Я учусь быть мамой

хочу, чтобы поняли: никакая книга, никакой врач не заменят собственной зоркой мысли и внимательного наблюдения. (…) Есть мысли, которые надо самому рожать в муках, и они-то самые ценные. Это они решают, дашь ли ты, мать, грудь или вымя, воспитаешь как человек или как самка, станешь руководить или повлечешь на ремне принуждения…

Я. Корчак

Я согласна с корчаком

Читатели, возможно, упрекнут меня: написала много, да все это общие рас-суждения, а надо бы что-нибудь поконкретнее. Нужны четкие рекомендации (по пунктам 1, 2, 3 и т. д.), а то время терять нельзя: дети, сами говорите, не ждут – растут. Родители же, особенно молодые, ждут конкретной действенной помощи.

Отвечу на это так. Вышли наши книги, где свой опыт мы постарались описать конкретно, извлечь из этого опыта уроки для всех. В последней нашей совместной работе (см. кн.: Никитин Б. П., Никитина Л. А. Мы, наши дети и внуки. М.) есть глава «Что мы узнали». В ней можно найти важные для каждой матери сведения о ребенке до рождения и в первые минуты, часы и дни его жизни, об огромном значении этого периода для здоровья матери и ребенка, для дальнейшего его физического и психического развития.

в этой книге у меня иная задача: рассказать, как я училась и учусь любить детей. И здесь я сознательно избегаю давать рекомендации. В тонкой сфере человеческих отношений советы часто бывают невпопад, особенно когда они так или иначе навязываются готовыми. Я не читаю те книги для родителей, в которых сплошные «надо», «должен», «обязан». В них автор не с тобой вместе, а ЗА тебя все уже сделал, все продумал. А я нахожу особую прелесть в том, чтобы додуматься, добраться, домучиться, догадаться самой. Это не значит, что я чужим опытом пренебрегаю. Наоборот, если постоянно сосредоточен на одном, всё идет в копилку разума: какие-нибудь случаи из жизни, строки из книги, обрывки разговора, шутки, анекдоты и ученые трактаты, но все это усваивается не просто памятью, а иначе. Сопоставляешь с тем, что знаешь или чувствуешь, анализируешь, как бы «обкатываешь» в себе. И не стараешься запомнить, а тем не менее понемногу, постепенно накапливается то, что становится твоим багажом, твоим опытом.

Помню, мне как-то пожаловалась одна бабушка, весьма образованная и умная женщина:

– Ничего не могу поделать с внучкой: я ей все объясняю, разжевываю, предупреждаю, она все понимает, а делает наоборот, будто назло.

– По-моему, она молодец, – говорю я, – она не приемлет готового знания, хочет сама решать свои проблемы. Думаю, задача воспитателя и заключается в том, чтобы дать возможность ребенку пройти путь самому, набраться своего опыта.

Я утвердилась в этой мысли позже, когда узнала, какая трагедия подстерегла дочь Герцена. Отец со своей огромной эрудицией и непререкаемым нравственным авторитетом как бы заранее разрешил для дочери все вопросы бытия. В 17 лет ей стало неинтересно, нечем жить! И она… покончила с собой. Какая страшная расплата за готовые знания…

Ниже я приведу наши дневниковые записи разных лет. Отчасти для того, чтобы компенсировать «неконкретность» предыдущих глав, но главное для того, чтобы еще раз попытаться убедить вас в том, что написал Януш Корчак и что я сделала эпиграфом к этой главе. В самом деле, легко убедиться, что почти все приведенные случаи не годятся в качестве образца. Все неповторимо в жизни, даже если похоже. Я на этом настаиваю и не хотела бы, чтобы кто-нибудь, сославшись на один из эпизодов, сказал, например, так: «Вот видишь, как надо, а ты…» Записи эти делались для собственного осмысления всевозможных происшествий и просто на память (их так интересно сейчас читать и нам, и детям) и уж никак не предназначались для печати. Некоторые из них я попыталась прокомментировать или развить свои прежние мысли дальше – просто продолжаю думать, думать, и конца этому нет. Значит, нет конца и творчеству.

Это великое «я сам»!

«30.03.1967. Анюте 2 года 8 месяцев, и она начала утверждать свое «я» (раньше мы бы сказали «капризничать»).

Надела Оля ее кофточку без спроса – плач, неудержимый и горький.

Попробовали из ее тарелки ложку каши без разрешения – то же самое.

общем теперь я замечаю (ведь подобное было раньше и с другими ре-бятами): капризы, рев, крик бывают, когда действительность противоречит представлениям о ней малыша. Как правило, криком человек хочет восстановить справедливость. И если чуть предвидеть это, можно предотвратить капризы.

– Можно взять твой карандаш, Анночка? – Анка смотрит, сдвинув бровки, будто используя свое право разрешить или не разрешить, и соглашается важно и ласково: «Дя». И хорошо, что она не выносит бесцеремонности, приказного тона.

6.06.1963 г. – У меня ГАЗ-69, – говорит Алеша, – с гладким дном. Может двигаться прямо по воде. У него же дерево – сталь. Машина очень легкая, плавает здорово, а если лес, она прямо на деревья лезет. Прямо по густому лесу едет, а если волк попадется – прямо на волка.

Тинёк слушает его, елозя от нетерпения, ему тоже хочется что-то рассказать, придумать:

– А вот у меня ковш… Я – мм, я – мм… потому что он сейчас копать будет…

– А давайте сделаем крутой подъем, – вдохновляется Алеша своей новой иде-ей. – Из раскладушки.

Пока мы с Алешей разговариваем и делаем «гору», Тинь все думает, думает и вдруг говорит:

– А отпустить руку – она сама покатится…

радуюсь: догадался, что машина покатится вниз! И он тоже радуется тому, что я поняла его, и что-то похожее на гордость мелькает в его глазах – гордость за свою маленькую победу – догадку.

Выслушивать надо каждого – теперь-то я хорошо это знаю. Может, так и накапливает человек чувство уверенности в себе, чувство достоинства? А если бы я не заметила его усилий, а слушала бы только Алешу?

14.03.1964. Горжусь: сегодня Алеша сам, без мамы, ходил сдавать кровь на анализ (ему 4 года 9 месяцев).

Конечно, до больницы мы шли вместе и в очереди стояли вместе. По дороге я рассказывала, как берут из пальчика кровь.

– А это больно? – тревожится Алеша.

– Немножко, но ты же видел, как папа уколол иглой себе кожу. И даже не по-морщился.

Алеша как-то сосредоточился в себе, словно подготавливался к трудному. Одна девочка лет семи пошла в кабинет без бабушки, одна.

– Ого, храбрая девочка, – говорю я, – а ты так не сможешь, наверное… Да? Алеша молча прижался ко мне: нет, чувствовалось, он не решится на это, но ему хотелось расхрабриться.

– А папа был бы рад…

И мой Алешик стал «расхрабряться». Он стоял около меня, и сердечко его билось у меня под ладонью тревожно-тревожно: трудная работа совершалась в человеке – он преодолевал свой страх!

Подходит наша очередь. Я говорю:

– Ну, пойдем раздеваться, мне тоже надо снять пальто, а то в кабинет нельзя в пальто входить, – и начинаю расстегивать пуговицы.

– Мам, – вдруг хрипловатым голосом говорит Алеша, – не надо тебе снимать пальто, я один пойду.

– Да ну? – искренне удивилась я. – Неужели не побоишься?

Мы подошли к двери лаборатории, высокой белой двери, за которой происходит что-то непонятное, таинственное, даже для меня страшноватое. Ну, думаю, испугается, не выдержит Алеша. И берусь за ручку двери сама.

