Глава 3. Осторожно: душа!

Боюсь, что не все сказанное мной выше о воспитании детей с трудным характером будет верно понято. У читателя может возникнуть впечатление, будто я считаю детей отпетыми сорванцами, а их родителей — исключительно славными малыми. Еще более сомнительным представляется мне утверждение, что я рекомендую жесткие, суровые и деспотичные методы воспитания — ни то ни другое не верно даже отчасти.

Маленькие дети (даже те, что покушаются на родительский авторитет) для меня — беззащитные, уязвимые создания, которые нуждаются в нашей любви и нежности каждый день.

Труднее всего, по-моему, внушить родителям идею сбалансированного воспитания, когда необходимая строгость, с одной стороны, уравновешивается терпением, уважением и любовью — с другой. Я вовсе не сторонник крайних, авторитарных мер, и ничто меня так не огорчает, как плохое обращение с детьми — явление широко распространенное в сегодняшней Америке. Меня мучит сознание того, что в тот момент, когда я пишу эти строки, кто-то из детей терпит невыразимые страдания и унижения от руки собственных родителей. Некоторые из этих несчастных малышей попадают в больницы в весьма плачевном состоянии. Их привозят туда с ожогами, с синяками и переломами, а их детское сознание постоянно травмируется теми ужасными условиями, в которых им суждено было родиться.

Каждый профессионал, работающий с жертвами родительской жестокости, должен научиться справляться со своими чувствами. Что касается меня, то я достиг определенной степени контроля над собственными эмоциями, и все равно не в состоянии без спазма в горле осматривать этих избитых, измученных детей. Конечно, больные дети тоже страдают, но они ощущают родительскую любовь, что дает им по крайней мере эмоциональную поддержку. Изувеченные, избитые дети страдают и физически, и эмоционально. Никто не заботится о них. Никто не сочувствует. Некому пожаловаться. Некуда бежать. Они не понимают, за что их так ненавидят. А многие из них еще слишком малы и не могут придумать способ самозащиты или хотя бы позвать на помощь.

Этой весной мне пришлось наблюдать восьмилетнюю девочку, которую начиная с пятнадцатимесячного возраста неоднократно насиловал отец-алкоголик. Какая чудовищная трагедия! Другого ребенка из Лос-Анджелеса ослепила лезвием бритвы собственная мать. Способны ли вы поставить себя на место человека, который всю жизнь вынужден помнить, что его увечье — это результат обдуманного действия его родной матери? Другого маленького ребенка из нашего города выбросили из машины на шоссе, где он пролежал восемь или девять часов, а к ноге еще одного ребенка в порядке наказания приставили раскаленный утюг.

Менее пяти минут назад по радио в программе городских новостей сообщили о том, что нашли десятилетнюю девочку, повешенную за ноги в гараже ее родителей. Такого рода жуткие истории слишком хорошо известны тем, кто работает с детьми. Весьма вероятно, что в одной или двух милях от вашего дома чья-то юная жизнь подвергается мучениям вроде этих.

Брайан Фрезер, адвокат Национального Центра защиты страдающих и брошенных детей, пишет: «Жестокое отношение к детям,.. которое когда-то считалось распространенным главным образом среди бедных или опустившихся людей,., на самом деле встречается во всех слоях общества и становится одной из главных причин детской смертности».

Было бы самым последним делом с моей стороны искать рациональное объяснение, оправдывающее такие ужасы. Поэтому я еще раз заявляю: я не верю в пользу жестокости и сурового наказания, с какими бы хорошими намерениями оно ни производилось. Ребенок должен быть окружен атмосферой любви, где он может свободно дышать, расти и развиваться. Однако на другом краю спектра взаимоотношений между родителями и детьми таится не меньшая опасность. Отшатнувшись от одной крайности, родители могут попасть в другую — в ловушку попустительства. Эта двойная опасность хорошо описана Маргерит и Виллардом Бичерами в их книге «Родительский марафон» («Parents on the Run»):

» В прошлом взрослые, будучи центральными фигурами в доме, являлись хозяевами, а дети — их рабами. Сейчас же в домах, где царят дети, все наоборот: родители — рабы, а их дети — хозяева. Отношения типа «хозяин — раб» исключают подлинное сотрудничество, здесь и не пахнет демократией.

Ни запретительно-авторитарные приемы воспитания детей, ни новомодное «и так сойдет» не в состоянии развить личность во всю силу ее задатков, ибо ни то ни другое не воспитывает уверенности в себе.

