытый покой. В опущенной руке человек этот держал маузер и поигрывал им, слегка подбрасывая его и ловя на лету. Я увидел лицо этого человека, и тошнота отвращения подкатила к горлу. Мокрая челка свисала на узкий сморщенный лоб. В глазах

его — злых и одновременно пустых, глазах хорька и параноика — поблескивала яростная злоба. Визгливое бешенство, очевидно, не затихало в этом человеке никогда, даже и теперь, несмотря на его вальяжную и спокойную позу. Это был Нестор Махно. Дежурный неестественно вытянулся, выставил далеко вперед правую руку с зеленым флажком, а левую руку поднес к козырьку фуражки, отдавая Махно честь. При этом дежурный заискивающе улыбался. Страшнее этой улыбки ничего нельзя было придумать. Это была не улыбка. Это была униженная мольба о пощаде, страх за свою жизнь, беспомощная попытка разжалобить. Махно лениво вскинул маузер и, даже не взглянув на дежурного и не целясь, выстрелил. Почему — неизвестно. Разве можно догадаться, что придет в голову осатанелому изуверу. Дежурный нелепо взмахнул руками, попятился, упал на бок и начал биться на перроне, хватая себя за шею и размазывая кровь. Махно махнул рукой. Тотчас пулеметная очередь хлестнула по асфальту перрона и ударила по дежурному. Он несколько раз дернулся и затих. Мы бросились через вестибюль на перрон. Мимо нас проходила последняя теплушка. Стриженая, вся в кудряшках, курносая девушка в каракулевом жакете и галифе, радостно улыбаясь, прицелилась в нас из маузера. Заросший черной щетиной махновец во французской железной каске оттолкнул ее. Пуля ударила позади нас в стену. Мы подбежали к дежурному. Он был мертв. На лице его застыла заискивающая улыбка». Интересные воспоминания о пребывании Махно в Екатеринославе (Днепропетровске) оставил преподаватель университета Игренев. «Махно все ждали и все-таки не верили, что он придет. Как-то не верилось, что в XX веке возможно завоевание большого, крупного центра (Екатеринослава) шайкой разбойников. Петлюровские власти уверяли, конечно, что махновцы разбегутся при первом пушечном выстреле. Но события не заставили себя долго ждать. Ровно через неделю после ухода австрийцев (это было в середине декабря) по городу пронесся слух, что Махно занял Синельниково и ведет наступление на железнодорожный мост через Днепр — соединительное звено между Екатеринославом и правобережной Украиной. К вечеру город наполнился отступающей петлюровской кавалерией. Когда ранним утром следующего дня мы с женой отправились на ближайший рынок, чтобы запастись припасами перед предстоящими событиями, петлюровские солдаты настойчиво предлагали публике разойтись, предупреждая, что сейчас будет открыта пальба по железнодорожному мосту, уже занятому махновцами. Действительно, на рыночной площади были расставлены тяжелые орудия. Не успели мы несколько отойти от площади, как грянули первые оглушительные удары. Пятеро суток с этого момента, без передышки, шла ожесточенная артиллерийская пальба. Что пришлось пережить за эти безумные дни, не поддается описанию. Махновцы, заняв при первой же атаке вокзал, буквально засыпали город артиллерийскими снарядами. В первый же день здание духовной семинарии, в которой помещались гуманитарные факультеты университета, получило 18 пробоин, из них 8 навылет. Два снаряда попали в общежитие семинаристов, — к счастью в это время были каникулы, и убито было всего несколько человек. Снаряды разрывались в частных квартирах; каждый день приносил известия о новых жертвах и разрушениях. В воздухе стоял невыносимый гул от пальбы. Стекла в окнах дребезжали и лопались. Дома тряслись так сильно, что падали картины со стен. Мы лежали на полу в передней, не имевшей окон, совершенно изнуренные от бессонных ночей и беспрерывного гула. Но моральное состояние было хуже физического. Махно день за днем брал все новые улицы. Петлюровцы в беспорядке отступали. Под властью разбойника… что ждет впереди? Все явственнее к звукам артиллерийской пальбы примешивались ружейные залпы и стук пулеметов. На четвертый день Махно занял всю нижнюю часть города и повел наступление на гору. Снаряды стали разрываться над нашими головами; к звукам взрывов присоединился свист пролетающих шрапнелей и лязг их осколков о камни мостовой. Пули дождем сыпались на крышу. Все жители дома собрались в казавшейся сравнительно более безопасной передней первого этажа. Думали о смерти и молчали. Стреляли так сильно, что уже нельзя было различать ударов. К 7 ч. вечера стрельба внезапно затихла. Соседи отправились наверх. Вдруг постучали в дверь. На мой вопрос, кто там, раздался грубый голос: «А ну-ка, открой!» Я открыл и невольно отшатнулся: на меня направлены были дула нескольких ружей. В квартиру ворвалось гурьбой человек 10 с ног до головы вооруженных молодцов, обвешанных со всех сторон ручными гранатами; одеты они были в самые разнообразные костюмы: одни — в обычные солдатские шинели, другие — в роскошные енотовые шубы, очевидно, только что снятые с чужих плеч, третьи, наконец, — в простые крестьянские зипуны. На испуганный вопрос подоспевших хозяев квартиры (я снимал у них только комнаты): кто вы? раздался ответ: «петлюровцы!», и послышался дружный хохот: «Небось обрадовались; а мы ваших любимчиков в порошок