– Не надо, мам, я сам, – как-то серьезно, отчужденно говорит Алеша, он весь сосредоточен на том, что сейчас будет с ним, и даже движением плеч как бы снимает руку мою с себя. Сжал бумажку (направление) в руке, посмотрел на меня и, открыв тяжелую дверь, мгновение помедлив, шагнул вперед.

– Да что же вы его одного-то отправили? – спрашивает женщина из очереди.

– Он сам захотел, – отвечаю я. Стою у двери и у самой от волнения муторно на душе. Жду: вот-вот рев послышится. Проходит минута, другая… Наконец выходит совершенно спокойный Алеша и улыбается вдруг, как солнышко. Пальчик

него в ватке. Я подхватываю его на руки так неловко, что ватка с пальчика сваливается. Мы оба очень рады. Меня распирает от гордости и радости за сынишку. Когда мы начинаем одеваться, Алеша вдруг всхлипывает.

– Что ты?

– Пальчику немножко больно, – улыбается Алеша сквозь слезы, и ротишко его немного кривится.

– Теперь уж все, скоро пройдет, это ерунда, – успокаиваю я его, – ты молодчина, самое трудное уже перенес. – И мы отправляемся в детскую консультацию: показывать реакцию Пирке на Алешиной ручке. А там говорят, что пора делать Алеше прививку против оспы и укол против дифтерии. Врач предложила сегодня сделать прививку против оспы.

– Это пустяки – царапинка, – небрежно говорю я, но чувствую, что Алешик натягивается, как струнка.

Мы входим в процедурный кабинет. Вдруг неожиданно решают сделать Алеше укол от дифтерии. Я не решаюсь возражать – растерялась от неожиданности. Алеша смотрит молча за всеми приготовлениями, но когда я начинаю поднимать ему рубашку, вдруг срывается.

– Это больно! Не хочу! – Приходится держать его изо всех сил. Он вырывается и исступленно кричит: – Не буду – бо-о-оль-но! – После укола он всхлипывает долго: обижен и на нас, и на себя, и на то, что было больно.

Но главная обида – обманули и держали силой.

Конечно, надо было бы перенести прививку на другой день и не допустить обмана.

Тогда я не осмелилась на это. Жаль.

06.08.1974 г. Люба (3 года) наступила ботинком на мое платье (я сидела на скамейке а кухне, а она топталась рядышком) и сама сообщила мне об этом:

– Я наступила тебе на платье…

– Ну, Любашенька, зачем же на платье, на скамеечку можно, а на платье…

– Нельзя! А куда еще можно?

– На пол… (А что, если спросить у самой Любы?) А на дорожку можно?

– Можно! – Любашка сразу приняла игру.

– И на стол? – Нельзя!

– А на травку? – Можно!

– А на книжку? – Нельзя!

– А на бумагу? – Нельзя!

– А на кроватку? – Нельзя!

– А на порожек? – Можно!

– А на песочек? – Нельзя!

– Почему же нельзя? На песочек можно.

– Нет, когда он мокрый, ботиночки грязные будут, а на сухой – можно! А на мокрый – нельзя!

Как приятны бывают такие неожиданные, нестандартные ответы. Подобные игры и мы, и ребята придумывали часто, малыши их очень любили. Они и для нас, взрослых, были нужны – мы постигали логику детей, учились прислушиваться к их мнению, а не подгонять его «под ответ», которого от них ждут. Иногда я нарочно запутывала ход рассуждений каким-нибудь каверзным вопросом. Задала и на этот раз:

– А на облако можно наступить?

«Нет, оно высоко» – такого ответа я жду. А Любочка вдруг отвечает:

– Нет, оно беленькое, чистенькое, хорошенькое!

21.06.1963 г. – Как хорошо – солнышко! – радуюсь я. Малыши смотрят на небо, и вдруг Алеша говорит:

– Мам, смотри: облака солнышко по небу разносят!

взглянула на небо и удивилась образности его видения: по небу плыли редкие облачка, и у каждого ярко розовел от утреннего солнца бок – словно кусочек солнца, солнечного света несли облака, действительно по всему небу разносили!

И мне не хочется возражать Алеше, говорить, что это просто освещены края облаков – слишком поэтичен созданный им образ! А сам при этом такой задумчивый…»

Как сохранить такое свежее восприятие мира, когда человек как бы заново каждый раз видит то, что делается вокруг него, не привыкает к этому, не становится поэтому равнодушным?

Ответить на этот вопрос мне так и не удалось, но то, что я задала его себе, уже было моей победой – я училась относиться бережнее и внимательнее к детскому образному мышлению, к самостоятельным усилиям ребенка в постижении мира.

Как дети учат

«05.04.1961 г. Оле 1 год 8 месяцев. Вот уже два-три дня Оля на наши просьбы отвечает невозмутимо:

– Ся-ас (сейчас)… – и обязательно медлит, не делает сразу. Только спустя некоторое время я догадалась, что она точно копирует нас с папой. Слишком часто мы говорим:

– Сейчас, подожди немножко.

– Сейчас принесу…

– Сейчас приду, минуточку…

вот результат. Надо посмотреть, как Ольгутка говорит свое «ся-ас» и нарочно медлит!

Придется отучиваться папе с мамой от своего возмутительного «сейчас». 25.10.1963 г. Когда Алеша был маленьким, папа мог давать ему такие уроки. Несет папа полные ведра с водой, а Алеша стоит на пороге в коридоре.

– Пусти меня, Алеша! – А Алеша ни с места. Папа начинает его обходить стороной но так, что немножко зацепит его ведром и чуть плеснет из ведра на него холодной водой. Алеша – в рев, но завтра он только увидит папу с ведрами, сразу без напоминания уходит с дороги.

Этот «способ» Алеша (4 года) усвоил и применил вчера к Оле. Папа увидел и ужаснулся: до чего же может быть безобразен «педагогический» (специальный) прием!

23.06.1963 г. У Алеши (4 года) появилось новое «а если».

– А если ты мне эту ложку не дашь, то я есть не буду, уйду и все…

– А если ты на меня наденешь рубашку, я с вами не пойду…

Все это рассчитано на утерю его как члена данного общества, что, по его представлениям, должно быть неприятно для этого общества. Что это? Чувство достоинства или себялюбие? Скорее – первое. А может быть, это и подражание взрослым?

19.06.1963 г Сегодня я пришла с работы, вхожу в комнату: стоит высокий стул у турников и Тинь (2 года 8 месяцев) на турнике. Я убираю стул с дороги, а мой Тинёк как расплачется! Горько, неутешно, с крупнющими слезами – и сказать даже ничего не может. Оказывается, он с большим трудом этот стул сюда поставил, затем влез на турник, а потом хотел на него же и слезть, а я его убрала!

Ему еще не хватает слов для выражения своих чувств (их и у взрослого не хватает) – и вот плач.

«Как реагировать на плач?» – размышляю я (в который раз!).

Наказывать – преступно, потому что несправедливо.

Не обращать внимания очень обидно для малыша: у него неприятность, даже горе свое.

Отвлекать, как это делают (и успешно!) бабушки, тоже, по-моему, выход, удобный для взрослых, но вредный для малышей, так как не позволяет маленькому человеку самому как-то преодолеть в себе эту неприятность, пережить ее в себе, осмыслить ее по-своему.

Пожалеть («Ах ты, бедненький мой, ну иди ко мне на ручки!») и свалить вину на кого-нибудь («Ах эта мама, убрала Тинин стул, нехорошая такая!»)? Это несправедливо.

Утешать и задабривать («Ну, перестань, перестань! Ну что тебе хочется, хочешь конфетку? Хочешь книжку почитаю?») – значит потакать плачу, свое-образно одобрять плач – не годится! Но как же быть? Как выразить неприязнь к реву, но сочувствие и готовность понять и помочь малышу?