Дети, растущие под строгим надзором неумолимого судьи, становятся либо безвольными автоматами, либо ожесточенными борцами за свои права, проводящими всю жизнь в конфликтах с окружающим миром. Однако дети, которые не знают иного закона, кроме «Я хочу», становятся рабами своих страстей. В обоих случаях дети вырастают несвободными. Ни те, ни другие не в состоянии поддерживать общество в сколько-нибудь приличном состоянии. Таким образом , следует подвязать саженец, чтобы он не гнулся в этих двух нежелательных направлениях».

Как же реализовать эти идеи? Как родителям выбрать правильный курс между малоприятными альтернативами вседозволенности и подавления? Какой стратегией следует воспользоваться в этом вопросе?

Наша цель не только в том, чтобы обуздать своеволие, как это описано в предыдущей главе, но и сделать это так, чтобы не сломить дух. Чтобы достичь заданной цели, необходимо ясно представить себе, в чем состоит разница между волей и духом.

Я уже говорил, что воля — могучая сила, присутствующая во всякой человеческой личности. Это одна из немногих ментальных составляющих, которая в полную силу проявляется уже в момент рождения. В недавнем номере журнала «Psychology Today» это положение подтверждается наблюдениями над маленькими детьми: «Младенец осознает себя еще до того, как он будет в состоянии рассказать нам об этом. Он рассчитывает на руководство со стороны своего окружения, особенно со стороны родителей». Это научное открытие вряд ли явится откровением для родителей своевольного ребенка. Они до дыр протерли пол в квартире, укачивая свое новорожденное чадо и наблюдая, как этот крошечный диктатор совершенно явным образом навязывает им свои желания и требования.

Строптивый двухлетка может в состоянии гнева задерживать дыхание настолько, что теряет сознание. Тот, кто хоть раз был свидетелем подобной сцены, помнит свое потрясение от той энергии и ярости, с какими ребенок настаивал на своем. Один трехлетний упрямец, не желая слушаться своей матери, заявил ей: «Запомни, ты всего лишь моя мама!» Другая мамочка написала мне о схожей стычке со своим трехлетним сыном: она заставляла его есть, когда тому не хотелось. Ее настойчивость привела малыша в такую ярость, что он наотрез отказывался от еды и питья в течение двух дней. Он ослаб и поскучнел, но стоял на своем. Мать ужасно волновалась, и, как и следовало ожидать, чувство вины росло в ней с каждым часом. Наконец не выдержал отец и, глядя ребенку в глаза, убедительно объяснил, что тот нарвется на порку, которую запомнит на всю жизнь, если не съест свой обед. И конфликт был исчерпан. Малыш капитулировал. Он начал быстро поглощать все то, что ему предлагали, и холодильник был опустошен буквально в одну минуту.

Скажите на милость, почему так мало специалистов в области детского воспитания обращают внимание на это упорное непослушание? Почему так мало пишут об этом? Я думаю, дело в том, что признание детского несовершенства не вполне соответствует тому гуманистическому представлению, что маленькие человечки исполнены света и доброты и лишь впоследствии «научаются» злу. Тем, кто разделяет этот розовый взгляд на предмет, я могу лишь сказать: «В действительности все несколько иначе».

Воля — это не какая-то нежная и податливая субстанция. Ведь даже у ребенка, душа которого закрыта и невосприимчива, часто бывает стальная воля, представляющая угрозу как для него самого, так и для окружающих. Такой тип может стоять на перилах моста, угрожая прыгнуть, в то время как армия, флот и местная пожарная часть стянуты для спасения его жизни. Моя точка зрения такова: воля поддается воздействию. Ее можно и нужно формировать и шлифовать, не делая из ребенка робота для нашего удобства, но развивая в нем способность к самодисциплине в дальнейшей жизни. В действительности на нас, родителях, лежит Богом данная обязанность формировать волю ребенка, как это описано в предыдущей главе.

С другой стороны (и это исключительно важно!), душа ребенка в миллион раз уязвимее, чем его воля. Это нежный цветок, который можно походя (пусть даже неумышленно) сломать и растоптать. Душа, как я уже говорил, определяет мироощущение ребенка: чувство собственного достоинства и самоуважение. Это самая хрупкая черта человеческой сущности, особенно уязвимая для пренебрежения, насмешек и всякого рода неудач.

