13. Когда мы одни

Недавно мы с Кай ужинали в ресторане с одним нашим знакомым пастором и его женой. Эта женщина в последние годы страдала тяжелой формой маниакальной депрессии. В ходе разговора выяснилось, что тяжесть ее болезни усугублялась отношением к ней друзей и коллег. Подобно многим жертвам этой болезни, она несла на плечах двойной груз: ей приходилось не только мириться со своим недугом, но и терпеть насмешки и отчуждение со стороны окружающих. Я, помнится, читал где–то, что клеймо позора, которое навешивается на душевнобольного человека, является наиболее деструктивным фактором при лечении этой болезни и замедляет процесс выздоровления.^[49] Я также помню, как за пару недель до самоубийства сына меня пригласили участвовать в конференции, которую проводил один известный но всей стране христианский психолог. Однако после того, как Ронни покончил с собой, я больше не получал никаких приглашений.

Пока Кай слушала, как жена нашего знакомого пастора делилась с нами различными, зачастую довольно странными, эпизодами из своей жизни, связанными с протеканием ее болезни, она все время кивала головой и повторяла: «Да–да, с Ронни происходило то же самое. Да–да, Ронни поступал точно так же!».

И вдруг эта бедная женщина вскочила на ноги и, задыхаясь от радости и облегчения, вскричала: «Вы меня понимаете! Боже, вы понимаете!».

Я был потрясен, увидев, как мало ей было надо. Мы не давали ей никаких советов, не предлагали ответов на ее проблемы, да она их и не просила; все, что ей требовалось, — это немного понимания, и когда она нашла его, она уже не была одинока.

Ей просто сказали: «Я вас понимаю».

Иову не так повезло в этом смысле.

Пятым, завершающим, несчастьем, обрушившимся на его голову, стала проказа, которая считалась самым верным признаком Божьего недовольства. Теперь он не просто испытывал нестерпимую, мучительную боль, он превратился в изгоя, которому надлежало сидеть на куче пепла за пределами города и скрести себя щербатым черепком.

Там и обнаружила его жена.

И она сказала мужу: «Ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри» (Иов 2:9).

Никакого понимания.

Весть о несчастиях Иова достигла и ушей его друзей, Елифаза, Вилдада и Софара, и они пришли утешить его. Увидев Иова, они были потрясены его столь бедственным положением. Они возопили громким голосом и зарыдали, разодрали одежды свои и стали бросать пыль над головами своими в небо.

Ну, наконец–то. Вот оно, понимание. Вот оно, сочувствие.

Потом три друга сели рядом с Иовом на землю и просто были с ним, не говоря ни слова, в течение семи дней и ночей.

Просидев так целую неделю, подобно стервятникам, терпеливо выжидающим, когда умирающий испустит дух, они, наконец, заговорили.

Елифаз сказал: «Твой грех навлек на тебя гнев Божий».

Вилдад сказал: «Господь не ошибается. Он знает твой грех, даже если ты о нем не ведаешь».

Софар сказал: «Кто ты такой, чтобы сомневаться в путях Божиих? Ты страдаешь за свои грехи».

Вот так дружеское утешение! Вот так понимание!

Они, конечно же, во всем винили Иова. Они вынуждены были так поступить, у них не было иного выхода. Обладая довольно узким мышлением, правоверность они ценили выше истины. Споря с Иовом, они боролись за собственные религиозные представления. Их «страх Господень» и «непорочность путей» подверглись опасности. Страдающий Иов, терпящий муки праведник, сотрясал основы их богословской системы. «Единственный способ защититься был — отречься от друга, отвернуться от него. И если это отречение от одной человеческой жизни — это та цепа, которую они должны заплатить, чтобы сохранить в целости свою богословскую систему, значит, так тому и быть».^[50]

Мы так отчаянно стремимся во что бы то ни стало сберечь свои теологические представления и взгляды, что готовы приложить немало усилий, чтобы отыскать те ошибки и недочеты, которые обрушили на Иова столько горя. И нам не важно, что в этой книге трижды — один раз автором и дважды самим Богом — Иов был назван человеком праведным и непорочным.

Не обращая ни малейшего внимания на слова Господни, сказанные Им, что Иов страдает «безвинно» (достаточно резкое, кстати, заявление для воинствующих ревнителей веры), многие хватаются за вопль Иова: «Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне» (3:25). «Ага, радостно восклицают эти современные приятели Иова, вот причина — страх! Если бы Иов не боялся всех этих ужасов, с ним бы ничего не случилось!».