Видимо, именно так и лучше всего: неприязнь к плачу как к способу выражения чувств, но в высшей степени уважение к самим чувствам (тут тоже зависит от конкретной ситуации). Это я осмыслила и записала потом. А тогда я сказала горько плачущему Тинюшке:

– Тинёк, ну совершенно не понимаю, зачем плакать, – говорю с досадой, с той, которую сама чувствую. – Ты хоть скажи, в чем дело, разберемся.

Тинёк, всхлипывая, объясняет, из-за чего он плакал. Я стараюсь изо всех сил понять, что он хочет сказать, и вскоре становится ясно.

– А-а, – говорю я, – чего ж кричать? Я-то думала, что этот стул стоит на дороге и только мешает, а он, оказывается, тебе нужен.

– Нужен, – всхлипывает Тинёк.

водружаю стул на место, и Тинёк, удовлетворенный, слезает на него с турника: справедливость восстановлена.

Я, конечно, была довольна, что нашла хорошее решение да еще тут же, по свежим следам, успела подумать, осмыслить происшедшее. Если бы всегда так! В суете это часто не удается сделать. Однако, кроме нашей вечной занятости, есть еще причина плохой «успеваемости» родителей: мы следуем своим намерениям, а детей не слышим.

16.11.1962 г. Мама спешит на работу в библиотеку и зовет всех пить кофе. Папа и Алеша уже пьют кофе, а Тинь (2 года) увлекся, строит в мастерской на полу

машину из деталей конструктора. Рядом он поставил трубу; вдавил алюминиевую трубку в остатки пластилина по полу – и получился бульдозер. Он так и не пришел пить кофе, только два раза приходил звать папу посмотреть, какая у него хорошая машина. Папа похвалил Тиня, а мама говорит:

– Ну кто бы из родителей допустил такое? Ребенок не слушается, не идет за стол, не ест и его не наказывают, а хвалят за хорошую машину.

– Да, мама, ни таких родителей, ни таких бабушек не найдешь. Затем, гордясь собой, мы решили так:

1. Ради еды (и другого НЕ дела) не отрывать от занятия, которым малыш увлекся.

2. Но и не ждать его всем – семеро одного не ждут.

3. Ни в коем случае не лишать его еды, то есть не наказывать его.

4. Но отдельно ребенку не подавать – пусть возьмет сам, не отнимая у других время.

От правил, конечно, могут быть отклонения, но изредка».

Результат этих «правил» оказался плачевен: к столу собрать всех одновре-менно стало у нас проблемой. Видно, надо было больше следить не за «правилами»,

за тем, каковы их последствия. В самом начале легче все изменить, а потом… До сих пор расстраиваются наши хозяюшки, дожидаясь едоков, у которых, конечно же, «неотложные» дела. Ну как же: приготовить еду, накрыть на стол – ведь НЕ дело…

А кажется, уж всё старались предусмотреть.

Как-то мы с дочерью поспорили из-за… джинсов.

– Подчиняться моде унизительно! Ведь мода – это стандарт, шаблон, а свободный человек и в мелочах должен оставаться самим собой, потому что есть реальная опасность прийти от «все это носят» до «все так думают».

– Совсем наоборот! Когда я внешне не отличаюсь от других, я как раз и могу быть сама собой – никто «в душу не лезет» и не учит жить, понимаешь? Внешняя стандартность позволяет сохранить внутреннюю свободу.

Первое мнение – мое, второе – моей пятнадцатилетней дочери. Любопытно, правда? Я так ей и сказала. Но сразу не сдалась, попыталась настоять на своем.

И тут «появилась» Мэри Поппинс. Я вспомнила, как эта пунктуальная, строгая сказочная няня, не терпящая никаких погрешностей в одежде и поведении, поражала своих воспитанников своим абсолютным пренебрежением к принятым условностям духовной жизни и исподволь внушала им: не отличайся внешностью от окружающих – будь как все, но внутренне не подчиняйся общепринятому слепо

– будь самим собой. С Мэри Поппинс, конечно, не поспоришь: она всегда права и в

отличие от нас, несказочных взрослых, знает великую тайну моды, о которой я и не догадывалась до разговора с дочерью.

Было у нас в семье время, когда все почему-то «заводились» по пустякам, раздражались, легко обижались друг на друга.

почему, я никак не могла понять и очень расстраивалась. Помог разобраться

этом сын – ему было тогда всего лет десять-одиннадцать; «Знаешь, мам, ты мне говори заранее, что мне надо дома сделать, я все сделаю, но потом ты меня уже не трогай, а то всегда так не хочется бросать что-нибудь на самом интересном месте». Меня эта просьба насторожила и заставила понаблюдать за собой, за отцом, за всеми. И знаете, что я обнаружила? Мы действительно не давали друг другу покоя тем, что то и дело могли обратиться с просьбами, вопросами, разговорами к любому, независимо от занятий и дел каждого. Мы думали, что это хорошо, такая свобода и непринужденность, а получалась обыкновеннейшая бесцеремонность, бестактность. Она-то и раздражала нас все больше и больше. Спасибо сыну – он помог понять, в чем тут дело.

С игрой и без нее

«10.06.1963 г. Сегодня мне никуда не надо торопиться – я дома. Какая благодать! После завтрака сажусь за швейную машинку, а ребята устраивают «космодром» на большом матрасе.

– Ну, мам, давай мне красный космический костюм, – серьезно говорит Алеша (4 года). – Нельзя же без костюма.

Я достала два старых чепчика и натянула на головы своих космонавтов эти «шлемы». А как же быть с костюмами? Пришлось достать большие спальные мешки, и начались… полеты в космос. Космонавты «запускали двигатели», «выпускали газы», «прочищали сопла» и т, д. и т. п. Оленька (1 год) копошилась тут же и влезала то в один, то в другой «космический корабль».

– Мам, у нас шестиместная ракета, иди к нам! А то без тебя улетим!

оставляю на несколько минут шитье и лезу (не без труда) в «ракету».

– Ну, поехали!

Мы все вместе гудим, жужжим, вопим – в общем, летим. Однако надо же и

работать. Вылезаю, сажусь шить и говорю:

– У вас теперь будут ракеты, управляемые с Земли. Я буду управлять вами. Внимание! Взлет! – и нажимаю педаль машины. Машинка тарахтит, космические корабли опять жужжат, гудят – летят. Весь этот процесс Алеша сопровождает высказываниями о раскаленных газах, дизелях, моторах.

Потом я накрываю на стол, но «космонавты» не обращают внимания на приготовления к обеду. У них уже двухместная ракета, они оба лезут в мешок, и тут начинается драка: не могут распределить обязанности.

– Ребятки! Давайте-ка поедим, – говорю я, но оба не слышат, увлеченные спором.

– Вы будете есть? Алеша! Тинь! Будете есть или нет? – стараюсь я дойти до их сознания.

– Неть, – машинально отвечает Тинь. Мне бы сказать; «А когда у космонавтов обеденный перерыв?» Или: «Вас вызывает Земля!» А я сердито:

– Тогда потерпите до вечера! – И – рев!

Хоть и тошно самой, но решила не замечать его. Довольно быстро ребята вновь входят в колею своих забот и хлопот. Из «космодрома» (матраса и мешков) они соорудили «гору». Вскоре «гора» была превращена в «болото», и по «кочкам» с восторгом заскакали мои три лягушки. Как было не рассмеяться!

Через полчаса дружно вспомнили про обед, а я «забыла» про свое «потерпите до вечера!» – благо сами ребята об этом давно забыли.

Зарядил дождь, на улицу носа не высунешь. После обеда, когда проснулась Оля, братья затеяли новую игру. Началось все с того, что Алеша нашел кусок веревки и начал возиться около турников, укрепляя «провод».

– Я электромонтер! – И полез на самый верхний турник.