истерли и в Днепр сбросили. Поиграли — и будет. Мы — махновцы и шуток не любим». «Нам квартира эта нужна; выбирайся отсюда поскорей», — прибавил предводитель отряда. Хозяйке квартиры удалось убедить незваных гостей, что передних двух комнат и прихожей будет вполне достаточно для их целей. Мы перебрались в задние комнаты. В квартиру прибывали все новые и новые махновские солдаты. Они бесцеремонно проникли и в следующие комнаты и сели за стол, на котором стояла кое-какая снедь. Наши дамы вежливо потчевали их, стараясь разыграть радушных хозяек… Махновские гости, угощавшиеся за столом, были очень разного типа. Один из них смуглый брюнет, с ярко белыми зубами, весь еще был опьянен только что пролитой кровью. Он хвастал все время своими подвигами, не выпуская из рук револьвера, которым он только что, по его рассказам, пристрелил буржуя и буржуйку. «Такие глупые, — прибавил он, жутко улыбаясь, — все время пищали»… Другой, бледный и изможденный, в железной австрийской каске, сосредоточенно молчал, водя своими стеклянными глазами прирожденного убийцы. Внезапно он вытащил из голенища гамаши, очевидно, только что снятые с убитой, и, обращаясь к моей жене, сказал, ухмыляясь: «Возьми, барышня, на память, кажется, женские чулки». Жена стала уверять, что ей не нужно этого подарка, что, видимо, задело страшного кавалера. Положение спас наш хозяин, который взял гамаши для своей дочери. Совсем иного типа, чем остальные, был другой махновец: по виду мирный сельский пахарь, лет 45, одетый в обычное крестьянское платье, он поминутно крестил свой рот, приговаривал после каждого проглоченного куска: «Спасибо хозяину и хозяйке». Невольно возникало недоумение, как затесался этот мирный человек в буйную разбойничью ватагу; по-видимому, это была жертва насильственной махновской мобилизации. В столовую вошел сам начальник отряда (как потом оказалось, пулеметной команды), солдат с совершенно неопределенным выражением лица; он пришел звать своих товарищей на смену и, отказавшись от угощения, стал нас просвещать: «Наш батька, — поведал нам он, — сам генерал: он царской армии подпоручик. Он коммунист настоящий, не то что петлюровцы, жидами купленные. Махно каждому позволяет взять по одной паре всего, сколько нужно, чтобы на себе носить. А кто больше возьмет, тех всех расстреливает. Мы только жидов и немцев режем: они-то и есть главные буржуи. А ты, не жидовка ли будешь?» — грозно спросил он у нашей хозяйки, типичной хохлушки-брюнетки, и вразумительно помахал перед ней палицей, в которую была вдета ручная граната. Хозяйка показала на образа, висевшие на стене, — и гроза миновала. Махновцы, сидевшие в столовой, ушли на смену, и их начальник позволил нам запереть на крючок дверь из столовой в половину квартиры, занятую отрядом. Всю ночь отдельные солдаты дергали за двери в надежде пограбить, но при окликах уходили, ничего не отвечая. Во двор к нам был поставлен пулемет, который стучал всю ночь; как оказалось, его чинили и пробовали. Мы все, конечно, не спали и прислушивались. У махновцев слышно было беспрерывное движение и шепот: только впоследствии мы узнали, что в нашей квартире был избит прикладами и чуть не расстрелян врач — сосед, который, поверив, что пришедшие солдаты петлюровцы, стал поносить махновцев. Его целую ночь продержали под дулами ружей, ежеминутно угрожая убить, а он ползал на коленях и молил о пощаде; наконец его избили и под утро вытолкнули на улицу… На рассвете приютившаяся у нас пулеметная команда выстроилась в боевой готовности перед домом; на другом конце площади стояли еще петлюровцы. После ухода махновцев мы нашли под кроватью целую кучу ручных гранат. Шкаф был взломан и все платье и белье из него украдено. Мы поспешили позвать солдат, чтобы вернуть им оставленные на память бомбы». По сути философия анархистов-махновцев очень схожа с современной философией постмодерна, которая занимает господствующее положение в нашем мире и согласно которой каждый человек определяет для себя, что хорошо и что плохо и что понятие морали, добродетели — это то, что уже безвозвратно устарело. Постмодерн мы можем наблюдать сегодня всюду: в вопиюще растущем неуважении к старшим, к учителям, в повышенной агрессивности и амбициозности молодежи, которой даже нельзя делать замечаний, в откровенной бессовестности политиков, рекламе разврата. Постмодернизм провозглашает отсутствие всяких авторитетов и даже развенчивает авторитет Библии и религии вообще, провозглашая принцип «религии — без религии». И меткое выражение Ф. М. Достоевского: «Если Бога нет, то все дозволено», — всецело воплотилось в анархизме Махно и в постмодерне современности. Махно призывал своих сторонников взять от жизни все. И философия постмодерна призывает к тому же. «Размышляя о людях эпохи постмодерна, мы обычно представляем себе людей из привилегированных слоев, по крайней мере, достаточно благополучных и хорошо образованных. Это профессионалы, чья жизнь все больше связана с Интернетом и электронной почтой, активные потребители образов, способные переживать жизнь как игру». Именно такой образ преуспевающего человека и навязывается современной молодежи, мечтающей как можно скорее получить мерседес, престижную работу, квартиру, краси-