Как же тогда мы должны обуздывать волю, одновременно сохраняя душу неповрежденной? Это достигается установлением четких правил и строгим их соблюдением. Однако делать это надо с любовью, не допуская и малейшего намека на то, что ваш ребенок — что-то нежеланное, ненужное, лишнее, глупое, безобразное и бессмысленное, что он — хомут на шее и ошибка природы. Всякое замечание, бьющее по достоинству ребенка, вроде: «Да ты просто идиот!» или «Почему ты не можешь учиться так же хорошо, как твоя сестра?» или «Ты с самого рождения у меня в печенках!» — может впоследствии обойтись очень дорого.

Письмо, которое мне прислала одна женщина, мать троих детей, иллюстрирует как раз с точностью до наоборот все то, о чем я уже писал выше. Хочется проанализировать проблемы этой женщины и возможные причины ее неспособности справиться со своим строптивым сыночком Билли. (Замечу: некоторые детали этого письма слегка изменены, чтобы скрыть личность пишущей.)

Дорогой д-р Добсон!

Больше всего на свете мне хотелось бы иметь счастливую семью. У нас две дочки — трех и пяти лет — и десятилетний сын. Дети совершенно не ладят между собой, а сын — с отцом. Я постоянно ору на детей и едва успеваю следить за сыном, чтобы тот не дразнил сестер и не лупил их.

Учительница в прошлом году сказала, что его надо научить лучше ладить с одноклассниками. У него были неприятности на стадионе и в школьном автобусе. Он не способен, кажется, пройти от автобусной остановки до дома, не ввязавшись в драку или не бросив в кого-нибудь камнем. Поэтому я обычно сама забираю его из школы и привожу домой.

Он очень способный, но плохо пишет и ненавидит чистописание. Он раздражителен и вспыльчив (да и все мы тоже стали такими). Он высокий и сильный. Наш врач говорит, что с ним все в порядке. Но Билли редко находит себе какое-нибудь полезное занятие. Он любит смотреть телевизор, играть с водой или возиться в грязи.

Нас ужасно огорчает то, как он питается, но мы бессильны что-либо сделать с Этим. Он пьет молоко, ест джем, печенье и бутерброды. Раньше он ел много сосисок и колбасы — теперь меньше. Он обожает шоколад и жевательную резинку. Неподалеку от нас живет его бабушка, которая снабжает его всем этим в избытке. С этим мы тоже ничего не можем поделать.

Учителя Билли, его сестры и соседские ребята жалуются, что он ругается и обзывается. Мы всегда думаем о нем только плохое и видим все, связанное с ним, только в черном свете. Да и в самом деле, редкий день обходится без того, чтобы он что-нибудь не опрокинул или не сломал. Он бьет окна с тех пор, как начал ходить. Как-то он вернулся из школы раньше обычного, дом был заперт; недолго думая, он швырнул камень в окно своей комнаты, разбил его и влез внутрь. Совсем недавно он решил испробовать стеклорез на нашем зеркале в спальне. Большую часть времени он проводит у бабушки, которая во всем потакает ему. Мы понимаем, что она очень плохо влияет на мальчика, но и мы не лучше, поскольку все время сердимся и кричим на него.

Видимо, мы оказались в безнадежном положении. Билли становится старше и сильнее, но не набирается ума. Скажите, что же нам делать и куда обратиться?

Мой муж говорит, что ни за что не будет брать с собой Билли куда-нибудь на люди, пока он наконец не образумится и не будет «вести себя как подобает цивилизованному человеку». Он грозится сдать его в колонию. Я не могла бы отправить его туда. Он нуждается в людях, которые знают, что с ним делать. Пожалуйста, помогите нам, если можете.

Искренне ваша, миссис Т.

P.S. Наши дети — приемные, и это то немногое, что дано нам в браке.

Перед нами горестная мольба о помощи, так как эта женщина, несомненно, искренна в своем уверении, что ей «больше всего на свете хотелось бы иметь счастливую семью». Однако из тона ее письма становится ясно: маловероятно, что она хоть когда-нибудь сможет осуществить свою мечту. В самом деле, ее страстное желание мира и гармонии, вероятнее всего, и вызвало многие проблемы с Билли. Мать допускает в своем обращении с сыном две очень серьезные ошибки из числа самых распространенных.