Не говоря уже о том, что Библия в принципе не принимает подобных объяснений, этот вывод наводит страх и на нас — страх того, что в какой–нибудь едва уловимый момент неосторожное слово или случайная мысль обрекут нас на трагические несчастья. Скажите, какой родитель хотя бы раз в жизни, на краткий миг не испытывал страха за своего ребенка, что тот может погибнуть или заболеть?

Эта доктрина — чистой воды суеверие, которое делает нас ближе к дьяволу, чем к Богу.

Господь же утверждает, что Иов страдает «безвинно», то есть без всяких видимых причин. Конечно, у Бога были Свои причины, но за самим Иовом не было вины.

Те же, кто пытается это отрицать, ничуть не лучше трех хваленых друзей Иова, которые пришли утешить его, а сами принялись осуждать и критиковать и которых Господь потом упрекнул за это. Как написал один умный человек:

Человеческое понимание ограничено и весьма субъективно, и толкователи книги Иова должны об этом помнить. События трагичны не для тех, кто не может принять вопросов без ответов или ответов в виде вопросов, и не для тех, кто вообще не задает никаких вопросов. ЛЕГКИЕ ОТВЕТЫ НЕ ДАЮТ ИОВУ ТОГО ПОНИМАНИЯ И СОЧУВСТВИЯ, КОИХ ТРЕБУЮТ ЕГО СТРАДАНИЯ И НЕПОРОЧНОСТЬ. ^[51]

С городского совета на городскую помойку

Иов прошел долгий путь. Долгий путь из времен, когда оц был в чести, когда вокруг пего толпились друзья, которые льстили ему, искали совета и слушали его речи. Долгий путь из времен, полных теплоты и понимания со стороны жены и любви со стороны преданных и ласковых детей. Когда–то его окружали многочисленные приятели и любящие родственники, которые поддерживали его.

Теперь он остался один. Но, потеряв все, что имел, он по–прежнему отказывается лишиться последнего — своей непорочности.

А страдания его все сильнее. Сначала они были трагичны, бессмысленны, необъяснимы. Подобно Иосифу К., герою романа Франца Кафки «Процесс», Иов был арестован, осужден и приговорен, даже не зная, в чем его обвиняют.

А тут еще одна беда: он встречает непонимание со стороны друзей, которые отворачиваются от него. Послушайте, как он обращается к своим неутешающим утешителям:

К страждущему должно быть сожаление от друга его, если только он не оставил страха к Вседержителю.

Но братья мои неверны, как поток, как быстро текущие ручьи,

Которые черны от льда и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жары исчезают с мест своих…

Но остаются пристыженными в своей надежде; приходят туда и от стыда краснеют.

Так и вы теперь ничто: увидели страшное и испугались.

(Иов 6:14–17,20,21)

Отчуждение

Любые страдания, как правило, отчуждают людей друг от друга — неважно, нравственные ли это страдания или физические, ребенок ли это, сбившийся с пути, рассыпающийся брак или разоряющееся предприятие. Вы живете в мире звуков, цветов и человеческих интересов. О вас судят но вашему положению, вашему состоянию, которые определяют каждый миг вашего существования. Они отбрасывают тень на каждое мгновение вашей повседневной жизни. Синтия Свидолл обобщила свою пятнадцатилетнюю борьбу с депрессией в следующих словах: «Депрессия… черпая, как тысячи безлунных ночей на затерянном в лесах болоте. Одиночество, которое невозможно описать. Смятение и непонимание Бога. Разочарование в жизни и во всем происходящем. Ощущение покинутости и собственной ничтожности. Отсутствие любви. Пронзительная, нестерпимая боль».^[52]

Иногда отчуждение появляется потому, что Господь входит в нашу жизнь необычным, совершенно неожиданным, нетрадиционным способом. Столь необычным и столь нетрадиционным, что окружающие видят в нем лишь кару Господнюю, наказание Божие. Вычислив со временем схему, по которой чаще всего действует Бог, когда эта схема вдруг не срабатывает в жизни какого–нибудь человека, люди делают только один вывод, ибо все они обладатели узкого мышления.