вую девушку. Именно потому сегодня так и возрос процент депрессий и самоубийств, что практически никто, несмотря на неимоверные усилия, не может достичь этой планки, начиная осознавать себя неудачником и конченым человеком. Так удивительно переплелась грубая махновщина с утонченно-развращенным постмодерном. В своей деятельности Махно руководствовался выгодой, а не принципами, потому спокойно вступал в союз то с белыми против красных, то с красными против белых. Вскоре после занятия Деникиным Киева Махно вступает в союз с красными, которые, страшась быстрого продвижения Белой армии на Москву, были готовы вступить в союз с кем угодно. И именно благодаря действиям войск Махно в тылу у белых было сорвано их наступление на столицу, а также дано время красным для переформирования сил. К середине декабря войска Деникина оставляют Киев, в который вскоре вновь вступают красные. Именно в таких условиях Лебсак набирает материал и чудом выпускает второй номер журнала «Голос истины». На обложке этого журнала были приведены стихи «О смысле искания»: Ищите новые пути! Стал тесен мир. Его оковы неумолимы и суровы. — Где же вечным розам, зацвести? Ищите новые пути!…» И как бы в ответ на этот вопрос ниже были написаны слова Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь». А еще ниже были приведены слова пророка Исайи: «И будет там большая дорога, и путь по ней назовется путем святым: нечистый не будет ходить по нему; но он будет для них одних; идущие этим путем, даже и неопытные, не заблудятся». И действительно, за 1919 год многострадальный украинский народ в разных частях страны пытался найти свой путь к счастью, миру и процветанию, но так и не нашел его, ибо истинный путь к счастью может открыть только Христос. В этом номере, сохранившем структуру прежнего, т. е. наличие пяти основных рубрик, Лебсак помещает статьи о взаимосвязи Библии и науки, исторические библейские и внебиблейские сообщения о Христе. В статье «Почитание святыни у израильтян» было показано, что истинное богопочитание заключается не во внешних обрядах, формах или предметах, а в первую очередь в изменении характера человека, его системы ценностей. В статье П. А. Свиридова «Царство Божие близко» были рассмотрены пророческие главы Книги пророка Даниила. Но поистине центральной статьей журнала стал очерк А. Штыховской «Вести о лучшей стране», где на основании библейских сообщений была показана новая земля без греха и порока, уготованная Божьим детям. Среди страшных событий 1919 года эта весть была поистине спасительной и целительной для израненных душ. Статья пастора Е. И. Скоробрещука под названием «Не умолкайте ради Сиона» призывала верующих пере-смотреть свои взаимоотношения с Богом, проанализировать, несем ли мы своей жизнью и словом проповедь о Грядущем Господе. Ибо главная миссия, которую Господь оставил Своей церкви — это проповедь Вечного Евангелия. Эта статья весьма актуальна и сегодня, когда многие в церкви медленно погружаются в лаодикийский сон, и потому прочтем обращение к нам старого пастора со страниц пожелтевшего от времени, но не содержания, журнала.