– Я тоже, – заявил, конечно, и Антон.

не вмешивалась, шила и наблюдала, что они делают, только отвечала на их вопросы.

– Мама, – со слезами в голосе завопил Алеша, – Ольга мне ломает линию.

– Нет, – нашлась я, – она просто проверяет: все ли правильно, не нарушены ли контакты, а если разрушается, значит, непрочно сделано!

Алеша отнесся к этому серьезно, снова, пыхтя, завязал узлы, а потом подкатил автомобиль и притащил кусок веревки:

– Это проверочная машина и добавочный провод – проверять.

«пугаюсь»:

– А как же Оленька, она же берется за провод, ее ток ударит!

– Нет, – снисходительно объясняет мой «главный механик», – у них же изоляция вот такая толстая! (Раздвигает пальчики сантиметров на шесть.)

– Ой, такой изоляции не бывает! – смеюсь я, но Алеша настаивает:

– Они же провода высокого напряжения, их надо подвесить так, а потом сверху… – начинает он фантазировать и вдруг внезапно смущенно улыбается, как будто сам ощущает, что заврался.

День клонится к вечеру. Все тихо-мирно, но тут ребята рассыпали коробочки

диафильмами и журналы. Я попросила их все убрать и напомнила, что скоро спать. Сказала я это довольно спокойно и ушла.

Ребята принялись за уборку и, конечно… увлеклись кто чем. Братишки уткнулись в журналы, Оля занялась строительством из коробочек. Я вошла в комнату и сказала раздраженно и, как сообразила потом, глупо:

– Что же это такое! Вы убираете или так сидите? (Ну и вопрос! Хорошо, что ребята не слышат.) Алеша! Алексей! Кому я говорю! – Алеша нехотя отрывается от журнала и смотрит на меня отсутствующим взглядом. Тут я наконец спохватилась:

– Что ты там интересное нашел? Покажи и нам.

– Тут матросы на корабле, и капитан, и пушка, – сразу оживился Алеша. И все, конечно, сразу захотели посмотреть картинку, и мы минут пять слушаем Але-шины пояснения к ней.

Потом хватило одной фразы: «Ну, матросики, уберем все и успеем еще почитать немножко». Скоро все были в постелях, а я читала им сказку. И всем хорошо…

Кажется, простая вещь: включись в игру или в то дело, которым заняты ребята, и тогда так легко «достучаться» до них, добиться того, что тебе нужно. Почему же выходит это нечасто? Нужно время понаблюдать, желание поиграть, умение вовремя и в лад войти в игру или всерьез отнестись к занятию малышей, без снисходительности и суеты.

01.05.1962 г. Мы идем по грязной дороге, много луж. Бабушка говорит то и

дело:

– Алешик, смотри под ноги, шагай, вот смотри, лужа.

Алеша (3 года) едва передвигает ноги и попадает все время в грязь.

– Ну что же ты! – начинает сердиться бабушка и предлагает мне: – Давай я его понесу, он устал.

И тут меня осенило (когда мы свернули с дороги):

– Алешик! Ты знаешь, бабушка и я видим плохо, а фонарей нет, ты уж говори нам, где лужи, чтобы мы в них не влезли…

И Алешу словно подменили – и куда усталость подевалась! Он стал глядеть под ноги и говорить; «Вот лужа, бабушка, не ходи по луже!» Они поменялись ролями!

Меняться ролями – одно из любимейших занятий всех ребят. В роли «папы», или «мамы», или какого-то любимого героя они просто преображаются.

16.09.1964 г. Алеша (5 лет) съел украдкой оставленную папе конфету. Когда я обнаружила пропажу и возмутилась, Алеша внешне никак не прореагировал на мое возмущение.

Но когда спустя минут десять-пятнадцать он представился мне на кухне в качестве только что приехавшего «папы», я очень серьезно рассказала ему о том, что произошло с Алешей.

– Да, – важно, войдя в роль «папы», произнес Алеша, – он меня встретил и рассказал мне все.

– Ну и как же теперь быть, Боря? Ведь такого у нас никогда не бывало! Как ты думаешь, что же сделать?

– Ты знаешь, я думаю, надо было положить конфету повыше, чтоб он не достал, – поразмыслив, предложил Алеша-«папа».

– Ну, это не то, – возразила я, – неужели еще запирать нужно будет от детишек. Это очень противно.

Алеша-«папа» постоял несколько секунд молча и ушел, а минут через десять приносит мне бумагу с датой и надписями «мама», «папа».

– Напиши, что ты придумала, а потом я напишу.

После довольно длительных колебаний я написала свое мнение: «Думаю, что если Алеша сделает еще раз так, то придется с ним ничем не делиться, хотя это очень трудно и неприятно». И «папа» приписал: «Я согласен».

Это моя удача. Она доставила несказанное удовлетворение и запомнилась надолго радостью от того, что на этот раз получилось! Малыш получил возможность сам оценить себя, стать на место другого, найти выход из положения. Игра помогла в серьезнейшей ситуации. И все обошлось без озлобления, без обиды, без слез, без неприязни друг к другу – этого начала отчуждения. Всегда бы так!

17.06.1963 г. Ребята побежали на кухню, а навстречу бабушка несет посуду и сахарницу.

– Мы сами будем носить, – сердито говорит Алеша.

– Да, вас дождешься, – насмешливо замечает бабушка и сама несет все на стол. Тогда Алеша хватает сахарницу со стола и тащит ее назад на кухню.

– Алеша! Глупости делаешь! – говорю я.

– Он ужасный в этом отношении. Все – против, все – назло. Просто ужас что такое! – жалуется бабушка. Почему ей не приходит в голову, что это может быть реакция на ее собственное поведение по отношению к ребятам?

Вот задача: обижена бабушка, но обижен и внук. Как же поступить мне, матери? На этот раз я промолчала…

19.01.1964 г. Оля бросила ложку и не стала ее поднимать. Поднял ложку Алеша. Оля не захотела сама забираться на стул, лезла ко мне на руки.

Раньше я ни за что не взяла бы ее на руки, пока она не подняла бы ложку и не перестала плакать. А сегодня я… беру ее на руки.

– Этим ты только усугубляешь конфликт: он сглаживается, а не снимается, – говорит папа, и я с ним согласна. Но… Алеша и Антоша так сочувствуют Оле, так осуждающе глядят на меня…

– Это ты ее обидела, и она плачет, – заявляет Тинек.

Мне хочется поддержать в них это чувство сострадания, желание помочь маленькой сестренке и я… сдаюсь (тем более что я не совсем уверена в своей правоте).

Видимо, не всегда надо идти навстречу этой детской солидарности – всё зависит от сути конфликта. Нужно показать ребятам, что большинство не всегда право, что может быть правым и один человек.

Но при этом необходимо поддерживать в них ростки сочувствия, взаимопомощи. Как же угнаться за двумя зайцами?»

Судя по дневникам, вопросы так и остались без ответа. Пожалуй, и сейчас я его не знаю. Многое зависит от конкретной неповторимой ситуации. И часто приходится выбирать: что-то всегда бывает важнее, а чем-то надо поступиться. Ошибок тут, правда, не миновать, но без них и не научишься.

Сказка – ложь!

«22.06.1963 г. Когда я пришла с работы, ребятишки показали мне бабушкиных «гусей» – двух гуттаперчевых маленьких лебедей.

– Ты знаешь, – важно рассказал мне Алеша (4 года), – они летают. Раз уже улетели.

– Как? – не поняла я.

– Мы с Тинем поссорились – и они улетели. Р-р-раз – и нет!

– Ничего не понимаю! – удивляюсь я.

– Это бабушка таких интересных гусей купила.

