Трудный возраст

…Солнечный субботний день. Копошится народ вдоль дороги, кто с граблями, кто с лопатами – субботник. А я иду мимо – у меня рабочий день в библиотеке, и мне надо торопиться. И все же не удерживаюсь, останавливаюсь, смотрю.

Несколько мужчин грузят на машину мусор – разбирают свалку. Рядом с одним из них мальчонка лет четырех, суетится, бегает, подает что-то отцу. На нем сапоги, старенькое пальтишко, рукавицы – настоящий «мужичок с ноготок», сразу видно: вышел человек работать. Отец похваливает его, и тот старается вовсю. Вдруг малыш присел на корточки и замер. «Папа, папа», – позвал он минутку спустя. Негромко позвал, видно, боясь кого-то спугнуть. Отец тотчас отозвался, подошел к нему и тоже присел на корточки. Минуты две-три они сосредоточенно наблюдали за чем-то, потихоньку переговариваясь. «Ну, ладно, перенеси, только осторожно», – разрешил отец и вернулся к работе, а мальчик захлопотал с какими-то веревочками

и бумагой, потом перенес что-то к забору, в безопасное место. «Жука спасает, – улыбнулся отец, – лопатой, говорит, зашибут, он маленький, не видно его».

Мальчонка около жука не задержался, вернулся снова к работе, только изредка подбегал посмотреть, цел ли жук. Потом радостно сообщил: «Уполз, в травку уполз». «Хорошо, ты его больше не трогай», – опять сразу откликнулся отец. Они с сыном были словно настроены на определенную волну: продолжая работать вместе со всеми, видели и слышали друг друга постоянно.

«Вот у этого парня, – неожиданно подумалось мне, – никакого трудного возраста не будет, ни через 3 года, ни через 10 лет. Факт». Я иду дальше в при-поднятом настроении: мне нравится улица, дружная работа кругом, солнечный денек. И вдруг слышу сзади истошный вопль:

«Ма-а-ма!» А навстречу мне уже грузно бежит молодая женщина с испуганными глазами. Я оборачиваюсь, хочу бежать туда же, но ноги сами останавливаются… Лежит на боку трехколесный велосипед, лежит на боку человек лет пяти от роду и, не делая попытки встать, требовательно орет: «Ма-а-ма!» Сразу видно, что он не ушибся, даже не испугался – просто недоволен, что «скорая помощь» замешкалась где-то и не поднимает его сразу. Мама подхватывает

ревущего сына, мама правильно ставит велосипед, мама не без труда приподнимает «пострадавшего» и усаживает его на седло. Ногами, однако, он начинает двигать сам, но мама семенит рядом и, придерживая руль, виновато приговаривает: «Я тут, я тут, не волнуйся…»

А я подумала: «У этого чада трудный возраст уже наступил…» Причем, ну при чем здесь вообще возраст?!

Сейчас много пишут о подростках, и ни одна книга или статья не обходится

без слова «трудный»: трудный возраст, трудности в переходном периоде, трудно найти подход и т. п. и т. д. Успели уже общими усилиями не только себе, но и самим ребятам внушить, что все эти трудности неизбежны и даже закономерны. Моя тринадцатилетняя дочь, всегда раньше меня успевающая прочитать всевозможные статьи на педагогические темы, когда что-нибудь не по ней, морщит нос и нарочито обиженным тоном заявляет: «У меня трудный переходный возраст. Ко мне нужен особый подход, а ты…» Она, конечно, шутит, но все-таки и слегка надеется на поблажку: а вдруг? Но этого «вдруг» от меня не очень-то дождешься – я просто не верю в фатальную неизбежность трудностей этого «самого-самого» переломного возраста. В этом убеждает жизнь многих семей, знакомых мне, да и собственный опыт. По-моему, каждый возраст сложен и интересен, а трудные моменты бывают – независимо от возраста! – с первых дней жизни человека до последних.