«Не умолкайте ради Сиона!

«На стенах твоих, Иерусалим, Я поставил сторожей, которые не будут умолкать ни днем, ни ночью. О, вы, напоминающие о Господе! Не умолкайте, не умолкайте перед Ним, доколе не сделаете Иерусалим славою на земле» (Ис. 62:6-7). Апостол Иаков пишет: «В пример злострадания и долготерпения возьмите, братья мои, пророков, которые говорили именем Господним» (Иак. 5:10). Эти слова относятся также и к нам, и мы должны всегда и во всем следовать примеру великих пророков, которым было достаточно один раз сказать, чтобы это дважды повторилось в их умах и — они бы немедленно исполнили все, что от них ни потребовалось бы свыше. (Пс. 61:12). Я мог бы привести много подобных примеров, но чтобы не утруждать дорогих читателей, приведу один библейский стих: «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас?» И он тотчас же ответил: «Вот я, пошли меня» (Ис. 6:8). Случилось также, что Господь велел пророку начертать на плитке из обожженной глины Иерусалим и осаждать его. И пророк это сделал. (Иез. 4:1-3). Затем повелел Господь однажды пророку Иезекиилю взять бритву и водить ею по голове и бороде. И это — было в точности исполнено им (Иез. 5). Были и такие случаи, что Господь повелевал пророку говорить к неодушевленным предметам: к кедрам на Ливане и к горам Израилевым. И это было также все исполнено.

Если сегодня к нам говорит Господь через пророка Исайю: «О, вы, напоминающие о Господе! Не умолкайте», — то и в наших ушах должны не переставая они звучать, но как только кто замолкает — он перестает быть сторожем. Всякий брат и сестра, исповедующие истину настоящего времени, является стражем Божьим и должен предостерегать мир, указывая ему на ту опасность, которая может разразиться над его головой, если он не будет исполнять заповедей Божьих.

Не умолкайте! Наш Господь Иисус Христос послал истинно верующим в Него Духа Святого, и они не должны молчать; ибо не они, но Дух Святой будет обличать через них мир, поэтому не умолкайте, вы, напоминающие о Господе!