– Да-да, – подтверждает бабушка с самым серьезным видом, – мне так продавец и сказал: как дети поссорятся, так гуси исчезают.

Я слушаю это с недоумением и не сразу соображаю, как же к этому отнестись.

– Гм, интересные гуси, только странно, как же это они улетают? – нерешительно спрашиваю я.

– А у них крылья отлепляются, и они летят, – серьезно говорит Алеша.

– А ты видел?

– Не-е-т! Они очччень быстро летят – с космической скоростью. Р-р-раз – и готово!

Эти гуси потом фигурировали весь вечер. Стоило кому-нибудь из ребят начать задираться или кукситься, как бабушка:

– А гуси? Сейчас улетят!

– Нет, сидят, – отвечает Алеша, а сам с беспокойством посматривает на гусей.

– Бабушка! Мы не ссоримся, это у нас такое обижение вышло.

Новое слово Алеши мне нравится, но игра с «гусями» не очень: почему детей можно пичкать самыми примитивными вымыслами? Так и подмывает сказать ребятам:

«А вы поссорьтесь да проверьте, улетят они или не улетят».

Вечером я не выдерживаю и говорю после Алешиного убежденного «Улета-а-ют – так продавец же сказал»:

– Алеша, это бабушка пошутила: так в сказках бывает, а на самом деле игрушки не летают.

В глазах Алеши недоумение и недоверчивость».

А через два с половиной года в тетради Антона я записала:

«22.12.1965 г. Тинюшка (5 лет) вообразил, что пол – это что-то раскаленное – огонь и что становиться можно только на тень. Мы вступили в эту игру и охотно уступали ему свои тени, когда ему надо было пройти по полу. И он скакал козликом

с одной тени на другую, «спасаясь» от огня!»

Мои комментарии спустя 11 лет:

«15.02.1976 г. Думаю, что такая игра вполне допустима. Малыши воспри-нимают ее не всерьез, а как игру. У нас это интересно получается с Любой: она участвует в игре, но не обманывается. В том-то все и дело!

08.08.1974 г. Вот уже с полгода мы играем с Любашей (3 года) в «крокодила Гену» (как с Ванюшей играли в «сонного дядьку»). Трудно вспомнить, с чего это началось. (Потом это повторялось много раз.) Кажется, это было так.

Люба на что-то разобиделась за столом, влезла на свой стул с ногами, повернулась к нам спиной и, уткнувшись в колени лицом, начала уже поревывать, пока еще негромко. Папа сказал:

– Или прекращай реветь, или я тебя высажу! А я говорю вдруг:

– Папа, это не Люба, это кто-то другой. У нас Люба не такая. Это какой-то…

крокодил!

Любашка заинтересованно прислушивалась, а потом, прикрыв глаза тыльной стороной ручонок, шевеля при этом растопыренными пальчиками, вдруг заявила низким голосом:

– Я злой крокодил, я вас съем!

Мы все, конечно, «задрожали» от страха и стали громко звать Любу, чтобы она справилась со злым крокодилом.

Через минутку Любаша сообщила, что она уже добрый крокодил Гена, который «скоро превратится в Любу»,

Позже игра проходила в разных вариантах: с исчезновением «крокодила» под стол и «внезапным» появлением Любы; с постепенным превращением крокодила в Любу: она потихоньку открывает ладошками лицо, освобождая глазки (мы радостно восклицаем: «Ой, глазки уже Любины!»), носик («Ой, носик уже Любин!»).

Когда Люба превращается в «злого крокодила», то мы все должны «дрожать от страха». Если мы забываем это делать, то Любашка напоминает с неудоволь-ствием:

– Ну что же вы не дрожите? Дрожите! (Надо же выполнять правила игры!) Так можно очень быстро успокоить Любочку, снять очередной конфликт.

Итак, проблема: есть обман, которому верят, как правде («Вот придет Бар-малей, тебя в мешок посадит»), есть фантазия, сказки, волшебство, в которое верят, как в чудо («Прилетит фея и принесет тебе волшебную палочку»), есть игра воображения, которая принимается не всерьез, а с соблюдением определенных правил. Как найти грань между ними? А найти обязательно нужно.

Рассмотрим ряд близких слов: лгать, врать, обманывать, ловчить, хитрить, лукавить, притворяться, разыгрывать, придумывать, фантазировать, сочинять – какой плавный переход от минуса к плюсу, не поймешь, где водораздел. Но он есть! Мы внушаем детям: врать нельзя, это нехорошо. А как же: «Хорошо, когда кто врет весело и складно!» – Теркину можно?

Однажды я проводила в третьем классе утренник, посвященный сказкам, и спросила ребят:

– Говорят, обманывать плохо. Верно?

– Верно! – дружно, заученно ответил класс.

– Ну хорошо, а как же в сказках: то и дело друг друга обманывают. И не только какие-нибудь злыдни, но и самые прекрасные добры молодцы. Выходит, они обманщики. А почему же мы их любим?

Класс недоуменно молчал – ни одной поднятой руки. Я тоже молчала, вы-жидая. Наконец на последней парте робко приподнялась и тут же опустилась мальчишечья рука.

– Ну-ну, – подбодрила я.

– Они не обманщики, они обхитря… нет, обхитрива… ну, хитрые они, они же врагов обманывали. А врагам и надо врать, – убежденно закончил мальчишка и сел.

Класс загудел на разные голоса, поднялись руки – приводить примеры. Но у меня был вопрос и посложнее:

– Мы-то с вами, слушатели или читатели, не враги, а нам всякие небылицы плетут?

На этот раз поднялось уже несколько рук:

– Это чтоб интереснее было.

– А там приключения разные, а мы их любим…

– Почему? Почему вам нравится, чтобы вас обманывали? – пристаю я к ребятам. Я жду от них открытий, важных для меня.

– Да никто и не обманывает! – вскочил тот мальчуган с последней парты, который начал думать первым. – Мы же знаем, что там все придумано, мы же знаем!

– Сказка это мечта, которая… взаправду, – тихо сказала девочка, дождавшись, пока я замечу наконец и ее поднятую руку.

– Как-как? – не поняла я, но кто-то из ребят пояснил:

– В сказке все-все можно, что хочется, только надо вообразить.

Эти маленькие мудрецы прекрасно разбирались, где корыстная ложь, а где игра воображения, причудливая и прекрасная выдумка, в которой действительно как бы осуществляется мечта, чья-то надежда.

«25.07.1969 г. Как-то месяца полтора назад Юля (2,5 года) раскапризничалась,

я, чтобы ее отвлечь, рассказала сказку про Машу и трех медведей, только вместо Маши была Юля. Слушали все мои дочери, и всем сказка очень понравилась. С тех пор Юля стала меня просить: «Акази мне а Юлю!» (она еще плохо выговаривает слова, но уже произносит целые фразы).

Сначала я Юлю «вставляла» в разные сказки, затем просто рассказывала всякие истории из Юлиной жизни, в том числе и разные небылицы, а затем стала рассказывать то, что на самом деле бывает, было или происходит сейчас. Я старалась говорить о Юле, которая не плачет, не капризничает, сдерживается, если хочется поплакать, в общем о Юле, какой ей хотелось бы быть. И удивительно! Стоило мне сказать, если Юленька вздумает заплакать: «Что же мне теперь рассказывать – как Юля плакала?», как Юля сразу переставала всхлипывать и говорила: «Акази мне Юлю не паця». Удивительно хорошо это успокаивало ее – это желание быть той, хорошей Юлей.

18.10.1973 г. А вот Юле 7 лет и…

– Мама, сколько тебе лет?

– Когда ты плачешь, мне, наверное, шестьдесят лет, я старею. А когда ты поешь, мне двадцать.

И Юля запела и пела все утро, пока собиралась в школу.