Во-первых, родители не предприняли никаких шагов, чтобы укротить его распущенность, хотя он прямо-таки взывает к их вмешательству. Да, страшновато быть самому себе головой в свои десять лет и не найти ни одного взрослого, который был бы достоин твоего уважения. Не потому ли этот парнишка пренебрегает всеми нормами поведения и нападает на любой авторитет? Когда Билли объявил войну своей учительнице в школе, та спасовала перед его атакой. Единственное, что ей пришло в голову, — это вызвать взволнованную мать и заявить: «Билли нужно научить лучше ладить с одноклассниками». (Не правда ли, звучит более чем любезно? А ведь она могла наговорить гораздо более неприятных вещей о его поведении в классе!)

В школьном автобусе Билли вел себя, как распоясавшаяся шпана, подрался со своими одноклассниками по пути домой, выбил окна, поцарапал зеркало, непристойно ругался и мучил своих сестер. Он ест что попало, отказывается делать уроки и вообще исполнять какие бы то ни было обязанности. Можно ли сомневаться, что Билли буквально взывает: «Смотрите! Я делаю все не так! Любит ли меня хоть кто-нибудь, интересую ли я кого-нибудь? Неужто никто не может помочь мне? Я ненавижу мир, и мир ненавидит меня!»

Но единственной реакцией миссис Т. на неповиновение Билли было разочарование и печаль. Ее хватает только на то, чтобы постоянно одергивать сына, когда тот плохо ведет себя. Билли раздражителен и вспыльчив, но миссис Т. признается, что «и все мы стали такими». Она вместе с мужем осознает плохое влияние бабушки на внука: «Но и мы не лучше, поскольку постоянно сердимся и кричим на него». И что же мы видим: ее единственным орудием воспитания становится гнев, крик и слезы. Однако нет ничего более неэффективного в воспитании детей, чем проявление бурных эмоций, как мы увидим в следующей главе.

Из письма ясно, что сама миссис Т. и ее муж не хотят нести какой бы то ни было ответственности; в семье нет главы. Заметим, как много раз она повторяет с чувством: «Мы бессильны что-либо предпринять». Родители расстроены, что Билли так беспорядочно питается: «…но мы не в состоянии ничего сделать с этим». Бабушка Билли кормит его всухомятку: мы опять-таки «…не можем ничего поделать с этим». И вот, точно так же, они не могут запретить ему ругаться, мучить своих сестер, бить стекла или кидать камни в прохожих. Невольно мы задаемся вопросом: так в чем же дело? Почему так трудно управлять семейным кораблем? Почему его то швыряет волнами, то он садится на мель? Я могу ответить на этот вопрос: у корабля нет капитана! Корабль бесцельно дрейфует — у него нет руководителя, решительного волевого человека, способного вывести корабль в безопасные воды.

А теперь отметим вторую ошибку: вместо того, чтобы управлять неистовым Билли и укрощать его волю, в чем была острейшая необходимость, его родители направляют свои дисциплинарные усилия на его уязвленную душу. Они не только кричат и заламывают руки — их отчаяние выливается в личные выпады и враждебность. Легко представить, как его рассерженный отец кричит: «Почему ты не взрослеешь и не становишься человеком?» Почему ты ведешь себя, как отпетый негодяй? Ну вот что я тебе скажу. Я больше никогда и никуда не возьму тебя с собой и не подам даже вида, что ты — мой сын. Я действительно не обещаю, что ты еще долго будешь моим сыном. Если ты и дальше собираешься вести себя, как бандит с большой дороги, мы вышвырнем тебя из дома или сдадим тебя в приют. Посмотрим, как это тебе понравится!» С каждым таким обвинением достоинству Билли наносится непоправимый ущерб. И что толку от всех этих нападок? Сделали они его более милым и дружелюбным? Конечно же, нет! Он становится все хуже и грубее, все больше и больше убеждается в собственной никчемности. В результате душа Билли растоптана, а его воля, наоборот, достигла прямо-таки ураганной силы. И как это ни печально, люди, подобные Билли, становясь взрослыми, нередко переносят ту враждебность, которую они испытали по отношению к себе, на невинные жертвы за пределами семьи.