Подобно друзьям Иова, для того чтобы оправдать собственные взгляды, мы готовы усомниться в непорочности страдальца.

Итак, Иов оказался на куче пепла, сделался изгоем.

Одиночество

Отчуждение ведет к одиночеству. Джозеф Конрад сказал, что люди должны страдать, как снят, сами по себе. Поскольку эти три товарища не понимают несчастий Иова, их присутствие только обостряет его одиночество. Всем известно, что одиночество — это самое тяжкое испытание для человека, и именно оно причинят страждущему больше всего боли.^[53]Женщина, чей муж погиб в авиакатастрофе, приходит в воскресенье в церковь. Она находится в самой гуще поющих, славящих Бога радостных людей — и она одинока. Всеобщая радость только усугубляет чувство невозвратимой утраты, гнездящееся в ее душе, только подчеркивает ее одиночество. Она не придет на вечернюю службу, потому что ей неприятно это единение, ей невыносимо видеть эти ликующие лица. Она вполне могла бы стать автором сорок первого псалма:

Вспоминая об этом, изливаю душу мою, потому что я ходил в многолюдстве, вступал с ними в дом Божий со гласом радости и славословия празднующего сонма,

(ст. 5)

Но самое ужасное ощущение одиночества возникает не оттого, что вы чувствуете себя отверженным семьей, друзьями или обществом, а оттого, что вы чувствуете себя отвергнутым Богом. Именно об этом подумал сейчас Иов, именно это чувство ощутил. А это, в свою очередь, приводит к озлоблению.

Озлобленность

На смену одиночеству, коим пропитана шестая глава книги Иова, приходят озлобленность и горечь главы седьмой. Отчуждение… Одиночество… Озлобленность… — Такова последовательность чувств, которые испытывает человек, когда страданиям его не видно конца. Озлобленность, направленная на Бога, источник боли и несчастий.

Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое,

Посещаешь его каждое утро, каждое мгновение испытываешь его?

Доколе же ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня?… …Зачем Ты поставил меня противником Себе?…

(Иов 7:17–20)

Даже не верится, что Иов может говорить с Богом в подобном тоне. Это только лишний раз показывает, что книга Иова полна не пассивного смирения, но активного возмущения и протеста. И далее, читая и разбирая псалмы, мы увидим, что такие речи вполне возможны в присутствии Божьем.

Самое удивительное в словах Иова то, что он жалуется именно на присутствие Божие, а не на Его отсутствие. Бог слишком близок, и этим несчастным, озлобленным человеком сия близость воспринимается как слишком довлеющая и гнетущая.^[54]

Для современного читателя любопытной деталью является тот факт, что у Иова нет и тени сомнения в существовании Бога. Многие нынешние страдальцы зачастую выходят из положения, отрицая либо Его существование, либо Его всемогущество. Иов не оспаривает ни того, ни другого.

Для Иова вопрос состоит не в том, есть ли Бог или всемогущ ли Он. Главное для него — каков Бог, каков Его характер. Каков Он, этот самый Бог, Который обращается со Своим преданным другом, как с врагом. Кстати, один из возможных переводов имени «Иов» — «враг».^[55]

Во время смертельной болезни своей жены и связанных с этим терзаний и непонимания путей Господних К. С. Льюис писал:

«Самое страшное не то, что я почти готов потерять веру в Бога, а то, что я боюсь поверить в ужасные вещи о Нем. Я не боюсь подумать: «Так, значит, нет все–таки Бога!», я страшусь мысли: «Так вот какой на самом деле Бог! Пора расстаться с иллюзиями…».^[56]

И здесь возникает вопрос: станет ли кто служить Господу в одиночестве? Или, выражаясь более прямолинейно: останусь ли я верным Богу, даже если мне покажется, что Он покинул меня?

В 1990 году умер мой близкий друг Мэили Бизли. Всех, кто его знал, удивило, пожалуй, только одно: что он прожил столько, сколько он прожил. В 1970 году его поразили пять тяжелейших недугов, три из которых были смертельными. Следующие двадцать лет Мэили держался исключительно на системе жизнеобеспечения, но не на медицинской, а на духовной. Христос, в самом буквальном смысле, сделался его жизнью. По словам больного, он жил лишь благодаря жизни Иисуса. В течение всего этого времени Мэили неоднократно оказывался на грани жизни и смерти, но каждый раз он возвращался к жизни еще более окрепшим и сильным. Я помню, что раз пять или шесть ходил в больницу прощаться с ним, поскольку врачи были уверены, что он не протянет и до утра. Я даже сказал ему однажды: «Похоже, ты человек, которому нелегко сказать «прощай!». Так или иначе, по, невзирая на свое физическое состояние, Мэили пес свое служение во все концы земного шара, уча и наставляя людей тому, каково это — жить верою.