Много можно встретить людей, которые, судя по их положению, должны были бы быть стражами — но, однако, молчат. Есть также много людей, которые считают себя служителями Божьими и целый день только околачиваются, ничего не делают для Господа и не предупреждают никого о близком пришествии. Они молчат, потому что сатана заградил им уста; если бы они допустили к себе Духа Божьего, то они сказали бы вместе с псалмистом: «Воспламенилось сердце мое во мне; в мыслях моих возгорелся огонь; я стал говорить языком моим» (Пс. 38:4). Сатана хочет усыпить мир, он прилагает все усилия, чтобы достичь своей цели, но Господь говорит: «Бейте тревогу… пусть трепещут все жители земли… ибо день Господень близок» (Иоиль 2:1).

Кто же этот «напоминающий о Господе?» Это тот, который следует по стопам своего Божественного Учителя и проводит в своей жизни Его примеры (1 Иоан. 2:6), стараясь усвоить себе Его Божественный характер (1 Иоан. 2:6).

Вам не раз, наверное, доводилось проходить в какой-либо праздник по улицам какого бы то ни было города или деревни и наблюдать за сценами, которые в них происходят; здесь, смотришь, — пьянство, там — скандал и драка. Кого же напоминает нам этот народ? Есть ли в его поступках что-либо общее с нашим Божественным Учителем? О, нет, дорогой друг, все эти бесчинства проявляют характер врага рода человеческого. Приходилось ли вам когда-нибудь видеть человека, который возвращается домой в нетрезвом виде? Сколько переполоху и какой ужас он наводит на свою семью. Его вид один пугает детей, они забиваются в угол или убегают из дому, чтобы укрыться от рассвирепевшего отца. Но вот вымещает он всю свою злость на бедной матери, и в конце концов должна и она, избитая и поруганная, бежать вслед за детьми, чтобы поделиться своим горем. А их отец, оставшись один, вступает теперь в бой с чем попало; разбив всю посуду и переломав все столы и стулья, он идет, довольный своей победой, на покой. Печальная картина! Да, мы видим, что сатана не спит, куда мы только ни посмотрим — всюду видим проявление его характера и силы, которые наводнили весь свет. Так не будем же молчать, будем обличать мир и спасать несчастные жертвы сатаны; будем творить добрые дела и прославлять ими Сына Божьего, Который оставил ради нас Свое величие и славу и пришел в мир, чтобы невинно пострадать за грехи наши, оправдать нас перед Своим Отцом. Он даровал нам Духа Святого, с помощью Которого мы можем победить всякое зло; Он искупил нас дорогою ценою и мы всецело принадлежим Ему (2 Кор. 5:15).

Загляни в свою душу, дорогой читатель! И обсуди сам, чей ты в своей жизни проявляешь характер? Если ты себя считаешь истинным христианином, то и к тебе говорит ныне Господь: «Не умолкай!»

Не умолкайте перед Ним, доколе Он не восстановит Иерусалима и не сделает его славою на земле. Мнимые стражи Сиона только потому и умолкли, что сердца их умолкли перед Ним; они перестали молиться, а если и молятся, то говорят пустые слова, ибо заповеди Его не соблюдают. Бог не слышит такую молитву, также как и от Савла не услышал, несмотря на его многократные молитвы, но когда он обратился, то сказал Господь Анании: «Он теперь молится». Поэтому, дорогие братья, не умолкайте перед Господом, тогда не умолкните и перед миром».

В статье пастора Карла Александровича Рейфшнейдера «Путь к искуплению» раскрывались принципы библейской дороги к вечной жизни. В разделе «Здоровье, юношество и жизнь» были помещены заметка Е. Уайт «Домашний уход за здоровьем» и статья «Юношество, имейте страх Божий», написанная уже знакомым нам по данной книге пастором Сергеем Семеновичем Ефимовым, причем написал ее во время своей сибирской ссылки. Весьма интересна была и статья Г. И. Лебсака «Что должна читать наша молодежь?» Учитывая же частые споры по данному вопросу и в наши дни, думаем, советы пастора, руководившего церковью долгие годы и умершего в сталинских лагерях, будут представлять интерес и сегодня.

«Что должна читать наша молодежь?