Если бы позволили обстоятельства, то мне бы хотелось пригласить Билли к себе домой на некоторое время. Его еще можно спасти, по крайней мере я бы хотел попробовать. Что бы я сделал для начала? Да просто сказал ему буквально с порога примерно следующее: «Билли, ты будешь жить у нас и, значит, станешь на это время членом нашей семьи. Поэтому мне хотелось бы кое-что обсудить с тобой. Во-первых, ты вскоре убедишься в том, как мы все здесь тебя любим. Я рад, что ты с нами, и хотел бы, чтобы эти дни стали счастливыми для тебя. Знай, что меня заботят твои чувства, проблемы и тревоги. Мы пригласили тебя к себе, потому что хотели, чтобы ты пожил с нами. Ты можешь рассчитывать на ту же любовь и уважение, что и наши собственные дети. Если тебе надо что-нибудь сказать мне, ты можешь всегда подойти и сделать это. Я не рассержусь и не заставлю тебя сожалеть о том, что ты доверился мне. Ни моя жена, ни я никогда не обидим тебя намеренно и не будем плохо обращаться с тобой. И ты увидишь — это не пустые обещания. Так поступают люди, когда они любят друг друга, а мы ведь уже любим тебя.

Но, Билли, есть и еще кое-что, что ты тоже должен понять. В нашем доме есть определенные правила, и ты должен придерживаться их вместе с нашими детьми. Тебе придется взять на себя свою долю обязанностей и дел, а самая главная твоя обязанность — это школьные уроки, которые надо делать по вечерам. Тебе потребуется неделя или две, чтобы приспособиться к нашим порядкам, и все это время я буду рядом, чтобы помочь тебе. Но если ты откажешься слушаться, я буду наказывать тебя немедленно. Это поможет тебе избавиться от вредных привычек. Но даже наказывая, я буду любить тебя так же, как и сейчас».

И в первый же раз, как только Билли ослушается, я действовал бы весьма решительно. Не было бы ни криков, ни обвинений, но он бы понял, что я не шучу. Скорее всего я бы его как следует выпорол и отослал спать на час или два раньше. На следующее утро мы бы спокойно обсудили случившееся, а затем продолжали бы жить как ни в чем не бывало. Даже самые разболтанные дети прекрасно реагируют на «отеческую лозу» и последовательную дисциплину. Это идеальное сочетание. Повторяю: наша основная цель — это укрощение воли без насилия над душой. Эта двойная задача подчеркнута в Писании; особенно четко она сформулирована в следующих двух отрывках:

Формирование воли.

«Хорошо управляющий домом своим, детей содержащий в послушании со всякою честностью; ибо, кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли печься о Церкви Божией?» (1-е Тимофею 3:4,5).

Бережное отношение к душе.

«И вы, отцы, не раздражайте детей ваших, но воспитывайте их в учении и наставлении Господнем» (Ефесянам 6:4).

Вопросы.

Вопрос: Вы, наверное, помните очень популярную в свое время книгу «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». В ней рассказывается о чайке, которая отказалась примкнуть к стае и следовать нормам своего «общества». По существу же, речь в книге, конечно, идет о таких свойствах, как ярко выраженная индивидуальность и независимость в человеческой, а не птичьей семье. Как вы относитесь к идее этой книги?

Ответ: Эта книга развивает вредную философию, которая может быть сформулирована в одной фразе: «Делай что хочешь». Можно выбрать любой лозунг, чтобы выразить ту же самую эгоистическую ориентацию, например, такой: «Хорошо то, что хорошо для меня» или такой: «Хочу во всем быть номером один!» Этот гедонистический взгляд на мир лег в основу многих других книг и песен, включая и душераздирающую балладу Сэмми Дейвиса младшего «Хочу быть собой» («I’ve Gotta Be Me»). (Да кем он еще-то мог быть на самом деле, скажите на милость?) На совести у этого течения лежит и безмерно циничная пластинка Фрэнка Синатры «Шел своим путем» («I Did It My Way»).

Я убежден, что эти заявления противоречат духу христианства, которое делает акцент на любви, учит отдавать, заботиться, делиться, подставлять левую щеку, проходить два поприща и вообще следовать заповедям. Кроме того, крайний эгоизм несет в себе разрушительный заряд, который в состоянии смести с лица земли семью и даже общество в целом. Интересно, сколько же матерей и отцов по совету Чайки по имени Джонатан Ливингстон устремлялись на поиски индивидуальности любой ценой? А дома ждали забытые дети, которые понесут печать отверженности до самой своей смерти! Моя же печальная обязанность — утешать маленьких страдальцев, чьи родители гордо «шли своим путем».

О морской чайке в применении к человеку хорошо сказал Филипп Янси:

«Легко понять, почему люди так любят морских чаек. Однажды я внимательно наблюдал за одной из них. Она с ликованием отдается свободе. Мощные взмахи крыльев поднимают ее все выше и выше, пока все другие не оказываются внизу, и затем она скользит вниз, выписывая великолепные пируэты. Она постоянно позирует, как будто знает, что ее снимают на пленку.