09.08.1974 г. Если есть хоть малейшая возможность, утром мы с Любашей встаем не сразу, а чуть-чуть поиграем и поговорим о том о сем. А сегодня мы сочинили сказку:

– Проснулась мама утром, а подняться никак не может. Позвала она папу. Пришел папа, взял маму за руки, тянет-потянет, а вытянуть из постели не может. Папа позвал…

– Алешу!

– Да! Алеша – за папу, папа – за маму, тянут-потянут, а вытянуть не могут. Позвал Алеша Антошу. А Антоша говорит: «Что?» – и не пришел.

– Антон физику учит, – серьезно замечает Любаша и вздыхает. Я хохочу, но Люба напоминает про сказку:

– А дальше?

Наконец все уже, кроме Любы, собрались у мамы, тянут-потянут, а вытянуть не могут! И тут прибежала Любочка, поцеловала маму в глазки – они сразу открылись, а потом Люба сказала ласково: «Мамочка, уже утро, давай вставать» – и потянула маму за руку. И мама сразу встала!

– Я сильная, а все были слабые, – говорит Люба.

– Нет, ты была ласковая, добрая… – вздыхаю я».

Ласка, любовь – главная сила в отношениях между людьми. Я, конечно, не могла так говорить об этом трехлетней дочке, но как-то попыталась передать ей свою убежденность в этом.

Результат был очень неожиданный и трогательный. Однажды мы с Борей сидели, надувшись друг на друга, и казалось, никакая сила сейчас нас не раз-морозит. Подошла Любаша, уселась между нами и, обхватив наши шеи ручонками, вдруг сказала с хитрым видом: «А кто между вами?» Мы переглянулись. «Любо-о-вь», – протянула Люба. Мы рассмеялись и… помирились.

Ну а как же бабушкины гуси? Я и сейчас склонна думать, что это близко к обману типа «Будешь врать – язычок проглотишь». Малыш искренне верит, а обнаружив неправду, недоумевает, обижается, а затем с опаской отнесется и к другим заявлениям взрослых. Зачем это?

Зато добрые выдумки просто прелесть что такое!

Ох уж это наказание!

«25.06.1963 г. Алеша вывез на середину комнаты экскаватор, начал его приспосабливать к хождению по «шоссе». Тинь уселся около машины и стал ее толкать ногами в противоположную сторону.

– Не на-а-а-да! – завопил Алеша и ударил брата. Тот полез в драку. Я взяла Антошку и вынесла его на террасу. Он вернулся и принялся опять за свое. Я рассердилась, даже шлепнула его дважды и, выставив на крыльцо, прикрыла дверь. Конечно, рев. Алеша как ни в чем не бывало продолжает возиться с машиной, а меня огорчает и история с дракой, и отношение к ней Алеши.

– Мам, – говорит Алеша, – смотри, что я сделал…

– Не хочется мне смотреть, – грустно говорю я, – оба вы с Тинем плохо сделали: ты с ним не играешь, а он тебе назло делает…

Алеша пошел было к двери, за которой всхлипывает Тинь, но тот, увидев брата, еще громче плачет. Ясно, что он ждет, чтобы подошла я. А я жду, чтоб он замолчал. Наконец становится тихо, потом за дверью едва слышно: «Мама!» – и чуть громче: «Мам!» Подхожу к двери, открываю. Тинь поднимает на меня глаза, полные слез. Лицо у него мокрое, под носом мокро. Вид несчастный, но я стараюсь не разжалобиться:

– Что тебе? – сурово спрашиваю я.

– Дя? Я… хочу… к вам, – всхлипывает Тинёк.

– Иди, – тем же тоном говорю я, – только кто же с тобой согласится играть, если ты мешаешь.

Я сажусь на диван и смотрю на поникшую фигурку сына осуждающе. Он робко подходит ко мне и осторожно прислоняется к коленям:

– А я там плакал, плакал, кричал (словно хочет сказать: ведь мне же было плохо, а ты не пришла ко мне).

И я засомневалась: верно ли поступила на этот раз? Я ведь тоже была перед ним виновата. И Алеша – тоже. А наказан один.

22.06.1963 г. Алеша лежал на раскладушке и читал книгу, к нему подсела бабушка и хотела было с ним поговорить. Но он вдруг заявил:

– Уходи отсюда, я тебя не люблю.

– Почему же ты меня не любишь?

– Не хочу говорить!

Бабушка ушла обиженная.

– Да что ж ты так бабушку обидел, – говорю я, – как же ты так мог сказать? Мне теперь бабушке и посмотреть в глаза будет стыдно!

– Почему? – глаза Алеши смотрят с недоумением, хотя он и чувствует, что сделал плохо. Но он был искренен в данную минуту.

Я думаю про себя: «В самом деле, как же быть? Скрывать истинное отношение и заменить его лживой вежливостью – противно и унизительно, хотя легко. Куда труднее изменить в ребенке само отношение к человеку, если он того заслуживает (а бабушка, безусловно, этого заслуживает). А как это сделать? Знаю, что бабушка ждет извинения, но в чем извиняться Алеше? Да и вообще извинение очень часто сопровождается фальшью и со стороны извиняющего, и со стороны извиняющегося – значит, опять ложь. Ну нет!»

– Иди, Алеша, очень мне за тебя стыдно, – сказала я сыну и тихонько отодвинула его от себя. Губы его скривились, но он почему-то не заплакал.

А когда пришла бабушка и мы сели за стол, Алеша как-то приветливо вдруг спросил у нее:

– Тебе эту вилку дать?

– Давай, давай, спасибо, – ласково ответила бабушка.

Я вздохнула с облегчением.

тот же день к вечеру в комнате собрались устроить чай в честь дня рождения дяди Володи. Я говорю ребятам:

– Давайте-ка все убирать.

Алеша начинает собирать кегли и складывать их в чемоданчик. Антон (2,5 года) сидит и демонстративно возится с какой-то веревочкой.

– Тинь, ты думаешь, что после этого сядешь с нами за стол?

– А я не хочу убирать, – смеется Тинёк, как будто проверяет, что из этого выйдет.

– За стол не сядешь, – повторяю (зачем?) я.

– А я хочу-у-у, – со слезой в голосе тянет Тинь.

– А ты не убираешь, – с моей интонацией говорит ему Алеша, – значит, тебе за стол нельзя. Вот. Ты же не убираешь.

Это выводит Тиня из себя. Он бросается к чемодану с кеглями, выхватывает их и разбрасывает по комнате.

– А я буду бросать! – протестующе кричит он.

– Ну, Тинь, это уже никуда не годится! Мы убираем, а ты разбрасываешь. Тогда иди-ка ты в постель. – Я несу его на террасу.

постели он долго плачет, ворочается, потом затихает. Думаю – уснул. Нет, через некоторое время:

– Ма-ма-а-а!

А в это время уже садятся за стол. Как не хочется портить всем настроение! А что делать?

выхожу на террасу и сурово спрашиваю:

– Что тебе, Тинь?

– Я, я… – теряется Тинёк и смотрит на меня умоляюще, – я… хочу к вам, –

едва слышно говорит он и прячется в постель.

Я чувствую: он ощущает незаконность своей просьбы, что он не должен быть там, не может быть, но ему так хочется!

И я подчиняюсь первому движению сердца:

– Ну ладно, вылезай, пойдем со мной!

Какой благодарностью вспыхнули его глазенки! Как крепко он прижался ко мне! И я поняла, что поступила правильно, хотя, казалось бы, сделала не то, что следовало.

И вот уже три дня прошло (я пишу 25 июня), а Тинёк «не лезет в бутылку» – покладист и ласков.

После этого случая стала я больше доверять интуиции: не столько умом, сколько сердцем поняла, что, если ребенок чувствует свою вину, прощение во благо.