Настоящее время отличается своими всеобъемлющими основными реформами. Из развалин сокрушившихся государств образуются новые, причем многочисленные опыты дают поучительные указания для более успешного ведения дела. Хотя новые порядки имеют еще много недостатков, что и останется до конца мира, потому что нынешний мир ничего совершенного нам дать не может, тем не менее каждый любитель порядка старается дать новому миростроительству более соответствующие основные положения. К этому в первую очередь относится правильная постановка школьного и внешкольного образования. Мы приветствуем программу правительства, имеющую цель дать народу бесплатное обучение своих детей так, чтобы дверь для познания разных полезных отраслей открывалась и для детей бедного класса. Но до того времени, когда подрастет получившая образование молодежь, она будет предоставлена самой себе в усвоении хотя бы некоторого образования. Это возможно при двух условиях: если человек грамотен и если он имеет хороший выбор подходящей литературы. Я не хочу здесь говорить об учебных букварях, но о такой литературе, которая послужила бы для дополнительного всестороннего образования и для совершенствования благородного истинно-христианского характера.

Премудрый Соломон говорит: «Наставь юношу при начале пути его: он не уклонится от него, когда и состарится» (Притч. 22:6). То, что мы слышим, читаем и видим, остается в нашей памяти до самой смерти. «Я написал вам, юноши, потому что вы сильны, и слово Божие пребывает в вас» (1 Иоан. 2:14), — пишет престарелый апостол Иоанн. Пророк Иеремия говорит: «Слово Твое мне в радость и в веселие сердца моего» (Иер. 15:16). Какие же книги нам теперь читать и с чего начать? Я не стану тратить бумаги и чернила перечислением ряда бесполезных рассказов и романов, которые содержат ровно столько же научно-нравственного наставления, сколько находится муки в вытрушенном от нее мешке, но намерен назвать ряд сочинений, содержание которых, будучи усвоено и разумно использовано, пригодилось бы как теоретически, так и практически для руководства на всю жизнь. Перечислим их по очереди:

1. Библию, как путеводитель к вечному блаженству, как наставник в общественно-нравственной жизни и как универсальную энциклопедию всеобъемлющей науки; если возможно, в разных переводах и на различных языках, если владеешь несколькими языками.

2. Руководства к ней, которые на основании всемирной и церковной истории разъясняли бы ее, особенно пророческую ее часть.

3. Лучшие всемирные и церковные истории, богословские и энциклопедические словари, равно специальную историю своей родины и основные законы ее политической и гражданской жизни.

4. Анатомические книги о человеке, водолечении и популярной медицине.

5. Биографии выдающихся людей по богословской, научной, государственной, общественной и социальной деятельности.

6. Географический атлас, описания путешествий лучших отечественных и иностранных путешественников и книги по этнологии и геологии, т. е. народо- и землеведению.

7. Популярные учебники о зоологии, ботанике, минералогии и астрономии.

8. Руководства по своей специальности.

9. Журналы и другую духовно-нравственную литературу и одну из лучших газет.10. Как десятое, предложил бы иметь музыкальный инструмент и для разнообразия и упражнения талантов прославлять Бога Творца песнопением и музыкой.

При спокойном обзоре настоящего перечня книг сейчас видно, что при наличности подобной домашней библиотеки у нашей молодежи, как городской, так и деревенской, некогда будет скучать, притом она не только не останется позади другого прогрессирующего человечества, но наоборот, усвоение содержания такой литературы сделает ее способной не только исполнять все возложенные на нее общественные и другие обязанности, но даже быть для других светом и указателем истинной науки.

Книги же, стоящие без употребления в шкафу, не приносят большой пользы, поэтому присовокупляем совет великого апостола юноше Тимофею: «Занимайся чтением… о сем заботься, в сем пребывай, дабы успех твой для всех был очевиден» (1 Тим. 4:13, 15). Нет сомнения, что, хотя некоторые из перечисленных книг сейчас трудно достать, этот курс самообразования, тем не менее, дешевый и использовавшим его очень ценный, в чем автор может заверить наше молодое поколение своей подписью».

В разделе «На ниве Божьей» были помещены вдохновляющие сообщения о распространении Священного Писания и миссионерской работе в мире. Заканчивался журнал стихотворениями В. С. Дыманя «Свобода, равенство и братство» и К. Д. Бальмонта «Молитва».