В стае, однако, морская чайка держится по-другому. Ее величие и достоинство превращаются в жестокость и драчливость. Взгляните, как та же самая чайка, вызывая раздражение других птиц и их сердитые резкие крики, пулей врывается в группу сородичей, чтобы ухватить кусочек мяса. Справедливая дележка и «хорошие манеры» не присущи чайкам. Они столь ревнивы и завистливы, что если вы завяжете красную ленту вокруг лапки одной из чаек и выпустите ее, то тем самым вы подпишете ей смертный приговор. Стая птиц тотчас же свирепо набрасывается на нее, долбит клювами, рвет когтями ее перья и тело, пока не покажется кровь. Они продолжают делать это до тех пор, пока птица не превращается в кровавое месиво.»

Если уж надо поставить какую-нибудь птицу в пример нашему обществу, то чайка — это не самый лучший выбор.

Янси советует нам вместо этого поразмышлять о поведении гусей. Задумывались ли вы когда-нибудь, почему стая этих замечательных птиц летит, выстраиваясь клином? Недавно ученые установили, что таким образом они выигрывают в скорости при экономии сил. Первому приходится труднее всего из-за очень сильного напора ветра. Поэтому место впереди каждые несколько минут прямо на лету занимает другой гусь, что позволяет стае преодолевать большие расстояния без отдыха. Легче всего лететь в конце клина по обоим краям стаи. И вот что замечательно: сильные гуси уступают молодым, слабым и старым птицам эти щадящие позиции. Считается, что постоянный крик диких гусей в стае — это своего рода ободрение, которое более сильные гуси выражают слабым. Кроме того, если усталость или болезнь заставляет гуся оставить стаю, его никогда не бросают на произвол судьбы. Здоровая птица последует за больной на землю и будет ждать, когда та сможет продолжить полет. Такая взаимовыручка способствует выживанию и благополучию стаи.

В заключение Янси пишет:

«Морская чайка учит меня рвать узы и летать. Но гусь дает мне больше — он учит меня летать «в семье». При поддержке друзей и вообще христиан, которые любят меня, я мог бы намного превзойти летное искусство любой чайки. С семьей я могу улететь дальше, чем если бы я летел в одиночку. А когда я лечу, мои усилия помогают каждому члену семьи.

Увы, временами мне кажется, что наше общество состоит из двухсот миллионов одиноких морских чаек, самодовольных и кичливых в своей независимости, за которую они платят непомерную цену одиночества и страха.

Примечание: Из этой книги я умышленно исключил рассуждения о дисциплине в школе. Одна из последующих книг будет посвящена этому предмету.

Вопрос: Почему дети, судя по всему, предпочитают строгих учителей?

Ответ: Ваше утверждение верно только отчасти. Никто ведь не любит противного старого ворчуна, пусть даже он действительно добивается строгого порядка и подчинения. Но вы правы, предполагая, что детей привлечет к себе тот учитель, который может управлять классом, не принося при этом в жертву любовь и доброжелательность. А это и есть то высокое искусство, которым владеют лучшие из учителей.

Добавлю еще: дети любят строгих наставников в первую очередь потому, что он может обеспечить спокойную и надежную атмосферу вокруг них — ведь дети нередко боятся друг друга и нуждаются в покровительстве старшего, способного их защитить.

Вопрос: Не кажется ли вам, что некоторые дети бывают неосознанно жестоки по отношению друг к другу?

Ответ: Я уверен в этом. Я сам пережил нечто подобное, когда мне было около восьми лет и я регулярно посещал воскресную школу. Однажды к нам пришел мальчик. Его звали Фред, и я как сейчас вижу его лицо, и, что еще важнее, я как сейчас вижу его уши. Они был загнуты в форме буквы «S» и заметно торчали. Я был зачарован формой его необычных ушей, потому что они напоминали мне крылья джипа (в это время шла вторая мировая война). Не думая о чувствах Фреда, я обратил внимание моих товарищей на странную особенность его внешности. Все решили, что Крылья Джипа — ужасно забавная кличка для мальчика с такими ушами. Казалось, что и Фреда это тоже забавляло, и он веселился вместе с нами. Вдруг он перестал смеяться, вскочил весь пунцовый и с плачем бросился к дверям. В наш класс Фред больше никогда не возвращался.