21.10.1963 г. Мы убедились и убеждаемся, что как бы ни был наказан ребенок, что бы он ни сделал, он должен чувствовать в нас родных, самых близких людей – нельзя отталкивать ребенка в трудный для него момент. Можно огорчиться, рассердиться, наказать, но ребенок должен чувствовать, что это тяжело

и для родителей, огорчает их, но мама и папа все равно любят его».

Прекрасный вывод! Если бы к нему еще и умение это провести в жизнь. На практике мы часто поступали вопреки ему. Вот что случилось всего год спустя.

«14.04.1964 г. «Братья-разбойники» подрались из-за самоката. Я рассердилась

подняла его на шкаф.

– Вы из-за него ссоритесь, деретесь. Значит, вам его давать нельзя. Алеша (5 лет) бурей налетел на меня и с ожесточением ударил меня по руке раз-другой, приговаривая, захлебываясь от злости, потеряв всякую власть над собой:

– А я вот тебе, а я вот тебе!..

изумленно отстранила его от себя.

– Опомнись, что ты делаешь?!

Он хотел даже укусить меня, но несколько опомнился и только слегка сжал

зубами кожу у меня на руке. Потом посмотрел на меня чужими глазами:

– А зачем ты нас обидела?

– Я не хочу, чтобы вы дрались из-за самоката. – Я это сказала, как будто оправдываясь за сделанное. И действительно, я не чувствовала себя вполне правой.

Алеша быстро успокоился, пошел на улицу, вернулся оттуда оживленный. Я встретила его как обычно, ласково, но когда он взял меня за руку, поморщилась:

– Не надо, Алешик, больно.

Он посмотрел на мою руку и как-то смущенно-виновато отвел в сторону

глаза.

вечером папа спросил меня:

– Что у тебя с рукой?

Алеша, сидевший за столом, в смущении и замешательстве наклонился.

– Может быть, Алеша расскажет?

– Нет, я не хочу, – заявил Алеша.

Тогда я вкратце рассказала, как было дело. Папа очень огорчился и

возмутился:

– Мы не позволим, чтоб у нас такое в семье происходило. Я предлагаю удалить его из-за стола за такие вещи. Ты как думаешь, мама?

Я, поколебавшись, согласилась. Алеша расплакался в комнате, ревел громко, но недолго.

– Пап, я приду-умал…

– Что ж ты придумал?

– Не делать так больше… – почти спокойно уже сказал Алеша.

– Ну вот, – решительно заявил папа, – когда не будешь, тогда и будешь с нами есть, а сегодня сделал, значит, и есть не будешь.

Алеша разревелся с новой силой:

– А я хочу есть, не могу терпеть!

– А мы хотим, чтоб у нас таких вещей не было!

Эти две фразы были повторены несколько раз (по-моему, зря папа повторял одно и то же).

Наконец Алеша протянул:

– А я вам спать не дам до утра.

Папа вынес его из комнаты в мастерскую:

– Мы не хотим, чтоб ты мешал нам спать, вот и сиди один тут.

– Нет, я не буду так делать, – поспешно решил Алешик.

– Будешь ложиться без крика?

– Да, – тихо сказал Алеша.

Я помогла надеть майку, уложила его. Моя ласка снова вызвала у него слезы и всхлипывания.

– Я очень хочу кушать, – жалобно запросил он. – Я не могу терпеть.

– Надо потерпеть, очень даже сможешь, – я постаралась сказать это почти сурово. – Сам виноват. Ты думаешь, нам с папой приятно? Мы тоже есть не смогли из-за всей этой истории!

Мои слова неожиданно подействовали на Алешу как-то успокаивающе. Словно он почувствовал, что не насилие совершается над ним, а закономерное, естественное возмездие за огорчивший всех поступок. Через минуту он уже успокоился, даже о чем-то поговорил с папой и быстро заснул.

Это хорошо, что он так буйно протестует против насилия, от которого нам надо отказаться. Мы решили делать так: не применять наказания по собственному, индивидуальному, «взрослому» решению, а предлагать всем вместе решать, как быть в том или ином случае. Тогда последствия «содеянного» будут восприниматься ребятами не как насилие со стороны взрослых, а как выполнение того общего решения, которое принимали и сами малыши».

Я не сразу решилась привести эту запись: стыдно за нас, обоих родителей. И главное, почти всё не так, как следовало бы: от первого моего движения (отобрала самокат, не попытавшись разобраться) до заключительных глубокомысленных выводов, которые выглядят справедливыми, а по существу антигуманны, ибо устраивать обсуждение, т. е. суд над человеком, если и можно, то лишь раз в жизни, да и то не по любому поводу и не всегда путем общего голосования. В данном случае повод был сверхсерьезен (ударил и хотел укусить маму!), но… давайте разберем все с самого начала.

Итак, одному человеку пять, другому – три с половиной года. И у них но-венький красивый самокат, недавно подаренный братишкам со словами: «Рас-поряжаться им будет Алеша, он старший и уже хорошо катается». Но младшему брату тоже хочется покататься. Он уцепился за самокат и не отпускает. И грянул бой… Тогда распорядилась я (это подарком-то, торжественно врученным!). Помню,

я отобрала его довольно бесцеремонно, чуть ли не силой. И вот результат: человека оскорбила и тем, что с его правом не посчиталась, и тем, как это сделала. И он восстал, требуя справедливости. Грубо, неумело, но я своей бестактностью как бы спровоцировала его грубость и даже жестокость. Распространеннейшая родительская ошибка: виноваты оба – расплачивается один, да еще и слабый, подчиненный – ребенок.

Это потом я поняла, почувствовала, что в такой ситуации взрослый должен первым протянуть руку, не требуя от ребенка унизительного извинения. Это акт великодушия со стороны взрослого. А если первым идет с повинной ребенок, искренне переживая чувство вины (а так и вышло в описанной ситуации), как же

тут не повиниться тоже: «Знаешь, и я что-то не то сделала, давай разберемся». Или просто: «Прости, погорячилась» – и в детских глазах вспыхнет: «Нет, нет, это я во всем виноват!» – и благодарность, и слезы облегчения, и раскаяние, и чувство близости необычайной…

Но после этого больше не вспоминать и тем более не делать прощеный про-ступок предметом для обсуждения, поводом для наказания – это непременно вызывает озлобленность, затаенную обиду. Первоначальная причина конфликта забудется, а обида останется – за несправедливость.

И еще одно: «удалить его из-за стола» или «ты не будешь с нами есть» – как мы этим злоупотребляли! Правда, мне всегда было невмоготу применять этот «способ наказания». Я и тогда уже считала, что он годится для дрессировщиков, а не для людей, но… подчас не знала, а как же надо, и опять: «Ну, тогда выходи из-за стола»… Ох, терпеливы же наши дети: они любят нас даже таких, неумелых, несправедливых, срывающихся и раздражающихся, любят, потому и прощают нас. Как же тут не постараться стать лучше хотя бы ради них, наших детей!

Шаг за шагом я приближалась к разрешению этой сложной педагогической проблемы наказаний и поощрений. Одно время утверждала, что эта проблема сводится к адекватной ответной реакции взрослых на поступок ребенка, т. е. каждый раз надо отзываться в меру – в этом и состоит искусство подлинного воспитания. Именно поэтому педагогическая аксиома «В воспитании нет мелочей» рано начала вызывать, да и до сих пор вызывает у меня недоумение и протест. Она легко опровергается практикой жизни. Как и в любом деле, здесь есть что-то главное, без чего нельзя обойтись, есть нечто более или менее важное, а есть просто мелочи, на которые можно и внимания не обращать. Вся сложность и состоит в том, чтобы не путать одно с другим: не проморгать главное и не превратить муху в слона, как часто это бывает. Приведу две небольшие зарисовки с натуры.