Только через год, уже в 1920 году, Лебсаку удалось выпустить еще один номер журнала «Голос истины», который он предварил такими словами:

«К читателям

Прошло уже 12 месяцев со времени второго выпуска нашего журнала. Первоначальный наш план, выпускать журнал каждые 3 месяца, по не зависящим от нас причинам, не мог быть исполнен. Мы, однако, радуемся, что могли выпускать хоть один выпуск ежегодно. Пришло время, когда, согласно предсказанию пророка Амоса, Слово Божие стало дорого, но скоро невозможно будет ни иметь, ни слышать его совсем. Иез. 7:23-27. Это исполнится при конце времени благодати, но одновременно с этим и царство мира сего соделается Царством Господа нашего и Христа Его. Откр. 11:15.

Все встречающиеся теперь препятствия тогда исчезнут навсегда, а до того момента мы, однако, не должны унывать и оставлять упования нашего. Евр. 10:35-39. Несмотря на огонь и меч, холод

и голод и страшные болезни, Господь хранил нас до сего времени, и так же неуклонно и верно сохранит Он нас в будущем. Именно теперь народ Божий должен узнать и испытать могучую спасительную силу имени Господа. Ис. 52:6; Притч. 18:11. Он с ними во все дни до скончания века, и Его пророческое слово освещает темный путь, по которому Его народ должен идти. Ис. 30:20, 21. Ему мы всецело можем довериться.

Применяясь к обстоятельствам настоящего времени, мы при выборе материала для этого выпуска стремились к тому, чтобы он мог служить подкреплением веры не только отдельных христиан, но и ободрением для целых общин и жаждущих истины групп при совместном чтении на их собраниях.

Поэтому наш долг распространять этот выпуск, как и 2 предыдущих, среди широких масс, чтобы каждая жаждущая душа нашла поддержку и ободрение. Эта великая задача должна быть выполнена для Господа в настоящее время неограниченной свободы хотя и при очень трудных технических условиях: поэтому покупайте, читайте и распространяйте «Голос Истины».

В этом номере была помещена статья С. С. Ефимова «Великое значение Библии» и А. С. Шишкова «К истории перевода Библии на русский язык». В статье пастора И. Г. Горелика «Бог защитник Своего народа» на основании библейской истории были показаны те защита и водительство, которые Господь осуществлял для Своих детей. Читая ее, люди могли увидеть и то, как Бог удивительно сохранил и их в страшную годину гражданского противостояния. Злободневный интерес представляла и статья Е. Уайт «Обязанности Божьего народа во время великих бедствий», в которой раскрывалось то, как устоять в них и как использовать это трагическое время с максимальной пользой для себя и других. Хороший обзор адвентистского учения являла статья пастора Юлиуса Бетхера «Адвентизм, его учение и распространение», полностью помещенная нами выше. Также в номере были статьи о здоровье, миссионерской работе и небольшие сообщения из жизни адвентистской церкви того времени. На этом третьем номере выпуск журнала «Голос истины» был приостановлен вследствие острого бумажного кризиса в стране. Чуть ранее, в мае 1919 года, перестает выходить в Москве и другой адвентистский журнал «Благая весть», который заканчивался таким объявлением: «Согласно распоряжению Государственного Издательства РСФСР, вызванного причиною острого бумажного кризиса и техническими затруднениями, с печалью в сердце извещаем всех дорогих подписчиков и читателей, что настоящим номером мы вынуждены временно прекратить издание нашего дорогого журнала «Благая весть». Дай, Господь, чтобы это прекращение было лишь только на самое короткое время». Возобновить издание журналов удастся лишь через несколько лет: «Голос истины» — в 1925 году, а «Благую весть», переименованную в «Благовестник», — в 1926 году, но это уже будет новое время, последний проблеск полусвободы на пути к страшным 1930-м годам, к которым и мы перейдем на страницах нашей книги, но перед тем последуем за теми из русских адвентистов, которые превратностями революции оказались далеко от родины — в Китае, в городе Харбине.