Я помню до сих пор мой шок от столь внезапной и бурной реакции Фреда. Я не ожидал, что его так заденет моя маленькая шутка. Я никогда не обидел бы этого мальчика нарочно, это было не в моих правилах. Ответственность за случившееся я возлагаю на своих учителей и родителей. Им бы следовало объяснить мне, каково это — быть осмеянным, особенно за какой-нибудь физический недостаток. Моя мать, которая в отношениях с детьми проявляла исключительную мудрость, признала, что ей следовало научить меня ставить себя на место другого. Что же касается учителей воскресной школы, то я уж не помню, чему именно меня учили в то время, но самое лучшее, чему они могли бы научить нас, — так это истинному смыслу заповеди: «Возлюби ближнего, как самого себя».

Вопрос: Я знаю, что усыновление — довольно обычное явление сегодня, и дети должны, казалось бы, относиться к этому просто. Но я никак не могу решиться сказать правду моему мальчику. Хотелось бы получить совет, как это сделать.

Ответ: Лучший ответ на этот вопрос я нашел у д-ра Милтона Левина в его книге «Ваш ребенок от двух до пяти». Я процитирую книгу, а затем прокомментирую его взгляды.

Приемные дети с точки зрения здравого смысла.

Усыновление детей стало настолько распространенным явлением в наши дни, что заданный дрожащим голосом вопрос: «Следует ли говорить ребенку, что он нам не родной?» не годится сегодня даже для мелодрамы. Большинство родителей осознают, что если они расскажут об этом своим детям как можно раньше, то они тем самым только обеспечат прочный фундамент для их совместной жизни.

Тем не менее д-р Левин, член консультативного совета организации 2-to-5 World News и адъюнкт-профессор педиатрии Нью-Йоркского госпиталя и Корнелльского Медицинского Центра, отмечает: «Хотя усыновление больше не является каким-то постыдным секретом, а воспринимается как нечто само собой разумеющееся, тем не менее от родителей требуется большая деликатность, понимание и масса здравого смысла».

Родителям следует поведать ребенку о его усыновлении как можно раньше — например, когда он попросит рассказать ему какую-нибудь сказку. Это избавит ребенка от серьезного потрясения, которое может произойти с ним от подобного открытия в более старшем возрасте. Родители могут преподнести этот рассказ как чудесную историю о самом потрясающем и замечательном событии в их семье.

К сожалению, однако, желание отложить такое объяснение свойственно даже решительным родителям. «Лучше подождать, пока малыш немного подрастет, — тогда он поймет все правильно,» — говорят они и откладывают разговор до тех пор, пока он из простого факта не превратится в семейную тайну, покрытую мраком. По мнению д-ра Левина, даже пяти-шестилетки уже воспринимают такое открытие как серьезную эмоциональную травму. Он призывает родителей:

1. Рассказать ребенку о том, что он приемный, как только он научится слушать сказки.

2. Использовать слово «приемный» в повествовании до тех пор, пока его значение не будет восприниматься как синоним «избранного» и «желанного».

3. Не делать попыток скрыть усыновление, даже .если переезд в другое место будет этому способствовать.

«Некоторые приемные родители не могут расстаться с чувством, будто они не настоящие отец и мать ребенка,- говорит д-р Левин, — но для их же собственного покоя и для душевного здоровья детей им следует осознать, что в действительности они и только они — настоящие родители ребенка. Ведь именно они растили его с самого младенчества, любили и заботились о нем, и в отличие от тех неизвестных людей, всего лишь его биологических родителей, стали его подлинными отцом и матерью. Разницу не следует слишком подчеркивать — если дети случайно узнают от кого-то о факте их усыновления, их охватывает чувство непоправимой потери, чувство, что у них были папа и мама, а нынешние родители им чужие, хотя они и любят их. Так вот, приемные родители таких детей подвергают опасности их уверенность в своем с ними тесном родстве и тем самым препятствуют пониманию истинной роли родителей.

Даже профессионалы разделились во мнении о том, что же следует говорить приемным детям об их биологических родителях, — говорит д-р Левин. Он указывает по крайней мере на три возможных подхода, но ни один из них не расценивает как окончательный ответ. Итак:

1. Сказать ребенку, что его биологические родители умерли.

2. Откровенно сообщить, что родителям по крови было трудно заботиться о ребенке самим.

3. Сказать ребенку, Что о его биологических родителях ничего не известно.