– Псибо, – буркнул ребенок, вылезая из-за стола.

– Скажи громко и внятно! – потребовала мать.

– Спа-си-бо! – громко и ехидно повторил сын.

– Хорошо. Иди.

Мелочь, казалось бы! А мама не заметила, КАК сын сказал ей свое спасибо. А главное было именно в этом.

Дочь изрезала носовой платок, выкраивая кукле платье. И выкроила, и сама сшила – первый раз в жизни!

– Почему не спросила? – возмущается мать. – Хорошую вещь испортила.

– Я не испортила, я сши-и-ла, – обижается, заливаясь слезами, девочка.

И правильно обижается: испорченный платок действительно мелочь по сравнению с тем важным, что произошло. У человека впервые получилось трудное дело – это же радость необычайная! А изрезанный платок – дело житейское. Так сказал бы умница «Карлсон, который живет на крыше». Он не силен в педагогической теории и поэтому доподлинно знает, что разломанная («А что там внутри?») дорогая игрушка – чепуха по сравнению с восторгом открытия.

Но если никакого открытия нет, а есть капризное, агрессивное «А я хочу-у-у»

и – оторванная у куклы нога («Кукла-то дешевая»), или разрисованная книга («Она

и так растрепана»), или сорванный с молодой веточки листок («Вон их сколько!») – пустяк, одним словом, что тогда? Внимание; так проявляется своенравие! А это далеко не мелочь. Главное – не ошибиться в оценке. А как? Это иногда доводит до исступления.

Конечно, опыт постепенно накапливался, все точнее определяла я меру на-казания и поощрения, но что-то меня не удовлетворяло в этой выстроенной мною «концепции адекватности». Обычно в любом происшествии, стычке, даже недоразумении бушуют эмоции. Ясно, они не способствуют хладнокровному взве-шиванию всех обстоятельств. С ними как быть?

Когда бьешься над чем-нибудь долго, обязательно подвернется случай, ко-торый натолкнет на верный путь. Для меня таким случаем оказалось письмо. Оно было написано корявым почерком. Ошибки, неправильные обороты – словом, писал малограмотный человек. А прочитала – какой же светлый, ласковый, добрый человек эта бабушка Наташа. Не мудрствуя лукаво, она просто жалеет внука-подростка, который «пришел выпимши у грязе и прямо за стол…» (дальше я орфографию и знаки препинания подправила). «Я ему есть подала, а сама плачу: непутевый ты, несчастный, погубишь ты свою жизнь ни за что… Сама ругаю, сама ревмя реву – уж так его жалко. Смотрю – и он глазами заморгал. Ладно, говорит, бабушка, не буду, только не плачь. Уж год как не пьет. А мне-то радость».

Меня поразило вот это: «Сама ругаю, сама плачу». Да ведь она не на него сердится, а за него болеет, не против него воюет, а против его слабости и радуется за него, любя, всем сердцем желая ему хорошего. Не могло это не дойти до парня. И дошло. Ну, а если бы стыдила, угрожала, упрекала, злилась? Он и слушать бы, наверное, не стал, да еще и назло бы делал!

Письмо это взбудоражило меня и заставило пересмотреть свои взгляды. И теперь, когда меня спрашивают «Как наказывать и хвалить, как найти меру?», я отвечаю вопросом: «А не лучше ли не наказывать, а просто огорчиться, рас-строиться – просто не скрывать своего огорчения, и не хвалить, а порадоваться за ребенка, порадоваться его радости?»

«А какая разница?» – спрашивают меня, и я долго и путано пытаюсь объяс-нить то, что бабушке Наташе ясно без слов, а мне пришлось постигать сначала умом, а потом уж сердцем. Говорю я примерно так.

Разница здесь огромная. Одно сближает людей, другое разъединяет. Давайте вникнем. Осудить (наказать) или одобрить (похвалить) может лишь судья, стоящий над тем, кого он судит. У него должно быть для этого право старшинства, или силы, или мудрости, или ответственности – и это право отчуждает его от людей. В любом суде это необходимо, ибо настроения, пристрастия, даже чувства ненависти и любви там не должны иметь никакого влияния на решение судьи. Только тогда суд и может быть справедлив. Нам, родителям или учителям, когда мы караем и милуем, осуществляя функции судьи, редко удается быть справедливыми вполне; и мы отталкиваем от себя детей, и вызываем, стимулируем в них главным образом отрицательные эмоции, а потом и качества характера. Наказания почти всегда порождают озлобленность, обиду, страх, мстительность, притворство. А у остальных, «свидетелей», – чувство облегчения («Не я!»), даже злорадство, желание жаловаться, ябедничать, доносить – целый мешок этих мерзостей, с которыми так трудно бороться.

Не лучше и с похвалами. Мы знаем, какому остракизму подвергаются «при-мерные» дети в школе. Взрослые их хвалят, награждают, в пример ставят, а дети их нередко дразнят, терпеть не могут. Закономерно! Похвала, награда у награжденного почти неизбежно порождает не просто гордость, а тщеславие, желание блеснуть, чувство превосходства, даже презрения к окружающим. А те, в свою очередь, маются от чувства соперничества («Почему не я?»), зависти, выискивают возможность выклянчить эту похвалу или какую-то награду. Лесть, подхалимаж, подсиживание в борьбе за «призовое место» – явления нередкие даже в начальных классах.

совсем не то получается, если нами руководят чувства сопереживания: радости (до восхищения) и огорчения (до отчаяния), которые может выразить любой человек, находящийся рядом. Конечно, и здесь нужна оценка (чему радуешься, из-за чего огорчаешься – это зависит от твоих нравственных качеств), но при этом происходит сближение людей, их взаимопонимание.

Каждый может проверить это на себе. Если за тебя радуется кто-то, ты при-обретаешь уверенность в себе, чувство достоинства, готов «горы свернуть». В то же время испытываешь высокое чувство благодарности и признательности к тому, кто искренне рад твоей радости. И тот становится тоже щедрей сердцем, доброжелательней, великодушней. Каждый здесь приобретает друга, по крайней мере, чувство приязни, расположенности растет лавиной и у того и у другого. А

если за тебя огорчаются даже тогда, когда ты виноват, когда ты сам причина горя окружающих, что ты испытываешь? Слезы близкого или просто сочувствующего тебе человека будоражат, жгут твою совесть, словно сдирают с нее накипь ожесточения и самооправдания. И стыд, раскаяние, клятва самому себе: «Никогда, никогда не повторю больше этого!» – благодарные, очищающие, возвышающие человека чувства. И у жалеющих тебя растет сочувствие, желание помочь, спасти. Это роднит людей, делает их ближе друг к другу.

Кто-то может мне не поверить, что я шла к пониманию этих простых вещей так долго и трудно. Что ж, счастлив тот, кто верно чувствует и делает так, как подсказывают ему чувства. А я, хоть и была подчас в моем сердце жалость, боялась пойти у нее на поводу, опасалась «распустить» ребят. И в радости тоже опасалась переборщить, никогда не выражала свой восторг, сознательно сдерживала себя. Однако сами дети научили меня жить не столько умом, сколько сердцем. Что бы мы, отец с матерью, ни думали, как бы ни спорили, мы прежде всего радовались и огорчались, снова огорчались и вновь радовались – жили жизнью друг друга. Вот в этом и состоит, по-моему, главный педагогический секрет.

Хорошо об этом сказала однажды пятилетняя Юля.

«24.02.1972 г. Мальчики не дают Юле прочитать стишок, перебивают ее, а я слушаю их (разговор идет о деле). Тогда Юля возмущается:

– Что ли ты их одних родила, только их и слушаешь. Как будто остальные и не родились! – и плачет. В самом деле, всем ведь нужно внимание – всем, кто родился. Верно!»