И всё же, всё же – никуда не денешься – именно вокруг тринадцати– семнадцатилетних сейчас больше всего сосредоточено родительских тревог, огорчений, растерянности и обид: «Эгоисты, только о себе и думают. Все им дай, дай, дай. Сами же помочь не догадаются», «Курят, даже девчонки! Дерзят на каждом шагу – никакой управы на них…», «Ничем не интересуются, книг не читают, даже телевизор не смотрят, им бы только болтаться где-то с приятелями до полуночи – время убивать…»

И объяснение, напрашивающееся как бы само собой: «От безделья это. Слишком легко все им достается – на готовеньком живут. Мы-то в их возрасте…» Справедливо? Вроде бы да. Дети, попадая с самого начала в условия полного благополучия, ни разу не изведав, почем фунт лиха, и не зная цены трудовой копейки, действительно быстро становятся барчуками со всеми вытекающими отсюда последствиями. Юрий П. из Калинина прислал настоящую «Исповедь» современного Обломова.

«Хорошие дети – это «дешевые» дети», – услышала я однажды от очень доброго и проницательного человека. Я согласилась с ним сразу: сама наблюдала избалованных детей в так называемых обеспеченных семьях. И все-таки точило

меня какое-то неясное сомнение: выходило, что бедность – не только не порок, но и необходимое условие нормального воспитания? Что-то тут не так. А что?

Два года тому назад попала мне в руки (спасибо одному хорошему человеку) удивительная книжечка, неброская такая и совсем далекая от педагогической тема-тики: И. Чутко. «Красные самолеты» – документальный рассказ о жизни одного, пока, к сожалению, мало известного нам человека. Я перечитывала ее несколько раз

и не переставала удивляться. «В детстве, в родительском доме, Роберто имел все, что только могла пожелать душа, и вскоре привык к этим возможностям»… «гуляет с собакой, старой умной Алисой, в саду при вице-губернаторской резиденции…

поднимается по мраморной лестнице дома, идет в отцовскую библиотеку, куда вход разрешен только ему», «катался по дорожкам верхом на пони»… «мог в любое время, если ветер был не слишком крепок, выйти в море на вице-губернаторской двухмачтовой шхуне»… «захотел получить заводную куклу в человеческий рост и музыкальную шкатулку – кукла и шкатулка были немедленно доставлены…» Что же вышло из этого балованного мальчишки, не знавшего ни в чем отказа? Прекрасный, удивительный человек огромных творческих возможностей и великой самоотдачи, один из первых итальянских коммунистов и один из крупнейших советских авиа-конструкторов – Роберто Бартини. Как? Почему? Значит, сама по себе сверх-обеспеченность не столь уж пагубна?

Вспомнила: будущие декабристы росли ведь тоже в богатейших домах России. Так как же все это понять? Читаю в книге: отец Роберто, барон, считал: «Развитие человека должно быть гармоничным, воспитание – трудовым». И его наследник был постоянно занят… Чем?

Я не буду пересказывать книгу, ее лучше прочитать самому, но я скажу о главном, что стало для меня открытием: Роберто были предоставлены богатейшие возможности не для потребления, а для творчества, для пробы своих сил в самых разнообразных видах деятельности. Отец дал сыну главное богатство жизни, главную привилегию человека – возможность самостоятельно постигать окружающий мир и преобразовывать его для блага людей. Упоение творчеством и высшее наслаждение, испытанное при этом, дали маленькому Роберто как бы точку отсчета для всех будущих человеческих радостей, из которых все были ниже этих двух – радости творчества и отдачи.

В 24 года он, сын богатейшего сановника, стал коммунистом и ничего никогда больше не взял из отцовского наследства. Он вообще всю жизнь доволь-ствовался весьма малым – «твердо на всю жизнь усвоил: в старом обществе человек богат тем, что сумел отнять у других, в новом – тем, что дал другим…»

Но началось-то это с детства!