«Есть аргументы «за» и «против» всех этих решений, — подчеркивает д-р Левин, который предпочитает все же первый подход, потому что «дети, которым сказали, что их биологические родители умерли, свободны любить мать и отца, с которыми они живут. Они не будут мучиться навязчивой идеей поиска своих родителей по крови, когда вырастут.

Однако поскольку один из самых сильных детских страхов — это боязнь потерять кого-нибудь из родителей, то на самом деле может получиться так, что ребенок, которому сказали об их смерти, может почувствовать, что все его родители, в том числе и приемные, — это нечто непостоянное, — замечает д-р Левин. — Тем не менее мне кажется, что в конце концов ребенку легче смириться со смертью, чем с заброшенностью. Сказать ребенку, что он был оставлен родителями, так как они не могли заботиться о нем, означает поставить ребенка перед фактом его отверженности. Ему очень трудно постичь, почему же с ним так поступили. В ребенке может укорениться взгляд на себя как на некий ненужный предмет, за обладание которым не стоит бороться.

Другой мучительной проблемой является половое воспитание приемных детей. Самое простое и естественное объяснение рождения детей — это то, что ребенка зачали его мать и отец, потому что любили друг друга и хотели, чтобы у них родился малыш. Такое объяснение годится для родных детей. Но из-за сложности ситуации оно может послужить поводом для отчужденности между ребенком и его приемными родителями. У ребенка могут возникнуть сомнения относительно собственного происхождения и сложные отношения с природой вообще».

Я не согласен с д-ром Левиным только в части его замечаний о биологических родителях. Мне бы вообще не хотелось лгать ребенку, и тем более говорить, что его настоящие родители умерли, если это не соответствует действительности. Рано или поздно он узнает, что его ввели в заблуждение, что может поставить под сомнение всю историю усыновления.

Я скорее склонен сказать ребенку, что о его родителях почти ничего не известно. Ему может быть предложено несколько безобидных и неопределенных вариантов ответа, таких как: «Мы только можем догадываться о причинах, почему мужчина и женщина оказались не в состоянии заботиться о ребенке. Возможно, они были очень бедны и им не на что было тебя растить. Быть может, женщина была больна или у нее не было дома… Мы точно не знаем. Но зато мы знаем другое: мы благодарны, что ты смог стать нашим сыном (или дочерью), и это был величайший дар, который Господь послал нам».

Кроме того, я прибавил бы еще три соображения к идеям д-ра Левина. Во-первых, родителям-христианам следует представить событие усыновления как величайшее благо (о чем сказано выше), которое взволновало и обрадовало всю семью. Расскажите, как вы молились о ребенке и как с нетерпением ждали ответа от Бога. Затем опишите, как пришла долгожданная весть о том, что Господь откликнулся на эти молитвы, и как вся семья благодарила Бога за этот Его дар любви. Пусть ваш ребенок узнает, как вы были восхищены, когда увидели его впервые лежащим в колыбели, и как трогательно он выглядел под своим голубеньким покрывальцем. Скажите ему, что его усыновление было самым счастливым днем в вашей жизни и как вы часами бегали к телефону, чтобы сообщить всем друзьям и родственникам эту фантастическую новость. (Я вполне допускаю, что все эти детали достоверны.) Ребенку можно рассказать историю усыновления Моисея дочерью фараона и как Бог избрал его для великого служения. Подберите другие подобные примеры. Восприятие ребенком события усыновления полностью зависит от того, как оно преподносилось ему в раннем возрасте. Ни в коем случае не следует представлять дело печально, как некую мрачную и тревожную тайну, которую пришла пора открыть.

Во-вторых, отмечайте каждый год с равным удовольствием два праздника — день его рождения и день, когда он стал вашим сыном (или дочерью). Поскольку остальные, родные дети отмечают один день рождения, второй праздник даст приемному ребенку возможность компенсировать те различия между ним и родными детьми, которые он может ощущать болезненно. Слово «приемный» употребляйте открыто и свободно, пока оно не потеряет свою жгучесть.

В-третьих, когда фундамент будет заложен и ранка затянется, просто забудьте об этом. Не напоминайте ему без конца о его исключительности, не доводите дело до абсурда. Упоминайте об этом в случае надобности без напряженности и озабоченности «как бы лишний раз не уколоть ребенка тем, что он приемный». Дети поразительно тонко воспринимают такие скрытые оттенки чувств.

Я глубоко уверен, что, следуя этим простым предписаниям здравого смысла, вы сможете вырастить вашего приемного ребенка, не нанося ему ни психологической травмы, ни морального ущерба.