Попав в очередной, надо сказать, в предпоследний раз в больницу, он провел семь долгих месяцев в палате интенсивной терапии. Когда мы с Кай навещали его, мы были уверены, что больше не увидим его в живых. Каково же было наше удивление, когда спустя какое–то время мы узнали, что Мэили опять поразил всех, в том числе и своих лечащих врачей, тем, что выжил.

Я немедленно позвонил ему домой, и мы с ним долго проговорили, после чего я написал ему это письмо. Оно датировано четвертым ноября 1988 года.

Дорогой Мэнли!

Наш телефонный разговор тронул меня до глубины души. Господь был так добр и милостив, что даровал нам желания нашего сердца и позволил тебе остаться с нами. Я уверен, что впереди тебя ждет великое служение, хотя очень немногим будет известно, чего оно тебе стоило.

В последнее время я много размышлял над одним местом из Послания к Римлянам (8:31–39) и был вынужден изменить свои представления о том, что есть «торжествование» во Христе. Павел перечисляет все то ужасное и не очень ужасное, что может постигнуть нас, и говорит, что мы не просто оказываемся победителями, ибо главная победа — за словом. Это означает, что мы имеем дело не с обычной удачной схваткой, мы поднимаемся выше к чему–то более величественному и прекрасному. Торжество божественного вмешательства проявляется не только в спасении нас от голода или меча: военные могут избавить нас от кровопролития, а Красный Крест не даст умереть с голоду.

В стихе 35 Павел пишет о возможных бедствиях и напастях: это или «скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч…».

А затем в стихе 38 он пишет о возможных благах, естественных событиях и о вещах нейтральных: смерть, жизнь, ангелы (только не падшие ангелы!), Начала, Силы, высота, глубина, какая–либо тварь (то есть создание Божие) — все это часть нашей повседневности. Это нечто не особо хорошее, но и не обязательно плохое, нечто нейтральное.

Так как же все эти силы влияют непосредственно на нас? Они пытаются отлучить нас от любви Божией. Удивительно. Я бы скорее упомянул о боли и страданиях, которые они приносят, об опасности смерти, о страхах и ужасах, которые они вселяют в наши сердца. Но нет, Павел ни слова не говорит о том, что торжество состоит в том, чтобы избежать или избавиться от всех этих столь разнообразных вещей. Нет, для Павла торжество в том, что все, даже самые ужасные, события и силы не могут «отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе пашем».

Каково же самое яркое и наглядное проявление могущества Божия? Оно не в том, что Он в силах облегчить наши страдания или остановить руку, занесшую меч над нашими головами, а в том, чтобы помочь нам оставаться в любви Божией, невзирая ни на какие трудности.

И вот, мои соображения таковы: отчаяние страждущего обусловлено не степенью его страдания, а остротой ощущения отчужденности его от Бога.

Ты сказал, что как только ты ощутил наконец присутствие Бога, в твою душу пришел покой. Страдания и боль никуда не делись, но у тебя исчезло чувство отлученности от Бога. Ты более не чувствовал себя отлученным от Господа.

Христос на кресте тоже не роптал о боли в пронзенных руках или в боку или о позоре, который испытывает нагой человек. Но Он возопил: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?».

Мне кажется, тот страх и отчаяние, которые я испытываю, лежа на больничной койке, гадая о том, выживу ли я или умру, обусловлены не болью или близостью смерти, но ощущением, что я потерял связь с Господом. Я не чувствую Его присутствия, я не слышу Его голоса. Но как только моих ушей касаются Его слова, стена отчуждения падает, уходят отчаяние и страх. Боль, быть может, и остается, но отчаяние — нет. Так что не страдания, а отчуждение подрывает нашу веру в Бога.

А ты как думаешь?

С любовью во Христе,

Рон.

Ну, а как думаете вы?

Думается, Тейяр де Шарден был прав, когда сказал: «Радость — это не отсутствие страданий, а присутствие Бога».