И я вдруг – даже дыхание перехватило от этой мысли! – подумала: мы, конечно, не семейство Бартини, по всем статьям не бароны, но мы ведь в своей семье тоже дали ребятам с самых младенческих лет эту радость творчества – расширили, как могли, сферу приложения их сил и способностей: спортивная комната и мастерская, приборы и химические реактивы, книги и географические карты, учебные пособия и развивающие игры. И свобода – никакой заданности, принуждения, и радость общего труда для всех…

Может быть, поэтому не вижу я никогда своих ребят скучающими, изнываю-щими от безделья? Может быть, поэтому их и не тянет всякая модная дребедень или сомнительные соблазны вроде курения, выпивок и «балдения» в подъездах. Да они им просто неинтересны!

Теперь у меня мысли идут уже по другому руслу: не в обеспеченности и материальном благосостоянии зарыт корень зла, а в том, чем обеспечивают современных детей, на что это самое благосостояние идет.

Боюсь, что нашему «привилегированному классу», как теперь любят называть детей, иные родители торопятся в самом начале (я подчеркиваю это!) дать не то, что нужно: возможности для творчества и отдачи приближаются к нулю, зато потребления – от еды до развлечений – сколько угодно. А надо-то наоборот! Растут дети, и вместе с ними – в меру нашего старания и непонимания – растет проблема. Как? А вот так.

«Я сам», – говорит двухлетний малыш и пытается исследовать, пробовать, познавать мир. «Нельзя! – говорят ему. – Ты ушибешься, упадешь, обожжешься, испачкаешься, простудишься».

Он хочет шить – как мама, стучать молотком – как папа, писать ручкой – как старшая сестра, но слышит: «Уйди, ты только мешаешь, пойди лучше поиграй».

Пятилетний сын приходит со двора в заляпанном пальтишке, но сияет: «Мама, я перепрыгнул самую большую лужу!» «Какой ужас! Немедленно раздевайся – ничего хорошего надеть нельзя – обязательно куда-нибудь влезешь».

Десятилетнему: «Ну, разумеется, Петька твой всегда прав, а учительница ничего не понимает. Додумался ведь! И слушать ничего не хочу – садись за уроки!» Его не слушают – взрослым неинтересно; ему не дают ничего делать самому –

не верят; с ним фактически не считаются – это с одной стороны. А с другой…

Годовалому: «Кому самую большую конфетку? Митеньке, никому больше не дадим».

Семилетнему: «Сиди, сиди, здесь детские места, а я постою, ничего». В десять лет; «Купим, купим, не реви. У Петьки есть, и у тебя будет…»

Всё – ему, единственному: самое вкусное, самое дорогое, самое удобное, самое лучшее.

Примеры могут быть иные, суть остается: безудержное, избыточное потребление – лучший способ вырастить… Кого? Да тех, на кого жалуемся: «Все ему дай, дай, дай… Ни учиться, ни работать не желает…»

Я начала эту главу с двух эпизодов, которые произошли друг за другом на моих глазах. Но я не сказала о самом главном. За те полчаса, пока я шла по длинной улице, наполненной работающими людьми, мне встретилось много детей: маленьких и постарше. Все они были нарядно – и дорого – одеты, веселы и забавны, их развлекали, с них не спускали глаз заботливые мамы и бабушки. За малое это время я трижды услышала: «Не лезь в грязь, испачкаешься!» Дважды: «Брось эту дрянь сейчас же!» Раз пять или шесть: «Тише, тише, не беги».

Кто слушался, кто не очень – в общем, дети как дети.

Только вот рядом с занятыми делом отцами и матерями я больше не встретила ни одного маленького помощника. Ни одного!

Уйдут в жизнь подросшие люди и… «Трудно в армии!», «Трудно в семье!», «Трудно с ребенком!», «Трудно на работе!». И с ними трудно. Кто же скажет спасибо тем, кто их вырастил?